пальчики в чернилах перед твоим лицом

      В телефоне Йошиды примерно двести тридцать три фотографии, сто двадцать пять видео, десяток контактов, четыре заметки и несколько нужных, по его мнению, приложений. Телефон Йошиды — это геометрия видавшего виды айфона из стекла и алюминия — такого девчачьего розового цвета, — а еще экран, треснувший в левом верхнем углу. От крохотного скола книзу тянулась тоненькая трещина, напоминающая бледный волос.       Светлые волосы были у Денджи и они часто оставались на черном гакуране Йошиды; путались на губах, когда он целует, и между пальцев, когда он хватает за них. Сыплются как снег.       У Денджи рассыпалось сознание, когда Хирофуми вкапывал его, Денджины, колени в пол.       посмотри на меня       почему девчонки на тебя садятся?       Ставил на них стопу и задирал коленом мелкий подбородок.       посмотри, давай же       почему ты позволяешь им сидеть на тебе?       С силой выдранные волосы Денджи падали ему на бедра и рядом: почти бесцветные трещинки повиновения.       де-енджи-и!              Телефон Йошиды, как и он сам, оставался самым скучным, тоскливым и убогим местом на Земле: за исключением нескольких фотографий, припрятанных посреди запечатленных конспектов, природы и всякой живности. Те фото были с Денджи.       — Ублюдок, не хватай меня!       Розовые Денджины соски или запястья, аккуратно связанные алой веревкой — рядом с пушистиками или каким-нибудь заброшенным храмом.       — Э-эй!       Румяный, влажный Денджин член в его же собственной руке или его тощие плечи и грудь, связанные толстой кровавой артерией: из ворса разве что.       — Я же с-сказал… убл… а-ахх, черт, Й-Йоши..да…       Цена вопроса: пара карамельных пудингов, пара стейков (Денджи все ест в паре) и десять тысяч йен за то, чтобы, например, посидеть на нем полчаса. Двадцать тысяч — час, но за двадцатку Хирофуми придумывал что поинтереснее, а Денджи не сопротивлялся. У него и мысли не было сопротивляться и создавать помехи, пока за него платили и кормили его, покупали ему сладкое, водили по ресторанам или дешевым кафешкам — да что угодно, черт возьми, — потому что манипулировать им, клиническим идиотом, было проще простого: пальцем помани и он прибежит, послушный и безвольный. И потому Денджи не сопротивлялся, ведь желудок его был полон, а в кармане всегда оставалась сумма хотя бы на проезд.              Хирофуми покупал его каждый день.       У Хирофуми денег до жопы; ему хорошо приплачивали типы, пославшие его присматривать за Денджи, — Моя же задача в том, говорит, чтобы ты жил спокойно — и для одного Йошиды столько явно было много, поэтому он с ходу пихнул ему под нос десятку с тремя нулями на хвосте. Столь легкомысленное разбрасывание суммами, которые одним лишь снились, а другим доставались с непосильным трудом, без сна и отдыха, взбесило бы Денджи, только вот Денджи а) было насрать и б) он не имел права возмущаться, ведь для него самого едва ли что-либо представляло ценность.       Ему бы пожрать да потрахаться (в мечтах), да проснуться в мягкой кровати.       Базовый набор необходимостей.       Базовая потребность Хирофуми в том, чтобы накормить его и затащить в свою постель. Она у него мягче всех — и уж точно мягче прохудившегося футона на зассанном полу, мягче койки в доме Аки (без наезда на Аки); мягче чем везде, где он успел побывать вместе с охотниками на демонов, и мягче сисек Макимы, если бы Денджи успел на них полежать, — и потому Денджи не сопротивлялся, ведь Йошида платил ему даже за то, чтобы тот лежал рядом с ним.              Люди не спят сутками и пашут, пашут, пашут: к тридцати годам у них искривлен позвоночник, язва желудка из-паршивого питания, пролежни мешков под глазами, где впору прятать сокровища их боссов, и бессонница, потому что спать им незачем и некогда.       Хирофуми засыпает через три-четыре минуты, (это Денджи от скуки посчитал) и ни о чем не беспокоится, потому что денег у него до жопы и Денджи подле. Его, Йошиды, базовый минимум был таким же скромным, как у Денджи, и отличался разве что набором качеств.              Другие возможности и обстоятельства.       Другие обязательства.       Другая вероятность быть кем-то другим: без гарантий того, что этот кто-то другой обязательно дарует тебе счастье. Денджи был слишком тупым, чтобы вдаваться в сложные материи, однако тупость его не рифмовалась с бесчувственностью и уж тем более не означала отсутствие у него переживаний, грусти или чего-нибудь такого. От чего кипит мозг — и потому печали его было ровно на пару минут, после чего Денджи начинает страдать по-настоящему: уже от головной боли. Так было обычно, да, и оно было в порядке вещей: его халатность и беспринципность, его безалаберность и я-просто-плыву-по-течению отношение ко всему; его счастье в мелочах и (вдруг) с какого-то хрена странное, необъяснимое удовлетворение, когда он лежал в объятиях Хирофуми (пять тысяч сверху), который вообще-то его бесил, и ловил лодыжками его ледяные пятки, в чем не было ничего романтичного или приятного, но Денджи оно нравилось.       Как потрогать женскую грудь или вообразить мягкие девчачьи губы, сжимающие головку.       У Хирофуми губы обветренные и искусанные, сухие и вовсе не клевые, но целовать их, настойчиво двигающиеся и напирающие, было чертовски…       ах.              С чего вдруг эти прилипчивые мысли, ему несвойственные?       Это как в тот день, когда Денджи впервые задался вопросом: а мог бы он скорбеть, потеряй кого? Когда смерть угналась за ним, усевшись на хвосте, и смрадное дыхание ее он постоянно ощущал поблизости: на плечах, на макушке. Смерть лизала ему щеки и наступала на пятки, хваталась за его лодыжки и цеплялась за пальцы, переплетая их со своими; она же подглядывала за ним, не отпускала его, оставалась единственным его верным союзником, когда как Денджи и не знал, что это такое: поддержка семьи, друзей, близких.       Как ведут себя его сверстники.       Чем они живут. О чем они волнуются, чего хотят, что ими движет.       Чего желают. Что им нужно, что они любят, что их беспокоит, радует, злит, расстраивает, смешит; что для них норма, а что нет.       За годы охоты на демонов чувства Денджи, которых и без того-то кот наплакал, атрофировались напрочь. Так было проще: не загадывать и не изводиться тревогами, не тратить на это время, когда даже не знаешь, доживешь ли ты до вечера, — но сейчас, вот прямо сейчас, когда Денджи получил свой необходимый минимум и лежал в теплой кровати с полным желудком вкуснейшей еды; лежал рядом с теплыми плечами Хирофуми и его обширной грудью, под гнетом его тихого сопения и запаха его черных волос, прямо сейчас, да, у Денджи оставались время и силы, чтобы подумать о том, что на уровне выше.              Пирамида потребностей у каждого своя.       И желания.       И вероятности.       Растут по нарастающей, когда под ногами прочный фундамент. Когда есть на что опереться и его хватает, чтобы, задрав голову, взглянуть на то, что раньше было недоступно взору: из-за этого меняешься, меняешь ход мыслей.       Может, оно и называется взрослением? Эта стремглав переменчивость, пересмотр взглядов, вкусов, привычек. Слагаемые с виду те же, но от их перестановки начинает что-то меняться, проясняться — или забываться.       мы все приходим на место кого-то       Тысячелетиями фигуры на доске меняются, хотя суть бытия едва претерпевает изменения даже за счет эволюции и революций, побед и поражений, научных рывков и разных форматов уничтожения: мы думаем, нет, мы убеждены, что решаем все сами, но это не так. Такие мысли — тоже часть взросления.       Денджи это знал, потому что так говорил Йошида.       И знал, потому что сам был таким.              Безвольным, бесхребетным, псом на привязи.       Его можно подкупить парой свежих сэндвичей или занюханной, смятой соткой.       Его отсутствующее сердце, временами недвусмысленно ноющее, и его втоптанную в грязь гордость, обожание или ненависть. Он — раб своих презренных желаний, их неумолимой прогрессии; он на поводу у своих несвязных полуночных грез и всего того, что с ним никогда не произойдет, что ему не светит; по этому Денджи карабкается, как по веревке, и она же стягивается вокруг его горла.       И похоть вспарывает ему живот.       И член Йошиды вновь у него за щекой.       Пятнадцать тысяч.       Анальный секс.       Пятнадцать тысяч.       Кончить на лицо.       Ммм… семь, ладно, шесть тысяч. Пятьсот. И газировку.       Связать его кисти — за торт и шоколадное парфе; перевязать грудь и между бедер — за три бургера и наггетсы с соусами на выбор; привязать намертво стянутые лодыжки к запястьям и подвесить…       почему-то Денджи позволил сделать это бесплатно.              И поболтался в позе лягушки: заведенные назад руки, согнутые ноги, грубый веревочный ворс повсюду и жирный узел на спине, поперек щиколоток. Веревочный корсет поверх ребер.       Трение веревки в паху.       Денджи балдел от того, как под силой тяжести его тело трется о переплетения, как истончаются его нервы, изнашивается тонкая кожа: поперечные следы, лилово-синие, потом долго не сойдут с него.       почему они садятся на тебя, денджи-кун?       Когда тебе дрочат, а ты висишь пятками кверху и локтями в потолок, ощущение что надо.       всего-то за десять йен       Денджи почти боготворил его.              И вот.       Начавшееся с безобидного побудь моим стулом их, мягко скажем, взаимодействие давно вышло за всякие рамки. Теперь это почти нереально: удержаться, чтобы не превысить скорость.       Градус растет.       Желания растут.       Аппетит растет, разбухая: ему все мало, отныне мало и мало, и мало, и мало. Странная штука: чем больше поглощаешь, тем голоднее становишься.              Денджи не должно было быть до него никакого дела.       Хирофуми не должно было быть никакого дела до него.       Но у него на телефоне были фото с Денджи. Шибари и мастурбация.       Влажные пальцы и порозовевшие ягодицы с характерными следами рук.       Рука вокруг его горла. Рука между его ног, а Денджи стискивает ее, как девчонка. И все такое.       Кладезь домашней порнографии.       Все это — у Йошиды, а у Денджи в запасе бессонные ночи, когда он пялился в трещинку на потолке, и желание вцепиться в Хирофуми, развив еще дальше это все-давно-вышедшее-за-рамки.