22.08; 15:56
Чат «союз скарамух кинни»
@moy_bratik_gey Люмин @all эй дети венти и кэйа вы где? возьмите трубку, пожалуйста вы уже вернулись? тарталья! @verniteSSSR Тарталья люмин итэр не вернулся? @moy_bratik_gey Люмин нет! где они? должны были вернуться вчера вечером! итэр сказал что позвонит если задержится! а он недоступен! о боже а вдруг что то случилось? @verniteSSSR Тарталья боже я как раз хотел тебе звонить ни кэйа ни венти не отвечают недоступны а дилюк меня заблокировал @moy_bratik_gey Люмин дай номер его я позвоню @verniteSSSR Тарталья вот я напишу нашим, вдруг кто что знает @moy_bratik_gey Люмин пиши быстрее боже вдруг они потерялись или на них напал дикий зверь суканахуйпиздец дилюк вне сети @verniteSSSR Тарталья сука срочно надо писать нашимЧат «11 К»
@verniteSSSR Тарталья никто не знает кто поехал с итэром кэйей дилюком и венти еще за листьями @all это очень важно! @SCA_RA_MU_CHA Скарамучча Ха, кинули тебя, еблана @verniteSSSR Тарталья завались скарамуча @all пожалуйста хоть кто то знает где они блять и даже родителям их не позвонишь @ZhivоуТrup Ху Тао ты знаешь что с ними? @verniteSSSR Тарталья нет. а ты? @ZhivоуТrup Ху Тао с ними ехал Сяо, он писал своему брату вчера в 16 часов, что они приехали в деревню и идут в лес и больше не появлялся в сети @verniteSSSR Тарталья сука реально что то случилось @all никто не знает где они? @Jean) Джинн О боже Они скорее всего пропали Срочно звони в полицию Главное — не паниковать. У кого нибудь есть номера их друзей, родственников? @all @ZhivоуТrup Ху Тао я говорила с братом и сестрой Сяо, но они ничего не знают. @moy_bratik_gey Люмин я уже звоню нашим с итэром дяде и тете @verniteSSSR Тарталья у венти есть только родители, с которыми он уже год как не общается у кэйи с дилюком вроде нет никого @Jean) Джинн Срочно идём в полицию. Ху Тао, позови брата и сестру Сяо Берите с собой все, что есть о пропавших — образцы почерка, фото, что угодно Встречаемся через 20 минут у главного отделения полиции***
Тарталья пришел к месту встречи самым первым. Большой офис полиции был полон волнующихся, двигающихся, плачущих людей. И, стоя так неподалеку парень, и без того ужасно волновавшийся за друзей, еще больше теперь боялся, что их просто прогонят. Ведь здесь столько людей, и у каждого проблемы, у многих — посерьезней, чем у Чайлда. Его друзья могли просто остаться в деревне на день. А телефоны разрядились. Но беспокойство сжирало изнутри, и потому встрепанный рыжий парень просто нетерпеливо мерил шагами дорожку перед входом в блистающее стеклянными панелями здание. Через пять минут, спотыкаясь, заплаканная и прижимающая к себе сумку с документами, пришла Люмин. Она наверняка была очень красивой девушкой — невысокая, с короткими светлыми волосами, орехового цвета большими очами, хорошей, тонкой фигурой. Но сейчас ее глаза покраснели от слез, под ними виднелись темные круги. Волосы явно пытались уложить в последнюю минуту, но они все равно торчали в разные стороны. На девушке была лишь голубая футболка с нарисованным на ней грибом и широкие белые штаны в клетку. Сейчас блондинка находилась в истощенном состоянии — она наверняка всю ночь ждала брата, не смыкая глаз. Пытаясь удержать слезы, она подошла к Тарталье и просто посмотрела ему в глаза тяжелым взглядом. Тот, не говоря ни слова, в один шаг сократил расстояние между ними и обнял девушку. Люмин просто ухватилась за его руку, как за спасительную соломинку. Они стояли так несколько минут, а потом близняшка отошла, смущенно потирая глаза — все-таки, она не хотела выглядеть слабой, да и ее глупые истерики и нервные срывы сейчас не помогут. Девушка поежилась — август, уже холодало, а она вылетела из дома в одной футболке. Уловив этот жест, Тарталья стянул с себя кофту и накинул на плечи подруги. — С-спасибо. — дрожащим голосом пробормотала та, — Надеюсь, Итэру сейчас не холодно… Рыжий не нашел, что ответить. Они просто стояли в молчании, пока не пришла Джинн. Она шла резким, четким шагом, выдающим в ней решительного человека, который за своих друзей горы свернет. Взгляд ее зеленых глаз был исполнен твердостью, но в глубине его таилась такая же тревога, как и у всех присутствующих. Взглянув на нее, Люмин сразу же захотелось перестать плакать — рядом с такой женщиной это было просто невозможно. Джинн выглядела твердой и сильной, но при этом изящной и женственной. Ее длинные блондинистые волосы сейчас струились по плечам, отдельные пряди обрамляли острое лицо. На ней была сине-белая водолазка с вырезом на груди, белые узкие джинсы. На талии болтался ремешок, на запястьях — разноцветные браслеты. — Привет, Тарталья, привет, Люмин, — поздоровалась она, — мы ждем только Ху Тао и семью Сяо? — Да. — Ответил парень. Вскоре явились и остальные. Ху Тао, девушка с двумя коричневыми хвостиками и карими глазами, одетая в черные шорты, коричневую кофту на подобии кардигана с золотыми и красными узорами и черную панаму с цветочным принтом, вела под руку девочку помладше. У той были средней длины голубые волосы и фиолетовые глаза. На ней было лишь короткое светлое платье с темными чулками. Наверное, это была сестра Сяо. Позади девушек шел высокий мужчина. Сейчас, конечно Тарталье было не до рассматривания всех подряд, но он не мог не отметить, что этот человек был очень даже симпатичным — высокий рост, длинные волосы цвета темного шоколада, крашенные в золотистый на концах, довольно строгая, хорошо подобранная одежда, и глубокие янтарные глаза. Он наверняка чувствовал тоже, что и все они, но внешне оставался спокойным, как скала. — Все на месте? Тогда идем. — сказал мужчина, бывший, как с опозданием догадался Тарталья, братом Сяо. Никто ничего не ответил, они просто прошли в здание. Вокруг было шумно, но между ними шестерыми царило ужасное тревожное молчание, изредка только нарушаемое всхлипами Люмин или Гань Юй. Все волновались о пропавших друзьях или родственниках. В отделении полиции было шумновато, но не слишком людно. Хлопали двери небольших помещений, кабинетов полицейских, проходили радостные или дрожащие от слез люди. А наша команда из шести человек поспешно вошла в помещение, на ходу подлетая к какой то стойке регистрации. — Здравствуйте, у нас пропали люди в деревне, их срочно надо найти! — на выдохе протараторил Тарталья. Стоящая за стойкой женщина посмотрела на него понимающе — не одного и не двух таких она видела за все время своей работы — и сказала мягким голосом, делая какие-то пометки в своей компьютере: — Успокойтесь. Проходите во 2 кабинет, там составите заявление, расскажите все сотруднику лично. — Идем! — Рыжий развернулся и первым направился к указанному кабинету. — Спасибо. — бросил он напоследок женщине. До кабинета дошли не все. Все еще плачущая Гань Юй и успокаивающая ее Ху Тао предпочли посидеть и подождать в коридоре. Тарталья порывался оставить с ними и явно находящуюся не в лучшем состоянии Люмин, но та с истерическим упорством рвалась идти со всеми. В итоге, в кабинет 2, тихо постучавшись, вошли четверо человек — Чайлд, Люмин, Джинн и брат Сяо. Их встретил там средних лет мужчина, лысый и заранее улыбающийся успокаивающе. — Присаживайтесь. — сказал он, и продолжил только тогда, когда посетители расселись на стулья перед его заваленным бумагами столом, — Успокойтесь и расскажите, что случилось. — Пятеро человек, наши друзья и родственники, вчера уехали в деревню и так и не вернулись, хотя должны были еще вчера, и на связь не выходят. — перекинувшись парой взглядов со своими спутниками, сказал Тарталья, прерываясь через слово и шумно выдыхая. — Фамилии, имена пропавших. — Дилюк Рагнвиндр, Кэйа Альберих, Венти Барбатос, Сяо Алатус, Итэр Трэвелер. — ответила уже Джинн — Сколько лет пропавшим? — Дилюку, Венти и Сяо по 18, Кэйе 17, Итэру… — снова заговорила блондинка, но запнулась в конце — Итэру 18. — договорила Люмин — Хорошо. Когда пропавшие последний раз выходили на связь? — Вчера, в 16:05. Написали, что вошли в лес. — сказал брат Сяо. — И, наконец, где они находились в последний раз? — В селе Бухалово, потом вошли в лес и… — Тарталья замялся в конце, боясь представить, что было после этого «и». — У пропавших были с собой документы, подтверждающие личность? Пришедшие повернулись друг к другу. — Я знаю только, что у Венти точно с собой паспорт. Он всегда носит его с собой. — сказал полушепотом рыжий. — У Сяо тоже. — сказал в тон ему брат Сяо. — У Дилюка, наверное, тоже паспорт с собой. А вот у Кэйи наврятле. — быстро глянув в телефон, сказала Джинн. — У Итэра нет ничего. — произнесла с тяжелым вздохом Люмин. — У троих с собой, скорее всего, паспорт, у двоих ничего. — подытожил погромче, для полицейского Тарталья. — Вы уже звонили в окружные больницы? — Нет. — по очереди сказали все пришедшие. — С собой у вас есть фотографии пропавших? — Да, вот последняя, какая есть. Она сделана в день пропажи. — Тарталья достал из папки распечатанную фотографию слегка дрожащей рукой. На ней Венти, фотограф, на фронталку показывает, как на перроне стоят мило беседующие Итэр и Сяо, а еще как обычно почти ругающиеся Кэйа и Дилюк. Венти скинул своему брошке это фото, а затем пропал. — Хорошо. Заполните заявления на всех пропавших, и мы приступим к поискам. — мужчина протягивает им пять форм для заполнения. Пришедшие лишь берут по штуке и начинают заполнять.***
В лесу темно. Адски темно. Тихо. Страшно. Кэйа мог бы не бояться темноты, но он боится. Кэйа мог бы оглянуться и увидеть, что сейчас он тут не один, что вокруг него его друзья, его брат, но он боится. Он тянет себя за пряди волос, чтобы несильной болью отвлечь себя, но он все еще помнит. Помнит, как родной отец орал на него, что мальчик бесполезен и не стоит ни копейки, потраченной на него. Кажется, тогда Кэйа разбил бутылку с пивом, которую отец велел принести. Он еще помнит, как, ночью прячась в кровати под одеялом, в первый раз услышал фразу «детский дом». Она и без того звучала страшно, но слезы на глаза наворачивались не из-за ее непонятного значения — из-за того, что произнесена была она не отцом, а матерью. Кэйа так боится потеряться вновь. Боится, что темный лес сожрет его с костями, и от него не останется абсолютно ни-че-го. Боится, потому что помнит, как сбежал, плача, из дома, как два часа спустя стучал в отчаянии в дверь в родную квартиру, как не открыли и как он захлебывался слезами на площадке во дворе. И вот сейчас Кэйа снова один, снова вокруг темно, снова неизвестно, придет ли кто то за ним, или так и бросят умирать тут. Ему хочется что-то сделать. Подняться на ноги, оглянуться вокруг, не увидеть ничего под покровом ночи и бежать-бежать-бежать в никуда, спотыкаясь и царапая лицо ветками — просто не сидеть на месте. Сидеть здесь — не значит смириться, значит принять разумное решение и увеличить шансы быть найденными. Они уже потерялись и теперь могут только ждать, когда кто-нибудь придет. Но Кэйа не хочет теряться вновь. Хочет хотя бы делать вид, что все в порядке, просто идти куда-нибудь, делать вид, что он просто гуляет. Ему страшно надеяться на удачу, на судьбу и на кого-то. Кэйа поднимается на ноги. Оглядывается, как загнанный в угол кролик. Вокруг только черный лес, четверо таких же «потеряшек» и слабые блики от костра. Альберих поворачивается и смотрит в пожирающую свет, как черная дыра, чащу. Делает шаг, другой. Подходит к ближайшему дереву. Теперь костровые блики едва-едва лижут его спину. Краем уха слышится тихое потрескивание сухих прогорающих с каждой секундой веточек. Кэйа слушает этот почти неразличимый в тишине звук, и до него медленно, как сквозь толстый слой воды, доходит осознание, что сейчас он не может так просто раствориться в лесной тьме. Не имеет права. Если он уйдёт, догорит и потухнет костер, ведь некому будет подкинуть туда еще хвороста. Если он уйдёт, его друзья останутся на попечении ночи, леса и всего, что в нем обитает. Если он уйдёт, они будут волноваться утром не только о том, что потерялись, но и о том, что одного из них нет. Будут волноваться? Или даже не заметят? Сейчас у каждого из них и своих проблем хватает, у каждого первостепенная задача — вернуться к своей семье, к своим близким. Искать одного участника «похода» вместо того, чтобы смирно ждать помощи — нелогично, понижает шансы на выживание. На глаза наворачиваются слезы. Кэйа медленно сползает на землю, обхватывая рукой дерево, чтобы не упасть. Сидя на холодной траве, уткнувшись лбом в шершавую древесную кору, он думает. Думает, что вообще не стоило ехать сюда, не стоило идти на злополучную поляну, ничего не стоило делать. Противная смесь страха и чувства собственного бессилия разливается изнутри по легким, склеивая, забивая трахеи и бронхи — не давая вдохнуть. Кэйа сидит на самом краю освещенного костром кружочка земли и тихо, хрипло дышит, глотая слезы. Сзади раздается шорох. Парень не реагирует на него, пока не слышит шаги прямо за своей спиной и шепот: — Все хорошо? — ну конечно, нет, ничего не хорошо, и пришедший это знает. Знает и все равно спрашивает, потому что должен хоть что-то сделать Кэйа молча поворачивается, смотрит мутным от слез глазом в лицо говорившему и, наконец, еле слышно выдавливает из себя: — Нет. Тогда чужие руки аккуратно, боясь спугнуть или сделать что-то не так, накрывают его плечи. Не прижимают, не пытаются успокоить. Просто напоминают, что он не один. — Нихуя, нихуя не хорошо. — дрожащим голосом выговаривает Кэйа, в ответ на объятия прижимаясь к пришедшему. — Я знаю. Иди, тебе надо поспать. — отвечает наконец Дилюк, когда перестает слышать плач и повторение одного и того же срывающегося «нихуя». И Альберих поддается, молча встает, подходит ближе к костру, садится на землю, прячет лицо в согнутых коленях, обхватывая их руками. Он слышит, как совсем около него тихо присаживается брат, и старается успокоиться — перестать вздрагивать от любого шороха. Проходит минута-пять-десять-час, и Кэйа уже проваливается в пустой, темный и тихий сон. Больше всего на свете он боится тишины.***
Ночь кажется бесконечной. Говорят, можно вечно смотреть на три вещи — на то, как течет вода, на то, как горит костер, и на некий третий вариант, который надо вписать самостоятельно. Этой ночью костер не помогает от слова совсем. Через пятнадцать минут смотрения на него начинают болеть глаза, а в носу пощипывает от еле ощутимого запах дыма. Пятнадцать минут могли бы растянуться на целую ночь — за временем никто не следит. Но на деле — наоборот, они будто сжимаются и на фоне оставшихся пяти часов августовской недлинной ночи кажутся маленькой каплей в море. Ночь тянется отвратительно медленно. Дилюку кажется, что он сойдет с ума, смотря попеременно на небо и на костер и вслушиваясь в тишину. В атласной тьме небесной виднеется одна одинокая звезда. Может быть, она помогла сотням заблудших путников найти верную дорогу, но сегодня отчего-то помогать никому не была намерена, оттого и мерцала тускло, мутно. Но Дилюк благодарен ей даже за то, что она хотя бы видна этой ужасной ночью, или за то, что она хотя бы не обернулась самолетом или вертолетом и не улетела дальше, по своим делам, обгоняя спящее еще солнце. Он благодарен этой крошечной белой точке за то, что за нее хотя бы можно зацепиться взглядом — потому что беспокойно метаться глазами по идеально гладкому и черному небу гораздо тяжелее. Когда и звездочка скрывается за чертовыми деревьями, Дилюк начинает считать секунды. И — раз — и — два — и — три… Ему кажется, что он не доживет и до трехсот — быстрее с ума сойдет. Но вот, отметка в триста осталась позади, и в тысячу тоже… И вот проходит час. Три тысячи шестьсот секунд. Удивительно, но собственный мерный шепот в тишине под такое же мерное потрескивание костра успокаивает. Где-то на восемь тысяч девятьсот восемьдесят третьей секунде Дилюк впадает в состояние, сходное с трансом. Он смотрит в одну точку — куда-то в далекую лесную чащу — и продолжает отсчитывать секунды, и даже раз в триста секунд подкидывает одной рукой тонкую хворостину в костер, а другой рукой отстукивает на песке этот четкий, машинный ритм секунд. Но при этом он слышит свой голос будто не своим, он не делает будто усилий, чтобы поднять палку и отдать на съедение огню, он не чувствует уже запах дыма и не видит костра — он ощущает происходящее будто через огромнейший слой воды, он почти чувствует, как она заливается в уши, в глаза, не дает ни вдохнуть, ни сказать что либо. Но при всем этом по ушам набатом бьет выстукиваемый собственноручно ритм — девять тысяч восемьсот девяносто восемь — и — девять тысяч восемьсот девяносто девять — и — девять тысяч девятьсот — и… Хорошо, когда есть, что слышать. Даже если это твой собственный голос, отсчитывающий секунды не понятно до чего. Потому что механический отсчет заглушает плещущуюся на дне души панику. Отчего-то не страшно за то, что они останутся тут навсегда или что умрут здесь. Отчего-то верится, что их обязательно спасут. По-другому ведь не бывает? И Дилюк одергивает себя. Конечно же, по-другому бывает. Если бы все потерянные всегда находились, или вообще никто и никогда бы не терялся, то не было бы с ними сейчас ни Кэйи, ни половины их класса. Этой ночью хорошо думается о Кэйе. Когда счетчик секунд переваливает за одиннадцать тысяч, Дилюк совсем перестает считать и тонет в самых разных мыслях о своем брате. Почему так происходит, ему знать совсем не хочется.