И, бросив последний взгляд со склонов Эред Ветрина,
он узрел вдали пики Тангородрима — мощнейшей из твердынь Средиземья —
и осознал в прозрении смерти, что никогда не достанет у нолдор силы сокрушить их;
но трижды проклял он имя Моргота и оставил сыновьям
завет хранить клятву и отомстить за отца.
© Джон Толкиен «Сильмариллион»
В «Кабаньей голове» было темно — несколько тусклых свечей не могли рассеять густую, как чернила, темноту зимней полуночи. Аберфорт без лишних вопросов впустил Тонкс, сказал ей, где комната Чарли, вручил ключи и исчез во мраке, напомнив ей призрака в старинных замках — только цепей не хватало на старческих сухих запястьях. Подниматься по лестнице нужно было аккуратно, чтобы не скрипнула ни одна ступень, пробираться к комнате — так, чтобы под ногой не хрустнула ни одна половица. Нимфадора справилась; она умела быть тихой, как тень. Ключ повернулся в замке. Тонкс наклонилась над спящим, щекотнув его удлиненными волосами, и позвала: — Чарли! Он сразу открыл глаза. Протер их, будто не веря, что видит не сон. — Дора, Бога ради, что ты делаешь? — Я не знаю, — честно сказала она, забираясь к нему под одеяло. Чарли потянул носом, принюхиваясь — алкоголем не пахло. — Ты меня не любишь, — напомнил он. — Это еще предстоит выяснить, — пробормотала Тонкс. — Может, люблю. Или полюблю. — Если за все время нашего знакомства — нет, то нет, — ответил Чарли. — Не надо, Дора. Это больно, понимаешь? Когда с тобой хотят кого-то забыть. — Понимаю, — Дора уткнулась носом ему в грудь. — Я ужасно себя веду. Но ты же сказал, что я могу заходить в «Кабанью голову». Вот я и зашла. Ну же, Чарли, твои драконологини говорили прямо, что это временно. — Они — не ты. Ты — не они… Нимфадора, прекрати, — потребовал Чарли, уворачиваясь от ее губ. Тонкс горько засмеялась. — Это что, мое проклятие — мужчин по углам зажимать? Или со мной что-то не в порядке? Я уродина? У меня недостаточно большая грудь? Что во мне не так? Люмос! — рявкнула она, и ее палочка в кармане вспыхнула ярким светом, озаряя лицо. Лицо начало меняться — кожа побледнела, глаза почернели и сузились, губы стали красными. Волосы тоже почернели, как уголь. После сразу же кожа приняла оливковый оттенок, глаза — шоколадный, а волосы остались черными, но одна прядь стала золотой. После кожа почернела так, что в темноте остались видны только блестящие глаза, волосы же втянулись внутрь головы — и тут же прыснули обратно россыпью рыжих кудрей, глаза вспыхнули зеленью, кожа стала белой и веснушчатой. Чарли наблюдал за метаморфозами, восхищенно и испуганно приоткрыв рот. Прядям вернулся их обычный розовый цвет. Глазам — обычный голубой. На Чарли смотрела Тонкс — такая, какой она была всегда. — Что во мне не так? — повторила она. — Ты идеальная, но в том и проблема, — возразил Чарли. — С тобой я не могу вот так, на одну ночь. И ты на самом деле этого не хочешь. — А если хочу? — Все равно не могу я на одну ночь! — Чарли сел, запуская пальцы в рыжие волосы. — Не могу я, — повторил он. — Ты вообще замужем. Иди к мужу в постель лезь. — Ты меня любишь или нет? — Тонкс села следом. Сидеть рядом на узкой кровати было не совсем удобно, и отстраниться при всем желании не получалось — они сталкивались плечами. — Люблю, но в этом же вся суть, — повторил Чарли. — Прекрасно, — сказала Дора. — Чудесно. Отлично! Чарли удержал ее за руку: — Ты куда? — Домой. Пусти. — Никуда ты не пойдешь, — он потянул ее к себе, сам тем временем вылезая из кровати. — Ты же пила, правда? Запаха нет, но ты ведешь себя… не как трезвая. — Ну пила, и что? — огрызнулась Тонкс. — Мне тридцать пять, я имею право. Я не школьница, я не ребенок, я не леди… Чарли укутал ее в одеяло. — Спи, Дора. Спи.***
Утро ударило в голову болью. Тонкс застонала, открыв глаза и пытаясь сообразить, где находится, и что вчера было — после Рождества в Аврорате был корпоратив, она выпила вроде бы немного, а вроде бы больше обычного, и… это что, «Кабанья голова»? Воспоминания вернулись моментально. Тогда ее сознание было на удивление чистым, она почти полностью отдавала себе отчет в том, что делает, и до сих пор понимала, как тогда мыслила. Сейчас — ужаснулась. Отшила Чарли, потом пришла лезть к нему в кровать, и он, конечно, ничего не стал делать, а просто ушел… ушел? Тонкс пулей вылетела из кровати — ей повезло не успеть раздеться, привела растрепанные волосы в порядок на ходу без всякой расчески, так же убрала с лица след подушки и заспанный вид, и сбежала по лестнице вниз уже абсолютно выспавшейся, свежей и с идеальной укладкой. — Аберфорт, доброе утро! — весело сказала Дора, вскочив на барный стул. — А где Чарли? Младший брат Дамблдора протирал бокалы грязной тряпкой — такой грязной, что больше пачкал, чем чистил. Тонкс он улыбнулся ласково — ко всем членам Ордена Феникса и Армии Дамблдора старик относился с нежностью. — Чарли ушел. Сказал, что уезжает в Румынию, — ответил Аберфорт. Уезжает? Тонкс чуть не свалилась с высокого стула, на котором по привычке раскачивалась. «Уезжает» — это значит, аппарирует. Чарли не с первого раза сдал экзамен на аппарацию — вдруг вспомнилось. Правило трех Н: неспешно, не… что еще там было, кроме слова «неспешно»? В любом случае, Чарли уже в Румынии, а она — здесь, у нее развод и психотерапия (точнее, психотерапия и развод), у нее Тедди, Аврорат и непроходящее саудаде. — Аберфорт, — упавшим голосом сказала Дора. — плесни мне немного виски. Старик налил ровно столько, сколько должно было помочь от головной боли из-за похмелья, и поставил перед ней. Тонкс выпила, залпом, как лекарство — виски был хорошим, дорогим, она в нем разбиралась (и Беатриче из Ниццы разбиралась, может, это еще одна черта Доры в ней?) Достоинством Аберфорта было еще и то, что он умел молчать. Он ни о чем не расспрашивал Тонкс, только смотрел на нее — у него были очень яркие голубые глаза. Яркие, ясные, почти молодые. — Не нужно, — покачал он головой на протянутые монеты. — Почему? — растерялась Дора. Она что, так жалко выглядит? Как бы Аберфорт ни относился к бывшим ученикам своего брата, он все равно непременно брал с них деньги, если это не касалось серьезных вещей в военное время. После войны максимум, что они могли получить у Аберфорта — скидки. — Чарли за тебя перед уходом заплатил, — объяснил старик. — И вот, попросил передать, — он протянул ей записку. Дрожащими руками Тонкс ее развернула. Вдруг Чарли писал, что не хочет больше ее знать? Что между ними все кончено, в том числе — дружба? (как будто было что-то еще). Ничего такого в записке не было. Вообще ничего о чувствах… или почти.«Мне пора вернуться к змеезубам, и я в любом случае этим утром бы уехал, поэтому не парься из-за этого, ладно? Попробую поискать твоего отца — в перерывах между работой; сразу говорю: мне не сложно. Аме для ее ритуала поиска нужна личная вещь человека или фотография, в идеале то и другое, можешь прислать по почте. Удачи, Тонкс. Sun is shining, do you understand me?
P.S. не парься ни из-за чего. Вообще. я люблю тебя С прошедшим Рождеством»
***
Новый год завораживал ее и иногда пугал: время шло так непостижимо, что никаким магам не давалось — возможно, только тому, кто изобрел Маховики Времени, удалось понять эту зыбкую незримую субстанцию. Время то бежало быстрее, то тянулось резиной, то словно замирало — а на Новый год оно переходило с одного года на другой. Само по себе, во всех местах земного шара, по очереди — всю планету окутывали часовые пояса. Отмечали не среди Уизли — к ним отправили Тедди, чтобы повеселился с другими детьми, а остальные Блэки проводили праздник на площади Гриммо. Никаких костюмов, никакой суеты, еда — заказанная из Макдональдса, всего одна гирлянда в гостиной над камином (после стихийной вспышки Доры Сириус починил его с помощью магии), елка в углу, которую нарядил Фиффи — Андромеда заявила, что ей лень, и призвала домовика. Стол она тоже накрывать не пожелала, так что все устроились на диване и в креслах. — Давайте рассказывать рождественские сказки, — предложила Меда. — Я первая. Она покачала в руке бокал с белым вином. Тонкс хотела встрять, сказав, что «новогодние», а не рождественские, но передумала и прислушалась. — Жили на небе звезды — на самом деле они могут принимать обличье людей, только не все об этом знают. Смотрели по ночам с небес на землю, и многие люди смотрели им в глаза, хотя это опасно — смотреть в глаза звездам. Один юноша каждую ночь забирался на самую высокую гору, чтобы приблизиться к ним, как бы ему ни было трудно — он неизменно преодолевал путь, раня руки и сбивая колени. А потом садился на вершине и поднимал голову вверх. Он хотел увидеть не все звезды, а только одну… и она спустилась к юноше, тронутая его попытками. Спустилась в облике девушки, подарила ему звездный поцелуй и свела с ума: только о звездах он мог теперь говорить, только к ним тянулся, только ими жил, не земными страстями. Каждую ночь продолжал забираться на гору; жить там остаться не мог, стать одной из звезд не мог. И однажды, в грозовую весеннюю ночь… он сорвался и разбился о камни. В тот же миг звезда, любящая его, упала с неба, разбиваясь на осколки — ибо звезды тоже умирают. И младшая сестра ее плакала, а старшая сказала: чего ты хотела? Мы самые прекрасные звезды на небе, а красивее всего мы, когда падаем. Вино блестело в ее бокале хрустальной слезой. Меда осушила бокал до дна. — Я не умею рассказывать так же, — проговорил Сириус после молчания. — Но хотите попытку красивой ассоциации? Нарцисса сейчас отмечает Новый год с мужем и сыном, с внуком и невесткой, и она, вроде как, живет правильно. А мы трое здесь, и у нас все наперекосяк, даже если для нас это нормально — со стороны же наперекосяк… Так вот. Мы как Феаноринги. Не сам Феанор, а его дети, которые вместе с ним принесли ужасную клятву, стали изгнанниками и несли бремя данной клятвы до конца дней своих, ибо это было еще и проклятие. И вот мы — Феаноринги, мы — нолдор-изгнанники, мы покинули Валинор, на нас печать огня, а другие дети нашего отца царят в своих королевствах, и нет на них отметин. Снова повисла тишина — только стенные часы громко тикали. — А я не знаю, что рассказать, — ответила Дора. — Я писала сказки для Тедди, когда познакомилась с Ремусом — еще не знала, что для Тедди, что это будет именно Тедди, но писала. В блокноте. Про ведьму и оборотня, или про лесную фею и оборотня, или про нимфу и оборотня, или про луну, которая приняла человеческое обличье и пришла к дому волка… там везде были волки и оборотни. И обязательно хороший конец. Я читала Тедди некоторые сказки, и читала их Люпину, но ни тот, ни другой не впечатлились; Ремус слушал краем уха, а Тедди в силу своих полугода не мог оценить по достоинству. Теперь эти сказки кажутся мне фальшивыми. Не буду их рассказывать. — Сойдет, — кивнула Меда. — Засчитано за историю. Теперь как хотите, а я устала от тишины, и если эти часы еще раз клацнут — я закричу. Она щелкнула пальцами и из радио заиграла песня ABBA — Happy New Year. — Гамбургеры ешьте, — сказала Андромеда. — Я что, зря столько заказала? А ты, Дора, покажешь потом свои сказки. Интересно, что у тебя вышло. Сириус согласно кивнул. Придется показать.