Отбор пяти колец

Обычно, после службы Агата всегда заходила в лавку при святилище, чтобы глянуть на новинки и купить одну из новых гравюр с изображением дракона-императора, свечу с ароматом из тех же масел, которыми умащали его кожу, крошечную фигурку или подвеску. В лавке же Агата общалась с другими последователями, среди которых за столько лет у нее появилось немало хороших знакомых и приятельниц. В культе общались наравне друг с другом представители всех сословий и поколений Визерийской империи. В стенах храма можно было увидеть старую графиню Бартоло, которая едва могла ходить и делала это лишь опираясь на руки сопровождавших ее слуг, купеческих жен и дочерей, монахинь из храма Семи сестер, швей, служанок, и даже крестьянок с натруженными руками, встававших до зари, чтобы успеть переделать все дела и прийти на службу. Всех этих женщин, таких разных и не похожих друг на друга, объединяло одно — безграничная любовь к дракону-императору Андронику Великому. Теперь же к этому присовокупилось и страстное желание стать одной из его невест, а затем и женой — императрицей Визерийской империи. Однако, сегодня Агате было не до лавки. Вылетев из святилища, она как могла быстро шагала по улице. Если днем, следуя на службу она не замечала ничего странного, то теперь ей казалось, что все кругом только и судачат об Отборе невест. С площадей и широких улиц доносились громкие голоса глашатаев, вещавших, что все юные девицы должны явиться к Святилищу дракона-императора и внести свое имя в список, если хотят принять участие в Отборе. Толпившиеся возле лавок матроны с корзинами в руках, и стоявшие у таверн мужчины с уставшими лицами, старушки, гревшиеся на солнце на скамьях возле входных дверей, и даже детишки, носившиеся наперегонки, все говорили об одном — о предстоящем Отборе, который начинался уже через семь дней. Небо затянуло тучами, поднялся ветер, заставивший зябко поежиться. Агата предусмотрительно взяла с собой плащ, но, как назло, он лежал в седельной сумке, которую она оставила в птичнике вместе с Фифи. Добравшись до птичника, и забрав ферналь, которая радостно заскрежетала и захлопала крыльями при виде хозяйки, Агата накинула на плечи плащ и, боком сев в седло, направилась к городским воротам. Стоило им выехать на мост, как она тут же стянула с Фифи наклювник и шторки и сев по-мужски, перекинув через седло ногу, подоткнула юбки и, как и обещала, пустила ферналь галопом. Фифи бежала вытянув вперед шею и радостно клокотала. Перепрыгивая с кочки на кочку, она распахивала крылья и паря на мгновение зависала в воздухе, а затем тяжело приземлившись на землю неслась дальше. Агата подалась вперед, крепко обхватив ногами ее бока, и силой удерживая поводья. В такие мгновения она всегда чувствовала свирепое счастье и забывала и о мачехе, и о всех прочих невзгодах. Срезав путь через поля, Агата вскоре добралась до поместья. Завидев вытянутое сложенное из светлого камня здание, с идущей вдоль всего первого этажа террасой, увитой диким виноградом, Агата сбавила ход, позволив Фифи перейти на шаг. Когда-то поместье было фамильным замком семьи баронов, но спустя века постоянных перестроек и обновлений оно обзавелось широкими окнами вместо бойниц, балконами, акведуком, идущим от ближайшего озера, фонтанами в саду, оранжереей и купальней с глубоким бассейном. Поместье принадлежало отцу мачехи — старому барону, а после его смерти должно было перейти вместе с титулом к маленькому барону — младшему брату Агаты, родившемуся год назад, после череды неудач преследовавших отца и мачеху, о которой напоминал ряд маленьких холмиков возле фамильной усыпальницы. Перекинув ногу через седло и снова сев боком, Агата подвела Фифи к птичнику. Им навстречу выбежал молодой широкоплечий работник с щеголеватой бородкой. — А вот и наша красавица вернулась! — закричал он, подбегая к Фифи и принимая из рук спешившейся Агаты поводья. — Как прогулялись госпожа? — спросил он, повернувшись к Агате, и по его тону сразу стало ясно, что до этого он обращался исключительно к Фифи и именно ее называл красавицей. Агату неприятно кольнуло завистью к собственной питомице, отчего ей даже стало стыдно. Заверив работника, что все в порядке и потрепав на прощание Фифи по клюву, Агата поднялась по широким ступеням на террасу. Завидев сидевшего на скамье старого барона, Агата учтиво ему поклонилась. Тот ничего ей не сказал, как и всегда, и только смерил ее суровым взглядом выцветших блекло-голубых глаз. Когда-то старый барон был красавцем. Подтверждением тому был его портрет, висевший в столовой, и изображавший его высоким и статным, с открытым лицом, мужественным подбородком, орлиным носом и копной пшеничных волос. Теперь же от былого великолепия оставался лишь нос, вытянувшийся и заострившийся, казалось еще больше, отчего старый барон походил на потрепанного изможденного ворона. Потянув за тоскливо скрипнувшие тяжелые двери, Агата вошла в холл. Пылинки танцевали в лучах света, пробивавшихся сквозь украшенные витражами окна. Выложенный широкими каменными плитами пол и обшитые резными панелями стены давили на Агату и после свежести и влаги полей ей стало тяжело дышать. Над лестницей уходившей наверх переплетаясь переходами, галереями и балконами висели портреты, с которых взирали холодные голубые глаза некогда живших в поместье баронов и баронесс. Где-то здесь, на одном из портретов, написанных вскорости после того, как отец женился на мачехе была и Агата. Долговязая и тощая девчушка, стояла с краю, утопая в тени, в своем темно-коричневом скромном платье, прячась за плечом отца, в то время, как мачеха и Вероника, ее дочь от первого, закончившегося вдовством брака, сидели на бархатном диванчике по центру полотна и их светлые платья горели, распарывая тьму. Из расположенной поблизости музыкальной комнаты доносился мелодичный и высокий голос Вероники. Дважды в неделю она занималась музыкой с приезжавшим специально для этого из Арлеи учителем (естественно на их занятиях в обязательном порядке присутствовала старая гувернантка или одна из горничных). Войдя в холл, Агата намеревалась тайком от мачехи проскользнуть в свою спальню, и просидеть там до ужина, но стоило ей переступить порог, как ее тут же окликнули: — Агата! Быстро пойди сюда! — в голосе сквозила сталь. Агата едва не застонала в голос, но сдержав свои чувства поплелась по уходившему вглубь дома коридору к кабинету мачехи. Войдя в светлую, утонченно обставленную комнату, чьим бесспорным украшением был гарнитур из обитых светло-сиреневым шелком кушеток и кресел, и лимонные шторы, колыхавшиеся на высоких распахнутых окнах, Агата присела в поклоне перед сидевшей за секретером мачехой. Мачеха взглянула на нее надменно и грозно, в глубине ее больших, слегка навыкате глаз, тлело едва уловимое презрение. Хоть ей и минул третий десяток и колесница времени неуклонно приближала ее к четвертому, она сохранила в неизменном виде свою статную холеную красоту, а уложенные короной из кос светлые волосы, даже не тронула седина. Ее точеное лицо портил лишь крупный с горбинкой нос, но и он был еще одним подтверждением ее аристократизма. По правую сторону от мачехи, плечом к плечу выстроились ее неизменные приспешники: высокая и тощая ключница, маленький сухонький старичок — главный слуга, дородная кухарка в необъятном фартуке (одна из немногих в этом доме, кто пусть и втайне, но позволял себе симпатизировать Агате) и главный садовник, чье лицо было сложно рассмотреть за кустистой бородой. Они выглядели, как воины, готовящиеся идти за своим генералом в бой и ловившие каждое его слово. В стороне от них, сидя на расстеленном на полу покрывале сучил ножками и ручками Титус, или как его часто называли маленький барон. Возле него хлопотала его нянюшка, совсем еще молоденькая девушка, которую выписали откуда-то из деревни, чтобы она стала кормилицей Титуса, да так и оставшаяся в их доме. — Посмотри на себя, как ты выглядишь! — возмутилась мачеха закончив сверлить Агату взглядом. Агата опустила глаза на свои смятые юбки и постаралась пригладить растрепавшиеся волосы. Интересно, как с точки зрения мачехи она должна была выглядеть после прогулки ферхом? Судить было сложно, потому что сама мачеха на фернали никогда не ездила и предпочитала держаться подальше от «диких пернатых тварей», как она тайком называла чудесных созданий, благодаря которым ее супруг оплачивал содержание поместья и платья для нее и Вероники. — От тебя смердит… ферналями! — заключила мачеха, сморщив нос. — Прошу прошения, матушка, — ответила Агата. Она не видела ничего ужасного в том, как пахли фернали. Это был естественный природный запах перьев, помета и немного сырого мяса, которое они ели. Точно так же не было ничего предосудительного в том, как пахли псы, жившие на псарне, с которыми Агата любила иногда играть, или Мягколапка — пухлая и пушистая кошка кухарки, вечно гревшая бока возле печи на кухне. Резкий и тяжелый аромат духов, исходивших от мачехи, нравился Агате куда меньше. Она с большим удовольствием пошла бы сейчас на кухню и ткнулась носом в бок Мягколапки, чем стояла сейчас рядом с ней. — Если ты не забыла, сегодня к нам на ужин приедут гости — генерал Аркатау, и граф Дурине с сыном. Будь добра, выглядеть соответствующе. Еще не хватало из-за тебя краснеть! — Разумеется, матушка. Я сейчас же поднимусь к себе и приведу себя в порядок. — Уж постарайся. Сама понимаешь, что юный Нестор не должен быть тобой разочарован. Агата не была пока обручена с Нестором Дурине, но все понимали, что к этому то все и идет. Присев еще раз в поклоне, Агата уже хотела уходить, как ее внимание привлек усилившийся клекот ферналей, заглушивший даже пение Вероники из соседней комнаты. Забыв про мачеху, Агата подошла к окну и отодвинула тяжелые желтые занавеси. Так и есть, по двору расхаживало не меньше дюжины высоких и крепких ферналей, вокруг которых уже суетились птичники. Посреди всех, распахнув крылья и задрав к небу голову, клекотал Альстронг. Это был самец, высотой в два человеческих роста, с насыщенным фиолетовым оперением и алой каймой по краю крыльев. Завидев Альстронга, Агата едва не задохнулась в заполонившей все ее существо радости. — Он здесь! Он здесь! — закричала она, повернувшись к не понимавшей ничего мачехе. Дверь кабинета с грохотом распахнулась и в комнату подобно смерчу влетел отец Агаты — Кодрат Таноре. Он был невысок ростом, но жилист и ладно сложен. Несмотря на минувший ему четвертый десяток, в отличие от многих других местных помещиков, он не обзавелся округлым животом, скрытым в складках мантии и был по-юношески строен и подтянут. Его рыжие волосы почти не тронула седина, и они лишь немного отступили назад, оголяя еще больше широкий лоб. Короткая бородка молодцевато торчала вперед. Точь-в-точь такой же, как у Агаты курносый нос придавал ему задорный и дерзкий вид, а светлые глаза напоминали об весенней зелени. Надетые поверх дорожной туники доспехи из прочной кожи покрывала пыль, а плотно облегавшие щиколотки сапоги облепило и что похуже, но горевшая на его лице улыбка затмевала любую грязь. Завизжав что-то неразборчивое, Агата в три прыжка пересекла комнату и бросилась отцу на шею. Тот тут же подхватил ее на руки и закружил, как делал всегда в детстве. Кажется, Агата сбила ногами один из мачехиных позолоченных столиков, и кажется, даже что-то из стоявших на нем безделушек, безнадежно разбилось, отчего баронесса гневно заголосила, но кому было до этого дело? Выпустив, наконец, Агату из рук, отец ласково расцеловал ее в обе щеки, и подойдя к покрасневшей и казавшейся то ли гневавшейся, то ли смущенной мачехе встал перед ней на одно колено и поцеловал ее руку. — Кодрат, мы не ждали вас так скоро. Что-то случилось? — пробормотала мачеха, когда, закончив лобызать ее ручку, отец подошел к маленькому барону и, схватив его на руки, начал укачивать. Титус заулыбался, радостно запищал и тут же ухватил отца за бороду. — Если и случилось, то только хорошее, баронесса. Нам пришел срочный заказ с самого Лунного острова. Требуют доставить пять, а лучше шесть десятков, самых лучших и породистых птиц, в Ониксовый дворец для предстоящих увеселений. Отец ходил вдоль окон, продолжая укачивать Титуса. Слуги смотрели на него, как на спустившееся с небес солнце. Почему-то Агате казалось, что отца они боялись куда больше мачехи. Быть может дело было в кривой сабле, висевшей у него на поясе. — Увеселений? — переспросила мачеха. — Вы думаете, это связано с предстоящим отбором невест о котором объявили недавно? — Наверно. Да кто же знает, — пожал плечами отец. — Главное, что меня заверили, что все мои птички вернутся домой целые и невредимые, как только увеселения закончатся, а за тех, кто вдруг не вернется, заплатят двойную цену. — Нашли на что казну тратить, — пробурчала себе под нос мачеха. — Нам то что? Нам то это только на пользу. Получим кучу монет за наших птичек, да еще и прославимся на всю Империю, если повезет. Агата, которая стояла притаившись за креслом, пока про нее все забыли и размышляла о том, насколько ей сильно влетит за разбитые безделушки, внезапно подумала, что сейчас самое время и решилась задать волнующий ее вопрос. — Отец, матушка, могу ли я… могу ли я записаться на Отбор невест к дракону-императору? — покраснев и запинаясь торопливо проговорила Агата. На секунду в кабинете повисла тишина. Мачеха побагровела, и Агата похолодела, представив, какую трепку она бы ей задала, не будь тут отца. Титус захныкал, скривив губки и все вокруг тут же ожило. — Совсем ополоумела? — прошипела мачеха, лицо ее исказилось превращая утонченную красоту в уродливую маску. Укачивая маленького барона, отец повернулся к переглядывавшимся между собой слугам: — Ступайте-ка, голубчики, ступайте. Нечего тут стоять, работа не ждет. Дождавшись, пока слуги гуськом выйдут из кабинета, отец все так же покачивая Титуса, подошел к Агате. — Ну ты, что родная, не выдумывай, — мягко сказал он. — Глупости этот отбор, глупости. Я всегда понимал и не осуждал твою приверженность к… культу дракона-императора, но одно дело скупать в лавках картинки и куколок и совсем другое лезть в драконье логово. Агата захлюпала носом почти как Титус. Мачеха явно хотела что-то сказать, но из последних сил себя сдерживала. Отец немного неловко потрепал Агату по плечу, а маленький барон воспользовавшись случаем попытался вцепиться в ее волосы. — Он же не человек, родная, он дракон, — прошептал отец, так, что одна Агата могла его услышать. — Мы жили в столице, когда… когда его величество впал в неистовство. Хотя я и был тогда ребенком, но все помню, — взгляд отца вдруг застыл. — Когда эта туша закрыла собой небо, стало темно, как ночью, а когда три пасти извергли из себя огонь, стало светлей, чем на солнце. Я тогда выжил, а мой дом и двор и родителей — все пожрало пламя! Отец покачал головой, словно снимая наваждение, и вновь мягко посмотрел на Агату. — Ты моя любимая доченька, я тебя на такое отправить никак не могу. Агата снова шмыгнула носом: — Но все же едут на Отбор, сегодня в святилище столько девиц записалось… — А если все со скалы спрыгнут, ты тоже вниз сиганешь?! — не сдерживая себя больше, заорала мачеха. Не в силах это все больше вынести, Агата зарыдала и бросилась к двери. Отец хотел было кинуться за ней, но маленький барон у него на руках заголосил еще громче и он остался его укачивать.