People Convey Truth in Jokes

Окончательно проснувшийся, Павел сидит на краю дивана с полупустым бокалом в руках и озадаченным взглядом следит за своим капитаном. Кирк устроился на полу посреди его каюты и прямо из горла самозабвенно хлещет водку, без зазрения совести взятую из шкафчика навигатора. Виски, который он принёс с собой, закончился ещё полчаса назад, и Чехову из той бутылки досталась буквально пара глотков. Не сказать, что он испытывает особое желание накидываться в данный момент, но вот бравый капитан «Энтерпрайз» в своём нынешнем состоянии вызывает, как минимум, недоумение, а как максимум, серьёзное беспокойство. Особенно с учётом того, что он за всё это время не проронил ни слова, и всё, что делал — пил. — Эм, кэптин… — начинает Павел, неловко ёрзая на месте. — У вас что-то случилось? Джим, словно только что осознавая, что он вообще-то здесь не один, отрывается от горлышка бутылки — добрая половина того, что в ней осталось, проливается на его жёлтую форменку, — поднимает глаза на лейтенанта и, неожиданно для последнего, улыбается, нелепо и пьяно. — Паааашка, — тянет он, — вот скажи, у тебя бывало так, что ты думал, что знаешь своих друзей, а на самом деле не знаешь? — В каком смысле, кэптин Кирк?.. Кого вы имеете в виду?.. — Чехов хмурится, силясь понять, о чём его спрашивают. Разумеется, спустя шесть лет службы в Звёздном Флоте он уже давно свободно говорит на английском, но вот с бухим английским по-прежнему испытывает некоторые трудности. Тем более, что в исполнении Кирка слышит этот «диалект» впервые. Да и взгляд капитана, направленный куда-то в район его сосков, навигатору совсем не помогает. — Этих двух говнюков… Боунса и моего остроухого старпома… И этих их… шашни, — фыркает Кирк. Павел покашливает, от острого чувства неловкости. — Но, мне казалось, что вы знаете об этом. Вы ведь столько подкалывали их на эту тему… — А я вот не знал, — Джим дует губы, становясь похожим на обиженного детсадовца, с явной неохотой отставляет водку подальше от себя, а затем вдруг растягивается на полу, укладываясь на живот, и подпирает руками подбородок, не сводя глаз с кудрявого юноши, — я думал, что они просто решили постебаться надо мной, ну… типа, отомстить за подъёбывания, и всё такое… Потому что, ну откуда там взяться хоть каким-то отношениям? Они большую часть времени срутся и подъёбывают друг друга… — он тяжко вздыхает, словно переживает страдания всего рода людского, после чего добавляет, — а сегодня вот пришёл в каюту Спока, а они там трахаются. На свою беду, именно в это мгновение Павел решает чуть промочить горло остатками виски в своём бокале — но после услышанного он предсказуемо давится, да так сильно, что глаза слезятся, а дышать буквально нечем. Обострённое чувство ответственности в Кирке при виде происходящего берёт верх даже над диким алкогольным угаром, и он в долю секунды оказывается возле парнишки. Стучит того по спине изо всех своих сил, помня, что это вроде как должно помочь, пропуская момент, когда звуки, издаваемые Чеховым, из кашля превращаются в кряхтение, поскуливания и «уже-всё-в-порядке-кэптин-вы-мне-сейчас-рёбра-переломаете». В конце концов, понимая, что его словам не внемлют, Павел изворачивается, перехватывая руки капитана своей далеко не мягкой хваткой, стараясь зафиксировать его на месте, чтобы наглядно показать, что помощь ему больше не требуется. Но не учитывает один маленький нюанс — стоит мозгу Джима осознать, что навигатор вне опасности, как он вновь отключается, оставляя процентов пять рабочей силы, чисто для галочки. И Чехов как-то даже не успевает въехать в происходящее, как на него фактически обрушиваются восемьдесят килограмм слабоумия и отваги всего Флота, придавливая к дивану словно гидравлическим прессом. Он издаёт совершенно невнятный звук, похожий на жалобное мяуканье, чем и привлекает внимание Кирка. Джим упирается руками по обе стороны от головы Павла, приподнимаясь над ним, и вглядывается в раскрасневшееся лицо, всё ещё красные глаза, растрепавшиеся кудряшки, и ему отчего-то становится так хорошо и сладко, что мысли о Боунсе со Споком улетучиваются, будто их и не было. Навигатор неприлично мил и привлекателен. Изумлённый, чуть напуганный взгляд скидывает ему лет пять, а пунцовые от явного смущения щёки так и манят к ним хотя бы прикоснуться… — Кхм… — осознавая всю неловкость своего положения, неловко кашляет Чехов, ненавязчиво пытаясь выползти из-под Кирка, что ему, конечно же, не удаётся. — Кэптин Кирк, может быть, мы продолжим наш разговор сидя?.. Если вы хотите выговориться… — Пашка, — выдыхает вдруг капитан, обдавая юношу ядрёным запахом спирта. Но всё это мгновенно отходит на второй план, когда он, без предупреждения, ласково проводит тыльной стороной ладони по светлой щеке навигатора, провоцируя ещё один приступ нехватки кислорода, — ради бога, когда мы не на смене, обращайся ко мне на «ты» и зови меня просто Джим. — Хорошо, я постараюсь, кэпт… то есть, Джим, — Чехов нервно сглатывает, видя, как темнеют глаза, смотрящие на него с легко читающейся в них страстью, и в течение следующих десяти секунд, тянущихся будто вечность, перебирает в голове десятки вариантов развития событий, размышляя, что же ему делать. Да, чего греха таить, у него проскальзывали подобные мысли (или фантазии) относительно капитана Кирка, не раз и не два. Перед Джимом Кирком в принципе довольно проблематично устоять, поэтому Чехов всегда искренне поражался дружбе капитана с доктором Маккоем — очень близкой дружбе, остающейся при этом без примесей физики и даже намёков на неё. Ему было невдомёк, как можно прожить три года в одной комнате с Кирком и не захотеть с ним переспать. Хотя в данном конкретном случае Павел делал скидку на то, что Леонард Маккой вообще человек неординарный — и тоже крайне привлекательный, к слову, — да и видел он Джима в таких ипостасях, что, наверное, уже никогда не сможет увидеть в нём то, что видят те, кому не приходилось вытаскивать его с того света чёрт знает сколько раз. Сам же Чехов, как и многие, угодил в эти сети, но всерьёз никогда и помыслить не мог, что окажется в подобной ситуации. И теперь перед ним стоит сложнейшая дилемма — воспользоваться этой самой ситуацией и состоянием капитана, или же приложить настоящие усилия, выпутаться из спонтанного «капкана» и дать понять, что по пьяной лавочке не его профиль… Все эти размышления обрываются в мгновенье ока, когда Джим, вновь изгибая губы в самой криповой улыбке, что Чехов когда-либо у него видел, ещё раз мурлычет «Паааашка», и… падает бесчувственной тушей на навигатора, прикладываясь лбом тому прямо в челюсть. Спустя три минуты отборной ругани на русском вперемешку с английским, Павел всё-таки выбирается из-под здорово потяжелевшего капитанского тела и, обречённо вздохнув, смиряется с тем, что придётся оставить Кирка здесь до утра. Но обязательно разбудить за час до начала альфа-смены, чтобы избежать ненужных вопросов и слухов. К сожалению, любой из них не будет иметь под собой никаких оснований. Джиму тепло. А ещё мягко и уютно. Так, как бывает только в случаях, когда он засыпает в постели не один. Что происходит с ним крайне редко — большинство его пассий покидают его комнату/номер/каюту почти сразу после секса. Джим всегда проводит толстую черту между приятным времяпрепровождением и такими серьёзными (для него) вещами, как совместное пробуждение. Да что уж там, за всё время службы в Звёздном Флоте он лишь с тремя людьми просыпался в одной постели. Двоих из них он не помнит ни по именам, ни в лицо, а третий — Боунс, но ему можно. И вот, постепенно приходя в себя, Кирк начинает ощущать хорошо знакомую, но по-прежнему ужасную похмельную головную боль, совершенно не понимая, где он. Воспоминания о вчерашнем вечере обрываются где-то на первом бокале виски, который он выпил, сидя в каюте Чехова. После этого — темнота. Почему он вообще пришёл со своим шокирующим открытием именно к навигатору? Кирк и сам до конца не знает причины. Просто с Павлом ему было комфортно делиться своими внутренними переживаниями. Парнишка, несмотря на свой юный возраст, мудр не по годам и не раз давал полезные и действенные советы, когда ему это было необходимо. Джим и сам не заметил, как спустя пару лет службы на «Энтерпрайз» стал всё чаще обращаться к нему по практически любому поводу, даже самому мелкому, не говоря уже о технических сложностях. Очевидно, что и вчера он искал утешения в компании Чехова, хотел поговорить, отвлечься, пропустить по паре стаканчиков… Как итог, на сетчатке будто отпечатался образ юноши, открывшего ему дверь своей каюты накануне — полуобнажённого, заспанного и обескураженного. Прошлое для него на этом заканчивается. А в настоящем Джим чувствует, что держит в своих крепких медвежьих объятьях кого-то… Кого-то податливого и тёплого. Забавные светлые кудряшки щекочут ему подбородок, а ровное размеренное дыхание свидетельствует о том, что этот кто-то ещё спит, достаточно крепко. «А который сейчас час?..» — в Джиме просыпается то, что у других называется ответственностью, а в его случае появляется по принципу воскресного папы — раз в неделю на пару часов, иногда просто для вида. Он судорожно шарит взглядом по каюте — точно не своей, — подмечает почти пустую бутылку водки на столе, несколько настоящих бумажных книг на одной из полок, странную фигурку округлой формы, которую невозможно уронить, как ни старайся. Задерживаясь на ней, Кирк невольно улыбается, вспоминая, с каким энтузиазмом Чехов хвастался этим «гостинцем из дома», взахлёб рассказывая, что эта вещь досталась ему ещё от прабабушки, и она нереально ценная, и… «СТОП» Пришедший в себя, несмотря на мигрень, мозг начинает сопоставлять факты как бешеный, приводя Джима к единственно верному выводу. «Игрушка, книги, водка, кудряшки… Пиздец» Он медленно опускает голову, чуть отклонившись, и ожидаемо натыкается взглядом на безмятежно спящего у него на груди навигатора, трогательно сложившего руки под щекой. Одеяло сползло с кровати, предоставляя возможность как следует рассмотреть тесно прижатого к нему Павла. Голого. Полностью голого… Штаны, что были на нём вечером, даже не в зоне видимости… Не задумываясь о последствиях своего действия — как, впрочем, и всегда, — Кирк вылетает с нагретого места, приземляясь на самый краешек кровати, подальше от стройного тела. Зарывается обеими руками во всклокоченную шевелюру и тянет за пряди, готовый начать их выдирать. Сердце бешено колотится, в голове словно в набат бьют, но он не обращает на эту боль внимания. — Господи, я совратил ребёнка… — бормочет он себе под нос, желая вывалиться в открытый космос прямо отсюда. — Вообще-то, нет, кэптин, — голос Павла для только что проснувшегося звучит на удивление бодро. — Вы вчера даже с места не смогли бы подняться, не говоря уже о том, чтоб совращать меня… или кого-то… — возможно, это похмельный бред, но Джиму мерещится, что в голосе младшего офицера звучит досада… — Тогда почему мы спали вместе в твоей постели? — оборачивается он на севшего в кровати Чехова, насколько это возможно стараясь не скользить растерянным взглядом по его плечам, ключицам и груди. — Вам нужно было нормально выспаться перед сменой, а диван у меня жутко неудобный. Так что я уложил вас тут. Сам я тоже не хотел там спать. Кирк подскакивает на ноги, не в силах больше сидеть на одном месте, и начинает расхаживать по каюте, теперь вообще избегая взглядов в сторону Павла. Собственные мысли прозрачно намекают о том, что уже намылили лыжи помчаться в нежелательном направлении… — А почему тогда ты… голый?.. — Я всегда так сплю, — Чехов пожимает плечами, Джим видит это боковым зрением, а затем начинает подниматься на ноги, и взгляд приходится срочно отвести, — кожа дышит, и всё такое. Вообще-то, я лёг на самый край кровати, и не думал, что вы, эм… Решите использовать меня в качестве плюшевого медведя во сне… Да и встать планировал раньше, чтобы вас не беспокоить и успеть собраться для смены… — Да, я понял тебя, Чехов, всё нормально. На пару минут в каюте повисает тишина. Кирк напряжённо, до такой степени, что на виске начинает отчаянно биться венка, размышляет о том, что ему делать дальше. Стоит ли извиниться за своё свинское поведение вчера, за то, что облапал его ночью… Просто за то, что потрепал нервы… Прислушиваясь к внутреннему голосу, капитан с лёгкой горечью обнаруживает, что за второй из этих трёх пунктов ему извиняться абсолютно не хочется. У него, чёрт возьми, уже очень давно не было настолько приятного пробуждения. Во всяком случае, до момента, когда он осознал ситуацию целиком… — Кэптин, вы ведь в курсе, что я уже давно совершеннолетний, — выдаёт вдруг Павел, и это никоим образом не вопрос. Кирк, до этого державшийся и не смотревший в его сторону, моментально оборачивается с намерением уточнить, что эти слова должны значить. Но навигатор уже скрывается за дверью ванной комнаты, прикрываясь простынёй, стянутой с постели. Что, впрочем, ничуть не мешает Джиму выхватить взглядом стройные ноги, изящный изгиб спины и маленькие круглые ягодицы, потому что прикрылся он только спереди, непонятно, зачем. — Ну пиздец приплыли, — мученически хнычет Джим, вполне отчётливо ощущая, как заинтересованно отзывается на только что увиденное его тело. — Только этого мне для полного счастья, блять, и не хватало… Он спешит покинуть каюту Павла как можно скорее — ему остро необходим холодный, нет, ледяной душ. И, разумеется, как следует обдумать и переварить сделанные за это утро открытия… Смириться с кое-какими из них… И определиться, как дальше быть… Ни о Маккое, ни о Споке, ни о первопричине, сподвигшей его в принципе явиться вчера к Чехову, он не вспоминает вплоть до того момента, пока не сталкивается нос к носу с первым помощником перед самым началом альфа-смены. Они едут вместе в турболифте, и одного лишь мимолётного взора в сторону вулканца становится достаточно, чтобы память заработала в штатном режиме, и у Джима невольно вспыхнули уши. А в голове, переставшей болеть после пары таблеток обезболивающих, обнаружившихся в каюте на прикроватном столике (наверняка Маккой их там оставил, неизвестно когда), как на повторе начинают в такт пульса биться мысли: «Спок трахает Боунса… Спок трахает моего лучшего друга… И Боунс не против… Он, блять, раздвигает ноги перед, как он там говорил — «ходячим компьютером»… И кайфует от этого… Как мне теперь им в глаза-то смотреть?..» Вероятно, каждое из этих размышлений отражается так ярко на его лице, что Спок с удивительно неподдельным любопытством смотрит на него своим привычно тяжёлым взглядом. Осознав это, Кирк на автомате глядит в ответ и, встретившись со старпомом глазами, уже не может отвести их в сторону. В горле появляется ком, а в груди — ощущение, что Спок буквально читает его мысли как открытую книгу. От этого капитану дичайше не по себе. И вулканец, поразмыслив, решает, судя по всему, его добить. — Капитан, пожалуй, я должен выразить вам благодарность, своего рода. — За что? — Джима эти слова застают врасплох. Всё-таки Спок настоящий мастер выбивать из колеи кого угодно, этого у него не отнять. — За то, что вы оказались весьма кстати с вашим чувством юмора ниже пояса в отношении доктора Маккоя и меня. И помогли как мне, так и ему решиться на то, чтобы сделать необходимые шаги навстречу друг другу, — Кирк готов поклясться чем угодно, что на этих словах на губах первого помощника появилась улыбка — лёгкая и по-человечески глупая. Влюблённая. Но очарование мгновения быстро проходит после того, что он говорит следом. — Однако я всё же попрошу, Джим, не использовать больше особенность проектировки жилых помещений в виде общей ванной комнаты между нашими каютами в качестве возможности услышать то, что не предназначено для ваших ушей и увидеть то, что не предназначено для ваших глаз. — ЧТО? — звучит тона на три громче, чем должно, но Кирку плевать. В таком глубоком шоке сложно отдавать себе отчёт в таких мелочах. — Ты знал, что я там? КАК? — Вы, вероятно, забыли, что слух у вулканцев острее, нежели у терранцев. И я просто не мог не услышать те… звуки, что вы издавали из-за не полностью закрытой двери в ванную комнату. Мне не до конца ясны ваши мотивы, но настоятельно прошу не повторять подобного, так что… — Боунс знает?.. — задушенно спрашивает Джим, перебивая старпома. «Мотивы» этого поступка обсуждать он не планирует. Точно не со Споком. — Я не сообщал ему. Полагаю, он не был бы в восторге от подобной информации. И выражаю искреннюю надежду на то, что мы друг друга поняли, — на последней фразе Спока турболифт останавливается, двери мягко разъезжаются в стороны, и Кирку ничего не остаётся, кроме как согласно кивнуть. Но он не может себя удержать от одного, последнего вопроса, беспокоящего его. — Спок, ты его любишь? Вместо вербального ответа вулканец не по-вулкански загадочно и довольно улыбается, на этот раз даже не пытаясь скрыть эмоции, и выходит. Кирк, коротко усмехнувшись, потому что такой реакции вполне достаточно для того, чтобы всё понять, выходит следом за Споком и, слыша уже давно ставшее привычным, но сегодня чуть более сдержанное: — Капитан на мостике, — переключает всё своё внимание на сидящего за своим местом Чехова. Что ж, на некоторое время, пожалуй, стоит забыть об этих двоих. Но Джим обязательно наведается сегодня в лазарет. Через пару часов.