Обитель ведовства, зелий и белки

      Утяжелённая зловещими кольцами рука прошлась по тёмному дереву под мягким светом свечей с застывшими сугробами воска у подножия. А через секунду — хлоп! — исчезла. Ещё через две из дверного проёма вместе с загробным звоном внутрь ворвался порыв холодного ветра, чудесным образом задевая всё, кроме пламени свечей: пучки трав, висящие наверху вместе с самодельными бумажными звёздами, эфемерные занавески, умышленно подпалённые снизу, и перо на деревянной подставке в форме пузатой колбы.       — Метла!       Следом внутрь вбежал кто-то столь же полупрозрачный, как и занавески, и едва мерцающий, как свечи. Он ухватился за кривой черенок и побежал обратно, кинув мимолётный взгляд на высокую полку на ножках, украшенную резьбой с мифологическим сюжетом, умышленно задел головой разноцветные кристаллики на золотых нитях, прикреплённых к деревянному ободку со смутно мерцающим жёлтым шаром, парящим прямо над ним. Утром камни светились, и помещение украшалось мелкими радужными вкраплениями. Дверь захлопнулась, сопровождаемая мириадами мелких постукиваний и звонов, более мягких и едва уловимых.       Парень в нарочито вычурном костюме с кучей кружев у воротника, завязками на рукавах и ярко-красной брошью у горла ловко вскочил на метлу, погладил её и взлетел.       Звёзды над головой мерцали: приветствовали или пугались. Ему показалось, они слабо звенели, как и камушки над входом в его лавку. Он бросил мимолётный взгляд наверх, а затем поднялся выше, силясь вылететь за пределы сияющего полотна. Ночное небо всегда представлялось ему лёгким шифоновым шарфиком или шторкой на его окне. Но метла резко остановилась и свернула влево.       Таинственное свечение среди деревьев и сверхъестественный хор голосов, сливающихся во что-то загробное и пугающее, вызвали волну противоречивых чувств. Что-то тёплое и неприятное, неотъемлемое.       Он приземлился у широкого дерева, погружаясь в глухой шум из самых невообразимых звуков, оставил метлу среди более величественных, уродливых и древних и прошёл к толпе людей с причудливыми причёсками, обилием одежды и её отсутствием.       Повсюду его окликали, пускали колкости и воодушевлённые приветствия ведьмы и колдуны со всех уголков государства (все знали друг друга, ведь ведовство — редкость!)       — Снова без фамильяра, Феликс?       — Ага.       Он протиснулся между двумя высокими женщинами, одетыми по всем канонам — совсем лохматые, обмотанные тёмной лоскутной тканью, с висячками-побрекушками в виде трав, костяшек и неприглядных кусков чего-то некогда живого, — прошёл дальше, надеясь увидеть пустующее место в самом центре.       — Переводил бабушек через дорогу, а?       — Только одну.       Сверху на него посыпался град тревожной музыки. Он поднял голову, вгляделся в силуэт, сидящий на толстой ветке под пристальным взором свечей, и уловил в нём что-то знакомое, затем уцепился взглядом за длинный кошачий хвост, которым тот выводил какие-то узоры на абстрактном куске чего-то белого (кости, был уверен Феликс) и получал самые разнообразные звуки, сливающиеся в мелодию. Он безучастно повернул голову обратно, выискивая в толпе знакомые лица, а затем заметил огромную шляпу, торчащую среди хохочущих ведьм и колдунов.       — Чэрён, почему ты в шляпе? Такие уже лет сто не носят, — Феликс подошёл ближе, вынуждая девушку с трудом повернуться, едва не падая. Он приветственно кивнул её пятнистой кошке у неё на плече, получив в ответ такой же неохотный и даже слегка надменный кивок. «И как она с ней уживается, — он мысленно нахмурился. — Отвратительный характер».       — О, привет, — она улыбнулась, и Феликсу пришлось нагнуться, чтобы увидеть её лицо за длинными потрёпанными, но богато украшенными краями шляпы. — Я сегодня не очень хорошо выгляжу…       — Но ты надеваешь шляпу на каждый шабаш…       — Я… всегда выгляжу не очень.       — Ты выглядишь замечательно! И платье миленькое, — Феликс бегло окинул взглядом её худое тельце в чёрном платье чуть ниже колен с таким же обилием кружева у рукавов и вычурно-цветочном воротником, высокие сапоги на небольшом каблуке, которые, кажется, достались ей ещё от прабабушки. Он живо улыбнулся, радуясь, что хоть кто-то в этот раз был не таким канонично-старомодным, как все остальные.       —Спасибо, но… Ай! Рю, ты чего…       Феликс тайком глянул на свирепую кошку, оскалившуюся на хозяйку и легонько пустившую когти прямо в горло. Сначала он подумал, что она, наверное, хотела её убить, но потом понял, что та питает какие-то своего рода тёплые чувства к ней и, наверное, сделала это из каких-то своих кошачье-величественных соображений.       — Я пойду, найду Хёнджина, ладно?       — Ага… Нет, стой! — она ухватилась за белоснежный рукав, ставший каким-то жёлто-зелёным из-за света разбросанных повсюду свечей, таинственного свечения самой земли и летающих вокруг мелких светлячков и лесных духов. — Надеюсь, ты сделал много плохого за это время… Он тобой недоволен. Ты сегодня отхватишь, точно тебе говорю.       — Я думал, эти глупые стереотипы в прошлом. Я не хочу постоянно вредить, — Феликс нахмурился, и лёгкий порыв ветра всколыхнул острый конец шляпы Черён и его светлые, выжженные волосы.       — Феликс, ты! Это не стереотипы! Правила! Пра — ви — ла! Кодекс, если хочешь, — она подняла голову, чтобы разглядеть выражение его лица, и вспыхнула от злости, заметив его беспечно-недовольные глаза. — Знаешь, я просто хочу сказать, что не желаю слушать твои колкости сейчас в мою сторону. Я просто беспокоюсь, потому что говорить такое в присутствии… других.! Ты спятил, ясно?       — Ага-ага. Да ладно, ты же знаешь, что сейчас с этим всё не так строго. Все эти собрания уже давно простая формальность и приятное времяпровождение со старыми знакомыми. Даже Он смягчился. Сейчас другое время. У Него появились новые способы получать удовольствие и пополнять силы… Ну, всё в этом духе.       Феликс ободряюще похлопал её по плечу и в последний раз улыбнулся, утомлённый слишком большим количеством разговоров. Он даже совершенно от них отвык! Кажется, в его лавку заглядывают не так часто. Или просто не любят болтать.       Черён погладила кошку на плече и недовольно покачала головой, приподнимая второй рукой края шляпы, чтобы получше разглядеть удаляющийся силуэт и оставить на нём едва уловимый цветочный шлейф.       Феликс петлял между людьми и нагибался, когда подходил слишком близко к центру. Он с неприязнью отводил нос, когда кто-то вертел в руках свежеотрубленную голову какого-то животного, пускал кровь из вопящей куры, подпаливал что-то особенно вонючее или ел ягнячье сердце. «Простые формальности», — повторял Феликс каждый раз, когда хотелось бросить им что-то про отвратность и архаичность.       И вдруг он уловил взглядом такие же светлые волосы, абсолютно эфемерные, сплетённые с ночным звёздным небом. Тонкие пальцы, украшенные перстнями и фаланговыми кольцами-когтями, раскладывали какие-то очевидно очень древние карты. Феликс метнулся в его сторону и в самый последний момент затормозил прямо перед его носом. Хёнджин продолжал раскладывать карты, и только дрогнувшая кисть руки указала на то, что он заметил чьё-то приближение и хотел поскорее обратить на него внимание.       Когда последняя карта опустилась на землю, он поднял голову и разочарованно замотал головой.       — Отхватишь сегодня.       Феликс накинулся на него, как кошка на мышь, и радостно задышал пряным запахом чая и чем-то таинственным и загадочным, какое всегда прослеживалось в его чертах и было едва уловимо в природном запахе.       — Ага, Черён уже напророчила. Не нашёл фамильяра? — он с надеждой заглянул ему в глаза и облегчённо развалился на нём, прочитав во взгляде отрицательный ответ. — Я тоже.       — Ты уже давно ищешь, неужели никто не согласился?       — Не-а. А ты? Почему у тебя до сих пор его нет?       — Мне он не особо нужен, — Хёнджин махнул рукой, звеня металлом прямо над ухом Феликса, и прижал его крепче. — Ты знаешь, я только гадаю, потому что не хочу заниматься чем-то ещё. И быть колдуном я тоже так-то не хотел.       — Везёт тебе… — Феликс сполз с него и уселся рядом, осторожно обходя стороной карты.       Хёнджин устало мотнул головой, и с него посыпалось что-то блестящее и сияющее, словно звёзды.       — Эй, не видел здесь Чонина? Это его первый раз, надеюсь, он не заблудился, — Хёнджин задумчиво склонил голову, и его глаза в немом беспокойстве забегали по округе.       — Представляю, как он испугается, если попадёт сюда во время плясок… У меня так и было! Тогда-то я испугался, а сейчас… смешно, — он вскочил с места, озираясь вокруг и выискивая друга, но всё время замечал лишь громоздкую шляпу Чэрён, смотрящую на всё так же злобно, как кошка смотрела на всех, кто близко подходил к хозяйке. — Идём сразу подойдём к шляпнице, а там и Чонина будем искать.       Хёнджин кивнул, и они быстро оказались рядом с ней. Воздух постепенно сгущался, а хор голосов всё нарастал и превращался в некое утробное рычание. Музыка становилась энергичнее, и всё замерло в ожидании начала. Хёнджин молча переглянулся с пятнистым комком, бдительно наблюдавшим за ним из-под прикрытых глаз. Или, может, третьим глазом? Хёнджин полагал, что так и есть, поэтому помахал рукой над её головой и с визгом прижал обратно, когда та внезапно вытянула лапу, собираясь сделать что-то, конечно, болезненное. Он посмеялся, радуясь, что она и в этот раз его не достала.       — Нуна! О Бо… О, хёны! — чёрная тень скользила между препятствиями и извинялась каждый раз, когда сталкивалась и падала. — Я… Я еле нашёл это место.       Феликс рывком подскочил к только что прибывшему новичку и принялся щупать его везде, разглядывая праздничную одежду. Тот поначалу только глубоко дышал, а затем стал вырываться и хмуриться.       — Нет, только не это!       Феликс схватил его за капюшон чёрной мантии с золотой вышивкой (он знает, что это сделала его бабушка) и слегка потряс, а затем резко отпрянул, когда в его пальцы вцепились чьи-то клыки.       — Это… Откуда?! Вы… Вы что, серьёзно? — он приподнял ткань и осторожно заглянул внутрь, с усилием различая в полной черноте такого же чёрного кота. — Классика.       — У меня дома так много котов и… Они все хотели пойти со мной. Мне пришлось долго уговаривать их остаться дома и не обижаться, поэтому я вылетел очень поздно, а потом ещё и искал дорогу, — Чонин просунул руку внутрь и погладил то ли кота, то ли собственный бок.       — Нужно было прийти чуть позже. Вот бы повеселились!       — Феликс… Это потому что над тобой тогда тоже все смеялись? — Чэрён окинула его придирчивым взглядом и ловко уклонилась от вопросов про шляпу от Чонина. Она подняла голову, и её глаза метнулись к дереву. — Возьмитесь за руки. Сейчас начнётся…       Все покрепче прижали к себе Чонина, и ухватились ещё за чьи-то руки, когда прозвучал низкий и протяжный звук, от которого, казалось, задрожала сама земля, а затем тягучее ожидание разрезал рой из разных невообразимо громких и немелодичных звуков, которые, впрочем, вызывали в каждом чувство глубокой радости и вынуждали забыть обо всём, о чём только думали, и пуститься в пляс, который больше напоминал простые скачки по кругу. Теперь земля содрогалась от дикого топота и заливистого смеха искреннего счастья. И если Феликс и Хёнджин сначала воротили нос ото всех присутствующих, считая большинство из них неотёсанными чудаками, то сейчас и сами радостно переглядывались с ними и подхватывали волну смеха, мысленно, возможно, изредка переговариваясь.       Когда спустя час или, может, целую вечность мелодия затихла и успокоилась, все не без некоторого разочарования разбрелись по местам вокруг центра, где всегда обязательно сидел кто-то, похожий на огромного козла с неестественно длинными и огромными рогами, между которыми постоянно что-то крутилось и кружилось в диком, нечеловеческом танце или агонии. Феликс уселся где-то подальше, понадеявшись, что его не заметят, и с силой надавил на ноги, предвкушая, как они будут болеть после.       — Твою мать, почему это всегда действует? Мне стыдно за себя, — Хёнджин поморщился, первым освободившись от остатков липкой эйфории, которая обычно сопровождает ещё денёк.       Феликс бросил на него беглый взгляд и снова посмотрел в самый центр. Где-то и у него в самом центре жалобно, болезненно заныло, взывая поскорее уйти.       — Ты…       Раздался глубокий, протяжный и почти дрожащий голос, пробуждающий внутри каждого некий первобытный страх и желание быть услужливым, восхищённым и покорным. Встрепенулась сама природа, и всё снова затихло в мучительном ожидании чего-то, когда воздух накалился и стал ещё более мягким, плотным, похожим на кипящую воду в котле. А затем раздался глухой звук и тихое хрипение, казавшееся вне ситуации скорее чем-то природно-естественным. Феликс вцепился в чью-то руку и получил в ответ беспомощные, сожалеющие взгляды и тёплые касания где-то на руках. Он чувствовал, как кто-то убирал волосы, прилипшие к лицу из-за крови и чего-то ещё, чувствовал, как что-то — кровь, конечно, — стекало по лицу и шее, стекало на землю, впитывалось и, казалось, имело какой-то целебно-волшебный эффект на неё. Ему казалось, он ел металл, и этот вкус был таким абсурдным, потому что он помнил, что ел вишнёвый пирог два часа назад, и думал, что его вырвет от этого контраста. Феликс не видел перед собой ничего, кроме мутных красных пятен и собственной руки, вцепившейся в почву, словно многовековое дерево. И он не понимал, слышит ли он взволнованный и возбужденный ропот людей или это кровь в ушах бурлила и кипела, стекая куда-то вниз и окрашивая его волосы в грязно-красный (грязный — от земли). Он глубоко вдохнул, закашлял так сильно, что, наверное, после там где-то валялось его собственное сердце или желудок, и затих. Было тихо ещё ровно секунду, а затем все засмеялись, удовлетворённые новым событием и тем, что Феликс не изменял себе и переживал всякого рода увечья раз за разом. Он ослабил хватку на чьей-то руке, поднёс её к лицу и потёр глаза. Его горло жгло, и уши болели, а глаза щипало от попавшей смеси. Феликс точно чувствовал себя ведьмой, сожжённой Святой инквизицией.       — Я… — он захрапел и посильнее прижал руку к горлу, — реинкарнация Титубы.       — Ты реинкарнация Ирины Македонской, — Хёнджин поморщился, искоса глядя на его лицо, сплошь перепачканное кровью и грязью, и глаза, едва открытые и зрячие.

***

      Плетённый металлическими ветвями фонарь с горящей ярко-оранжевой звездой изредка побрякивал, когда Феликс резко разворачивался, уверенный, что заметил какое-то движение. Тень на мощённой камнем старой дороге едва успевала убегать от мелкого, искрящегося света. Он оглядывался вокруг, по привычке задерживая дыхание. В этот раз ему предстояло заглянуть в последний оставшийся дом этой заброшенной деревни. Феликс слышал, там жила ведьма. По крайней мере, так раньше говорили местные жители и те, кто также слышал об этом от них. Он не был уверен в правдивости этого, но всё равно сомневался в необходимости заглядывать внутрь. Ему бы очень не хотелось тревожить обитель колдуньи!       Фонарь брякнул последний раз, и Феликс остановился напротив каменного дома с покосившимися ставнями и обросшей плющом дверью. Всё в его наружности, на удивление, казалось живым. Он неуверенно постучал и тут же прислонился к двери, вслушиваясь в шуршащую тишину таинственного помещения. Никто не ответил. Феликс немного помедлил и толкнул дверь. Она с пугающим скрипом медленно открылась, и в нос ударил запах дерева и затхлости, кошачьей шерсти и орехов. Он поморщился, вглядываясь в темноту, и, ничего не разглядев, кроме стола в центре, шагнул внутрь. Дверь за ним мигом захлопнулась, и Феликс почти подскочил от испуга, покрепче схватив лампу, разбрасывающую мелкую золотистую пыльцу по таинственно сине-звёздному мраку. Следом на его плечо что-то мёртво рухнуло. Феликс затаил дыхание.       Белка.       На Феликса глядела чёрная белка с чёрными бусинами вместо глаз. Он был уверен, это укор.       А затем он почувствовал ещё одну пару глаз. И зубов. Феликс чувствовал, как что-то неистово грызёт его ногу. Тупая, саднящая боль.       — Эй-эй, я прошу прощения! Я не знал, что здесь кто-то живёт!       Белка с его плеча снова скакнула куда-то вниз, и что-то с ужасным шипением ослабило хватку на ноге. Феликс мог поспорить, что оттуда льётся кровь, потому что чувствовал ноющую боль и лёгкое щекотание, переходившее в ощущение того, что струйки чего-то жидкого стекали от щиколотки к ступне и оседали лужицей на деревянном полу. Он чувствовал, как его вельветовые брюки постепенно намокают, из коричневых становясь сумрачно-чёрными.       — Открой дверь, — вне зоны досягаемости света фонаря что-то заговорило. Феликс вздрогнул и силился разглядеть там что-то кроме собственных остроконечных туфель.       — Что?       — Дверь открой.       Феликс нахмурился, оскорблённый таким обращением, но легонько толкнул дверь, ни на шаг не отступая назад. Внутрь ворвался влажный, тяжёлый, тёплый воздух и бледный свет, осветивший помещение ровно настолько, чтобы можно было увидеть стол, стеллажи, развешанные на стенах и потолке ореховые гирлянды и разбросанные повсюду коврики с пёстрыми узорами и мягкими кисточками на углах.       Что-то под ногами неистово шуршало. Феликс обратил на это внимание.       — А теперь уходи, ясно? — чёрный комок на более крупном рыжем сгустке чего-то агрессивного и мягкого отбивал лапой, наверное, какую-то мелодию. Или просто угрожал. — Это Божья обитель. Здесь не место вам… прислужникам козла с несуразными рогами!       Феликс встрепенулся. Он знал, что удивляться неправильно, потому что видел говорящих котов у некоторых бывалых ведьм. Но он не видел говорящих бельчат (тут — взрослая белка, он бы точно оскорбился). И не знал, почему они на самом деле могут говорить. Феликс слышал, это на самом деле люди. Но никто никогда не видел, как они меняют свою форму, и не знал, как они могут заключать контракт.       — Я не знал. Я просто искал кота и…       — Что? Кота?! — в пылу гнева он подскочил на месте пару раз так высоко, что мог бы, приложив чуть больше усилий, схватить орех с красных нитей наверху. — Ладно, проваливай. Знаешь, мне не нравятся все, кто приходит за котом.       — Эй, а ты случайно не… не человек? — Феликс хотел опуститься на колени, чтобы разглядеть получше, но побоялся не выйти отсюда относительно целым.       — На «эй» будешь звать сам знаешь кого, а у меня есть имя, понял? Джисон! Хан! — он ещё немного поглядел в любопытные глаза напротив и сдался перед невинной искренностью. — Человек. В какой-то степени.       — Не хочешь заключить со мной контракт? — он рывком опустился вниз, поскуливая, словно подстреленный щенок.       — Ты меня вообще слушал? Ведьмы и любая другая злая сила должна пройти мимо. Да чтобы я — я! — заключил контракт с кем-то таким… — Джисон замолчал и искоса глянул на Феликса перед собой. — Только если Минхо пойдёт со мной.       Феликс засмеялся, но быстро умолк под угрожающими взглядами. Он предположил, что этот рыжий кот тоже на самом деле человек. Только не знал, почему тот ни разу не заговорил. Он подумал, сможет ли забрать его себе, но почему-то решил, что они с Хёнджином могли бы поладить.       — Что насчёт моего друга?       — Если твой друг — не дикарь, скачущий в хороводе с наслаждением, и не промышляет чем-то зловредным… Какой он?       — Красивый!       — Идиот, я тоже красивый, но это не значит, что я хороший! — Джисон снова постукивал лапой по полу, создавая какие-то мелкие вибрации.       — На самом деле он не очень заинтересован в этом, но он мой самый-самый близкий друг, и я уверен, что он вам понравится.       Белка попыхтела, затоптала ногой ещё интенсивнее, побуждая в Феликсе желание выбежать из помещения из-за неприятного вибрирования в желудке. Кот рядом вальяжно разлёгся и, казалось, не был заинтересован во всех этих авантюрах. Только ухватился зубами за его хвост и исподлобья поглядывал на Феликса.       Затем всё вокруг засветилось и заискрилось, словно в бесконечно-белоснежном потоке закружились мелкие золотистые звёздочки, и Феликс зажмурился. Всё затихло. И он не открывал глаза, пока кто-то не коснулся его руки. Дёрнулся — испугался — и тут же вскочил, чтобы рассмотреть его получше.       — Ого-о… А ты всегда так ярко меняешься? — он потянулся носом к чёрным-пречёрным волосам, в которых застряли душистые лепестки, искрящаяся пыль и немного кошачьей шерсти. Чудесный запах! Любимого зелья Феликса — для продвинутого поиска меховых существ (кошек, как обычно). Оно стало довольно популярным (когда кто-то терялся), ведь кто ещё мог придумать такое?       Джисон отскочил и покрепче прижал тёмную ткань, которой едва успел укрыться, пока Феликс изо всех сил жмурился.       — Не стесняйся! Я чего только не видел, — он почему-то лучезарно заулыбался и захлопал ладонями, утяжелёнными кольцами, браслетами и рисунками. — Вот знаешь, однажды — года два назад, кажется? — одна ведьма притащила с собой страшнющие голые и до жути ледяные… ну, в общем, пару людей, а потом!..       — Перестань уже, хватит, я не хочу знать, — Джисон скривился и потянулся к комкам ткани — одежде, подготовленной как раз на такие случаи, — которые притащил огненный кот (удивительно пушистый). — Ну-ка развернись.       Феликс послушался. Любопытство щекотало где-то глубоко внутри, трепетало и не угасало, но он стойко его выносил и не подглядывал. А вдруг он какой-то необычный? Может, беличий хвост? Колдун, уверенно называющий себя мастером зельеварения, потоптался на месте, прислушался к шорохам и тяжёлому дыханию, погладил красную и ужасно страшно выглядящую щиколотку, совсем замарал руку и замер.       — Я уже давно живу и, как оно и видно, ничьим фамильяром не становился. Мне нужно привыкнуть и хорошенько подумать, — Джисон поправил воротник, погрызанный у краёв, и осторожно, с особой учтивостью поднял кота с пола и прижал к себе покрепче, бросив лёгкое «Извини».       — Значит, у меня пожить хочешь? Это замечательная идея, честно говоря, —Феликс украдкой разглядывал их, прикидывая, как бы покрасивее нарядить Джисона, когда они придут домой. — А почему ты никогда не был фамильяром? — он открыл дверь и пропустил новых знакомых вперёд, продолжая с интересом пялиться.       — Понимаешь ли, нужно особое чувство… — щёлк! — и ты точно знаешь, что этому человеку готов самозабвенно служить всю жизнь. Я всё-таки не обычный комок шерсти…       Феликс похмурился, заулыбался и прижался ближе — среди этих средневековых каменных домов после полуночи всегда было невообразимо холодно. Сырость, леденящие потоки воздуха при безветренной погоде — словом, кладбищенски. Насквозь пропитанная кровью штанина словно тормозила, заставляла еле волочить израненную ногу. Раз шаг — всё хорошо, второй — ноющая боль, переходящая в некоторой степени приятное, глубоко щекочущее чувство.       Их разговоры притихли, в ушах звенели тишина и звёзды, шуршали шаги, капали кровь и слёзы — это Феликс был глубоко поражён историей сурового кота, которому не повезло потерять свою ведьму, так что теперь он ни с кем, кроме Джисона, не водился и в человеческом виде не показывался.       Когда наконец показалась изогнутая деревянная крыша с металлической метлой на палочке, Феликс ободрился и совсем забыл о терзавших душу тоскливых настроений, как забыл и о ранении, вприпрыжку несясь домой.       Хижина приветственно загремела, зазвенела кристалликами-колокольчиками над дверью и засветилась. Тепло, душно, удушающе.       — Вот! — Феликс раскинул руки в стороны, с гордостью представляя главное помещение, служащее магазинчиком зелий.       Джисон погладил кота, и тот спрыгнул, нарочито-безразлично шныряясь по самым потаённым углам. Звук пушистых лап, мерно вышагивающих по деревянному полу, заставил всех непроизвольно замереть и наблюдать. Феликс оживился первым и, притянув за чёрный, изрядно потрёпанный рукав, потянул Джисона дальше. В самый центр, в сердце и душу его обители. Там существовал его хозяин. Не один, но каждый, прежде живший здесь. Например, ловцы снов, коими увешаны стены, остались от матери. Она была нежной, неподходящей для такой тяжелой роли ведьмы-злодейки. Так и умерла, оставив Феликсу нежности, немного горечи и любви (в записках на клочках бумаги, небрежно вырванной, которые он порой до сих пор находил). А вот кучка увесистых узорчатых шалей в углу — от бабушки. От них пахло кровью, животиной и пряностью. Она была совсем другая, но её любовь к Феликсу была на грани боготворения.       Джисон озирался по сторонам, хватался взглядом за каждую деталь. Здесь всё для него было захламленным, зачем-то до отвала забитым. Часы с крутящейся внутри безголовой курицей, размеренно тикающие и почему-то вгоняющие в сонливость, травы, ниточки, звёзды и осенние листья, висящие так близко, что приходилось нагибаться, чтобы не обидеть владельца. Ко всему прочему, его что-то щипало за щёки, злобно шептало на ухо и рьяно хваталось за мизинец.       — Здесь иногда появляются мои родственники. Представляешь? Все, кроме мамы, — Феликс развернулся, протягивая нити мелких кристалликов, висящих на самодельном кольце с лучами из проволоки, имитирующем солнце. — А вот это сделала моя сестра. До того как ушла.       — Так ты здесь один? — Джисон побоялся спросить, что случилось с его родителями и куда подевалась его сестра.       — Ага. Иногда Хёнджин заглядывает, иногда — Оливия и Рейчел. Но девочки не любят здесь задерживаться, честно говоря.       Джисон взял в руки настойчиво-невзначай данную вещь и разглядел с разных сторон. Кучи свечей в каждом углу, на каждых столе и полке, казалось, все мигом стали светить на одни лишь эти камушки, позволяя крупицам света раскинуться по комнате и остановиться на каждой родовой и памятной вещице. Они заменяли лампы, жутко таяли и грели помещение. Он подумал, не тяжело ли Феликсу менять их каждый раз с ажурных подсвечников и соскабливать скопившиеся реки воска.       — Нашёл! Чаю? — Феликс радостно потряс над головой небольшим чайником с прозрачным дном и рельефным носом.       Он засуетился пуще прежнего, загремел, уронил пару металлических вещиц и с усилием принялся тащить средненький котелок, который, впрочем, выглядел весьма тяжёлым. Неприятного серого цвета, поцарапанный и у краёв немного сколотый, сконцентрировавший в себе, по-видимому, всю тяжесть мира. Дотащив его до комнаты, в центре которой укромно тлели угли, Феликс заторопился вытаскивать из нижних шкафчиков, на которых кто-то старательно много-много лет назад вырезал какие-то знаки и узоры, сюжеты и слова, прозрачные и совсем непроглядные колбочки с чем-то разноцветным и, наверное, сладко и пряно пахнущим, а из верхних — неприметные коричневые коробочки с шуршащим и сыплющемся, жёлтым. Он пропал внутри на какое-то время, и Джисон мог только слышать лёгкое побрякивание, шипение и запах чего-то тёплого, кипячёного и нежного. Затем он ненадолго мелькнул, забрав чайник, и вернулся, с трудом удерживая раскалённое стекло, две жестяные кружки, выкрашенные в грязный оранжевый цвет и ажурную миску-блюдце, на дне которой виднелось цветочное поле, небрежно выведенное толстой кистью.       — Ты садись, садись, — Феликс махнул раскрасневшимся носом в сторону скрипучего стула у самого входа, рядом с небольшим столиком, заботливо накрытым кружевной скатертью. Где-то прямо по центру растекались восковые белоснежные свечи. — Вот, я сейчас вам налью. Знаешь, я им угощаю только самых особенных, потому что сам придумал рецепт, — он неспешно разливал предложенный чай, почему-то густой, как мёд, и искрящийся жёлтый, как солнце, с особой нежностью дул, когда заканчивал, и с глухим стуком ставил на стол. Как и полагается, сначала он налил в миску-блюдце и позвал Минхо, для которого, конечно, тоже стоял стул со стопкой старых и душистых книг.       — Это чай? Не очень похож, — Джисон принюхался, нос защекотало и обожгло. Было приторно-сладко и раскалённо-жарко.       — А вот я сейчас… — Феликс засуетился, выискивая что-то, и наконец победно поставил на стол шоколадное печенье в плетёной корзине. — Покушать нам тоже принёс. Очень люблю разговаривать за чаем, меня за это иногда ругали.       — Ты здесь так резво носился, нога не болит? — он по-беличьи уставился на него, почему-то чувствуя вину.       — Ой, я был так сосредоточен, что даже не замечал. А сейчас вот болит. Но ничего, это мелочи, я привык ко всякому.       — Нет, нам надо что-то сделать. Ты прости Минхо, он сожалеет, я точно знаю, — кот слегка махнул хвостом и медленно залакал чай. — Я всё-таки не такой плохой, как ты думаешь.       — Я так не думаю, о чём ты? Помнишь, ты говорил, что ждёшь знака? Вот мне кажется, у меня этот самый «щёлк» был! Представляешь? Я очень надеюсь, что ты останешься. Здесь бывает одиноко, а я к такому не привык, — Феликс заулыбался, загрустил и с непреодолимыми тоской, надеждой и благоговением стал то и дело на него поглядывать.       Щёлк... щёлк-щёлк... щёлк...       Наверное, это царящая здесь атмосфера придавала значимости этому моменту, обостряла зрение, обоняние и чувства.       Ветер выл совсем по-зимнему, страшно гудел, и всем бы почудился леденящий мороз, застревающий, как это бывает, где-то под рёбрами, если бы жар сотен свечей не заставлял ежеминутно прикладывать вечно холодные ладони к раскрасневшемуся лицу. Окон в этой комнате не было. Феликс называл эту обстановку романтичной, но Джисон думал, что она больше похожа на церковную. Душно, жарко, сакрально-оранжевые колышущиеся пятна света и мелкая мелочь под ногами, руками и везде. Где-то снаружи по-солнечному жёлтые ветки жалобно бились в окна, надеясь присоединиться к застолью. В остальном — тихо. Старые большие часы тикали, тикали, тикали… Раз, два, три… А потом все опускали головы в полудрёме, неожиданно пробуждались, Феликс смеялся, потому что хорошо знал про этот секрет — нужно часы задобрить разговорами, — а Джисон неловко пялился в потолок, увешанный травами, камушками и оберегами.       Пожалуй, это было мило. Пожалуй, он хорошенько подумает над тем, чтобы остаться.