People Convey Truth in Jokes

Планы, однако, приходится менять буквально на ходу, чему Кирк совершенно не рад. И не потому, что ему страсть как не терпится вызвать лучшего друга на откровенный разговор и развести на пару-тройку откровений по поводу его отношений со Споком (хотя и не без этого). Всему виной как-то слишком резко переменившееся поведение его навигатора. Мало того, что он нетипично для себя тих и не весел, Джим не может не замечать, хоть и изредка, но тех взглядов, что Чехов украдкой — как он думает, — кидает на него. Каких-то не по-чеховски тоскливых, что ли. Дополнительным поводом для беспокойства становится нездоровый румянец на щеках и скулах, да и то, как парень время от времени елозит в своём кресле, словно пытаясь найти наиболее удобное, безболезненное, положение тоже оптимизма не внушает. Конечно, Кирк запросто мог бы списать все эти симптомы на похмелье, ведь Павел вчера, пусть и немного, но всё же пил. Если бы не одно существенное «но» — несмотря на всю свою субтильность и кажущуюся хрупкость, Чехов не страдал от похмелья примерно никогда, и мог с лёгкостью перебухать его, Скотти и Маккоя вместе взятых, а наутро быть свежим, как только что сорванный персик. Как итог, складываются все эти штрихи в не очень радужную картину — со стороны Джима всё выглядит так, что у Павла, как минимум, лихорадка. Причин у которой, с учётом того, где они находятся, может быть несколько сотен, и безобидные среди них можно сосчитать по пальцам одной руки. А значит, ситуация нуждается в контроле, и вмешательство медперсонала просто необходимо. В пользу этого вывода капитана говорит и то, что другие члены экипажа, находящиеся на мостике, замечают, один за другим, состояние Чехова. Разумеется, быстрее всех Сулу, сидящий к нему ближе всех. Он негромко интересуется у друга, всё ли у него в порядке и как он себя чувствует, получая в ответ чуть натянутую улыбку и дежурное «всё хорошо, Хикару, спасибо» с пожиманием плечами. «Нет, так дело не пойдёт», — мрачно думает Кирк, чувствуя, как червячок беспокойства уже точит свои поганые, острые как бритвы, зубы о его нервные клетки, планомерно уменьшая их количество (если от них вообще что-то осталось после всех перипетий, что ему довелось пережить за годы службы в Звёздном Флоте, да и до них). Ему очень не нравится видеть Чехова таким — нездоровым, печальным и каким-то даже измученным, и тем более, быть не в силах ему помочь. Уже позже Джим сам себя пристыдит за то, что в тот момент у него и мысли не возникло, что загадочный недуг, сразивший лейтенанта, мог быть опасен для всей «Энтерпрайз», и его нужно было отправить в карантин сразу же, как только возникли подозрения. Вместо рассуждений, достойных капитана огромного звездолёта и беспокойстве за всю свою команду, он думает исключительно о благополучии одного конкретного её члена, и, ведомый волнением, поднимается со своего места, чтобы подойти к Павлу. — Мистер Чехов, как вы себя чувствуете? — он старается звучать нейтрально, всё-таки стараясь избежать потенциальных обвинений в фаворитизме (от одного дотошного вулканца), да и пугать альфа-смену вероятностью эпидемии очередной неизвестной хрени ему тоже не на руку. Юноша вздрагивает, очевидно, не заметив присутствие рядом с собой капитана, после чего выпрямляет спину так, словно в него вогнали кол и, изо всех сил пытаясь придать лицу как можно более уверенное выражение, чеканит: — Я в полном порядке, кэптин, и готов продолжать нести службу. Кирку очень любопытно, на что тот надеялся, ведя себя так, но вместо того, чтобы снять все вопросы к себе, Чехов вызывает ещё больше подозрений — слишком натужно и натянуто выглядят его действия. — А вот мне как раз так не кажется. Думаю, тебя стоит отправить в лазарет для проверки. Плечи Павла едва заметно вздрагивают, и будь на месте Джима кто-нибудь другой — кто-нибудь менее заинтересованный в нём, — наверняка упустил бы этот микрожест. — Уверяю вас, кэптин, я не нуждаюсь ни в каких проверках, я здоров и хотел бы остаться на мостике. Джим тяжело вздыхает. Оказывается, мальчишка весьма упрям. Он подходит ближе, оказываясь практически вплотную к лейтенанту, игнорируя ставший встревоженным взгляд Сулу, и заглядывает Павлу в лицо. — У тебя щёки горят, на лбу испарина, и тебя потряхивает, — я хоть и не доктор, но такие симптомы даже я в состоянии заметить, поэтому… — Кэптин, я правда не… — Лейтенант Чехов, вы пытаетесь оспорить прямой приказ своего капитана? — Кирк не в восторге от необходимости включить официоз, а сейчас, когда Павел поднимает на него затравленный взгляд, а потом, пробубнив жалобно «нет, кэптин, слушаюсь, кэптин», неуклюже встаёт со своего места и, ссутулившись, направляется к турболифту, он и вовсе чувствует себя от этого мерзко, но убеждает себя в том, что это для его же блага. Сулу явно хочет что-то спросить, но Джим предпочитает сделать вид, что не заметил этого, и возвращается в капитанское кресло, чтобы вызвать Боунса. — Мостик — лазарету. Боунс, к тебе сейчас придёт Чехов, обследуй его, по-моему, он где-то что-то подцепил. — Просто образцовое описание медицинской проблемы, Джим, — фыркает в ответ Маккой в комм, — ладно, для тебя это уже достижение. Насколько всё плохо? Он сам-то доберётся до меня? — Думаю, да, если, конечно, не решит соскочить где-нибудь по дороге, — и вроде бы это должно звучать как шутка, да только Кирку ни разу не весело от подобной перспективы, особенно когда он её озвучивает. Ведь неизвестно, что на самом деле стряслось с Павлом. «Наверное, надо было его сопроводить», — успевает проскользнуть в голове, когда он довольно чётко слышит звук открывшейся двери на том конце провода и неуверенное «Здравствуйте, доктэр Маккой». Нервозность отпускает, и Джим выдыхает, только сейчас осознав, что всё это время сидел, не дыша. — Как только закончите, жду отчёт о его состоянии и прогнозах, — договорив, Кирк заканчивает сеанс связи, устремляя невидящий взгляд вперёд, и погружается в размышления. Снова возвращаясь к событиям последних суток и, в особенности, сегодняшнего утра. И собственных ощущений. Того, насколько приятно ему было проснуться, держа в объятьях крепкое тёплое тело навигатора, как комфортно и спокойно ему было рядом с Чеховым. Он очень жалеет о том, что не смог удержать под контролем всплеск адреналина и за пару секунд разрушил к чертям всё очарование момента. Невольно в памяти рисуется и образ Павла с прошлого вечера — распластанного под Джимом на диване, немного ошарашенного, с порозовевшими щеками, смятением во взгляде и чуть приоткрытыми мягкими, чувственными губами… «И почему я раньше не замечал его привлекательности?», — вопрошает сам у себя Кирк, ответа, само собой, не находя. Теперь ему остаётся лишь ждать вердикта от Маккоя касательно состояния Павла. И, если судьба будет милостива и всё окажется не так серьёзно, как в теории может, Джим клятвенно обещает себе уделить навигатору больше внимания, и постараться при этом всё не засрать как он умеет, когда речь заходит о проявлении симпатии и перспективы каких бы то ни было отношений. По правде говоря, Леонард со скепсисом отнёсся к словам Джима о том, что Чехов чем-то заразился, потому как регулярно и самолично мониторит состояние здоровья экипажа «Энтерпрайз». А особенно ценных кадров, коим Павел без сомнений является, — вдвое внимательнее. Безусловно, в самом экстренном случае на борту будет кому его заменить на мостике, но другого навигатора такого класса едва ли можно найти не то, что среди остального экипажа, но и в Звёздном Флоте в целом. О наличии у Боунса такого «списка особенных» не знает никто ни в лазарете, ни где-либо ещё. В том числе, не в курсе о нём и Джим, в его случае, чисто для того, чтобы не зазнавался, потому что идёт там первым номером, на правах капитана и лучшего друга. Вторым в этом списке всегда неизменно шёл Спок — осознаёт это Леонард только сейчас. Не сказать, он испытывает гордость за то, что, пусть и не совсем осознанно, выбрал себе нескольких «любимчиков», за чьим физическим благополучием следит чуть усерднее, но он уже давно свёл всё это к исключительно практической пользе, прекрасно зная, кто может вытащить экипаж из очередной беспросветной жопы, коих они на своём пути повидали немало, а также тех, кто в эту самую жопу может с лёгкостью угодить (читай Джим Кирк), и затащить за собой ещё пару десятков энсинов и кого-нибудь из офицерского состава. Так что, по большому счёту, это просто перестраховка. Поэтому Маккой довольно спокоен, когда Чехов возникает на пороге медотсека и здоровается с ним с лёгким оттенком нервозности. Да, он выглядит немного растрёпанным, впалые щёки розовее обычного, несколько мелких кудряшек прилипли к влажному лбу, и он беспокойно одёргивает низ своей форменки, переминаясь с ноги на ногу. Но пока ни в его поведении, ни в его внешнем виде Леонард не обнаруживает никаких явных причин поднимать панику. После того, что он успел навидаться за время службы на этом корабле, он может с лёгкостью распознать несколько сотен всякого рода симптомов, от супер очевидных, типа кожи, приобретшей оттенок индиго — после того случая Джим перестал хлебать всё подряд из рук любого доброжелательно выглядящего инопланетянина, — до таких, которые не замечают даже сами пострадавшие. Скотти до сих пор с восхищением припоминает ему случай, когда он по циклично повторяющемуся нервному тику на левом глазу обнаружил у одного из членов инженерной службы мозгового паразита, научившегося маскироваться от большинства медицинских сканеров. И в данной конкретной ситуации он поводов для беспокойства не видит. Всё меняется, когда он просит Чехова присесть на ближайшую биокровать и достаёт сканер, чтобы, для очистки совести и галочки в отчёте, провести базовое сканирование. — Ладно, давай убедимся, что с тобой всё в порядке и успокоим нашего неугомонного капитана, чтоб лишний раз себя не накручивал. Павел отвечает быстрее, чем Маккой успевает сделать и шаг в его сторону. — Доктэр Маккой, а давайте вы просто укажете в отчёте, что со мной всё в порядке, а я скажу кэптину, что вы провели обследование с присущим вам профессионализмом и ничего не нашли? А вот это уже подозрительно. Леонард хмурится, глядя на юношу исподлобья, и его настрой резко меняется. Теперь опасения Джима не кажутся ему пустыми, потому что в здравом уме такой человек, как Павел Чехов никогда не позволил бы себе пытаться склонить третьего по старшинству офицера на «Энтерпрайз» к подлогу, да ещё прямым текстом. — Похоже, придётся провести полную проверку всего организма и все анализы, — сурово произносит он, наблюдая за тем, как Чехов нервно сглатывает, а его взгляд становится ещё более взволнованным. — Доктэр, в этом правда нет никакой необходимости, я… — Ты только что предложил мне соврать в медицинском отчёте и закрыть глаза на твоё крайне странное поведение, Чехов, необходимость совершенно точно есть, — видя, что Павел собирается возразить, Маккой продолжает, лишая его этой возможности, — значит так, либо ты сейчас укладываешься на кровать и даёшь себя обследовать добровольно, либо я тебя к этой кровати пристегну ремнями и сделаю всё силой. — Из ваших уст это звучит двусмысленно… — бормочет Павел себе под нос, но в общей тишине медотсека его прекрасно слышно, и у СМО брови ползут вверх от изумления. — Не надо ничего делать силой, и обследовать меня тоже не надо, я здоров. Проблема в другом… — В чём? Вместо слов Чехов вдруг подцепляет нижнюю часть своей жёлтой форменки — Леонард только сейчас замечает, что она существенно длиннее обычного, — и тянет вверх, открывая обзор на область паха и… весьма внушительный бугорок под плотной тканью тёмных форменных брюк. На пару щекотливых секунд у Маккоя пропадает дар речи. Не столько от увиденного, сколько от того факта, что он, компетентный и умудрённый опытом доктор, не распознал в симптомах молодого парня самое банальное сексуальное возбуждение, хотя и довольно сильное, судя по его общему состоянию. И тем не менее, ему становится чуточку стыдно за такую промашку. Во всём виноват чёртов Джим со своим синдромом паникёра. «Лучше бы о себе так пёкся, кретин белобрысый», — злобно думает Боунс, а затем вновь переключает внимание на Павла, задавая самый очевидный в данной ситуации вопрос. — Скажи мне, Чехов, а почему ты капитану не объяснил как-нибудь деликатно суть проблемы? — Я не могу, — в светлых глазах промелькнул испуг, — как я о таком, — навигатор указывает взглядом на свою эрекцию, — могу сказать на мостике… — Ну, как вариант, мог бы просто попросить капитана проводить тебя до медотсека и в турболифте бы сказал, — пожимает плечами Маккой, убирая сканер в ящик стола, — уверяю тебя, Джим, то есть капитан, без проблем вошёл бы в твоё положение и дал бы время решить эту проблему, без лишней паники. Больше скажу, он бы наверняка дал и объекту твоего бурного интереса часик-другой отгула, если бы ты честно всё рассказал. — Нет, этого бы он точно не сделал ни за что… И я бы никогда не смог такое сказать ему прямо… — Почему? На кого такого ты положил глаз на этот раз? — без намёка на издёвку ухмыляется Леонард. Чехов не отвечает. Он садится на край биокровати, теребя рукава форменки, и задумчиво жуёт губу, видимо, размышляя о том, стоит ему раскрывать карты или нет. Его дальнейшие слова подтверждают эту догадку Маккоя. — Я не уверен, что стоит это озвучивать… Мне как-то неловко… — Расслабься, Павел. Я доктор, со мной можно и нужно делиться всем, да и врачебная тайна — это святое, так что можешь не переживать, что я кому-то растреплю. Дай угадаю, это та новенькая блондиночка из отдела науки, которую добавили нам в экипаж после прошлой увольнительной? — Н-нет, не она… — Чехов запинается и снова судорожно сглатывает. А потом, не оставляя шансов на другие предположения, выдаёт, — дело в том, что это… кэптин Кирк. Рука Маккоя, держащая рабочий планшет, который он до этого собирался вернуть на свой стол, замирает на полпути к цели, а сам доктор тут же оборачивается на навигатора, вытаращившись на него так, словно у него появилась дополнительная пара глаз где-то в районе лба. Впрочем, такое недоразумение, скорее всего, произвело бы на Леонарда меньшее впечатление (пару раз с другими членами экипажа подобное уже случалось), чем это признание. Нет, он прекрасно осведомлён о том, что даже в пределах «Энтерпрайз» у Джима достаточное количество воздыхателей во всех существующих отделах, включая лазарет, но проассоциировать с этим Чехова для него оказывается куда сложнее, чем он мог бы себе представить. — Всё совсем плохо, да? — сипло спрашивает юноша, глядя куда угодно, только не на Маккоя. Доктору приходится как следует прочистить горло прежде, чем хоть что-нибудь ответить на услышанную информацию. Павел, в свою очередь, уже успел сменить цвет лица со свекольно-красного на арктический белый, почти наверняка сотню раз пожалев о том, что сказал. — Нет, просто почему-то конкретно от тебя я подобного не ожидал, — Маккой нервно усмехается, а потом изо всех сил старается взять себя в руки и перевести беседу в более профессиональное русло, — и как давно твой организм реагирует так бурно на капитана? — Ну… Если честно, то кэптин всегда мне нравился, и у меня время от времени возникали некоторые… желания в его отношении, но так сильно — впервые, после сегодняшней ночи… Еле-еле собранное в кучу самообладание улетает в гиперпространство будто по щелчку пальцев, и Леонард снова смотрит на Чехова как на привидение. На его счастье, Павел довольно быстро соображает, как прозвучали его слова, и спешит пояснить. — Я не в том смысле, что я и кэптин… Просто… В общем, вчера кэптин Кирк пришёл ко мне очень поздно вечером, очень эмоциональный, и попросил с ним выпить. Сказал, что его шокировала одна вещь, и ему нужна компания, чтобы это пережить… — А вот это неожиданно. Интересно, почему он отправился к тебе, а не ко мне?.. — спрашивает Боунс, скорее, у самого себя, чем у Чехова. — Дело в том, что это всё как раз из-за… — парень вдруг запинается и резко замолкает, выглядя при этом так, будто ещё и язык собственный закусил для надёжности. Бровь Маккоя скептически ползёт вверх. Ситуация с каждой новой деталью становится только непонятнее, и его это потихоньку начинает бесить. — Из-за чего, Чехов? Что такого он был готов рассказать тебе и не готов мне? — Честно говоря, я так и не понял, — Павел чуть поджимает губы и смотрит наискосок от доктора, избегая встречи взглядами. Леонард прекрасно видит, что тот врёт, но давить ему абсолютно не хочется. Не сейчас и не на Чехова. Перспектива отыграться чуть позже на капитане прельщает его куда больше. — Но он был на нервах, принёс с собой бутылку виски, которую сам почти всю и выпил, говорил что-то не очень внятное… а потом… — уши навигатора вспыхивают красным, и Маккой весь превращается в слух. — В общем… он не удержал равновесие и рухнул на диван… Вернее, на меня и вместе со мной на диван, и… смотрел на меня очень двусмысленно… и отключился… Мучительно долгую минуту он молчит, и доктор скептически хмурится, уже, было, подумав, что дальше Павел просто съедет, сказав, что больше ничего не происходило, и всё-таки придётся на него наседать, чтобы добиться деталей, но тот, всю свою решительность, продолжает. — Я перетащил его на кровать, и сам лёг спать, тоже на кровати. И… Я обычно сплю без одежды… — Маккою приходится прокашляться в кулак, потому что дело принимает куда более интересный оборот, чем он думал. — Я старался держать дистанцию, но Джим… то есть, кэптин, он… в общем, в какой-то момент он оказался возле меня и… он точно спал, но при этом весьма двусмысленно меня, эм, трогал… какое-то время… и моё тело, ну, не могло не отреагировать… И до сих пор, кхм, реагирует… «Вот же блядун космический, даже во сне, в состоянии дров умудряется доводить «жертв» до кондиции», — Леонарду стоит великих трудов не закатить глаза от раздражения. Всё это до такой степени по-джимовски, что аж тошно. И, пожалуй, пора устроить ему очередную выволочку на предмет вреда алкоголя в больших количествах. Вслух же он произносит совсем другое. — Ладно, с первопричиной вроде как разобрались, у меня есть ещё пара вопросов. Во-первых, как долго у тебя эрекция? — Часа три, примерно, — у Павла снова горят щёки, а вся его поза буквально кричит о том, как ему неловко обсуждать эту тему, пусть и с доктором. — Прилично, — задумчиво тянет Маккой, не вкладывая в своё высказывание ни толики эмоций, дабы не доводить парнишку до ещё большего смущения, — что-то пытался предпринять? Холодный душ? — кивок. — Мысли о какой-нибудь гадости? — ещё один кивок. — Не помогло, я так понимаю, — как констатация факта, не требующая ответа. — Когда у тебя в последний раз был сексуальный контакт? Чехов реагирует не сразу, очевидно, что-то прикидывая в голове. — За неделю до визита в Йорктаун, — наконец, отвечает навигатор, и Маккою остаётся только головой покачать. — Четыре с половиной месяца назад? Многовато для молодого здорового мужчины, ещё и в космосе. Что насчёт мастурбации? — Пару раз… — В день или в неделю? — Пару раз после Альтамида, — теперь доктор в открытую пялится на него с недоверием во взгляде. — Слушай, Павел, раньше ты в соблюдении целибата замечен не был, что за протест против собственной физиологии? — ожидаемо, Чехов молчит, потупив взгляд, и Леонарду не остаётся ничего, кроме как решать вполне конкретную проблему. В тонких психологических беседах он никогда не был силён, несмотря даже на то, что имел обширные знания в этой области. На счастье огромного количества людей и прочих гуманоидных рас, ему никогда не приходила в голову идея податься в психологи. — Что ж, для тебя есть два варианта: ручной и медикаментозный. — Ручной в смысле… — навигатор изображает рукой характерный жест, и Леонард едва сдерживает себя, чтоб не хохотнуть — почему-то в данный конкретный момент в исполнении Чехова это выглядит комично. Он просто кивает, и Павел поджимает губы, — ладно, а медикаментозный? — Гипо с псевдоэфедрином, сто процентов поможет. — А как долго после этого у меня не будет… эрекции?.. — в голосе парня слышится беспокойство. — Импотентом он тебя точно не сделает, тут можешь не напрягаться, да и я не собираюсь тебе ставить конскую дозу, как… некоторым, — о том, что он уже весьма успешно обкатывал этот препарат на Джиме, доктор тактично умалчивает, этого Чехову однозначно знать не нужно. — До конца смены где-то, а потом настоятельно рекомендую тебе либо сразу мастурбировать, либо закончить своё ничем не обоснованное воздержание и найти полового партнёра. Или просто набраться смелости и подкатить к нашему капитану. — Доктэр, я не могу, это не по Уставу, и… — Павел запинается, откровенно пытаясь придумать ещё какую-нибудь отговорку, чтобы не озвучивать главное — страх быть отвергнутым. Но Маккою и не надо этого слышать, всё более чем понятно. — И не надо слишком много надумывать. Как минимум, попробовать стоит. В конце концов, хотя бы будешь знать, есть у тебя какие-то шансы или нет, — параллельно с разговором Леонард готовит гипошприц с нужным препаратом, после чего аккуратно вкалывает его навигатору. — Останься тут, пока эрекция не спадёт, надо минут десять, чтобы препарат подействовал, а потом можешь возвращаться к несению службы, причин держать тебя в лазарете у меня нет. Капитану я сам отчитаюсь. — Только… — внезапно даже для себя, Павел вдруг прихватывает рукав форменки СМО, и заглядывает ему в глаза, — не рапортуйте кэптину о том, что со мной было, пожалуйста… Маккой тяжело вздыхает. — Я придумаю, что ему сказать, — заверяет он, хотя в душе уже зарождается маленькое и тёмное желание как следует отчитать, а заодно и отоварить лучшего друга за то, что вполне могло бы рассматриваться как сексуальное домогательство до младшего офицерского состава, ещё и в состоянии алкогольного опьянения как отягчающее. — В твою медкарту внесу этот визит как плановый медосмотр. — Спасибо, доктэр Маккой, — Чехов выглядит так, что ещё чуть-чуть, и он поклонится в благодарность. Леонард на это только по-доброму ухмыляется. — Эти не в меру эмоциональные русские навигаторы, — бормочет он себе под нос, наблюдая за тем, как за юношей закрываются двери лазарета. Скорректировать детали относительно визита Чехова Маккою не составляет никакого труда. Даже не будучи сторонником искажения фактов в медицинских документах, он уже давно собаку съел на том, как можно прикрыть чью-нибудь недалёкую озабоченную задницу, чтобы было не подкопаться. Служа на одном звездолёте с Джимом Кирком, он вообще многому научился, даже воскрешать из мёртвых — и одному лишь бесконечному пространству космоса известно, как сильно Леонард рад, что этот навык ему пришлось использовать лишь однажды. И что никому из высшего руководства тогда не пришло в голову начать копаться в деталях этого инцидента и того, как именно старый сельский доктор спас «солнце всего Флота» капитана Кирка. Однако не удивиться, так сказать, романтической стороне этого расклада Маккой не может. Против воли он начинает анализировать поведение и привычки Чехова, по крайней мере, те, которые сам наблюдал или слышал лично от него, и приходит к выводу, что мальчишка мастерски умеет шифровать свои симпатии. Ведь до сегодняшнего дня Маккой и представить не мог, что навигатор сохнет по Джиму. И не сказать, что это открытие Леонарда особо радует. Он никогда не признает этого вслух, скорее всего, но Чехов, со всей своей непосредственностью, искренностью и поразительной гениальностью уже давно вызывает у него чувства сродни отеческим. Или братским — всё относительно. Но самым важным здесь было то, что и для своего ребёнка, и для младшего брата Маккой счёл бы Кирка наихудшим вариантом на роль любовного интереса. Даже с учётом всех его неоспоримых достоинств. Вряд ли в этой вселенной есть хоть что-то, что способно убедить Леонарда в том, что Джим в состоянии всерьёз отнестись к чьим-то чувствам и — это точно за гранью фантастики — остепениться, перестав нагибать все приглянувшиеся ему формы жизни. А вот удивлять Джим умеет по-прежнему виртуозно. Маккой только ставит последнюю точку в медкарте Чехова, когда капитан собственной персоной появляется в медотсеке, и вид у него, прямо скажем, неспокойный. Леонард не успевает и рта раскрыть, дабы уточнить, зачем тот пришёл, когда Кирк сигает с места в карьер: — Почему ты позволил Чехову вернуться на службу? Почему до сих пор не предоставил мне отчёт о его состоянии? Что с ним произошло? — Джим, притормози, — для пущей убедительности доктор выставляет вперёд руки, поднимаясь из-за своего стола. — Он ушёл отсюда пятнадцать минут назад, я что, со скоростью торпеды должен отчёт составлять? — Маккой прекрасно видит, что Джим еле сдержал себя, чтобы не ляпнуть упрямое «да», но не обращает на это внимания. — С Чеховым всё в порядке, он ничем не болен и в карантине не нуждается, равно как и в отстранении от службы. Просто парнишка… перенервничал немного, с кем не бывает. — Перенервничал? — горе Леонарду, который ещё секунду назад был уверен, что правильно подобрал слова. — У него есть повод нервничать? Его кто-то обидел? — А ты решил поиграть с ним в мамочку, не иначе? — на автомате язвит в ответ Маккой. И докручивает мысль прежде, чем анализирует последствия. — Хотя нет, скорее, в папочку. Глаза Джима становятся идеально круглыми, и в них читается такой искренний шок, словно он видит друга впервые в жизни и никогда раньше не сталкивался с его сарказмом и двусмысленными подколками. Вероятно, конкретно эта задела его за живое. — Ты на что пытаешься намекнуть, Боунс? — Зачем мне на что-то намекать, если ты лучше меня всё знаешь, да ещё не испытываешь уколов совести за своё поведение: притащился к нему ночью, нажрался, руки распускал… — ЧТО? Откуда ты… — Джим затыкается на полуслове, вдруг понимая, откуда конкретно Маккой, вероятнее всего, в курсе о таких деталях, и всё же… — Он так сильно переживает из-за моего неадекватного поведения?.. Он выглядит таким расстроенным, что на короткий миг Леонарду прямо хочется подойти и обнять его, погладить по белобрысой макушке и успокоить, сказав, что всё совсем не так — сраный эффект Джима Кирка до сих пор время от времени отдаётся в нём эхом. Но психологический иммунитет реагирует молниеносно, и Маккой лишь ухмыляется, довольный произведённым эффектом. — В каком-то смысле, можно и так сказать. Повод тебе для размышлений, Джим. Ну и, раз уж мы завели этот разговор, за каким чёртом ты вообще потащился к Чехову, чтобы изливать душу? С каких пор тебя перестал устраивать я? — он скрещивает руки на груди и смотрит исподлобья, уже решив, что загнал капитана в угол, и сейчас тот расставит все точки над «i». Джим расставляет. Так, что Леонард искренне жалеет о своей попытке допроса. — Да, я вполне мог бы, как и всегда, поговорить с тобой, но я посчитал странным идти плакаться тебе о том, что ты трахаешься со Споком и скрыл это от меня, да ещё когда вы как раз с ним трахались. Пришлось искать альтернативу, иначе меня бы разорвало. — Блять. На большее Маккоя не хватает. Всего двумя предложениями Кирк умудрился вылить на него поток информации, за которую убивают. И он пока не может определиться, какой пункт ошарашил его больше: то, что Джим предъявил ему за связь с коммандером, то, что он, каким-то ебучим образом в курсе, что у них со Споком вчера был секс, или то, что он об этом растрепал Чехову. Зато теперь тушевание навигатора перед ним стало более чем понятно. С какой стороны ни посмотри, это пиздец. — Ебать тебя через колено, Джим, сука, Кирк, — мысленно Леонард подмечает, что уже давно не был так красноречив, обращаясь к другу. И ему совершенно не стыдно. — Какое из полушарий твоей жопы, которой ты чаще всего думаешь, решило, что это офигенная идея — рассказывать кому-то из экипажа о том, что я и Спок спим вместе? — Не думаю, что для половины нашего экипажа это стало бы открытием или новостью, — парирует Джим, позабыв, похоже, о своих переживаниях за навигатора. — Вы особо и не шифровались… — Ты минуту назад обвинил меня в том, что я скрывал от тебя, что сплю со Споком. Сам себе противоречишь, говнюк. — Нифига, я был уверен, что вы блефуете! — Да неужели? При этом не упуская ни единого случая вставить свои комментарии на эту тему. — Потому что мне нравится вас подъёбывать. Вернее, нравилось, когда от моих комментариев ты шёл красными пятнами, а у Спока начинался нервный тик. А вот то, что вы, оказывается, на самом деле расшатываете мебель на «Энтерпрайз», и ты мне об этом не рассказал, мне не нравится. Я твой лучший друг, вроде как, а ты… — Лучший друг, которому в кайф доводить меня до белого каления шутками про еблю с вулканцем, — Маккой качает головой. Джим обиженно поджимает губы. «Как ребёнок, ей-богу». — Да будет тебе известно, лучший друг, по факту, ты сам нас и спровоцировал на это. И не надо делать такую удивлённую рожу — за что боролся, на то и напоролся. С пару минут Кирк молчит, опустившись в кресло у стола. Реальность приходится собирать по крупицам, и он уже не уверен, а соберёт ли вообще. Кое-как собравшись с духом, он спрашивает: — Может, ты хотя бы объяснишь, как именно я вас спровоцировал? Леонард, чувствуя нервное напряжение в ногах, садится на своё привычное место за столом и задумчиво смотрит на капитана. — Шутками своими, как бы странно ни звучало. Вернее, — он трёт пальцами переносицу, собираясь с мыслями, — так получилось, что благодаря твоим кретинским шуткам озабоченного подростка я начал задавать себе некоторые вопросы по части своего отношения к Споку. И сделал пару интересных открытий. В первую очередь, что отношусь к нему совсем не так, как думал, что отношусь. И началось это ещё задолго до того, как тебе моча в голову ударила. А потом оказалось, что у Спока такая же фигня. По итогу, мы приходим к тому, что если бы не ты, то вполне может быть, что мы так и продолжали бы служить вместе и препираться друг с другом, пока я не стал бы злобным дедом, а он не обзавёлся сединой на висках. По сути, ты нас и толкнул друг другу навстречу, так что твои претензии беспочвенны, сам виноват. Закончив свой монолог, Леонард достаёт из ящика стола початую бутылку бурбона и два низких широких бокала — заначка, не раз его выручавшая. Ему нет необходимости уточнять у Кирка, будет ли он пить, по одному его виду понятно — будет, даже несмотря на то, что до конца его смены ещё много часов. В подтверждение этой мысли Джим осушает наполненный почти до краёв бокал в один глоток и снова погружается в размышления. Маккой тоже затихает, отпив всего пару глотков. К его собственному изумлению, после откровений Джиму ему стало легче на душе, будто с неё упал незримый груз, который он до этого не ощущал. А Джим не был бы собой, если бы не пришёл в себя спустя минут пять после принятого шикарного напитка. В глазах снова появился блеск, причём тот самый, что не сулит ничего хорошего впереди. — Ладно, а теперь колись давай, Боунс, как наш ледяной вулканец… ну? — О чём ты, Джимми? — оооо, Джим прекрасно знает эту приторную интонацию в голосе Маккоя. И этот взгляд, в котором на раз читается «на ваше имя поступила партия свежих пиздюлей, распишитесь, и вам их немедленно выдадут». Но видящего цель и не видящего препятствий капитана «Энтерпрайз» этим никогда было не напугать, тем более после маккоевского бурбона, и он без раздумий расписывается в получении. — Ну, как он в постели? Что умеет? Правду говорят про вулканский ментальный оргазм? Хоть знать буду, что упустил. Леонард трёт пальцами виски, стараясь изо всех сил сдержаться и не ответить так, что у всего лазарета уши заложит. Джеймс Тиберий Кирк официально исчерпал лимит его терпения на сегодня. Поэтому он растягивает губы в своей самой гаденькой улыбочке и цедит: — Ещё один такой вопрос, Джимми, и получишь гипо-комплимент от заведения: коктейль «спящий засранец». — А что входит в его состав? — осторожно интересуется Кирк, понимая, что ответа на предыдущий вопрос ему не видать, как собственных ушей. Теперь уже вопрос стоит о том, удастся ли ему покинуть медблок без последствий для здоровья и либидо. — Десять кубиков снотворного и десять кубиков слабительного. — Мне иногда кажется, что ты пошел в медицину исключительно ради того, чтобы иметь возможность на законных основаниях мучить людей. — Вообще-то, в то время я ещё не знал, что мне предстоит встреча с тобой, Джим, и искренне хотел людей спасать. Но ты открыл мне множество новых граней моей личности. И ты познакомишься ещё с одной, если рискнёшь задать хоть один вопрос по поводу моих отношений со Споком, и особенно их половой составляющей. Извольте свалить на мостик, капитан Кирк, смена в разгаре. — Что ж, я всегда могу задать пару вопросов коммандеру, — с самым невинным выражением лица выдаёт Джим. — А так как вулканцы не лгут, быть может, он со мной поделится парой пикантных подробностей… Маккой мысленно просит прощения у Павла, понимая, что поступок будет не самым порядочным, но желание оставить за собой последнее слово и поднасрать Кирку заглушает голос совести. — Вместо того, чтобы совать нос в личную жизнь других, занялся бы лучше своей. А заодно и Чехова, чтобы ему не приходилось больше краснеть в лазарете, а мне — снимать ему стояк медикаментами, потому что тебе только в состоянии полена хватает яиц к нему подкатывать и облапывать, — следующие пять секунд доктор силится вспомнить, в каком ящике у него гипо с лекарством от паралича лицевых мышц. Кирк выглядит так, что оно может ему понадобиться буквально сейчас. — Если ты решил отыграться, Боунс, и приплёл к этому Павла, то я… — Я не идиот, Джим, — фыркает Леонард, с явным намёком, — и я бы никогда не стал жертвовать Чеховым чисто чтобы тебе отомстить. Тем более я ему от всей души сочувствую — из всего изобилия вариантов запасть именно на тебя… — Спасибо, Боунс, звучишь как настоящий лучший друг. — Было у кого научиться, — следует ответная шпилька, и Джим покидает медотсек по-английски. Оставшись наконец в одиночестве, Леонард встаёт из-за стола и идёт к раковине с целью умыть лицо прохладной водой. — Надеюсь, я не отдал тебя на заклание, Паша, — бубнит он себе под нос, закрыв глаза, наслаждаясь тем, как прохладные капли стекают по лбу и щекам, не торопясь вытираться. — Не думаю, что у капитана имеются намерения причинить вред мистеру Чехову. Маккой даже не сразу осознаёт, что абсолютно не испугался прозвучавшего за спиной голоса. Более того, это не было неожиданностью. Будто он уже знал, что Спок пришёл в его кабинет, ещё до того, как услышал его. — Интересно… — тянет он озадаченно и собирается повернуться лицом к вулканцу, но тот оказывается быстрее, преодолев оставшееся расстояние и обняв доктора сзади. — Не могу не согласиться, — полушёпотом произносит Спок, проводя кончиком носа по виску повернувшего голову вбок Маккоя. — Я предполагал, что моё появление может быть слишком внезапным для тебя, и спровоцировать выброс адреналина, но ты даже не вздрогнул. — Сам удивлён, — хмыкает Маккой. — Обычно пара глотков бурбона страх во мне не отключает… — лишь сказав это, он вспоминает, кому только что прямым текстом сдал, что выпил во время несения службы. И очень удивляется, когда вулканец эту деталь игнорирует. — Полагаю, причина не в алкоголе и его влиянии на твой организм, Леонард. Ты ведь осведомлён, что для вулканцев физические контакты представляют особую значимость и сложность, в связи с которыми представители расы предельно разборчивы в таковых. — Да, я об этом скоро книжку написать смогу, — шутка вылетает невольно. — Возможно, в этой гипотетической книжке теперь станет на одну главу больше, и ты поймёшь, почему мы их избегаем девяносто процентов времени, — договорив, Спок мягко касается скулы Маккоя губами. Леонарда вдруг буквально захлёстывает поток эмоций и мыслей, ему не принадлежащих. Ему уже знакомо это чувство, оно по-прежнему кажется странным и новым, но в то же время таким… привычным… Словно все эти эмоции — Спока — были в нём и до этого прикосновения, просто резонировали не так сильно, как сейчас. Словно какая-то частичка Спока осталась в нём, и, чувствуя прикосновение своего владельца, откликается на его зов. До Маккоя постепенно начинает доходить. — Спок, это… — Сильная привязанность позволяет вулканцам передать часть своей катры тому, кого они выбрали в качестве своей пары. Можно назвать это естественным последствием установления близких отношений с избранным партнёром. Однако я не планировал намеренно инициировать подобное с тобой без твоего ведома… — коммандер обрывает свою речь, когда Маккой, извернувшись, резко поворачивается к нему лицом. — Леонард, я прошу прощения, если для тебя это неприемлемо, но я действительно… — Погоди, — доктор бесцеремонно закрывает рот Спока рукой, получая в ответ обволакивающую волну переживаний и привязанности, — если простыми словами, ты передал мне часть своей… души? — Если простыми словами, то да. — А это работает только в одном направлении? Или я тоже отдал тебе кусочек души? — Судя по тому, что я ощущаю — да. Я пришёл сюда из-за того, что ощутил сильные эмоции. Твои, Леонард. Удивление и злость. И это весьма неожиданно. — Почему? — В вулканской культуре всегда присутствовало убеждение, что обмен катрой с представителем пси-нулевой расы невозможен. Могу с уверенностью в девяносто девять процентов сказать, что это убеждение было ошибочным. — Странно, что оно вообще есть, ведь известны случаи браков между вулканцами и теми же терранцами, — начинает рассуждать Маккой, старательно игнорируя растущее в душе чувство волнения и чего-то, отдалённо напоминающего эйфорию. — Брак и эти узы не являются взаимодополняющими. Далеко не все вулканцы в браке устанавливают эту связь. Так же, как и те, кто установил её, необязательно вступают в брак со своей парой. — А твой отец, посол Сарек? У него была такая связь с твоей матерью? — Он никогда не упоминал об этом, — задумчиво отвечает коммандер. — И мама тоже. В данный момент это уже не представляет существенного значения, — он стискивает ткань форменки доктора в пальцах, при этом обнимая его чуть крепче, но неизменно осторожно. — Для меня гораздо важнее знать, что ты думаешь об этом. Я не хочу доставлять тебе неудобства, Леонард. И не хочу, чтобы ты думал, что это — намеренная попытка привязать тебя к себе. Вглядываясь в глубокие тёмно-карие глаза напротив, чувствуя крепкую широкую спину, скрытую формой Звёздного Флота, под ладонями, ощущая надёжные руки на своей талии, Маккой не без изумления признаёт, что это «вулканское вуду» уже не кажется ему таким отвратительным. Скорее напротив, его интригует мысль о том, что он может теперь чувствовать Спока, не находясь рядом с ним физически. Кто знает, возможно, в будущем он даже научится читать его мысли. Хотя маловероятно, люди для этого слишком примитивны. И всё же, итоговый вывод очевиден. Прежде, чем его озвучить, Маккой придвигается ещё ближе и целует вулканца, жадно и многообещающе. — Не вздумай читать мои мысли без моего ведома, остроухий, — вполголоса говорит он практически в губы Спока, — в остальном, думаю, я вполне смирюсь с наличием частицы твоей души у себя, а моей — у тебя. Я бы даже назвал это романтичным, если бы до сих пор верил в то, что романтика вообще существует. — Ты волен называть это как угодно, — Спок берёт руку доктора в свою, даря ему уже вулканский поцелуй, — для меня важно то, что отныне я могу ощущать твои эмоции на расстоянии и оказаться рядом, когда ты будешь нуждаться во мне. Он касается губами тыльной стороны ладони, и Маккой, пусть и не вслух, но признаёт, — да, чёрт побери, это романтично. Перед тем, как вовлечь вулканца в ещё один поцелуй, Боунс мысленно благодарит Джима за все его выходки и обещает себе, что обязательно подгонит ему бутыль чего-нибудь редкого и очень дорогого. Заслужил.