Гермиона не может пошевелиться. Всё её тело словно окаменело, как и тогда, много лет назад, когда в отражении она встретилась взглядом с василиском. Время течёт странно и медленно — ей хочется кричать, прыгать, плакать, но она не может сделать ничего из этого.
Она может лишь наблюдать за тем, как шакал набрасывается на Драко.
Когда пасть зверя смыкается на его шее, вся она сотрясается от его криков.
Поразительно, как быстро сцена превращается в кровавую. Шакал встряхивает головой, и раздаются звуки разрыва, треска, скрежет стали о камень: Гермиона хватает с алтаря меч и делает выпад вперёд, с громким криком обрушивая клинок на хребет чудища.
Ноги скользят по крови, но Гермиона с глухим стуком попадает в цель — клинок застревает в толстой шкуре зверя. Она не может сказать, во что попала и хватит ли этого, но шакал с яростным воем отпускает Драко и поворачивается к ней.
Едва Гермиона успевает разглядеть красную пенящуюся пасть, как его зубы тут же смыкаются вокруг её руки. Он сильный, слишком сильный — стоит ей дёрнуть меч, застрявший в хребте, как клыки вонзаются в её конечность.
Если меч может убить бога, то может убить и чудовище.
То ли от её усилий, то ли от рывков твари клинок высвобождается, а когда шакал валит её на землю, Гермиона со всей силы рубит его по груди. Она ударяется головой о камни, в глазах пляшут пятна, и его смердящее дыхание душит её.
Если меч может убить бога, то может убить и чудовище.
Она снова замахивается оружием. Изогнутое лезвие цепляется за брюхо зверя, и с могучим криком Гермиона вздёргивает клинок. Раздаётся хруст костей, надсадный визг — что-то тёплое, тёплое и мокрое разливается по животу, когда шакал наваливается на неё.
Гермиона отпихивает груду меха и мышц и отползает назад.
Так тихо. Никаких криков, никакого лая, никаких разрывов плоти или ткани.
Так тихо.
Драко лежит поодаль от мёртвого шакала, но не двигается.
Вставай. Вставай. Он должен подняться, зажимая живот в том месте, куда его ранил зверь, и ворчать на Гермиону за то, что она вмешалась. Он должен стонать от боли, но, пока Гермиона карабкается к нему в юбках, пропитанных огромным количеством крови — её собственной, смешанной с кровью шакала и кровью Драко, — он молчит, кожа вокруг его рта восково-бледная, губы слегка приоткрыты и неподвижны.
Он не умер.
— Обычно все позволяют шакалу настигнуть своего соперника, — говорит Темса.
Кровь пузырится из раны на шее Драко, и Гермиона прижимает к ней руку, чтобы остановить кровотечение. Его грудь всё ещё рассечена, и она неуверенно проводит второй ладонью по истерзанной плоти. Он смотрит на неё, но вместо серо-голубого зимнего бурана цвет его глаз — тускло-серый.
Его зрачки двигаются, она уверена в этом. Движения едва заметные, незначительные, но он наблюдает за ней, правда же? Правда же?
Он не умер.
— Он мне не соперник, — выдавливает Гермиона, склоняясь над Драко. — Держись, ладно? Мне нужна минутка. — Она призывает свою сумку и роется в ней в поисках полотенца, бадьяна, да чего угодно. Нужно только немного надавить на то место, откуда ещё сочится кровь. Кровотечение замедлилось, значит, кровь, возможно, уже сворачивается, скоро совсем остановится, и он будет в порядке.
Драко мотает головой. Его губы дёргаются. Разумеется, он пытается говорить, вероятно произнося что-то глупое и смелое, поэтому она дрожащей рукой обхватывает его челюсть.
— Не надо, — шепчет Гермиона. — Просто отдохни. Тебе нужен отдых. — Его губы окрасились в красный, а в уголках собралась кровь.
Позади Гермионы раздаётся какой-то стук, она оборачивается и видит, как Темса бросает игральные кости. Они разлетаются, и на его лице появляется довольное выражение.
— Превосходно.
— Что вы делаете? — рычит Гермиона.
Он пожимает плечами и делает полагающиеся ему пять шагов, приближаясь к месту, где она нависает над телом Драко.
Улыбка мелькает в уголках рта Темсы.
— Играю.
Гермиона притягивает Драко к себе на колени.
— Игра
окончена.
Темса качает головой.
— Нет. Если я доберусь до середины раньше него, то смогу выпустить ещё одного шакала.
— Вы сказали… — голос Гермионы дрожит от ярости, — вы сказали, что лишь один из нас должен добраться до середины, чтобы пройти через огонь.
Он щурит глаза.
— Это не значит, что игра окончена.
— Мы уходим, — огрызается она. — Потушите пламя.
Темса переводит взгляд на Драко, и Гермиона замечает на его лице что-то похожее на жалость.
— Огонь не гаснет. Вы должны пройти сквозь него.
— Пройти сквозь него? — Она смотрит на неистовую огненную стену. Даже с другого конца зала она чувствует жар пламени.
— Всё должно пройти сквозь огонь, — говорит Темса. — Он очищает и выковывает то, что не уничтожает.
Гермиона встаёт, не обращая внимания на острую боль в руке, и подтягивает Драко к себе. Он тяжёлый — она не сможет с лёгкостью дотащить его, но должна. Поэтому она обхватывает его за талию, перекидывает его руку себе на шею, а своей свободной берёт меч.
— Его тело будет тормозить тебя, — говорит Темса и снова бросает кости.
— Я не оставлю его, — выдыхает она, едва не споткнувшись, когда сходит с игровой дорожки. За ней и Драко тянется кровавый след. Его рука безвольно болтается, кончики пальцев настолько бледны, что стали почти синими, но грудь всё ещё тёплая, и Гермиона уверена, что чувствует плавное дыхание Драко на своих волосах.
Он не умер.
Перед ней полыхает огонь. Гермиона опускает меч и протягивает ладонь, позволяя языкам пламени танцевать вокруг пальцев.
— Сквозь огонь, — шепчет она. Жар лижет кожу, но не обжигает, хотя от него исходит неприятное тепло.
Она слышит, как Темса снова кидает кости.
— Он умер, знаешь ли.
—
Нет, не умер, — она делает глубокий вдох, хватает меч и бросается вперёд, в огонь.
Боль пронизывает рану на плече. Гермиона вскрикивает, но её голос теряется среди ревущего пламени и… вопля Драко.
Он исторгает истошный крик и чуть ли не выскальзывает из её рук.
Он не умер.
Её ноги начинают подкашиваться, и она разражается сдавленным смехом, а на глаза наворачиваются слёзы.
— Прости меня, прости, — задыхается она, таща их вперёд. Пот струится по коже, приклеивая волосы к лицу. Огонь пожирает весь воздух вокруг, и с каждым вдохом Гермионе всё труднее и труднее втягивать его в лёгкие. — Мы почти добрались.
Кровь. Должно быть, огонь вступает в какую-то реакцию с кровью, выжигая её. Пока Гермиона, спотыкаясь, идёт вперёд, крики Драко становятся хриплыми, а его кожа — горячей,
невероятно горячей, даже в тех местах, где укусов не было. Стена пламени редеет, и впереди виднеются серебристые нити, вплетённые в камень.
Ещё один крик пронзает воздух.
— Почти на месте, — задыхаясь, произносит она.
Он очень тяжёлый, его кожа чуть ли не жжётся, но тут Гермиона падает вперёд, в прохладный воздух.
Она ударяется коленями о каменный пол и глотает кислород, наполняя лёгкие до тех пор, пока в глазах не начинает темнеть.
Драко.
Гермиона вслепую ищет сумку. Теперь они в безопасности, вдали от Темсы и его шакалов, и если только она сможет найти бадьян, то…
Она касается рукой груди Драко, но та целая.
Никакой крови.
Открытой раны больше нет.
Гермиона отползает.
Необычный золотистый блеск неровными линиями пересекает его кожу, словно под неё пробрался огонь, который теперь просвечивает сквозь повреждённые участки.
Драко медленно садится, и, когда его глаза устремляются на неё, в них отражается пламя из тоннеля.
Они — серо-голубой зимний буран, в котором горит что-то ещё.
Драко моргает, и Гермиона видит, как у него дёргается кадык, когда он напрягает челюсти, а на лице проступает насторожённость.
— Это ты? — хрипло спрашивает он.
Она сглатывает, подавляя всхлип, и тянется к Драко.
— Я думала, ты умер.
Он и был мёртв, или почти мёртв — подобно тем телам, которые она сотни раз видела во время войны; подобно телам, разбросанным по полу Большого зала. Его губы, обычно подвижные и выразительные, застыли и похолодели, и на мгновение он превратился в одного из них — исхудалого и бледного, недосягаемого, и от невозможности происходящего у Гермионы щемит сердце.
— Пожалуйста, — сдавленно просит он, отстраняясь. — Это ты? Или…
— Это я.
Гермиона, — спешит ответить она. — Драко, я не… Я не знаю как…
Она по-прежнему чувствует боль от укуса шакала на собственной руке. На ум приходит одна из старинных легенд — её голос застревает в горле.
Мерлин.
Драко опускает взгляд и дотрагивается до своей груди — в его глазах плещется благоговейный ужас.
— Что ты со мной сделала?
Она сглатывает.
— Огонь. По-моему, это из-за огня.
— Огонь, — повторяет он. — Огонь не делает ничего подобного, Гермиона.
— Существует предание об Исиде, — начинает она. — Она повстречала добрую мать с больным ребёнком и пообещала ей, что сможет вернуть малышу здоровье. Когда мать пришла проведать их, то увидела…
Мерлин.
— Что Исида положила его в огонь. Мать, конечно, вытащила его, несмотря на протесты Исиды, но если бы ребёнок пробыл в пламени ещё час, то превратился бы в одного из богов.
Драко сжимает пальцы на разорванной ткани рубашки.
Гермиона подаётся вперёд и поднимает руку.
— Можно?
Он осматривает её тело, и на мгновение Гермионе кажется, что Драко откажет, но он лишь вымученно кивает. Когда она дотрагивается пальцами до его груди, он замирает.
Гермиона сама толком не знает, чего ожидала. На ощупь его кожа такая же, как и в ту памятную ночь, — такая же гладкая и рельефная от мышц и шрамов, однако теперь широкая грудь или то, что Гермиона может видеть, покрыта ещё бóльшим количеством отметин, чем раньше, и будто зашита слабым золотистым сиянием. Она может провести по рваным меткам от клыков шакала и именно это и делает — кожа под её пальцами плотная и зажившая.
Гермиона прижимает ладонь к его сердцу. Оно бьётся ровно, но облегчение резко пропадает, как только Драко хватает её за запястье и отдёргивает руку.
— Думаю, тебе не стоит ко мне прикасаться, — хрипит он. — Я чувствую… я чувствую всё гораздо острее.
Острее.
Это слово тяжёлым грузом повисает между ними, а в глазах Драко вспыхивают тёмные искорки желания и предостережения.
Гермиона кивает, он медленно отпускает её запястье, и она садится на пятки.
— По легенде тот ребёнок должен был находиться в огне от заката до рассвета. Ты недостаточно долго пробыл в пламени, чтобы полностью перевоплотиться, — говорит она.
— Но там что-то произошло.
Она снова кивает.
Драко сжимает челюсть и резко встаёт. Гермиона хочет подняться следом, поравняться с ним, но она всё ещё не может твёрдо держаться на ногах.
— Тебе стоило оставить меня, — бурчит он. — Мы даже не представляем, чем я сейчас являюсь, на что способен…
Гнев вспыхивает в её груди, внезапный и яростный — он сильнее, чем огонь, через который она протащила Драко.
—
Ты должен был сказать мне, в какую игру я соглашаюсь играть, — огрызается Гермиона.
— А клятва, которую мы заключили? Скажи я тебе правду, не считалось бы это
препятствием твоим начинаниям?
У Гермионы сводит желудок.
— Ты прекрасно понимаешь, что я имела в виду совсем другое, — выпаливает она в ответ. — Мои начинания — это моё личное…
— Я не собирался давать твоим родителям и Астории умереть из-за того, что ты…
Драко резко замолкает, выражение его лица становится суровым и непроницаемым. Он пропускает волосы через пальцы и отворачивается от Гермионы.
— Я заслужила право знать, — настаивает Гермиона. — Я вправе решать.
Когда Драко заговаривает, его голос спокоен и ровен:
— И что бы ты решила? Повернула бы назад или пожертвовала бы одним из нас, чтобы спасти их?
Дыхание Гермионы сбивается. Слова вертятся на языке. То, что она сказала ему в Луксоре.
Я бы отдала всё, чтобы спасти их.
Кроме тебя.
Кроме тебя, хочет прокричать она, но это настолько же невозможно, насколько немыслимо, чтобы он лежал на земле мёртвым. Она не может говорить такие вещи. Не может сказать ему, что отдала бы весь мир,
кроме него, чтобы вернуть их, и не может понять, когда так случилось, что Драко тоже стал исключением — ещё одним человеком, которого она должна защищать.
— Я просто позаботился о том, что ты не пожертвуешь собой, — говорит Драко. — С Асторией всё будет в порядке, если я не вернусь. А с твоими родителями нет. Мне жаль, что это тебя злит, но я бы не поступил иначе.
Я бы протащила тебя через тысячу огней. Я бы повернула назад ради тебя.
— Больше никаких рассуждений о том, кто окажется на чаше весов, — хрипло произносит Гермиона. — С этим покончено.
Драко ничего не отвечает, но смотрит на её плечо.
— У тебя всё ещё идёт кровь, — замечает он. — Я понесу твои вещи.
Гермиона передаёт ему сумку, а сама крепче сжимает меч.
***
Гарри тихонько стучит в дверь Джинни, ибо час уже поздний. Они где-то далеко от Асуана. Отель, который выбрал Блейз, небольшой и принадлежит местной семье. В нём не так много удобств, имеющихся в более крупных заведениях в городе, но зато здесь чисто, тихо и нет европейских туристов, которые могут их узнать.
Дверь открывается, и Джинни отходит назад, чтобы пропустить Гарри в комнату. У дальней стены стоит ванна, из которой поднимается пар. Лицо Джинни порозовевшее и чистое, волосы мокрые, а сама она закутана в плотный халат. Он прикрывает её тело куда больше, чем свитер и тонкая юбка, которые она надевала сегодня, но Гарри всё равно сглатывает и смотрит через её плечо на лежащие вещи.
— Ты уже обжилась, — говорит он. С учётом того, что они планируют пробыть здесь всего ночь или две, это звучит нелепо, но он инстинктивно ищет причину для визита к Джинни, хоть и полагает, что сейчас она ему не нужна. Гарри может прийти к ней просто так, безо всякого повода, без придуманной хлипкой отговорки о том, что Рону или Гермионе что-то понадобилось. — У тебя на потолке паук. Вон там, прямо над окном.
Робкая улыбка появляется на губах Джинни, когда она закрывает дверь.
— Всё в порядке. Он мой помощник. Отлично справляется с тем, чтобы в комнате не было других жучков.
— Тогда ладно.
— Как тебе твой номер? — спрашивает Джинни, теребя пояс халата. Гарри хочется убрать её руки, но он не уверен, к чему это может привести.
— Ничего так, — пожимает он плечами. Главная претензия Гарри в том, что в его номере нет Джинни, и он замечает, что подходит к ней, сам того не ведая. Она не пользуется духами, но тёплый солнечный аромат её кожи притягивает его, и Джинни поднимает к нему своё открытое лицо.
Она тянется к Гарри и кладёт ладонь ему на грудь.
— Монета пока так и не активировалась, — шепчет она.
Гарри заправляет прядь волос ей за ухо, и это не более чем повод прикоснуться к Джинни.
— Уверен, она в порядке, — говорит он. — Тем более, что с ней Малфой. Похоже, он на многое способен.
— Блейз, кажется, тоже так полагает.
— Хотя при этом называет его идиотом, — смеётся Гарри.
Джинни морщит от веселья нос.
— Способный идиот — не самый плохой компаньон.
Ладонь Гарри скользит по её руке вниз, к талии, к бедру, и он прижимает большой палец к узкой косточке.
— Я не помешал тебе принять ванну?
Джинни качает головой.
— Вовсе нет. Я только что вылезла.
Гарри не может не представить себе её длинные ноги, сильные и подтянутые благодаря квиддичу, с которых стекает вода и мыло, и то, как бы ему хотелось перекинуть одно из этих бёдер себе на плечо и поцеловать её в самый центр.
Джинни переводит взгляд на его рот — он выбирает такой поцелуй и наклоняется, захватывая её губы своими.
Она раскрывает их ему навстречу — её вкус напоминает тёплое лето и огневиски, и Гарри вплетается пальцами в её волосы. Неужели она всегда была такой манящей, такой нежной? Бывало ли так, что в груди щемило от её мягких прикосновений к спине? Он внезапно отмечает, что у Джинни крепкие плечи, узкая талия, и ему становится интересно, насколько за эти годы изменилось её тело, насколько изменилось его собственное. Оно уже не гибкое тело героя войны, а более взрослое, с бóльшим количеством морщин и более приспособленное к ударам, нежели к бегу. Понравится ли ей это? Понравится ли он ей сейчас со всей своей неловкостью от самовнушённого одиночества так же, как когда-то нравился ей с юношеской бравадой, с дерзкой уверенностью?
Джинни отстраняется, и его охватывает отчаяние.
— Гарри, — её голос дрожит, она прячет своё лицо и опускает взгляд, а румянец проступает на её щеках.
Посмотри на меня, посмотри на меня. — Я… Были и другие. После тебя.
Проходит мгновение, прежде чем её слова доходят до Гарри. Вероятно, неделю назад зверь в его груди зарычал бы от злости, но не в данный момент, не тогда, когда она снова принадлежит
ему. В данный момент он не способен представить, что может ревновать к ним, потому что у них нет того, что есть у него.
Джинни, прямо в данный момент.
Гарри обхватывает ладонью её подбородок и поворачивает лицо к себе, прижимаясь к её лбу своим.
— Они хорошо с тобой обращались?
— Да.
— Хорошо, — шепчет он. — Я этому рад.
Когда она целует его в этот раз, Гарри чувствует всю ту уверенность и дерзость, которые были у него когда-то, и он рад тому, что Джинни отводит их к постели, тому, что заключает его лицо в свои ладони, тому, что отступает, охваченная жаром, и позволяет халату упасть на пол.
И сейчас Гарри поражён ничуть не меньше, чем годы назад.
***
Час ходьбы проходит в напряжённом молчании. Драко наблюдал за тем, как Гермиона втирала бадьян в место укуса шакала, но отводил глаза, когда она пыталась поймать его взгляд.
На его лице до сих пор читается гнев, а плечи напряжены. Она вновь и вновь вспоминает его слова.
Я прекрасно контролирую себя.
Я могу это контролировать.
Всё будет под контролем.
Пока они идут, он держится в паре шагов впереди, лишь время от времени поворачивая голову, чтобы убедиться, что Гермиона не отстаёт.
Она первой нарушает молчание:
— Можешь передать воды? Хочется пить.
Драко останавливается. Едва она успевает заметить, что его челюсть дёргается, как он тут же кивает и опускает сумку на землю. Он достаёт стальную флягу и протягивает её. Гермиона делает большой глоток холодной воды, а когда закрывает крышку, он наконец говорит:
— Почему ты осталась в Хогвартсе? Там было небезопасно для тебя ещё до начала войны, но ты всё равно возвращалась.
Гермиона передаёт флягу обратно, и они продолжают путь.
— Я думала уйти, — признаётся она. — Однажды, летом после пятого курса.
Драко кивает.
— Как раз погиб Сириус Блэк.
Она сглатывает, а воспоминание жжёт в груди.
— Да, но полагаю, что к тому моменту я уже привыкла к ожиданию смерти, я выросла с ней, понимаешь, поэтому смерть не была для меня такой уж чуждой.
— Великая война, — произносит Драко. — Я не думал…
На губах Гермионы появляется натянутая улыбка.
— Мой отец вернулся домой, но многие — нет, это было всё, что я знала. Ещё одна война, ещё больше смертей… это не казалось странным, пока я не осознала, что половина мира больше не воюет.
— Маглы не знали о Волан-де-Морте.
Гермиона качает головой.
— Нет, не знали. Мои подруги дома надевали всякие красивые, расшитые бисером платья и тайком убегали со своими старшими сёстрами на танцы, но я боялась выходить из дома, за исключением того, чтобы пожить у Уизли. Моё лицо было напечатано в газетах, и я понятия не имела, кто вдруг может меня узнать.
Однажды во время прогулки с мамой по парку незнакомец схватил Гермиону за локоть. Он прошипел ей на ухо дифирамбы и комплименты по поводу её успехов в Хогвартсе — всё-таки она маглорождённая, — а она не знала, стоило ей кричать или благодарить его.
— Я думала, как было бы здорово снова стать никем, — продолжает она. — Хоть раз не воевать, а танцевать с друзьями в красивом платье.
В тёмном уголке разума иногда закрадывается мысль, а не была ли она наказана за такую глупость? Если бы её легкомысленная тяга к танцам и платьям не обернулась страшным настоящим. Она мечтала о передышке, но оказалась под ещё бóльшим давлением. Если бы она только отмахнулась от этой ерунды, если бы была менее эгоистичной, если бы вернулась домой на несколько дней раньше, то…
— Я помню тебя в газетах, — говорит Драко.
Гермиона не сдерживает резкий смешок.
— И что ты думал?
— Что у тебя самые кудрявые волосы, которые я когда-либо видел, и я посчитал тебя очень отважной идиоткой, раз ты сражалась, когда могла просто вернуться домой.
Гермиона обхватывает рукоять меча, висящего сбоку.
— Но я не могла просто вернуться домой.
— Нет, — соглашается Драко. — Тебе бы не позволили.
Возможно, если бы она не высовывалась и скрылась от посторонних глаз, судьба не сразу бы настигла её, но в конце концов за ней всё равно бы пришли.
Родители покинули бы её в любом случае.
Драко замирает и отводит руку назад, останавливая Гермиону на месте.
— Я могу…
— Что такое?
— Там впереди змея, — шепчет он. — Я её слышу.
Гермиона пытается навострить уши, но не может уловить в тишине ничего, кроме собственного пульса.
— Что?
— В голове. Я слышу её. — Драко поворачивается к Гермионе и бледнеет, кивая на меч в её руке. — Она ждёт нас.
