Роковая ошибка

Воскресенье, 10 августа. Жара безжалостно обрушилась на загородный посёлок, невзирая на преграды в виде укромных теней деревьев и близкого расположения прохладных водоёмов. Духота и палящий свет протискивались сквозь окна, отчего в нашем съёмном жилище образовался бурлящий, сжигающий котёл для смертников. Пот струился липким дождём по лбу, вынуждая меня постоянно смахивать чёлку и обнажать лоб, было просто невозможно находиться в таком смраде, и я вышел на улицу. Там обстановка была не лучше: под губительными солнечными лучами всё плыло, и от земли будто бы шёл невесомый, едва-едва различимый пар, который искажал картинку перед глазами и заставлял думать, что я схожу с ума. Во рту всё сохло и плавилось, поэтому я решил, что должен немедленно двинуться хоть куда-нибудь. Двинулся к лодочной станции. Несколькими днями ранее я побывал там и лично убедился, что это место лучше всего подходит для того, чтобы переждать такие нападки солнца в дневные часы. К тому же путь туда проходил через весьма приятную тропинку в тени, где можно было также укрыться. К слову, вчера Рикки сказала мне, что она пойдёт погостить к мисс Розали, поэтому дома её можно точно не ждать. И да, как оказалось, одинокая старушка никем не приходилась ей: ни бабушкой, ни тётей — лишь обыкновенная знакомая, коей Рикки обзавелась здесь, что меня удивляло всё больше и больше: казалось, все кругом, кроме ворчливой Аканэ, плыли и таяли от её неземного обаяния, готовые пойти на любые уступки и нежности. Впрочем, грех утаить, что я и сам оказался в их числе. Слишком уж часто в голове всплывал образ бодрой и резвой девчушки, которая, весело хохоча, вприпрыжку мчалась куда-то. Я думал и вспоминал о ней, сам того не замечая, всю дорогу. Тропа будто обрела сознание и начала надо мной измываться, то тут, то там возделывая бугры или ямы, о которые я, чистосердечно и открыто признаюсь, спотыкался в слепой рассеянности, а Рюк лишь молча наблюдал за этим, отчего становилось ещё стыдливее и неуютней. Я всё ждал, когда он в очередной раз неудачно подшутит, когда зазвучат сдавленные смешки, но бог смерти был тих. Очевидно, не хотел лишиться яблок в качестве наказания. Наконец я ступил в спасительную тень и мог оправиться. Сознание медленно прояснялось, а глазам открывалось всё больше подробностей. Вокруг были чужие безмолвные дома, огороженные высокими заборами, между ними кое-как протискивались деревья, любопытно просовывающие свои ветви в скрытые от людских глаз участки. Вдруг я вспомнил, что и дом старушки Розали должен быть где-то здесь, и следом закралась мысль ненадолго заглянуть туда, так — проведать Рикки. Всё-таки совсем не давно она мучилась и не могла встать с постели, а теперь пошла в одиночку в гости... Да, навестить её действительно стоило, — так я, возможно, оправдывал свою неизмеримую тягу увидеться с ней. По мере того, как я подходил к своей цели, воздух почему-то становился свежим и влажным, отдалённо напоминающим солёный морской запах, — странно, а ведь озеро с лодочной станцией, наоборот, удалялось от меня; и в теле ощущалась невиданная лёгкость. Всё было как во сне, тропа резко выровнялась и перестала строить преграды, отчего я больше не оступался. Смутно я помню тот белый выкрашенный фасад, возле которого я остановился, чтобы нерешительно надавить на кнопку дверного звонка: в тот момент голова была забита другим, совсем другим… Послышался заветный скрежет, и мисс Розали отворила дверь. — Ох, здравствуй! — та просияла и улыбнулась, узнав меня. — Проходи-проходи, не стесняйся, — я даже не успел сказать и слова, как меня уже добродушно впустили в дом, — Рикки про тебя много рассказывала… — я сразу оживился и принялся слушать с небывалой внимательностью, но Розали вдруг остановилась, словно вспомнила что-то. — Ах, где же мои манеры! Мне, наверное, следовало обращаться на «вы», с незнакомым же юношей говорю! — она захлопотала и поспешила на кухню. — Да что вы, — я ощутил какую-то сдавливающую неловкость, — взрослые со мной всегда на «ты» обращаются. — О, возраст ещё совсем не показатель! Вот мне уже шестьдесят третий год минует, а я всё ещё малолетней девчонкой остаюсь! А вы всё-таки — гость почётный, таких надо при всём параде встречать. — С чего это? — я удивился и предположил, что она прознала о моём статусе лучшего ученика Японии. — Да с того, что вы — первый друг Рикки в наших краях! Даже не представляете, как для неё это важно, малютка мне всё утро об этом говорила. Она, бедная, никогда не могла даже представить, каково иметь лучшего друга, ну, это мы меня в расчёт не берём, я ей всё-таки как тётя или бабуля, а не подруга; так она ещё и не местная, совсем никого здесь не знает, так только — пару человек, да и всё… — Розали загремела посудой, проверяя шкафы на кухне. Я с замиранием сердца ждал, когда она продолжит. — Хотите сока? — Нет, спасибо, — я неловко отвёл взгляд, — Рикки недавно говорила мне что-то про Америку. Она оттуда приехала сюда? — я мысленно корил себя за то, что не задал этот вопрос раньше, самой Рикки. — Да, из штата Массачусетс, кажется… — старушка закрыла дверцу холодильника. — Она не очень любит говорить об этом. Видимо, трудно переезд дался… Ещё бы, ведь она так плохо ориентируется в японском… — Разве? — моя интонация отразила искреннее изумление. — У нас с ней ни разу не возникало языкового барьера, по-моему, она прекрасно справляется. — О, это только при разговоре… — лицо Розали обрело такое болезненное выражение, что я даже боялся предположить, что она ещё скажет. — Видите ли, ей волей-неволей пришлось этот язык выучить, дабы совсем уж не потеряться, но в письме и иероглифах всё совсем плохо… Она ни читать, ни писать почти не умеет, вот только английский её и спасает. — тут я невольно вспомнил, что всё-всё, окружавшее Рикки, было впрямь на английском: и имя её кролика, и те старые книги, — а журналы, приобретённые в местных магазинчиках, с этими заковыристыми иероглифами Рикки нетерпеливо пролистывала, как только начиналась какая-нибудь статья или возникало обильное скопление текста, и устремляла свой взор к картинкам, цветным фотографиям. А я даже ничего не заподозрил! Думал, что она бегло пропускает страницы от незаинтересованности в тексте в принципе, а не от незнания, ведь она так прекрасно и развёрнуто умела выражать свою мысль в устной форме, а вот, оказывается, что за этим скрывалось… Мы оба замолчали, отдавшись одинаковым неприятным мыслям. Как я мог не замечать очевидного? Я ведь ещё с первой нашей встречи подметил, что Рикки, должно быть, не из Японии: о том громко кричали её имя и фамилия — Джонсон, — и все последующие прогулки мысленно убеждался в этом, но спросить почему-то не додумался. Зато подумывал над тем, чтобы как-нибудь поскорее от неё отвязаться, и тут мне стало совсем уж совестно. Много ли у неё было таких же, как я, которые грубо её отталкивали и не желали общаться? Да наверняка не один и не два. Много ли из них осознали свои ошибки и извинились? Уверен, почти никто. И что же теперь чувствует Рикки? Обиду, злость, негодование, разочарование во всём мире? Я не знал, ведь чувств своих на этот счёт она не выдавала, только невзначай, бегло упомянула о том, что у неё никогда не было друзей и она очень рада, что я у неё появился, и всё — забыли. И она снова шутит, прыгает и смеётся, а что у неё на душе на самом деле творится — сам сиди расшифровывай. Только в этот момент я понял, что толком-то и не знаю мою Рикки, у которой, готов поспорить, был за спиной целый багаж трудностей, а я ими не поинтересовался. В ту же минуту я был готов отчаянно если не закричать, то хотя бы застонать и расшибить себе лоб в громогласных перед ней извинениях. Но за что? Я ведь, по сути, ничего не сделал, да и Рикки на меня ни на что не обижается, но вот это «не сделал» как раз и могло обернуться чем-нибудь нехорошим. Чем именно, я пока не знал. — Рикки сейчас у вас? — с трепыхавшимся сердцем задал вопрос я, наконец решив дойти до цели своего визита. — Да-да, — спешно закивала Розали, — она вон там, в саду, — и указала мне на дверь, прячущуюся за москитной сеткой, куда я немедленно отправился, желая настичь мою ненаглядную и извиниться. Я торопливо отодвинул сетку, между тем пытаясь заглянуть в окна за ажурными занавесками рядом, но тщетно, я ничего не увидел, рука моя уже жадно схватила дверную ручку, отрывисто дёрнула («Нет-нет, нужно в другую сторону»), прежде чем я наконец попал в сад, на просторную веранду, и передо мной раскинулся новый, совершенно новый мир, в котором пахло свежими лазурными волнами и приятной прохладой оазиса, отчего я позабыл обо всём, что собирался сделать и сказать. Это был довольно ухоженный сад с колючей скошенной травой, сочившейся и благоухающей, и прямо посреди него лежала моя Рикки, полуголая, на животе, согнув ноги, изучая какую-то газету или журнал, наслаждаясь влагой и мелкими каплями из фонтанчиков для полива растений, которые, журча, мочили её пятки и колени; купающиеся в яблочно-зелёном свете ляжки и обтянутые нежно-лиловой тканью бёдра, где истинный цвет раздельного костюма резко переходил в телесный, отчего чудовищная, надламывающая сердце и рассудок лихорадка вновь овладела мной. Я не сразу узнал Рикки, поначалу подумал даже, что это не она, но её чудное улыбающееся личико, увлечённое чем-то забавным, быстро опровергло эту догадку. Она была другой, совсем другой: её золотистые локоны были собраны в аккуратные косы и прикреплены к затылку, образуя баранки с двумя сиреневыми бантиками, а одежда (можно ли это назвать одеждой?) стала ей точно по размеру, оголяя, пожалуй, слишком много островков девичьей кожи. Сама Рикки постоянно двигалась, точно у неё в голове играла какая-то залипающая мелодия, а её голени, мокрые голени, которыми она описывала в воздухе какие-то фигуры, покачивались в ритм, в такт этой музыке, и голова, и намокшие плечи тоже шевелились, отчего забавная и уже полюбившаяся мне причёска всякий раз вздрагивала. Под грудью что-то заклокотало, и я смотрел, смотрел и не мог насмотреться, не сводя живых, заинтересованных глаз с беспечно развалившейся Рикки, что даже не замечала меня, в то время как мисс Розали лепетала о чём-то, и её голос исчезал в журчании потока. Рикки подставляла под него свои стройные, изящные ноги, розоватые ступни, раскрывающие пальцы навстречу воде, и тихонько над чем-то хихикала, разглядывая мутные страницы вдоль и поперёк. Я обмер, вбирая в себя каждую деталь, каждый малозначащий жест, стараясь запомнить и запечатлеть получше. Я впервые увидел в ней женщину, красивую и невероятно привлекательную, чьё малейшее движение, вздрагивание кисти или лодыжки поразительно меня обольщало, да так, что я уже не мог ни о чём думать, кроме как о ней, лежащей, купающейся, беззаботной; хотя раньше Рикки казалась мне простенькой девочкой, шумной и дотошной, и таких впечатлений совсем не вызывала. Внезапно моё созерцание Венеры было прервано гнусавым, жалким тявканьем, доносящимся снизу от прыткой лохматой собачонки, что неугомонно бегала вокруг меня. — Это Шарлотта, — с любезнейшей улыбкой представила мисс Розали, — правда, она славная? — ей было совершенно невдомёк, что её глупая собачонка нисколько меня не волнует. Рикки оторвалась от журнала и встретилась со мной взглядом, светясь от счастья. Шарлотта с угрожающим рычанием подпрыгнула и вцепилась зубами в мою штанину. — Лотти, нельзя! — прикрикнула старушка, пытаясь отцепить дурно воспитанную псину от меня. Кое-как разделавшись с собакой, я вновь обвёл взглядом застывшую от изумления и испуга Рикки. Чудесная кожа, блестящие от воды плечи, полоса голой спины и открытые солнцу ляжки. Лавандовая ситцевая юбка, покрытая бисером сверкающих капель. Всё это врезалось в память и вспоминается мной по сей день. Дальше всё было мутно и отрывисто. Я, сражённый, побеждённый, сломанный — как хотите, едва соображая, лёгким кивком согласился посидеть с ними в том же саду, за столиком, в тени, слушая эмоциональные и мечтательные рассказы мисс Розали, подгадывая момент, когда можно будет незаметно посмотреть на Рикки, которая, подобно смерчу, металась между нами и крохотной собачонкой и в конце концов снова плюхнулась наземь, дабы насладиться влагой фонтанов. Розали ненадолго исчезла в доме и вернулась с посудинами, полными ягод. — Вот здорово! — обрадовалась моя новобранная пассия, охотно принимая угощения. — Сладкие, — с улыбкой произнесла гостеприимная старушка и снова зачем-то ушла в дом. Рикки, не раздумывая, бросила в рот сразу несколько ягод и тут же скорчилась в неистовой гримасе: слишком кисло для её девичьего вкуса. — Не хочу, сам ешь, — с потешной брезгливостью отодвинула вазочку она и опять уселась на траву. Я засмеялся: это «сам ешь» звучало так, точно я эти ягоды и принёс. — Что, кислая попалась? — забавляясь, спросил я. Рикки тихонько пробурчала в ответ что-то неясное. — Держи, эта сладкая, — я протянул ей ягоду, толком не понимая, что собираюсь сделать: всё внимание приковывала Рикки, тотчас подбежавшая ко мне. Она потянулась за плодом, и вдруг моя рука сама по себе дразняще одёрнулась, унося его далеко-далеко от девчонки. Та же, в свою очередь, озадаченно нахмурилась и, разгадав правила игры, азартно заулыбалась и хлопнула обеими ладонями по столу, мигом преодолевая значительное расстояние между нами. И тут меня наконец осенило: я собирался отдать ей уже надкушенную ягоду, мною надкушенную, я хотел… Но Рикки победно схватила мою ослабшую ладонь, требуя обещанного лакомства, и мне не оставалось ничего, кроме как сдаться. Ягода исчезла, будучи перехваченной и съеденной Рикки, которая теперь хитро и заманчиво поглядывала на меня, подмигивая, склоняя голову то в одну сторону, то в другую, прищуривая зелёные глаза, бушующие каким-то неизвестным мне огнём. Она будто порывалась что-то сказать, приоткрывала губы и втягивала воздух, но в то же время хранила молчание, словно желая услышать это от меня. Я же не понимал, что творится в её беспорядочных мыслях. Рикки вновь наклонилась ко мне, и её глаза заблестели игривостью. — Спасибо. Сладко. — всё, что она мне сказала, напоследок обдав своим пламенным, озорным взглядом. — Не за что, Рикки. В тот день я отчаянно пытался завести разговор насчёт её переезда из Америки, но слова не клеились, а все мысли испарялись, как только я начинал смотреть на прекрасную и очаровательную Рикки, поэтому я решил отложить это на завтра, когда я оправлюсь и буду готов к столь важной теме.

***

Ночью сон надолго покинул меня, а взамен пришло то утреннее видение, та свежесть сада. Я ворочался в постели и думал о Рикки (что, впрочем-то, уже давно стало обыденным явлением), беснующейся на лужайке и внезапно замершей перед фонтанчиком, разлёгшейся на траве и изучающей какой-то журнал, совсем одинокой, прибывшей из далёкой Америки и никого здесь не знавшей. Я больше не задавался вопросами, почему так часто вспоминаю её, почему зрелище во дворе Розали так сильно меня впечатлило, — всё было уже кристально ясно — я полюбил Рикки, единственную в своём роде, полюбил во всех существующих смыслах. Гораздо важнее было другое — я собирался показать ей, что она не одна, что я сочувствую ей и переживаю, как-нибудь поддержать, если не словесно, то хотя бы тактильно, окружить заботой и вниманием, ведь, очевидно, именно этого ей не хватало в чужой стране. Собирался ли я признаваться ей в любви? Нет. Я предполагал, что это — совсем не то, чего Рикки от меня ожидает или же в чём она нуждается, ей нужен надёжный друг, — думал я, — а не тот, кто взгромоздит на неё излишние чувства и испортит тем дружбу. Поэтому ни о каких даже косвенных намёках о моей любви не шло и речи — я боялся разрушить её доверие ко мне. Да и, если так посмотреть, я вполне мог обойтись и без этого, — продолжались мои ночные рассуждения, — чего я не изведал в этих отношениях… Я прекрасно знаком с одинаковыми поцелуями, чужой неприятной, сжимающей рукой (но ведь ощущение ладони Рикки было совсем иным, — запротестовала другая сторона моих мыслей) и быстрым расставанием (тут на душе стало как-то гадко: стоило мне только представить, как Рикки уходит и больше видеть меня не хочет, я почувствовал себя подлейшим из всех существующих мерзавцев). Нет, определённо, ничем, кроме расставания, эта затея закончиться не может: Рикки вряд ли меня выдержит, Рикки не сможет, мы ведь с ней такие разные люди, у нас на уме совсем разные вещи, а я толком-то и не смыслю ничего в делах любовных (более десятка недовольных девушек — наглядный пример) — на том я решил в своих размышлениях остановиться и вынес окончательный вердикт: нет, никогда, ни за что. Возможность причинить Рикки боль каким-то неосторожным шагом, действием или, наоборот, бездействием пугала и внушила мне держаться подальше от этой темы и собственных чувств. Во всяком случае до тех пор, пока я не буду точно и стопроцентно уверен в том, что она сама хочет проявить инициативу, но такой вариант всё же маловероятен, — думалось мне. Естественно, сейчас, с высоты пройденного опыта, мне кажется, что можно было действовать чуть смелее, однако тогда, когда сильнейшие и противоречивые чувства вскружили мне голову, я не замечал очевидного. Оттого только сейчас, ведя этот дневник, я начинаю смотреть на многие действия Рикки по-другому, понимая, что, возможно, всё было не просто так ещё с самой первой встречи.