Убитая птица

Чон Джехен, сколько себя помнил, прежде всего в людях ценил преданность и неисчерпаемый ум, который придавал им всегда, по его мнению, особое очарование и ценность. Иначе зачем человек существует без разума и принципов? Наверное, поэтому он оказался в рядах тех, кто, казалось, соответствовал всем его критериям, - среди людей умных, преданных своему делу, своим предводителям. Что шли на все это не бездумно, а как раз-таки взвешенно и осознанно. Но с каждым годом его мнение все стремительнее менялось в обратную сторону, и теперь он не испытывал к своим товарищам ничего, кроме тихого презрения. Он бы ушел, но дорога завела его настолько далеко, что теперь не было возможности повернуть назад, к своему прежнему более чистому и честному "Я". Тяжелее всего ему, конечно, давалось одиночество среди моря крови, криков и слез, среди собственных ранений, боли и душевной пустоты, однако, на втором году всей этой бесконечной войны, жена, с которой его свел предприимчивый и беспокойный отец, подарила ему сына. Сесилия была девушкой пылкой, и превосходно сочетала в себе это качество с удивительной нежностью и ласковостью, но, несмотря на все свои положительные качества барышни благородных кровей, оказалась слабой и нелюбимой. Сколько бы Джехен ни прилагал усилий для того, чтобы она хоть сколько-нибудь почувствовала себя настоящей женой, она все же понимала, что брак этот не по любви, а значит, даже перед Господом их союз ложен. Но счастья от появления отрады в виде маленького наследника это нисколько не убавило. Она боялась, что эта душевная прохлада распространится и на Джемина, но Джехен смог полюбить его всем своим очерствевшим сердцем, и, убедившись, что ребенок в надежных любящих руках, Сесилия тихо отошла в мир иной. Трудно в этом признаться, но Чон испытал в тот момент что-то между облегчением и печалью, поскольку девушку было все же жаль, она не слыла плохим человеком, женой была верной и надежной, исполняла все свои обязанности, как могла и умела, и мужчину это более, чем устраивало. Вслед за ней через полгода умер и отец, который занимался Джехеном последние десять лет после смерти супруги, и вот здесь уже Чон не мог не вздохнуть - отец при жизни был хуже удавки на эшафоте. Таким образом, тридцатипятилетний подполковник Чон Джехен остался один на руках с малолетним сыном в двухэтажном особняке. Ухаживать за ребенком тяжелее всего на свете, особенно для мужчины, который никогда не занимался домашним хозяйством - с детства ему все подавали, одевали, делали за него, все, что оставалось, - это довольствоваться силой своего происхождения и трудами отца. Одна горничная, один дворецкий, занимающийся заодно и управлением дома в отсутствие хозяина, и кухарка - вот и все, кто остался с Джехеном, и его это более, чем устраивало. Не то чтобы у сравнительно молодого офицера не было денег на содержание большого количества работников, просто после смерти Сесилии ему и вовсе не хотелось слышать и ощущать в доме большое количество людей. Тишина и покой - это все, чего ему хотелось спустя два года после окончания кровопролитной войны. Проблема отсутствия умного и знающего человека нарастала с каждым днем, поскольку бездетная горничная и престарелая необразованная кухарка не могли дать Джемину нужного воспитания и ухода. И вот, на его пятые именины Джехен встретил юношу в собственном доме. - Ты теперь возишь с собой прислугу, Джонни? - За кого-то ты меня принимаешь? Вообще-то это подарок для моего обожаемого друга, - рослый мужчина широко улыбается, грубо подталкивая перепуганного парнишку поближе к Джехену, что непонимающе хмурит густые брови. - Объяснись. Если ты так шутишь, то прекрасно знаешь, что я подобное не приемлю. - Этот мальчишка мне достался на аукционе, столько людей желали его выкупить, только взгляни на эту очаровательную мордашку, - Джонни обхватывает лицо юноши, чтобы подтвердить собственные слова. - Клянусь, я бы себе оставил, даже почти взял его вчера ночью, но в последний момент вспомнил, что Джемину нужен уход, а этот безродный как раз работал учителем до войны. Да и посмотри, какие руки нежные, как у девки. Джехен не верит этому "почти", когда замечает багровые следы от пальцев на лебединой шее и белых запястьях, Джонни был тем еще беспринципным ублюдком, но так уж повелось, что Со увязался за ним еще в гимназии, а там уж и в армию пошел. Юноша вовсе не юношей оказался, Чон видит в перепуганных оленьих глазах взрослую серьезность и опытность, это ни с чем не перепутать никогда. Глядя на него, внутри что-то содрогается, истекает кровью, и Джехен, ведомый этим чувством, кивает головой: - Что же... принимаю твое великодушие в свой дом. Благодарю за беспокойство, мой друг. Мужчина принимает от Джонни этого человека, как вещь, даже не потому что был уверен в способностях этого незнакомца, а просто потому что ему было элементарно жаль оставить его наедине с Со. В блестящих глазах мелькает облегчение. - Как твое имя? - К-Ким Доен. И это имя прекрасно подходило этому человеку.

***

Жизнь как-то шла своим чередом: Джехен, как и прежде, ходил на службу, потому что ничего не умел, кроме этого, а Доен вполне пригодился на службе в доме. Джонни, хоть и был тем еще мерзавцем, все же обладал удивительной прозорливостью, не солгав о том, что юноша может хорошо поработать на должности няни. Чон предпочитал "гувернер", потому что, как выяснилось, Доен превосходно владел родным корейским и английским, просвещен в изобразительном искусстве и родной литературе, а еще мог научить мальчика основам этикета. Этого набора знаний и умений с лихвой хватало, чтобы на первое время удовлетворить запросы Джехена, ведь подрастающему Джемину просто необходимы были первоначальные знания в этих сферах. Для пятимесячного малыша, конечно, подобные уроки были непонятны, но зато Ким все свободное время занимался уходом и играми. Впервые за эти молчаливые и тоскливые месяцы Джехен услышал, как звонко и заливисто смеется его сын. Это было сродни чуду, так как тот только и делал, что плакал или же молчал, а самая обычная широкая улыбка пока незнакомого юноши и алые детские щеки помогли развеять затяжную тоску. Мужчина был не в силах оторвать взгляда от радостного личика ребенка, смех которого заставлял тепло внутри разливаться волнами, как самая настоящая райская нега. Та самая долгожданная нега счастливого человека. Доен улыбался красиво и широко, обнажив десна, при этом глаза его были полны той наивной и горячей юношеской радости, что когда-то была присуща и самому хозяину этого дома. Просто он уже позабыл, как улыбаться и радоваться самым обыкновенным вещам. Ким Доен был тих. Джехен почти не слышал его голоса, не наблюдал за чем-то личным и интимным, словно этот человек всеми силами сдерживал себя в его присутствии, то ли опасаясь чего-то, то ли не желая связываться хоть как-нибудь с тем, кто, по своей сути, пленил его, пусть и косвенно. Джемину он открывался - живо, благородно и прекрасно, напоминая мимозу стыдливую, что прячется, стоит кому-то дотронуться до нее. Он же не позволял посторонним коснуться даже взглядом его потаенной души, и Чон Джехену всеми фибрами души хотелось разгадать, что же кроется за этими бездонными очаровательными глазами. Наблюдать за этим парнишкой было одно удовольствие, особенно за работой, - рядом с Джемином он раскрывался по-особенному мягко и нежно, говорил вполголоса, иногда перепрыгивая на более высокие заигрывающие веселые нотки, взмахивал изящными руками, как самый искусный дирижер, чтобы что-то показать или же дать понять, что мальчик поступает неправильно, смотрел с теплотой, и именно в такие моменты Джехен убеждался снова и снова - Ким Доен привязался к его сыну и искренне его любил. Периодически Джехену приходилось вспоминать покойную жену, все же та была прекрасна внешне, - имела большие карие глаза с пушистыми ресницами, лебединую шею, такую тонкую, что создавалось ощущение, будто сломается из-за тяжести головы, такие же прелестно тонкие изящные руки, розовые губки, было в этом какое-то невинное кокетство. Признаться, Чон любил на нее глядеть по утрам, если выдавалась подобная возможность, в лучах мягкого солнца ее профиль с высокой плавной переносицей и жгучими черными волосами не мог не вызывать восхищения. Из-за ее красоты хотелось задыхаться, но задыхаться с блаженством. Ресницы, кожу, улыбку и волосы - все это Сесилия передала Джемину, который был практически копией обоих родителей, в равной степени взяв от них и внешние данные, и внутренние качества, и отцу это откровенно нравилось. Может быть, он бы не перенес того факта, что горячо любимый сын был бы его полной копией, ведь теперь мужчина вовсе не считал себя хорошим человеком и образцом для подражания. Человек - это составная конструкция, наполовину состоящая из прирожденных качеств и наполовину из воспитания, что дают ему обстоятельства. Отчасти Чон осознавал, что сына вырастить он не в силах, все же помимо великолепных внешних данных Сесилия обладала и поистине превосходным характером - была покладиста, по-своему умна и добросердечна. Не было в ней лжи, скрытности и черствости, внутри преобладала светлая сторона, что так или иначе привлекало в ней Джехена. И он желал, чтобы сын стал похожим на нее. Пусть непокладистым, пусть иногда лживым, но милосердным и не сворачивал с избранного пути. О, как хотелось, чтобы этот путь был верным, не дорогой кровопролития, боли, страданий, которую волей-неволей избрал для себя сам мужчина. Это и была его главная ошибка всей жизни. Доен мог подарить его сыну светлое будущее благодаря своим чистым намерениям, отчего-то в том, что они именно чистые, Чон нисколько не сомневался. Было что-то в глубоких карих глазах пленного гувернера вдумчивое, по-настоящему честное, Джехен видел в них мельком слабое свечение; глаза тех, чье сердце погрязло в лицемерии и злобе, не могли издавать такой свет. Несмотря на то, кем офицер был и в чем повинен, Доен не позволял себе каких-то нелестных высказываний, презрительных или ненавистных взглядов, относился к Джемину уважительно и дружелюбно, но с самим хозяином практически не говорил. Собственно, это и было самой большой проблемой для Чона. Ему хотелось хотя бы раз услышать слова Доена, адресованные именно ему. Не Джемину, не дворецкому, а только ему. Голос Кима ненавязчив, переливается плавно, несколько звонко и успокаивающе. Джехен не понимал, почему тот не говорит с ним. Стоило ему появиться, как активно разговаривающий Ким тут же замолкал и отводил взгляд, то ли боясь гнева, то ли не желая хоть как-то соприкасаться с человеком, виновного в его положении. Тем не менее, мужчина не заставлял. Лишь вел беседы с Джемином, который с удовольствием сообщал обо всем, что они с гувернером успели сделать за день, чему тот его научил, и, как ни странно, этих непосредственных разговоров вполне хватало, чтобы удовлетворить собственное любопытство. Потому что, пока мальчик радостно и увлеченно рассказывал, Джехен краем глаза мог наблюдать за молчаливым парнем, стоящим посреди детской или гостиной. Это было неправильно. Но Чон отчаянно желал благосклонности этого загадочного человека, при этом прекрасно осознавая, что никогда и ни за что на свете не получит ее.