Прощение

      Сфинкс молча сидит на подоконнике, прислонившись лбом к стеклу, и тяжело, надсадно дышит. Резкая боль пульсирует в груди, а позвоночник словно остекленел и от любого неловкого движения готов треснуть, пойти расползающимися трещинами и со звоном разлететься. От частого дыхания окно запотевает, улицу уже не видно, все стало матовым, густым и вязким. Таким же, как и мысли Сфинкса. Он без протезов и не может закурить, хотя именно это ему нужно — хлебнуть никотинового успокоительного и выдохнуть с дымом внезапное напряжение.       — Сфинкс.       Тихий, непривычно робкий голос возвращает Сфинкса в реальность.       Он вздыхает и оборачивается к Волку.       Тому самому, с кем дружил с десяти лет, дрался спина к спине с хломовными, слушал его сказки и песни, играл в чудливые, придуманные Волком, игры, делил сигареты и стакан с неведомой бормотухой из третьей, кто помогал ему со всем, что Сфинкс не мог делать сам, кто был настолько близок, что только ему можно было доверить самые интимные проблемы, с кем спал бок о бок на общей постели, кто узнал тайну Македонского и шантажировал его ей, кто просил вышвырнуть Слепого в Наружность…       Теперь Сфинкс знал правду, но понятия не имел, что с ней делать.       Македонский забился в дальний угол на своей кровати, обнимает колени и раскачивается, пряча лицо за волосами, уткнувшись в колени. На Волка он боится взглянуть, только тихо лепечет, что условие возвращения — правда. Призрак Волка преследовал его, не давал нормально спать, даже наяву мелькал в зеркалах и стеклах. Он просил дать второй шанс. Это он и есть. Сейчас и здесь посреди четвертой стоит живой Волк, у которого был всего один день, чтобы рассказать правду Сфинксу и Слепому — тогда он мог остаться, если же нет…       — Он тебя убьет! — несколько переборщив с восторгом в голосе сообщает Табаки. Он-то совершенно не удивлен, и, хотя в первые пару минут не отказал себе в удовольствии ощупать и обнюхать Волка, даже прослезился, теперь пришел в себя первым и, судя по широченной улыбке, представляет, как Волк совсем скоро отправится в мир иной заново. Если не признается — по условиям сделки с Македонским, а если расскажет Слепому правду — потому что тот рассвирепеет и самое меньшее — порвет ему пасть. — Предлагаю всем смириться с тем, что ты умер и проситься с тобой по-человечески.       — Иди ты к черту, Табаки! — возмущается Волк, клацнув на него зубами, но сразу же снова переводит виноватый взгляд на Сфинкса. Он попросил прощения, но тот ничего так и не ответил. — Я больше не собираюсь становиться призраком.       — Тогда, советую тебе по старой памяти в кротчайшие сроки обрядиться в твой старый доспех из гипса, — на этот раз голос Табаки серьезен. — Вообще-то, мы могли бы сами все рассказать Слепому, чуток его успокоить до того, как он кинется сворачивать тебе шею. Что скажешь, Сфинкс?       — Думаю, так и правда будет лучше, — задумчиво соглашается Сфинкс.       Ему невыносимо хочется обнять Волка, положить подбородок ему на плечо в привычном, и таком недостающим все это время, жесте, вдохнуть его запах. А не вот так, с суровой рожей выдерживать покаянный взгляд. С каждой секундой ему все меньше хочется и удается строить из себя поборника воспитательных мер и больше — стать щитом Волка, если придется, преградой для Слепого. Но пока, сделать шаг навстречу все еще мешает боль. От обмана и предательства.       — Вот еще, — Волк небрежно отмахивается и натягивает улыбку. — Я сам ему все скажу.       — Он тут на днях Черного отправил в Могильник, — как бы между прочем замечает Лорд, подтачивая пилкой ногти. Делает вид, что ему все равно. — Не то, чтобы мы расстроились, но стычка была показательная. Ты бы видел, не был бы так уверен.       — Остынь, окаянный! — фыркает Волк, прищурившись. — Уж мне ли не знать, на что способен Слепой? Я этого демона знаю с семи лет! И многим его боевым подвигам лично был свидетелем.       — А может обойдется? — доносится со второго яруса голос Горбача. — Ну мало ли? Слепой же, когда Волк тем утром не проснулся, тоже переживал.       — Да? — Лорд бросает точить ногти и удивленно вскидывает бровь, словно и в самом деле силился что-то такое припомнить. — Я вот помню, как он мотался по комнате туда-сюда, выбрасывая какие-то вещи, а другие по шкафам распихивая, смазку для протезов Сфинкса из тумбочки Волка себе забрал… И это еще до того, как за Волком Пауки прибежали.       — Теперь-то смазку ему придется вернуть, — шутит Волк, подмигнув Сфинксу.       Тот не реагирует. Его взгляд все так же хмур и строг. Волк поник еще сильнее. Он проходит мимо него, и запрыгивает на подоконник, прикуривает и тянется за гитарой. Мелодия из-под его пальцев выходит грустная и одновременно тревожная. Только он и Слепой умеют играть так — музыкой демонстрируя свое настроение и только тому, кто мог это понять. В четвертой понимают все.       — А может быть, Лери сейчас его найдет и сам все выдаст? — не унимается Горбач и продолжает строить более или менее мирные теории. Хотя ясно — в душе, он уже готов разнимать предстоящую драку.       — Ему настрого запретили говорить о Волке, — напоминает Сфинкс. Он поглядывает на Волка, который больше не ищет его взгляд, решил, что их дружба разрушилась от его поступка и Сфинкс выбрал. Слепого, даже не собирается даль Волку шанс. Сфинкс возвращается к окну. — Прикури мне тоже, пожалуйста.       Радоваться Волку рано, но от этой простой фразы, глаза его сверкнули неподдельным счастьем и через пару мгновений в губах Сфинкса уже появляется сигарета. По лицу Волка всегда можно понять, о чем он думает… По крайней мере, так, Сфинкс считал раньше. А сейчас, сперва дружески усмехается, но сразу после чувствует, как улыбка сползает с лица. Нет, он не может больше слепо и без оглядки, как раньше, доверять Волку. Даже в отношении себя.       — Это же Лери, у него язык, как помело, — замечает Лорд.       Перемыть кости вожаку Логов у них не выходит. Он собственной персоной влетает в комнату с бешенными глазами, подбегает к Волку, хватает его руку и трясет в воздухе. Не очень понятно, что он имеет в виду этим жестом.       — Идет, — выдыхает Лери и так же молниеносно, бросается к своей кровати, застывает возле нее в неестественной напряженной позе, как скульптура из глины, вылепленная наспех.       — Что у вас стряслось? — Слепой появляется через несколько минут за которые никто в комнате не проронил ни слова и только чудом не умер от тревожного ожидания. — Лери сказал, вопрос жизни и смерти, очень срочно и важно.       Сфинкс смотрит на Слепого, чуть отстраненно, старается предугадать его будущие действия. Ничего хорошего в голову не лезло. Когда он узнает правду — драки не избежать. Но вмешаться сразу — нельзя. Только не ему. Или можно? Сфинкс запутался. Меньше всего на свете он хочет потерять Волка снова. Это он осознает довольно четко. Молчание длилось всего пару секунд, но всем кажется — целую вечность. Табкаи уже набирает воздух в грудь, чтобы вылить на Слепого некоторое количество информационного бреда, но не успевает.       Волк зажимает сигарету губами и играет свою любимую мелодию, тихо, неторопливо, не сводя напряженного взгляда со Слепого. Тот реагирует мгновенно. Его лицо резко поворачивается к окну. Лишь одно короткое движение, а вся стая зашевелилась. Сфинкс делает шаг в сторону, чтобы оказаться между Слепым и Волком. Горбач прыгает со свой постели, становится рядом с Лери, явно планируя ловить вожака, если тот решит метнуться к подоконнику. Лорд откидывает пилочку и подается вперед. Неизвестно, какой у него план дальнейших действия, но он не собирается оставаться в стороне. Табаки метается по состайникам взглядом, словно боится упустить даже малейшее движение и не может угадать, кто первый заговорит.       — Да ладно вам! Чего вы так разнервничались? — с наигранной легкостью, фыркает Волк. Даже глухой бы расслышал, как дрогнул его голос. Не то, что Слепой, у которого слух был по истине удивительный. —       Привет, Слепой! Как жизнь?       — Привет, Волк, — медленно и тихо говорит Слепой после короткой паузы. Он стоит на месте и не шевелится. Только чуть опускает голову, так, что на лицо падает еще больше черных спутанных волос. — А как смерть?       — Скучно, — сглотнув, отвечает Волк. Он слезает с подоконника и слегка прикасается к плечу Сфинкса, улыбнувшись ему. Тот нехотя отступает, подавая безмолвные сигнальные взгляды Горбачу и Лери, чтобы были на чеку. — Решил вернуться. Ты рад?       Слепой молчит.       Воображение рисует Сфинксу жуткие картины. Нет, Слепой не будет играть и забавляться с Волком, не станет драться с ним, оставляя возможность победить или растащить их. Если он кинется на Волка, то лишь с одной целью — порвать ему глотку, быстро и на этот раз окончательно.       — Только… мне тут нужно тебе кое в чем признаться… — решительность из голоса стремительно теряется.       Сфинкс нервно переминается с ноги на ногу, глядя, как Волк, шагает в сторону Слепого, и как тот в свою очередь напрягается. Нет, он не изображает спокойствие и не притворяется неодушевленным предметом, как это у него водится. Он не спокоен, и это заметно всем.       — Если ты о Македонском, не трать слов. Я знаю, — заявляет Слепой, заставляя Волка замереть в паре шагов от него и удивленно обернуться к раскачивающейся взад-вперед фигуре на верхней кровати.       — И знаешь… почему? — Волк все же делает те последние пару шагов, которые отделяли его от Слепого.       По мнению Сфинкса, он совершенно напрасно приближается к злому зверю, который теперь без труда свернет ему шею. Где у Слепого нож? Носит он его с собой? Успеет достать?       — Ты сильно напугал его своим властолюбием, — безразлично отзывается Слепой. Он не шевелится, а лицо его не выражает ничего, как всегда.       — Дело было не только во власти, — ворчливо говорит Волк, как будто это имеет хоть какое-то значение.       Теперь уже все! Слепой, оказывается, все знал, условия выполнены, Волк в безопасности. Так чего же он продолжает там стоять и мяться, играть с судьбой и испытывать терпение Слепого, который, с легкой руки решил его амнистировать. Но мог и передумать.       — Я знаю.       — Дохрена всего ты, оказывается, знаешь! — возмущается Волк тем своим наглым тоном, каким обычно и разговаривал со Слепым. — И чего тогда ты так спокоен?       — Я не спокоен.       Волк тяжело вздыхает и бубнит что-то себе под нос, так тихо, что расслышать слов не было никакой возможности. Сфинкс хмурится и смотрит на Табаки. Тот кажется очень оскорбленным и отрицательно мотает головой, подтверждая — он тоже не разобрал. Зато Македонский оживляется, поднимает лицо, до того, прятавшееся в коленях, и со всхлипом произносит:       — Не так.       — Да черт бы тебя побрал! — резко рычит Волк, поджимая губы.       Сфинксу виден лишь его профиль и такого выражения на лице друга он не мог припомнить, сколько ни старался. А уже через секунду понимает почему и понимает, что вовсе не правда была условием. Иначе Волк ни за что не сделал бы то, что сделал. Только страх смерти мог толкнуть его на такой шаг, только желание просыпаться по утрам, а не отправиться завтра в забытье. В четвертой дыхание замирает у всех, кроме двоих. Один дышит не слышно, словно шевелит грудью только ради общего спокойствия, другой шумно и жадно, проглатывая воздух огромными порциями. Волк тянется и берет руку Слепого, небрежно кладет ее себе на плечо, а после опускается вниз, ударившись коленями о пол. И так и остается стоять. Его лицо кривит судорога, кожа покрывается красными пятнами от стыда и унижения, губы изгибаются и дрожат, он жмурится.       — Я прошу прощения за то, что хотел сделать, — вдавливает Волк с таким трудом, словно после каждого слова его бьют по больному позвоночнику металлической арматурой. Пальцы Слепого у него на плече слегка напрягаются. Не сжимаются, не давят вниз — выдавая наслаждение от мысли, что поверженный враг стоит перед ним на коленях, но и не рвутся поднять. — Этого больше не повторится… вожак.       Сфинкс чувствует, как грудь сдавило болью и обидой, словно он хватанул ее от Волка, или от Слепого — не разберешь. Но вся эта сцена, слова, которые Волк вынужден произнести, ломают их всех троих изнутри. Сфинкс мог только чувствовать это, но не сумел бы объяснить. Как легко и искренне Волк извинился перед ним, когда рассказал правду. И как сложно ему сейчас. И с каждым мгновением тишины в ответ, его дрожь становится сильнее и заметнее. Только теперь на Сфинкса снисходит озарение. Нет. Даже не это унижение было условием! А прощение. Волка должны простить! В этом вся сложность. И в том, что Слепой мог и не простить. И тогда все усилия. Все унижения, все это — зря.       Секунды тянутся, превращаясь в минуты. Никто не отрывает взгляд от этих двоих. Волк стоит на коленях, зажмурившись, ожидая решения своего палача. На этот раз не тайного и теперь уже однозначно справедливого. Слепой не шевелится, словно обратился в статую, даже грудь перестала мерно вздыматься.       — Слепой, ответь, — шепчет Волк, дрожащими губами, и вскидывает на него взгляд.       В этих глазах все: боль, страх, унижение, гнев, обида, раскаяние, обещание… если бы только Слепой мог их видеть! Сфинкс всерьез задумывается, может, самое время возобновить детскую привычку и начать подробно и точно описывать, что он видит.       Слепой медленно приседает на корточки перед Волком, убирает руку с его плеча и мимолетно ощупывает лицо. Раньше, в той прошлой их жизни, Волк не часто позволял ему на себя «смотреть». Как он сам шутил, не чаще раза в год на какой-нибудь особенный праздник. Но сейчас, ясное дело, не возражает.       — Запоминаешь? — невесело усмехается Волк, теперь глядя Слепому в мертвые глаза.       — Мне это ни к чему, — наконец отвечает Слепой.       Убирает руку от лица Волка и следующим своим действием выбивает остатки воздуха у состайников, если у кого-то они еще имелись. Он тянет Волка к себе и обнимает его, уткнувшись лицом в плечо, за которое раньше держал. Волк опешил всего на мгновение, но тут же отвечает на объятие.       — Я скучал, — Слепой не шепчет, говорит своим обычным шелестящим тоном, так, что его слышно, как раньше все слышали извинения Волка. — Да, я рад, что ты решил вернуться.       Его слова действуют на всех, как пусковой механизм. Горбач и Лери обнимаются на радостях тоже, хлопают друг друга по плечам. Сфинкс чувствует, как звенящее напряжение покидает его, а позвоночник из стеклянного вновь становится обычным. Ноги слабеют, и он резко садится на край кровати, улыбаясь, как идиот. Македонский спрыгивает со своей кровати и незаметной тенью отправляется готовить кофе — много, много кофе. Лорд выдает что-то в духе «ну вы даете!», но его перебивает и заглушает визг Табаки:       — Ура!