Я толкнул окно с решеткой, — тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел — и сел над ней. © Эдгар Аллан По «Ворон»
— Жив? Как? Где?! Тонкс пожалела, что рассказала Андромеде, не подготовив ее должным образом, но мать бы клещами вынула из нее информацию, так что в любом случае бы узнала. Перечитав протянутое дочерью письмо, Меда побледнела и села на диван — не держали ноги. — Талисман удачи, — проговорила она. — Это наша с Тедом песня. Талисман удачи… он пел мне ее под гитару. Это правда. Он жив. Он в Румынии. Я немедленно аппарирую туда! — Нет, мам, ты что? Вовремя наложенные Дорой противоаппарационные чары не позволили Андромеде материализоваться в Румынии прямо в ночной рубашке и тапочках. Она застонала: — Мне нужно быть там, черт побери! — Утром, — пообещала Тонкс. — Утром, на свежую голову… мам, помнишь? Держи осанку, — шепнула она. Андромеда спрятала лицо на плече дочери. В дверях гостиной появился Сириус. — Ведьмы, что за шабаш? — спросил он примерно то же самое, что и Меда. — Вы демонов вызываете, что ли? — восхитился он, увидев ворона. — И вы что… плачете?.. С демонами Сириусу было бы намного проще, чем с женскими слезами. Он растерялся, не зная, кого утешать первой, кузину или племянницу — обнял обеих двумя руками, прижал к себе, поцеловал в макушку сначала Андромеду, потом Дору, и не спрашивал ни о чем, пока обе не выплакались, залив слезами его рубашку. Когда рыдания и всхлипы поутихли, Сириус заварил кофе. — Так что случилось? — повторил он. — Я больше не вдова, — сказала Меда. Напряженная, как струна, она пила кофе маленькими глотками, мысленно все еще находясь где-то не здесь — в Румынии или в собственном прошлом. — Папа жив, — в который раз сказала Дора. Она была готова повторить это миллион раз, счастливая, что отец выжил. — Вы уверены? У вас есть доказательства? — усомнился Сириус. — Если вы сочли знаком, что в дом залетел ворон, то это так себе примета. Надеюсь, он не каркнул «Nevermore»? Ворон так и не улетел — восседал на каминной полке призраком злого рока. Тонкс спохватилась, что птица ждет ответа на письмо хозяйки, и невербально приманила перо с листком, чтобы написать пару слов. — Не нужно утруждаться, — сказал ворон. Все трое подпрыгнули на месте и дружно нецензурно выругались. Ворон стоически выдержал эту реакцию. — Ты что… анимаг? — выдавил Сириус. — Твою мать, нельзя же так пугать! — Я не анимаг, — ответил ворон. — Я тэнгу. Я могу передать Нацуно-сама ваш ответ без траты времени на написание письма. Поэтому она отправила к вам меня, а не бессловесную сову. Я обладаю эйдетической памятью; не сомневайтесь, все ваши слова будут переданы в точности. Те, что вы пожелаете, точнее. — Духи. Шаманы. Тед жив. У нас дома тэнгу. Вы как хотите, а я выпью снотворного зелья пополам с коньяком, и буду спать, — пробормотала Андромеда. — А то у меня крыша улетит. Разбирайтесь тут сами. Чуть покачиваясь, она ушла — Тонкс всегда восхищалась этим качеством матери уметь воспринимать все одновременно болезненно и безразлично, держа баланс между принятием близко к сердцу, оптимизмом и здоровым цинизмом. И спокойствием. Ну тэнгу. Ну в доме. Ну принес ей известие о выжившем муже. Справившись с первым желанием аппарировать в Румынию, Андромеда выпьет успокоительное, коньяк (а может, только коньяк) и будет спать. Выдержка истинной леди. — Эм… Передай Нацуно-сама спасибо, — сказала Тонкс. — И скажи ей, что, возможно, завтра к ним прибудет жена Теда Тонкса. Или не завтра, но обязательно. Силуэт огромного ворона быстро растаял в ночном небе. Сириус присвистнул. — Ничего себе магия. Но это потрясающе, что Тед выжил, — серьезно сказал он. — Только если выжил, то почему не вернулся? — Главное, что выжил, — сказала Тонкс. Но понимала — не одно это главное.***
Утром Андромеда, выспавшаяся и выпившая две чашки кофе, сказала, что передумала аппарировать в Румынию. И лететь туда. На метле, на мотоцикле Сириуса, на самолете, на фестрале, на поезде, на машине — любым образом добираться передумала. Главное, что она узнала — с ним все в порядке. Неизвестно откуда, но узнала, поверила и успокоилась. — Думаешь, он не захотел вернуться? — спросил Сириус. — Брось, Меда, он бы к тебе приполз хоть по минному полю. — Почему-то за десять лет не приполз, — заметила Меда. — В смысле, не вернулся. А если у него… женщина? — Женщина? — Дора поперхнулась — настолько это было смешно даже представить. Чтобы у папы была какая-то другая женщина? Не Андромеда? — А почему нет? Если он был, допустим, ранен. Может, его выходила какая-то сердобольная волшебница или маггла, и он влюбился, — упрямо сказала Меда. — Вот и не вернулся. Пропал без вести. Очень удобно. Злиться ей было всегда проще, чем тосковать, и теперь Андромеда всеми силами себя накручивала, заставляя поверить в самые дикие и невероятные сценарии. Причем по отношению к любому другому они выглядели достоверно, но чтобы Тед — он так не мог. — Может, его зельем приворотным напоили? — рискнул предположить Сириус. — Тогда он не виноват. — Я не смогу быть с тем, кто мне изменял, неважно, в каком состоянии и под каким зельем он находился, — отрезала Меда. — Не смогу и все. — А если он в коме? В маггловской больнице? — продолжал выдвигать варианты Сириус. — Или в магической. — В магической его бы давно нашли, а в маггловской — давно бы отключили от аппарата, — ответила Андромеда. — Кому нужно тратить аппарат жизнеобеспечения на неизвестного человека? — А если… — задумался Сириус. Все версии снова скатывались к женщине. Незаметно для матери и дяди Тонкс ушла, вспомнив, что ее сеанс у психолога приближается, и не желая снова опаздывать.***
Январь подходил к завершению. Февраль обещал новые морозы, но ненадолго — короткий месяц, всего двадцать восемь дней и весна. Нимфадора любила это время чуть ли не больше самой весны — ее преддверие, ее обещание, ее след, который уже можно угадать в пении птиц, в облаках на небе, в запахе ветра. Сегодня ветер пах морем — или ей чудилось. Чудилось, конечно, но настроение поднялось, и мысль о папе окрыляла — лишь бы мама не накрутила себя так, что поедет в Румынию разводиться. А море может быть впереди, и, может, именно так, как она описала. Почему нет? Только вместо Ремуса — кто-то другой, кто-то, кто проявит инициативу за нее. Джон поцеловал ее пальцы и Тонкс поняла, от чего это зависит: более интимным приветствие и прощание было, когда Люпин на них не смотрел. Если все так, как говорит Андромеда… Джон не был катастрофически старым. Старше Люпина на пару лет. Наверное, это еще один ее фетиш — разница в возрасте. Они выбрали для встречи маггловское кафе — один из многих кафетериев в Лондоне. Сделали заказ; Уинтер сказал, что платит за всех (в прошлый раз в пабе мадам Розмерты плату взял на себя Люпин). Ремус не заказал ничего, а Дора решила, что хочет молочный коктейль и чизкейк с лесными ягодами. — Домашнее задание, — сказал Джон. — Ваши карточки. Нимфадора, может, вы первая? — Я ничего не сделала, — она развела руками. — Никакого домашнего задания. Извините. — Дора, — нахмурился Люпин. — Это не школа, чтобы вести себя безответственно. Это важные вещи, это наша жизнь. Я понимаю, что развлечения важны, но тем не менее… Развлечения… В список ее последних развлечений входил арест опасного маньяка и ритуал поиска отца. Тонкс бы рассказала об этом, возмутилась, что Ремус относится ко всему так, но не стала. Что толку? Он все равно пропустит мимо ушей, потому что ему действительно все равно. Больше никаких причин. Ему просто все равно. — Да, но это более не наша жизнь, а твоя и моя. Две отдельные жизни. Мы полные противоположности, Ремус, и такие противоположности не притягиваются. Мы во всем различаемся. Мы мыслим кардинально по-разному, у нас разные установки, разные ценности, разные представления о мире. Я не буду запрещать тебе видеться с Тедди, как уже говорила, и мы с тобой останемся друзьями. Разведемся — и все. — Это безнадежно? — спросил Люпин. — Абсолютно безнадежно? — Да, Ремус, — твердо сказала Нимфадора. — Это было безнадежно еще десять лет назад, и мне жаль, что я не поняла раньше. Тогда мы оба могли прожить эти годы счастливее. Возможно, я чересчур давила на тебя, желая отношений и брака, к чему ты был не готов, и родила ребенка, к которому ты был не готов, и вела себя слишком самоуверенно, решив, что спасаю тебя. Возможно, это мое «спасение» действовало тебе на нервы. Возможно, во всем виновата именно я. Так или иначе, мне все равно; сослагательное наклонение — проигрышный вариант. У нас есть сын. Мы выжили в такой чертовой мясорубке, что не можем дальше губить свои жизни рядом друг с другом. Люпин молчал. — Ты же уставал от меня, — сказала Дора. — Будь хоть напоследок честным. — Я… не должен был уставать. Но уставал, — вдруг признался Ремус. — Ты энергичная, ты намного энергичнее меня. У тебя был миллион планов на один день, твоя фантазия бурлила рекой, и иногда это меня выматывало. Ты хотела — и хочешь — всего и сразу, ты все время придумывала какие-то безумные идеи, ты неслась по жизни так быстро, что я не успевал за тобой. Иногда это… злило. И я завидовал твоей энергичности. А еще — я видел, что ты ценишь свою семью гораздо больше меня, и это ранило. Я написал все в карточке, — вздохнул он. Впервые за эти годы Ремус говорил честно. Впервые — о том, что на самом деле чувствует. Тонкс не смогла не оценить это. — Мы просто не подходим друг другу, — сказала Нимфадора. — Лучше признать это поздно, чем никогда. — Тогда я… я… я пойду, — встав, Ремус зашагал прочь. Может, он думал, что Нимфадора его догонит, но она осталась сидеть, потягивая молочный коктейль из трубочки. И Джон остался. — Вы хорошо поговорили, — сказал он. — Откровенно. Раньше ваш муж скрывал все негативные чувства. Возможно, вы заметили, как он подчеркивал, что вы идеальная, и в то же время путал все, что мог бы давно запомнить и узнать о вас даже за год брака, а не за десять. — Я говорила ему, что обожаю кофе, но также говорила, что для меня это повседневный напиток, а апельсиновый фреш — конечно, он тоже повседневный, но я пью его только по особым случаям. Потому что любимый. И я говорила ему, что больше шоколада люблю зефир. Шоколад тоже, мне нравятся многие сладости, но больше всего… Про грозы тоже говорила, а во время гроз открывала все окна или выходила на улицу под дождь и молнии. Хорошо, что вы не спрашивали его, какого цвета у меня глаза, — засмеялась Тонкс. — Я часто меняю оттенок. По настроению. Сложно запомнить настоящий, к тому же, цвет глаз не всегда легко разобрать сразу. — Голубые, — вдруг сказал Джон. — У вас голубые глаза. Тонкс отняла от губ трубочку. — Вы заметили или угадали? — Заметил, — он улыбнулся. — Вы меняете цвет не из-за освещения, как люди, чьи глаза называют «хамелеонами». Вы меняете цвет по настроению. Когда вы сердитесь, глаза темнеют, когда вы радуетесь, наоборот, светлеют… И каждый цвет, который вы принимаете, символизирует эмоцию, не так ли? Волосы Тонкс ярко порозовели. Она помешала трубочкой в бокале. — Ага, каждый. Я стараюсь не заигрываться с этим при магглах. Но если отпускаю внутреннюю пружину — конечно, это не пружина, просто иначе не знаю, как назвать — то меняю цвет волос, иногда не замечая. Злюсь, и они красные. Это даже Люпин выучил. Сириус говорит: если у Доры красные волосы, надо уносить ноги, — она усмехнулась. — Я запомню, — серьезно сказал Уинтер. — Мне жаль, что я прервала все это раньше, — после молчания сказала Тонкс. — Я хотела дождаться конца наших сеансов. Поставить точку сразу после четырнадцатого, и уехать из Лондона. Но все пошло не так, как я планировала. И при этом все просто замечательно, грех жаловаться, когда хорошие новости узнаешь раньше графика, правда? — Вы уедете раньше? — спросил Джон. — Вас не будет здесь в феврале? — До четырнадцатого числа больше двух недель, — задумалась Дора. — Буду, наверное. — И у вас есть планы на этот день? — Я перенесла свои намерения с Хэллоуина — валяться в постели и есть зефир, — весело сказала Тонкс. — Возможно, вы бы захотели провести последний сеанс? — спросил Джон. — Без участия Ремуса. И без оплаты вашего дяди. Если единственные ваши планы — это зефир, то есть ли разница, где он будет? Без участия Ремуса, без оплаты, в день всех влюбленных… у Тонкс так и зачесался на языке вопрос «это свидание?» но она запила его глотком коктейля. Вдруг Уинтер скажет — «нет, с чего вы взяли?» — Где встретимся, в таком случае? — спросила Дора. — В Хогсмиде, если вы не против, — сказал Джон. — Там, где мы… где вы в прошлый раз аппарировали. — Ладно, — согласилась Тонкс. — Мне пригодится психологическая помощь. Договорились. Уинтер поднес ее руку к губам, прощаясь, и задержал пальцы у своих губ чуть дольше положенного. Нимфадора решила подумать об этом потом — пока что у нее были дела поважнее мужчин.