Обитель ведовства, зелий и белки

      Сначала он лежал в капюшоне пушистой кофты, когда Феликс заглянул к нему на чай, чтобы послушать новости из внешнего, обычного мира. Затем он принёс ему корзину с яблоками, накрытую кружевным полотенцем — исцарапанное, погрызанное, но белоснежное, подаренное ему когда-то давно самим Хёнджином. Когда Феликс ушёл, оттуда выскочил кот. Побежал к двери, пригнулся, зашипел и распушился. Тогда он осторожно подошёл, сам не на шутку напуганный, и открыл дверь. Кот напоследок взглянул на него, махнул хвостом вверх-вниз и мгновенно сбежал. А в последний раз три пары глаз безбожно пялились в его окно, пока он гадал местной сумасшедшей (то есть ведовство было у неё в крови, но никто об этом знать не хотел).       — Хёнджин, почему ты меня не впускаешь?       Феликс прижался к стеклу входной двери, забегал глазами. От частого дыхания стекло помутнело, и разглядеть его уже не так хорошо получалось. Но Хёнджин однозначно видел, что он снова пришёл не один, так что планировал продолжать его игнорировать.       — Вас.       — Ой, да ты шутишь, что ли? Смотри, кого я привёл, — Феликс, сильно постаравшись, притянул кого-то — сквозь стекло он разглядел лишь страшно-рыжие волосы и острый взгляд (знакомый?).       — И кто это?       — Открой дверь.       Хёнджин поклялся, что больше никогда не впустит его к себе, да и сам к нему не придёт. Покорно прокрутив резной — с полумесяцем и цветами, неправильно крупный — ключ, резво отскочил в сторону. Дверь со страшнейшим грохотом ударилась о стену, едва не разбившись, а картины едва не упали. Бам! — и его любимая позолоченная рама таки рухнула на пол.       — Я же говорил, что нужно через окно влезать, — Джисон, которого теперь белкой и не увидишь — Хёнджину удалось всего один раз, — обидчиво толкнул Феликса. Тот растерянно на него оглянулся, не найдя в себе желания ответить, а потом слёзно уставился на разбросанные куски стекла — огромные и совсем мелкие, больше похожие на пыльцу, — и едва слышно прошептал извинения. Хозяин обычно спокойного и нежно-роскошного — пока в него не врывались любые его друзья (они все были до страшного шумными, когда нужно было кого-то растормошить) — дома остался непоколебим… Так показалось. Но, по крайней мере, в его глазах читалось сожаление. Казалось, и цвет их сменился с самого красивого и благородного (так сказал Феликс) на отдающий леденящим холодом глубокий синий. Он смиренно промолчал.       — Где кот? В сумке? — Хёнджин приоткрыл вязаную белую сумку, крайне небрежно висящую на плече Джисона, с опаской заглянул внутрь, готовый уклониться от кошачьих когтей. — Значит, под кофтой? Или умудрился подкинуть его в дом ещё до того, как я вас впустил?       — Да что ты такое говоришь? Видишь, никакого кота здесь нет, — Феликс насупился, сощурился и приготовился что-то рассказывать.       Хёнджин обошёл их вокруг, принюхался — очень знакомый запах… «Да от вас всех кошатиной…» — он неловко запнулся, когда все трое укоризненно глянули на него. Но больше всего это ощущалось от их нового знакомого.       — Смотри — это Минхо, — Джисон резво похлопал по шерстяному плечу незнакомого Хёнджину парня.       И тогда в его голову юркнула безумная мысль, подтверждение которой он знать не хотел.       Это был последний раз, когда Феликс и Джисон пытались притащить к нему кота. В следующий раз он пришёл сам. Ходил всё ещё неумело — он несколько десятков лет ходил на четырёх лапах, — но уверенно. А если Хёнджин шутил — грозно на него глядел, а иногда и ругал. Это ему нравилось больше. Они почти не разговаривали, но тогда каждое сказанное слово становилось более значимым. Сначала это были угрозы, а потом — целые разговоры о прошлом.       — Я рад, что мы наконец-то разговариваем, — Хёнджин поставил на стол жемчужную чашку с плескающимися русалками у основания. Они смеялись и всячески пытались привлечь внимание Минхо. Но он им никогда не отвечал, хотя обожал — даже если не признавал — этот сервиз. По крайней мере, его расписывал Хёнджин, поэтому каждый рисунок оживал, двигался, иногда даже — так очень сильно казалось всем, кто когда-либо его видел — был самостоятельным в своих действиях и мыслях.       — И что в этом такого? Я не разговаривал столько же, сколько не ходил по-человечески, но чувствовал себя неплохо, — он отпил чай, всё ещё непомерно горячий, и, прежде чем обжечься, почувствовал лёгкое щекотание на губах. Это одна из русалок бросила в него мелкую жемчужину — обиделась. Ему хотелось проверить, чувствуют ли они, когда к ним прикасаются, и получится ли у него бросить эту жемчужину в ответ… Но не стал.       — Да я же знаю, что ты был рад, когда мы в первый раз разговорились. А иначе ты бы не болтал всю ночь без умолку со мной…       Минхо нахмурился и неохотно перевёл взгляд с кокетливого личика на Хёнджина. Подумал, у них есть что-то общее, но всё равно разозлился. Он должен был.       — Понял, извини, — Хёнджин напуганно улыбнулся и погладил ручку кружки перед тем, как также попробовать новый цветочный чай, который по просьбе Феликса принёс Минхо. — У Ликса есть парочка вкусных чаёв… Правда, его фирменный я пить не могу.       — Мне кажется, он лучше.       — Тогда нам стоит пить его? Я постараюсь… — он болезненно поморщился, слишком явственно представив эту тягучую искрящуюся жидкость со вкусом мёда, одуванчиков и тонны сахара. Боже, это пил только Джисон, когда хотел показать, что готов на всё ради него.       — Не хочу потом слушать твои жалобы. Мне всё равно, что пить или есть, главное — не кошачий корм.       — Был опыт? — Хёнджин заинтересованно уставился на его опущенную рыжую макушку (всё ещё непривычно яркую), хотя почему-то уже предположил два ответа.       — Сначала Джисон в шутку таскал мне дохлых мышей, а потом Феликс по незнанию покупал для меня кошачий корм. Отвратно, — Минхо еле заметно дрогнул и неохотно сглотнул, стихийно вспомнив запах мышиных трупов и вкус корма.       — Да уж, ты бы с Феликсом не остался, это задачка только для Джисона… Они иногда ведут себя похоже. Завидую, — Хёнджин подвинул к нему тарелку с печеньями (от Ф. Л.). Котята в блюдце с любопытством принюхивались и пытались уцепить кусочек лапой. — Мы с ним вообще разные. Да со всеми, в принципе.       — И что? По крайней мере, здесь, у тебя поспокойнее.       Хёнджин тихонько посмеялся. Минхо иногда говорил приятности. Но чем искреннее хотел быть, тем шутливее и грознее становился. Это подкупало, хотя иногда было настолько неуместно, что заставляло взрываться от раздражения.

***

      — В этот раз идём вместе. Мы никогда так не делали, — Феликс поправил белоснежный кружевной (по канонам) воротник и потянулся к потёртым золотым часам, висящим на тонкой цепи у него на шее. — А ещё я иду с тобой. Я так горд, ты знаешь. Так горд! Теперь-то они все замолкнут… — он, склонив голову над ветьеватыми стрелками, злобно бурчал себе под нос разные оскорбления и злорадствовал.       — Что это у тебя тут такое? — Джисон с ужасом разглядывал его хмурое лицо.       Феликс встрепенулся. Неужто всё-таки не довёл свой вид до идеала? Это должен быть его триумф, нельзя ошибаться.       — Что?       — Желчь, — Джисон невесомо ткнул пальцем его кончик носа и совершенно игриво, по-детски, даже по-грызунячьи заглянул в глаза. Ни капли удивления. Только искорка шалости и радости. — Не думал, что ты такой злобный. Всех ненавидишь там.       — Что это такое? — Феликс на мгновение мелькнул перед ним удивлённым, но тут же почему-то стал невидимым — губы защекотало, стало слегка влажно. Джисон неловко заморгал, не найдя в себе сил показаться самоуверенным. — М-м, я так и знал, что это ты съел клубничный джем. А говорить не хотел.       — Ты что такое творишь? — он прижал ладонь к губам, которые теперь казались ему какими-то горячими.       — Слабак.       Джисон отвернулся, сделав вид, что высматривает где-то там Хёнджина, который всегда приходил пешком. Минхо стал всё чаще пропадать у него. Порой ходил узнать своё будущее, а иногда попить из его сервиза. Часто он оставался, чтобы помочь что-то приготовить или починить после неугомонных друзей. Всегда молчаливый слушатель, почти никогда — шумный рассказчик. И в этот раз Джисон гадал, придёт ли Минхо в паре с Хёнджином или спрячется где-то до их возвращения. А Феликс был уверен, что они придут вместе.       Феликс в волнении теребил Джисонову руку, щурился, вглядываясь в густой лес впереди. А Джисон незаметно и случайно жался ближе, делая вид, что волнуется за старого друга.       — Когда они придут? — Феликс усиленно хмурился.       — «Они»?       Вопрос остался без ответа. Для Феликса это было слишком очевидно.       Впереди всё так же было бесчеловечно, пусто. Время близилось к полуночи, поэтому звёзды по своему обыкновению слабенько звенели, плавно вплетаясь в общую природную мелодию: шуршащий лес, голосистый сверчок и гулкий ветер. Пусто, холодно, зябко; потом — свист над головами, горячие ладони на глазах, тепло.       — Немного опоздали, — отчитался шелестящий голос прямо над светлой макушкой.       — Я же говорил! — Феликс просиял, посмеялся и побежал обнимать Хёнджина.       Джисон загрустил. Наконец-то оставшаяся в покое рука стала мёрзнуть, а в груди сталось жалобно и ноюще — зависть.       Хёнджин осторожно прижался к нему одной стороной, ловко придерживая кошачью мордочку рукой. Кот деловито махнул хвостом, невзначай задевая лицо Феликса.       — На секунду подумал, это меховой воротничок...       Джисон незаметно подкрался сзади, чтобы стащить кота с плеч Хёнджина. Но он вовремя обернулся, глаза по-кошачьи строго глянули на него сверху вниз, и Джисон непроизвольно весь сжался... В такие моменты всегда играли его грызунячьи инстинкты.       — Ты как так быстро его приручил? Он меня до сих пор терпеть не может. А у нас за плечами, между прочим, столько лет, проведённых вместе! — Джисон встал ближе к Феликсу, весело переглядывающемуся с котом.       — Я не кормил его мышами и кошачьим кормом, — Хёнджин стоял и говорил напряжённо, как камень — боялся вызвать негодование и пострадать от цепких лап.       Минхо снисходительно впился когтями в его коричневый пиджак, медленно поморгал и почти невесомо прижался к щеке Хёнджина. Тепло и мягко — он немного расслабился и оттаял.       Феликс, причитая, резво засуетился, подталкивая всех к мётлам. Хёнджин — «о ужас!» — поморщившись, вяло побрёл к витиеватой метле, с виду весьма потрёпанной, подаренной (оставленной) ему ещё его прадедом, лет восемнадцать назад. Он тогда был совсем маленьким, а дедушка был совсем слабым и вот-вот должен был умереть. Хёнджин не понимал — радовался подарку, который вообще-то должен был достаться его матери.       Они с Минхо были далеко позади, наблюдая за несерьёзной перепалкой Феликса с едва заметным Джисоном у него на плече.       — Может, свернём? — Минхо вцепился в пиджак ещё сильнее (точно останутся следы), опасаясь упасть.       — Меня убьют, — Хёнджина пробила мелкая дрожь. Наверное, это у него в крови и пропустить ему не позволит сама природа.       — Феликс?       — В первую очередь. Не понимаю: он просто не хочет смотреть на это извращение один или пытается повеселиться там вместе со мной...       Минхо неопределённо (вероятно, разочарованно) фыркнул, совсем по-кошачьи. Хёнджин хотел пошутить, но вовремя остановился — боялся последствий.       Феликс скрылся где-то далеко впереди, за деревьями или горой. По пути он ловил звёзды, пускал дождь, а грозы оставлял на остальных — не любил их. И действительно, где-то вдалеке слышались раскаты грома. Это было любимым занятием ведьм на пути к сборищу. В их маленьком городке в этот день никто из дома не выходил и никого внутрь не впускал (впрочем, пару дней после тоже) — знали, что дождь и грозы не спроста, а уж погасшие на время звёзды, определённо, дело рук странного продавца отваров на центральной площади. Удивительно, что почти всех ведьм и колдунов, живших здесь, жители знали, но избегали только в это время.       В глухом шорохе стали слышаться голоса и смех. Тихо, едва подозрительно, но чем ближе Хёнджин подлетал к подножию горы, тем хуже ему становилось. Собрался с силами — ловко завернул и приземлился. Заприметил сначала знакомые мётлы (все его друзья летали исключительно на них), а затем спустился и поставил рядом свою. Феликса уже не было видно, хотя, он мог поклясться, они с Минхо отстали ненадолго.       — ... Феликс!       — ... серьёзно... не ожидала...       Хёнджин вслушивался в шум голосов и вглядывался в небольшую кучку ведьм впереди. Это был звёздный час Феликса впервые за долгие годы, поэтому он был уверен, что это возымеет эффект, и вокруг соберутся почти все. Где-то поодаль стояли ещё несколько человек и, скромно переговариваясь, поглядывали в толпу. Шляпу Хёнджин нигде не видел и даже подумал, что в этот раз она опоздает.       — Какой ужас, — из сумки с цветочной вышивкой на плече выглянула кошачья голова, хмуро прищурилась и дёрнула усами. Хёнджин улыбнулся, любопытствуя, какие комментарии он даст, когда они вернутся домой.       — Ужас ещё не начался, — за спиной раздался бодрый голос.       Хёнджин обернулся. «Мряу!» — кот нырнул обратно, затерялся среди карт, свечей и мелочей.       — У тебя появился кот? — Хёнджин настороженно моргал, не обращая внимания на вопрос.       — Где твоя шляпа?! Я тебя не узнал! — он прикрыл рот рукой в удивлении и принялся рассматривать ближе. Вне сборов они редко виделись — каждый был занят каким-то делами, а Чэрён жила далеко: все были примерно рядом, а вот она — на самой окраине. Там раньше был только лес, и её предки давно в том месте поселились. Сейчас, конечно, леса почти не было, но были другие люди.       — Чанбин заставил. Представляешь, он спрятал все шляпы в моём доме! Честно, я чуть его не убила, — Чэрён хмуро откинула волосы и заозиралась по сторонам. — Я закончу начатое, когда вернусь...       Хёнджин хмыкнул и принялся вспоминать, о ком она говорила. Чанбин? Пожалуй, он ни разу его не видел. По крайней мере, он не был частью их общества. А кем был — человеком или чем-то более необычным — никто, кроме Чэрён, стоит полагать, не знал. Одно, однако, все знали точно: они давно знают друг друга и он достаточно с ней близок, чтобы вынудить её не надевать шляпу. В любом случае, Хёнджин полагал, что Чанбин — человек. Один из её клиентов, быть может. Чэрён предпочитала работать с людскими чувствами. В основном делала привороты, хотя не видела в них смысла — все клиенты вскоре умирали. В целом, большинство её посетителей обречены на смерть. Ни одна часть её работы не могла в конечном итоге оказаться полезной. Поэтому её любили в ведовских кругах — ошеломительный успех. Сначала ей было жаль тех, кто постепенно увядал от её работы: тех, кто даже понятия не имел, за чей грех расплачивается. А потом привыкла, решив, что это часть её миссии, и люди в конце концов, возможно, смогут с её помощью понять, что вредят в первую очередь другим. Наверное, из всего её круга друзей она сделала гораздо больше плохого. Жалко, но неизбежно.       Толпа постепенно редела, а гордый Феликс по центру виднелся всё больше. Он вертел в руках эту незначительную беличью тушку, сжимал и прижимал к себе, готовый съесть. Джисон изредка пищал, но стойко терпел, а когда всё закончилось, гордо сузил глаза и улыбнулся — хотя, конечно, этого было почти невозможно заметить, но у всех в сознании чётко всплывал привычный его вид и довольное выражение лица. И не беспричинно! Именно Джисон был ключом к успеху и счастью Феликса, а значит, без сомнений становился ключевой фигурой в его жизни — Феликс теперь всё чаще крутился и маялся вокруг Джисона, как планета (вероятно, Меркурий) вокруг Солнца.       — Может быть, в этот раз он даже вернётся домой целым и невредимым, — подытожила Чэрён, наблюдая, как главный герой этого дня резво бежал в их сторону.       — Вряд ли. Не помню ни одного такого случая, — Хёнджин задумчиво опустил руку в сумку, невесомо прошёлся рукой по мягкой кошачьей шерсти и нарвался на ленивое сопротивление — Минхо дёрнулся, но остановился, и только шумно бил хвостом о дно своего временного убежища.       — А хотелось бы верить. Это было, как бы это точнее сказать, неприятно. Мне его жаль, — голова Чонина высунулась между Чэрён и Хёнджином, они вздрогнули, но снова уставились на Феликса, которого снова кто-то задержал пустяковым разговором.       Напряжение, плавно перетекающее в предвкушение, нарастало. В этот раз — круглая дата — все были по-особому восхищены и одеты (раздеты, вернее). Чонину сначала невзначай закрывали глаза, глупо полагая, что он всё тот же маленький мальчик, тайком выведывающий взрослые штуки, а потом просто неловко стояли рядом и чувствовали за собой вину, словно это они сами активно участвовали во всём здесь происходящем. Феликс поначалу затерялся среди остальных, потому что, вероятно, нашёл с ними общий язык, но уже скоро вернулся, подгоняемый зловещим топтанием лап по макушке — всё внутри содрогалось от жуткой ритмичной вибрации. «Да ты у белки под каблуком... или под лапой?..» — насмехалась недавно говорившая с ним женщина — словом, она всегда была в числе первых: в злодействах, лести их покровителю или, конечно, издёвках над Феликсом. Он даже не чувствовал себя неловко из-за прошлых неприятностей, ею в том числе вызванных, или её дикого вида: растрёпанных сухих волос, в которых как-то органично застряли сухие листья, пыль и нитки; обнажённого крупного тела, жилистых кистей рук с длинными ногтями, широкой улыбки с почему-то вызывающими отторжение желтоватыми зубами, и постоянно насмешливых зелёных глаз, широко раскрытых, словно в удивлении. Впрочем, в этот раз большая часть представителей старого поколения так и выглядела. Словом, в прошлые годы они выглядели так же.       Они смутно помнили, что происходило каждый раз, когда играла музыка. Оставались воспоминания о начале и через какое-то время после окончания: как они неохотно принимают участие, а потом — почти ничего, и в следующий раз они уже собрались вокруг и смотрят как Феликс (иногда кто-нибудь ещё) валяется на земле, весь перепачканный и с совершенно мученическим выражением лица.       В этот раз Хёнджин не досмотрел: сбежал в бреду. Он еле думал, потому что всё только-только закончилось, а Феликс ещё сидел в идеально чистом и выглаженном костюме, который, впрочем, был не к месту. Отодвинул Джисона — знал, что скоро на него обратят внимание. Бельчонка, несмотря на его упорное сопротивление, спрятал Чонин под накидкой.       Хёнджин сначала под строгим руководством Минхо даже пытался выйти из круга незаметно, но все были так воодушевлены, что не обратили бы на него внимания, даже если бы он начал проталкиваться через них, а не осторожно обступать. В конце концов, и он, сидящий в центре, был увлечён вульгарными и страшными рассказами сидящих в непосредственной близости. Хёнджин так, по крайней мере, думал. Когда он собирался сесть на метлу (чтобы найти свою, пришлось потревожить остальные и получить от них в наказание пару ударов), что-то сзади до ужаса быстро и сильно в него вонзилось: невидимое и, что вернее, этого не существовало, однако он явственно мог ощутить подобие острой иглы, торчащей где-то около сердца, а может, и в нём. Стало невыносимо больно, воздух из лёгких и вокруг почему-то пропал. Хёнджин пытался вдохнуть, но от этого в груди так кололо, что легче было попытаться задохнуться, чтобы не испытывать свои пределы снова. Минхо насторожился — испугался — и даже высунулся наружу. Его ведьма никогда не получала наказаний, но даже если он когда-либо их видел, то это было так давно, что не осталось ни одного воспоминания. Он не знал, может ли Хёнджин умереть. Вдруг сбегать — страшный грех? Тогда это была бы его вина. Минхо вцепился лапами в руку, до побеления костяшек сжимающую черенок(???), выпустил когти и с надеждой вгляделся в лицо, на котором не читалось ничего, кроме страданий. Он издал звук на грани жалобного писка и мяуканья. Хёнджин согнулся, опираясь на парящую и ждущую хозяина метлу, когда голова жутко заболела, а глаза словно стали выжигать. Поначалу подумал, плачет, но было так горячо и вязко, что он понял: из глаз течёт кровь. Всё вокруг было размыто, почти темно. Минхо теперь мяукал ещё сильнее.       Но Хёнджин всё ещё нашёл в себе силы убраться оттуда подальше (изначально — идея Минхо). Он шатался, почти падал, трясся, не понимая, в каком направлении нужно лететь, а потом всё резко прекратилось. Слишком резко — стало даже хуже, его тошнило от диссонанса и трясло ещё сильнее.       — Лучше бы тебе говорить, куда нам лететь, — Хёнджин заговорил, но голос дрожал почти так же, как и руки. — Я, знаешь ли, сейчас почти как Фемида.       — Зачем ты меня послушал?       — Что ты имеешь в виду? Чувствуешь себя виноватым? За что?       — У меня уже была хозяйка, и она умерла. Ведьмы не должны умирать раньше своих фамильяров. А если умирают, это вина последних. Тебе лучше больше не предлагать мне стать фамильяром, я уже всё испортил, — Минхо приглушённого звучал где-то внизу, прерываемый свистящим ветром. Говорил быстро, чтобы не придать своим словам грусти.       — Я, между прочим, и сам хотел попробовать сбежать оттуда. Всё гадал: почему никто этого не делает? А вот, почему. Хотя, думаю, Феликс бы смог. Ему привычнее. Я ему теперь ещё больше сочувствую. Не представляю, как он это терпит регулярно. И, клянусь, с ним это длится дольше, а методы уж точно похуже, — Хёнджин пытался оттереть глаза, руки уже почти не дрожали, но вся кровь размазывалась по лицу так, словно это не мелочь уровня кровавых слёз, а настоящие средневековые пытки — словом, выглядел жутко и безобразно, Минхо бы это лучше не видеть. — Так что я даже рад, что наконец решился. Ты мне помог, как бы точнее выразиться... мечту осуществить. Уже не больно, — добавил Хёнджин, полагая, что хотя бы так мог бы снять часть ноши с его плеч. Действительно, в первую очередь виноват он сам.       — Ужасная мечта, — неохотно и после долгой паузы отозвался Минхо.       Они петляли между высокими и пушистыми деревьями, пробираться через которые Хёнджину было тяжело. Он подумал, что домой им лететь не стоит: зачем же он тогда сбегал? Чтобы попить чаю на кухне? Конечно, это было бы ужасной тратой.       Впереди становилось всё более туманно. Деревья потихоньку размывались, вокруг зеленело всё больше.       — Взгляни, — Хёнджин легонько тряхнул сумку, и Минхо едва закопошился. — Кажется, мама хочет меня видеть.       Кошачья голова недоумённо дёрнулась. Они летели дальше, изредка натыкаясь на ветки. Минхо махнул лапой перед собой, и зелёная дымка у носа колыхнулась, покружилась и снова замерла.       — Что это?       — Чем ближе будем подходить, тем гуще станет. Ты только не пугайся.       Действительно, скоро воздух стал таким плотным и тёмно-зелёным, что казалось, будто они пробираются сквозь болото. Минхо не знал, что значит «чем ближе», но понимал, что скоро где-то окажется. Несмотря на предупреждение, он поначалу страшно перепугался: показалось, что вдохнуть ну получается, вокруг всё такое зелёное, что невольно думалось, словно он и вовсе ничего не видит, а уж о том, что в ушах стоял непонятный шорох, и говорить не хотелось. В конце концов они остановились. По крайней мере, всё замерло настолько, что казалось невозможным. Тело мгновенно что-то сковывало, становилось вязко. Минхо казалось, что Хёнджин и сам чего-то не понял, и выйти отсюда живым — хотя бы целым и невредимым — нереально. Толчок — резкий порыв ветра, в нос ударил свежий воздух. Дымка вокруг вокруг осталась, но впереди уже можно было разглядеть широко распахнутую дверь.       — Отсюда пешком.       Минхо недоверчиво вылез из сумки и побежал в дом. Хёнджину пришлось пригнуться, чтобы войти. Внутри было душно и мутно, словно смотрели сквозь запотевшее стекло. Зелёная дымка преследовала и здесь. Слабо мерцала, оседала на коже (и шерсти) — они с Хёнджином сверкали, как звёзды. Духота вперемешку с сильным запахом трав душила даже больше, чем густой воздух снаружи.       — Идём, — Хёнджин продвинулся вперёд, к новой двери, попутно вытаскивая из сумки лежащую на дне тёмную ткань.       Минхо вошёл в комнату, совершенно не похожую на прошлую: тёмная, прохладная, обычная. Получил предупреждение: «Не смотри на картины, они прокляты». Краем глаза заметил их, но решил не разглядывать. По одежде на стуле рядом догадался, для чего здесь оказался. На время внутри посветлело, раздались шорохи. Возвращаться к человеческому виду было неприятно и казалось противоестественно. Он на скорую руку оделся, неловко потоптался на месте, прежде чем дёрнуть почему-то ледяную ручку двери. Как только она открылась, вместе с зеленоватым дурманящим светом внутрь проскользнула та же духота, которая теперь, впрочем, казалась ещё более удушающей. Но к ней, по крайней мере, можно было привыкнуть. Честно: спустя время это даже начинало нравится.       Минхо вышел, захлопнув за собой дверь, чтобы оставить тамошнюю атмосферу неиспорченной. Снова замялся — дезориентировался запахами, звуками и светом. Наверное, чувствовал всё острее остальных, но точно не знал, сравнить ни с кем не мог. В ушах угрожающе тикало, как бомба, и он глянул в сторону: статуэтка кота с вечно дёргающейся метлой в лапах, огромные часы в самом центре стены с огромным (язычок такой тикает хз), мерно летящим из стороны в сторону и каждый раз грозящим разбить стекло. В целом, тикало всё. По крайней мере, так ощущался этот дом — как мерное тикание: то ли взорвётся, то ли просто будет отсчитывать вечность. Где-то впереди, куда он пока не осмелился взглянуть, что-то трещало, как электричество. Стеклянный шар, простая банальность.       — Не стой на месте, дорогой, садись, — чей-то тихий, бархатный голос прозвучал впереди и будто везде. Видимо, хозяйка дома.       Минхо уверенно зашагал вперёд. Нервно оглянулся, чтобы найти Хёнджина, и нашёл: он хмуро сидел за столом в центре. Чистый, без капли крови на лице и руках, перламутровый от сверкающего дыма, полностью заполнившего комнату и продолжавшего медленно струиться из трубки на центральном дубовом столе. Там же угадывались карты, четыре шпильки-мечи для волос, выжженные благовония и золотые блюдца.       — Я обожаю котов. Особенно рыжих. На удачу, — женщина загремела металлом: на пальцах, кистях рук, шее и в ушах. Плыла перед глазами, но чётко разглядывались нежные черты лица. — Моему сыну, правда, нужнее.       Он отодвинул стул, что стоял ближе к Хёнджину. Садиться дальше не хотелось.       Это было похоже на сеанс гадания или знакомство с родителями. Пожалуй, так и было, и Минхо не был готов ни узнать своё будущее, ни пройти проверку у матери Хёнджина. Но все трое продолжали упорно молчать. Даже Хёнджин задумчиво крутил в руках массивные кольца, ни разу не взглянув на Минхо.       — Погадаем? — женщина впереди игриво дёрнула плечами, железные монетки и бусы мелодично зазвенели. — Ты, конечно, подумаешь, что это несерьёзно — видеть будущее через шар. Но карты едва ли серьёзнее.       Минхо хотел возразить, хотя и действительно так думал, но не успел. Она взмахнула рукой, и перламутровая зелёная дымка у стола слегка развеялась. Слегка — чтобы гадание выглядело таинственнее и волшебнее. Стеклянный шар на золотой подставке, нежно его обхватывающей, засветился. Внутри не было видно ровным счётом ничего. Хёнджин с интересом заглядывал, но тут же отскакивал, когда получал лёгкие удары по голове.       Сидевшая рядом пушистая белая кошка тщательно вглядывалась, а затем прижималась к уху хозяйки и что-то говорила. Минхо подумал, она тоже человек, но совсем скоро передумал: от неё не исходило нужной энергии, которую он чувствовал за милю и легко мог отличить от всех остальных.       — О, твоё прошлое… смотреть его будет неэтично… — женщина задумчиво махнула рукой, шар замигал. Кошка снова приблизилась к ней. — Боже… Я так и полагала… Хочешь узнать?       Минхо нахмурился. Знать даже ближайшее будущее ему не хотелось. Он мотнул головой.       — Это связано с моим сыном. Я могу ему рассказать?       Она не дождалась ответа и тут же принялась шептать что-то Хёнджину. Лицо его тут же сделалось удивлённо-мученическим. Минхо мог только гадать, какую гадость натворит. И надеялся, что ему, по крайней мере, не будет стыдно за это. Он всё время вёл себя осторожно с Хёнджином, чтобы не повторить прошлого опыта: никаких лишних слов, лишних действий и никакого становления фамильяром. Минхо и так сделал себе одолжение, позволив соглашаться на еженедельные встречи — чаепития по субботам. Несмотря на то что они в последнее время случались чаще и никогда — действительно по субботам.       Минхо молчал. Возражать и портить отношения с матерью Хёнджина не хотелось. Дослушав, он оказался в приподнятом настроении: смеялся, качал головой и охотно пил чай из позолоченной кружки. Внутри царила сакральная тишина. Из-за запахов голова начинала слегка кружиться, глаза хотелось прикрыть. Казалось, даже настроение менялось. Становилось легче. Настолько легче, что Минхо смог расслабиться. Расслабиться ровно настолько, чтобы части тела так сильно тяжелели, что он сидел пригвожденный к стулу, а голову подпирал руками. Ощущалось сонливо, но уснуть бы ни за что не получилось — это был самый неприятный эффект благовоний, которые мать Хёнджина жгла в присутствии гостей. Жарко, душно, сонливо и смешливо — всё отпустило, и смеяться над любым странным словом стало естественно.       Минхо сам не понял, как спросил о её зрении. Вырвалось в ту же секунду, как залезло в голову. Хозяйка дома тепло улыбнулась. Звякнула украшениями и отпила чай.       — Я была неопытна в молодости, гадать меня никто не учил, несмотря на то что это наш семейный род деятельности. Неправильно интерпретировала, получала небольшие откаты. В общем, больше всего навредили клиенты. Когда я уже была хороша в этом. Им что-то не нравилось, что-то плохое сбывалось — ходили к другой ведьме, чтобы что-нибудь сделать на меня. Здоровье у меня тоже не вечное, я же человек… — она погладила кошку, уснувшую на коленях. — Зато сына научила.       Вместе с тем Минхо совершенно не помнил, как оказался снаружи. Наверное, он даже какое-то время не замечал, что они уже не в доме, пока не осознал, что воздух слишком свежий и прохладный. Хёнджин не казался растерянным. Вероятно, даже всё полностью осознавал и сам вывел Минхо.       Дом не виднелся ни позади, ни где-либо ещё. Приходилось метаться между двумя вариантами: исчез или они ушли до того, как Минхо пришёл в себя. Хёнджин уверенно вёл их куда-то через лес.       — На тебя это не действует?       — «Это»? Благовония? Действуют, но не очень сильно. Я привык, — Хёнджин покрепче сжал руку Минхо, когда нужно было подниматься наверх.       — Почему она их жжёт?       — Тогда ей отвечают честнее. Но на самом деле, думаю, для неё это просто забавно. Разве нет? Можно услышать и увидеть много интересного. В детстве я часто наблюдал такое.       — Думаешь, всё закончилось? — Минхо всё ещё чувствовал себя слишком хорошо, чтобы не пользоваться чужой помощью и не спотыкаться по дороге.       — Нет, наверное, закончат ближе к обеду, — Хёнджин обернулся, когда его снова потянуло вниз. — Может, на четвереньках будет легче? — он посмеялся, но Минхо этого не заметил. — Домой не пойдём. Отведу кое-куда получше.       Они с трудом поднялись на холм (в основном по вине Минхо). Вдалеке лес уже не виднелся — отдалённо угадывались крыши домов, затопленных в сверкающей дымке. Серый, издалека совсем не плотный туман из-за обилия деревьев казался зеленоватым. Светился светлячками, но на самом деле — влияние особенного дня. Разглядеть было почти невозможно, но Хёнджин был уверен: все окна и двери плотно закрыты.       — Думаю, минут пятнадцать, и ты будешь в порядке. Не хочу брать ответственность за твоё здоровье, — он оставил Минхо подальше от обрыва, а сам отошёл к большому, страшно дырявому дереву.       Хёнджин пригляделся: толстый искорёженный ствол выглядел почти безжизненно. Как минимум, с такими увечиями одушевляет его только листва. Впрочем, изрядно поредевшая. Просунул руку внутрь дерева, почти в самое естество, поводил ладонью по сухой, сучковатой поверхности, пока не наткнулся на что-то мягкое, почти пушистое. Вытянул, встряхнул, поморщился. Оглянулся на Минхо — стоял почти ровно, вглядывался в дом где-то внизу.       — Так, — Хёнджин расстелил на земле махровое покрывало, погрызанное в углах, красное, но выцветшее, — садись.       Он тут же передумал, мотнул головой и, схватив покрепче, повёл Минхо. Подумал, насколько было бы легче, неси он сейчас рыжего кота. Впрочем, довольно крупного.       — Это мы с Феликсом приходили сюда часто. Прятали в дереве всякое. Но это самое полезное.       — Ночью прохладно.       Минхо не казался замёрзшим. По крайней мере, температура его тела всегда была кошачьей, вне зависимости от его внешнего вида. Хёнджин неосознанно сел поближе, чтобы было не очень холодно. Одежда на главное событие дня была красивой, почти вычурной, как у Феликса, но слишком тонкой. Там — отлично, даже жарко, но если уйти — совсем не то.       — Сядь ближе, — Минхо говорил безучастно, гранича с напускной вежливостью.       Но, конечно, Хёнджин не планировал отказываться. Он сел вплотную, и правое плечо действительно очень скоро разогрелось. Иллюзорное ощущение тепла постепенно разошлось по всему телу. Собирался сидеть в этом месте до утра, может, уснуть. Он был примерно на девяносто процентов уверен, что Минхо тоже останется и не пойдёт домой. Пару месяцев назад они начали понемногу приносить в тот заброшенный дом, в котором Феликс встретил Джисона, разные вещи. Из предметов интерьера сначала там были только орехи, каким-то чудны́м образом нанизанные на верёвку. Идея благоустройства жилища, в котором уже несколько лет обитали кот с белкой, совершенно не скромно пришла самому Джисону. Одно из условий становления фамильяром. В основном несли что-то из своего дома. Феликс принёс свет, Хёнджин — тарелки и чашки. Чэрён сначала не знала, кому отдаёт золотистые бархатные подушки с кисточками по углам, но чуть позже ей всё рассказали. Чанбин тайно подкинул в эту сумку её шляпу, самую неприглядную и несимпатичную. Она разозлилась, но быстро успокоилась: эта шляпа ей всё равно не нравилась. В основном туда теперь складывали конфеты, как на Хэллоуин. Так появилась причина снова жить в том доме, но Джисон, конечно, поселился у Феликса на неопределённый срок, а Минхо искал разные предлоги, чтобы не оставаться одному в прошлом месте.       — Запах благовоний был такой концентрированный, но от тебя совсем не чувствуется, — Минхо приблизился до невозможности, по-кошачьи сморщил нос, обнюхивая. Стало неловко.       — Знаю один секретный приём, — Хёнджин немного откинулся назад, чтобы хорошо видеть лицо напротив: с помутневшим взглядом и медленным морганием.       — Какой?       — Эта особенность передаётся только при прямом контакте со мной. Вот так, — он улыбнулся и развёл руками.       Минхо помолчал, пожалуй, задумчиво, уговорил себя на что-то и с шуршанием травы под пледом приблизился. Спонтанно и нелепо — Хёнджин почувствовал жар от дыхания на лице, почувствовал, что, по-видимому, его шутка не удалась. На губах — жар, влага и мята от нового рецепта Феликса. Он не хотел слишком увлекаться, но Хёнджин, как показалось, не был против, потому что — случайно или нет — схватился за руку, на которую тот опирался. Минхо — горячий, а Хёнджин — ледяной на кончиках пальцев. Внезапно он сфокусировался на другом: ветер притих, недалеко стрекотало, в ушах что-то — сердце — бешено стучало, почти заглушало всё остальное, и внезапно от звучащих где-то там, за пеленой здравого смысла, тяжёлых дыханий и неожиданно затянувшегося поцелуя стало не по себе. Хёнджин осторожно отодвинулся и звонко рассмеялся. Он не злился, не расстраивался и не был смущён.       — Я даже представить не могу, как долго ты будешь меня избегать, когда это помутнение пройдёт, — улыбнулся и прикрыл руками лицо. — Или как быстро сбежишь, потому что минут через десять тебе уже станет лучше.       Отдалённо Минхо понимал, но всё равно выглядел озадаченным. Понимал, что сделал что-то не совсем правильное, но был рад, что Хёнджин за это не злится. Конечно, возможно, Минхо будет злиться на себя вместо него.       Сердце ещё билось слишком быстро, чтобы выдохнуть без напряжения, но, по крайней мере, теперь Хёнджину было действительно тепло.       — Рассказать секрет?       Минхо быстро кивнул, продолжая хмуро глядеть в его сторону.       — Мама сказала, ты станешь моим фамильяром. Про этот случай она, в общем-то, умолчала. Что думаешь? — повисла тишина, Минхо боролся с желанием ответить, но понимал, что потом, возможно, у этого будут последствия. — Судьбы как таковой не существует. То, что видела она — один из вариантов развития событий. По правде говоря, обычно он и оказывается тем самым. Но ты не пугайся.       — Господи, — Минхо схватился за голову и надолго затих.       Хенджин был уверен: вот-вот тот превратится в рыжего кота и затеряется в оставшейся одежде. Но этого не происходило.       Ближе к полудню, как и предполагалось, Феликс отыскал их. Хёнджин пристроился на краю пледа, а Минхо всё время только и делал, что смотрел то туда, то сюда. В основном — на Хёнджина слева. Размышлял. Джисон плёлся сзади, но выглядел радостным. На этот раз Феликса не трогали. Оказывается, он случайно наслал недуг на клиента.       Всё снова шло своим чередом. Хёнджин разрешал себе думать о произошедшем только по вечерам, а Минхо, на удивление, его не избегал. Даже иногда смотрел в глаза, но старался не разговаривать. И в гости больше не заходил. Правда, Хёнджин частенько находил заклеенные кружки и вазы, разбившиеся после неожиданных визитов друзей, новые лампочки в люстрах, когда старые перегорали, и не приторно сладкий чай.