Мне рассвет подрезал крылья

      Если закрыть глаза, прикрыть веки на пару секунд, то желчь, горючая и липкая, пожелает выбраться наружу, хватаясь за стенки горла, корябая его. Если закрыть глаза — нюх обострится, пространство поплывет, рассеивая последние капли осознанной реальности. Наверное, люди называют такие маневры и игры с ощущениями низкими. Жалкими. Но едва ли Порту есть дело для людских суждений.       Он уже здесь. Ниже некуда.       Ступает в чистых ботинках по пропитанному вековой кровью полу. Если провести сюда нормальный свет, то картина выйдет весьма тошнотворной.       — Прошу, сюда.       Один из способов воздействия на психику или нежелание тратиться на уборку узких коридоров подвальных помещений. Плесневелое, ржавое, до безобразия унылое и пугающее. Затхлый воздух можно разбивать кувалдой. Низкий каблук проехался по вязкой жидкости. С звена одной из цепей, что весьма жизнерадостно приветствуют их по пути, едва уловимо что-то капает. Напротив это что-то течет по чьим-то запястьям, неизвестно жив ли человек или пользуется возможностью отдохнуть по милости и благородству своего палача.       С тихим «прошу прощения» звучит очередной крик. Сказано без грамма сочувствия, скорее для галочки и исполнения вычурного этикета. За одной из дверей кто-то все еще работает или развлекается, подпевая воплям больным смехом. И это его называют жестоким? Люди, что вливают воск в готку?       Впрочем, такие мысли в карман не положишь и на кусок хлеба не намажешь.       — Он еще жив?       — Разумеется, Накахара-сан, все как вы требовали.       Такая любезная учтивость вызывает приступ тошноты сильнее, чем царящее в воздухе амбре. В маленькой комнате потолок намного ниже, но освещение гораздо лучше. Ха, не для него ли постарались?       За чистый стол, на который легко опускается чемодан, можно и поблагодарить. Щелкнув замком, Чуя бросил быстрый взгляд на человека, что с ужасом и какой-то неожиданной мольбой смотрел на него. Кажется, хотел что-то сказать, да вот не мог. Такая же, как и пол, грязная тряпка наверняка уходила далеко в горло. Если здесь и убирают, то точно ей. Чертова экономия.       — Язык.       Отмахнулся Чуя, возвращая свой взор к содержимому ридикюля и отправляя тонкие пальцы в перчатках в черную пустоту. Несмотря на блеск медицинского стола и предложенные приборы для местных развлечений, практики или демонстраций — пользоваться этой роскошью желания нет.       — Что?       В помещении пятеро. Чуя занят раскладкой склянок, один привязан к стулу с разодранным лицом и стигматами, да и ничего кроме плохо разборчивых звуков не выдаст. Остаются лишь трое сопровождающих, и не дай Салливан Накахаре узнать, кто задал этот тупой вопрос.       — Мне нужен язык, — поясняет Чуя, иной раз забывая, что этим нужно все проговаривать, — его язык.       — Ситца? — переспрашивает мужчина, указывая на обездвиженного.       — Нет, — улыбается Накахара, развернувшись к собеседнику и покручивая в руках белый зубчатый нож. Можно, конечно, было взять сегодня и чугунный, для работы это не так важно, просто Чуе нравится смотреть как бледнеет лицо от вида оружия из человеческих костей. Не самая прочная вещь, но мощная, если речь идет о плоти, перенасыщенной сахаром, — Твой. Не полностью, только корень и правая миндалина. Кончик и прочее можешь оставить себе.       Райское наслаждение. Поди, не раз вырывал кому-то языки за неповиновение, но от встречного предложения, да еще и от него выглядит напугано. Не шокировано, мужчина наверняка думал о подобном, подсознательно готовясь к ритуалу с жертвоприношениями. Потому что этого ожидают в первую очередь. Будь Накахаре не похуй, он бы обиделся.       — Разожми, не сегодня, — выдыхает Чуя, возвращаясь к столу, небрежно указывая на привязанного, — конечно его, полностью. Пусть только сначала что-нибудь скажет, иначе все к чертям похерим.       И что такого сложного в том, чтобы исполнить простой приказ? В отличие от господ он не особо горит желанием тусоваться здесь до рассвета.       — Целый? — пальцы в перчатках раздражённо впились в металлическую столешницу. Нет, все. Больше никаких заказов у людей принимать не будет. Похер на события, что очерняют жизнь порядочной твари в последние несколько лет, это того явно не стоит.       — Целый, — повторил Накахара, вдыхая, — вырвешь или вырежешь меня не ебет, раз на то пошло, как и то, что он скажет перед этим.       Не обременяя себя заботой запоминать лица, Чуя извлёк небольшую дощечку алого цвета с почти не ощутимой резьбой звёзд по краям. Следом за ней идёт простая, она контрастирует с полумраком в комнате из-за снежно оттенка. Подцепив зубами перчатку, не спеша, стягивает, не обращая внимания на возню за соседним стулом. Мужчина, получив свободу, принялся что-то кричать, неосознанно подписывая приговор. Для Чуи было бы проблемой, если бы он молчал, а так — оказывает помощь, громко заявляя о своей невиновности в каком-то деле.       — Хватит? — интересуются у него, прежде чем сжать пленнику челюсть.       На это рыжий кивает головой и слегка проводит острием по кончику пальца, что испещрён множеством мелких шрамов. Собирая тёплые капли крови, тут же размазывает их на белой доске в причудливых узорах, ловя любопытные взгляды из-за спины. Кто-то потерял страх или мозги.       — Он вам ещё нужен? — Чуя лишь постучал ножом по одной из склянок, куда тут же соскальзывает выдранный язык. Варвары, нельзя же так неаккуратно.       — Мне? Нет, — вновь надевает перчатку на бледную кисть, выгружая склянку с языком на светлую доску, а после до краёв заливая её содержимым другой банки пухлой формы, — Желательно, чтобы его сердце билось в течении следующих сорока секунд.       Так и не бросив взгляд на представление группы, Чуя, чуть подождав, вытащил орган из банки и расположил на красной доске. Кажется, свидетели, вместо того чтобы заниматься своими делами, внимательно наблюдали за тем, как он спокойно нарезает его на мелкие куски. У владельца языка это представление наверняка вызывало смешанные эмоции, учитывая, что три пары рук не давали ему отвернуться и захлебнуться в крови.       Закончив, Чуя щёлкает пальцами, предавая грубые куски огню, а сразу после отправляет в малый чан, отряхивая руки. Дело за малым: отварить в чугуне, чутка помешать с приготовленными снадобьями и можно подниматься. * * *       — О, — смеётся Накахара, наблюдая как лицо заказчика грубо скривилось от вида дурно пахнущей жижи в закупоренной бутылке, — поверьте, на вкус ещё хуже, чем на вид. Но я не пекарь, чтобы класть в подобные вещи сахар.       — Отрадно, что эта радость не окажется в моем бокале, — кивают, а после улыбаются, — С вами всегда приятно работать, Накахара-кун.       Такие, казалось бы, простые слова любезности этот человек произносит по сто раз на дню. И в большинстве случаев адресат этого «приятно работать» к концу фразы уже мёртв.       — Прошу, — голос Огая слишком спокоен, в отличие от других заказчиков, что нанимают его. В их нотах всегда сквозит либо пренебрежение, смешанное со страхом, либо чрезмерная любопытность и активность, но Мори Огай просто поставил на стол небольшую коробку — причину нахождения Накахары в этом помещении, — А, и это небольшой комплемент, если вы позволите.       Длинные пальцы проскользили по столу вместе с серебряной бумагой. Презент выглядел ярким пятном на фоне тёмного стола, драгоценными камнем на бархатной подушке. Серебряный Оракул. Чуя слышал, что за эту бумажку с узорчатым тиснением дракона многие убивают. И отнюдь не для того, чтобы поставить в рамочку.       Пальцы в чёрных перчатках смыкаются на небольшой шкатулке, игнорируя бумагу. Совсем не тяжёлая, коробочка, чья цена аналогична цене квартиры в центре Токио, и это без подсчета содержимого, исчезает в кармане пальто.       — Жаль, — выдыхает Мори, опустив взгляд на подарок, что так тоскливо переливался на столе, — Накахара-кун, значит, Вы не подумали над моим предложением?       — Не в моих правилах вести дела с людьми, — отрезает Чуя, видя отражение своих глаз в тёмных омутах оппонента.       От этой фразы уголки острых губ собеседника приподнимаются, что не делает ему чести. Скорее по дьявольски красит. Несмотря на улыбку и обманчивое спокойствие, отказ его явно задевает.       — Как это мило с Вашей стороны, — улыбается Огай, по-прежнему не поменяв позы, — оказать нам, людям, эту честь сегодня…       — А Вы, — на этот раз улыбнулся Накахара, — разве люди, Мори-сан?       Этот вопрос на ответ явно пришёлся собеседнику по душе, и рыжий разворачивается на небольших каблуках мужских туфель.       — Накахара-кун, — догнал холод у самой двери. Верно. Кто-кто, а этот человек не допустит того, чтобы последнее слово было за кем-то другим, даже если кто-то другой пока был мил сердцу, — и все же, где будете Вы?       Терпение у Огая не безгранично, так же как и желание милостиво указывать на место подле себя. Весьма удобное и комфортное. Для многих. Мужчина не впервой дает выбор без выбора. Не сегодня, нет, никто не тронет его на выходе из здания, но ничего не дает гарантии на отсутствие взрывчатки под такси.       — Я не намерен выбирать сторону в этой гипотетической войне, — так и не развернувшись, ответил Чуя, — и уж тем более не собираюсь вставать рядом с вами.       «С людьми… » так и осталось трепыхаться на кончике языка мелкими искорками.       Этот ответ навряд ли удовлетворил собеседника, потому, скорее всего, при следующей встрече люди Огая захотят оставить пару пулевых в его грудной клетке. Не то чтобы они не хотели сделать этого сейчас, просто в будущем у них будет на это право, если не приказ.       За прочными дверями, шагая вниз в сторону выхода, так и слышится:       Не смотри, не смотри, не смотри.       Проклянет.       Искусно спрятанный шепот проносится шлейфом и остаётся в зале ещё на несколько минут после ухода. Коридор остаётся позади, на смену ему идёт новый и в нем Чуя чувствует тяжесть чужих глаз. Они кольями впиваются в руки, грудь, голову и раздирают на части, а стоит дать понять, что ты о них знаешь — прячутся.       Ведьма. Неужто Мори-доно настолько потерял стыд? Звать ведьму на службу.       Чуя и рад, что его выпроваживают общими силами, осознано или нет. Ему в этом здании делать больше нечего. В кармане потрескивает коробочка, уже желая выплюнуть все содержимое, а осенний ветер грозится сбить с головы шляпу. Чуть поправить её и умудриться не столкнуться с мужчиной в толпе — легко. Пускай тот и кидает на него ничем не читаемый взгляд гранатовых омутов, продолжая путь. * * *       Голос. Такой сиплый, тихий и до одури холодный.       — Он привёл тебя.       Мерзко.       Красные сполохи пламени цепляются за солому, пробивая когтистыми лапами и алыми лентами её насквозь. Бегут быстро, распаляя в воздух тёмное облако гари. Чёрная сажа бьёт в голову и кажется, что смерть наступит раньше от удушья, что разрежет лёгкие изнутри, а не от алых цветов, что забрались по одежде.       Наверное, сейчас начинают кричать?       Вопли людей, отдавших тело пламени, требуют этого. Раскаяния. Раскаяния перед Богом, перед Всевышним за свое существование.       А солома сухая…       Колючая…       Босые ноги лижет алая лента, то поднимаясь выше, то опускаясь. Поглощает, желая содрать кожу до мяса. Сжечь.       По деревянному кресту расходится вибрация. Это огонь идёт, стрекочет, прожигая конструкцию изнутри. Но как бы он ни пытался, все равно не поглотит раньше, чем сгорит он. Полностью. Заживо.       Руки давно немы, впиваясь в толстые канаты и тоскливо делясь кровавыми бусинами. Они исчезают где-то в недрах пламени, кажется, даже не доходя до соломы. А может, её и вовсе давно нет? Может, и ног давно нет.       Может, и его давно нет.       — Чуя! * * *       От лёгкого ветра становится лучше, и будь такая возможность, Чуя бы попытался заснуть вновь.       — Чуя.       Но это проклятье, пожалуй, будет преследовать его всегда. Коль проснулся, то уже не сможет сомкнуть глаз. Да и из-за ударившего в нос запаха палёной ромашки не получится. Он не бьёт в голову, вовсе нет, скорее туманит.       Заведя руку назад, Накахара принимается разминать шею, сетуя на безусловно красивые, но неудобные для сна подушки. Слишком твёрдые, да и расшитые какими-то бусинами. Элегантный жест, на который люди часто обращают внимание и «преисполняются» чувством прекрасного. Магического.       Чёртова мебель. Лучше бы Кое принимала людей, как и прочих волшебных тварей, в пустой зале на деревянном полу с небольшими столами. Не развалится. Это все же Япония, черт её возьми.       — Ты заснул прямо во время разговора, Чуя, — подмечает женщина, чуть потряхивая одну из баночек, коими забита полка. Чье-то совсем не энергичное тельце подпрыгивает от подобных махинации внутри, — Может, сменишь отель? Я слышала, что там остановилась какая-то целительница. Ты снова нарвался на чью-то порчу? Своей недостаточно?       — У тебя хорошо спится, сестрица, — врет Чуя, садясь ровно, дабы не отхватить чего-нибудь гадко-лечебного за плохую осанку, — А история о целительнице простой слух, что-то вроде рекламной акции.       — Тебе стоит посетить какое-нибудь место силы, Чуя.       — У тебя хорошая энергетика дома, — чуть улыбается рыжий, — Даже запах из твоего котла не навел кошмара, удивительно.       — Исхудал, раз смог насытиться чем-то столь незначительным, — женщина весьма тактично пропустила последнюю фразу, поправляя аккуратно забранную прическу. Непривычно. Последний раз Чуя видел наставницу в остроконечной шляпе, когда в Сен-Дени проводили акцию равных возможностей для магических тварей и людей. Хорошее время, Чуя тогда поджег чью-то палатку с едой и навсегда решил, что больше без перчаток ходить не будет, а еще, что жаренные каштаны должны жариться хорошо, например, в аду, — Не бери в голову, милый, — советует Озаки, не переставая помешивать что-то в котле, он крупным паром отдавал сладковато-кислый запах под потолок, — Как встреча с Огем?       — Это и заказом назвать жалко, — фыркнул Накахара, подперев щеку рукой, — Почему не взялась за это дело?       — Ты знаешь, я уже давно не сотрудничаю ни с политиками, ни с мафией, ни со школами, — постучав деревянной лопаткой по краю котла и что-то прошептав, Коё мило напомнила, — Я скромная волшебница, что держит небольшой храм и торгует микстурой от простуды, — жидкость в котле почернела и принялась бурлить. Озаки указала на миску, что стояла на столе рядом с Накахарой, — А ещё печеньками с предсказаниями.       — Не стану спрашивать, писала ли ты их сама, — Чуя незаинтересованно повертел небольшой треугольник в руках, — или просто сунула в них чьи-нибудь цитаты.       — Разумеется, Чуя, я не просто так зовусь волшебницей.       — Ага, а принтер в углу для красоты стоит.       — А ещё я не просто так зовусь ведьмой.       Разломив в руке печенье, Чуя откидывает начинку в виде записки в сторону, отправляя в рот запечённое домашнее тесто.       — Ане-сан, — они же о чем-то говорили? — кажется, я спрашивал тебя о помощи. Мой самолёт вечером, до этого времени я в твоём распоряжении.       — Не останешься в Японии? — тяжелая крышка закрывает собой творящийся в котле беспредел, пока огонь медленно гаснет. Кое некоторое время наблюдала за плавно тлеющим пламенем, провожая его взглядом. Так и оставив его, подсела за низкий стол, расправляя ткань одеяния, — Не могу похвалить тебя за такое решение, Чуя. Тебе пойдёт на пользу посетить несколько мест и провести здесь шабаш. Во Франции они ведь запрещены?       — Уже как три месяца, — не скрывает плачевное состояние Накахара, — кучка идиотов, подливают масла…       — Осознанно, Чуя, — Озаки глянула на непрочитанное предсказание, что тоскливо лежало на краю стола, — Ты, как и я, прекрасно понимаешь, к чему все идёт.       Верно.       Ветер разбавил мягкую тишину музыкой колокольчиков, поиграл с опавшей листвой, разбросав пестрые краски на гладкой поверхности небольшого пруда. Сколько ни смотри, а круги на воде не появятся, только отражение в зеркале даст понять, что листва действительно опустилась, а не висит в воздухе.       Непривычно спокойно. Тихо. Затишье. Сюда еще не добрались острые вопросы и философские тяготы, будь они прокляты. Вернее, они есть и здесь: ходят по улочкам, закрадываются в подсознание, умалчиваются в школах, институтах, выливаются бурным потоком в обсуждениях под новостям об очередном инклюзивном событии. Совсем скоро чан нагреется и здесь, и тогда костры святого огня будут гореть день и ночь, сжигая каждую тварь и человека. Поддерживаемый ими и их же и поглощающий. Наверное, поэтому на Сикоку, что последние несколько лет находится в юрисдикции сирен, сейчас нельзя попасть. Всё чувствуют, подводные гады, думают, выйдет отсидеться в стороне.       — В Оппед-ле-Вью сожгли мальчишку, — вдруг делится Чуя, позволяя пейзажу за окном отражаться в голубых глазах, — молодого, кажется, ему не было и шестнадцати. Поговаривают, что он охомутал чью-то дочку, то ли главы банка, то ли деятеля культуры. Безродный, вёл не самый порядочный образ жизни, — Озаки поднялась с места, выбрав своей целью чайный сервиз, — обозвали сиреной, заперли в доме и подожгли.       — А в газетах обозвали это дело «несчастными случаем»? — в небольшой чайничек женщина отправляет несколько трав, предварительно размяв их, — Он и правда был сиреной?       — Какая сирена в здравом уме в наше время будет ходить в бассейн и заниматься профессиональным спортом?       И правда… Еще недавно такая новость даже в маленькой деревеньке вызвала бы резонанс. Возмущение. Разве древние времена вражды не миновали? Да и не глупо ли это — сжигать кого-то, кроме ведьмы? Сирене нужно пронзить сердце, не забыв смазать клинок кровью последней жертвы, раз на то пошло!       Чуя вновь смотрит в окно. Действительно, тихо. Осень красит улицы, туманит небо и заставляет малышню носится с масками демонов по мокрым улочкам. Яркие шарфы, цветные кимоно, бумажные вертушки и волнение взрослых: «не оскорбит ли твой костюм вашего нового одноклассника, кажется, он вампир?» Хотя, здесь такое редкость. Возможно, именно поэтому в Японии пока нет серьезных столкновений: многие все еще носят маски и не распространяются о своей наследственности, качая права. Они предпочитают развиваться в закрытых монастырях и храмах, исчезая в тени многоэтажек после школы и шагая по ночным улицам после работы.       — Мори говорил с тобой о...?       — Да, Ане-сан, — тянет Чуя, поигрывая чаинками в чашке, — но что ему, что тебе я отвечу, что не собираюсь участвовать в очередных разбирательствах.       — Чуя, я переживаю, — на дне чашки изображены причудливые цветы, похожие на те, что в саду, — мой век недолог, а ты ещё слишком юн. Война поглотит тебя, с желанием или без, — чашка собеседницы опустилась на стол нетронутой, — Порт хорошее место, имеет вес в политике не только города, но и всей страны…       — Мне хватает временных сотрудничеств с людьми по горло, — даже больше, чем «по горло», — Впрочем, как и с остальными.       Уголки губ собеседницы приподнимаются, пряча печаль. Но рассмотреть Чуя не успевает — Озаки все же делает глоток чая.       — Ведьм не любишь, людям не доверяешь, — подводит она итога, а после подначивает, — Может заведешь собаку? Или волка? К оборотням претензий у тебя нет?       Бросив скептический взгляд, Чуя вернулся к чашке, что стояла на столе из тёмного дерева. Не то чтобы поведение сестрицы было непонятно…       Просто…       — Что толку от них? Ворох шерсти повсюду и постоянное выяснение отношений с молодыми мамами во время выгула, — дует Накахара, допивая чай, — ещё с ними якшаться не хватало.       Твари те еще. В Дании как-то познакомился с небольшой шайкой этих шерстяных комков, с пунктиком на стаю и любовью к кровавым стейкам. Не скрывайся он в то время, то навряд ли бы продержался, да и взялся за такую работу. Впрочем, нужно отдать им должное — заказчики они разумные, даже добродушные, черт возьми. Коль примут за своего, то в глотку не вцепятся. До поры, до времени, разумеется, пока не принюхаются. Хотя, свои или чужие — все одно. Нож в любую руку легко ляжет.       Травяной чай наполняет чашку почти до краев, пряча узоры на дне под толщей темной воды. Их все еще можно разглядеть, пускай они и покрыты рябью. Залюбовавшись, Накахара пропускает момент, когда Ане-сан поднимается и уходит в другую комнату, прошептав что-то о клиенте.       Седзи зашуршала и затихла, погружая комнату в противную тишину. Пустоту. Непривычную. Сомкнув пальцы на чашке, Чуя вновь осушил ее. Это ненадолго. Сколько он уже здесь торчит? В доме у наставницы не больше дня, а в городе чуть больше недели. Долгий срок, но после помощи Порту, удачно нарисовалась пара тройка авантюр. Работа непыльная, пускай иной раз Чуя и хотел вдарить какой-нибудь твари за идиотизм или лицемерие. Впрочем, его рука и поднялась пару раз, чего уж скрывать.       — Чуя, — седзи вновь мягко отъехала, пускай и не пустила в комнату хозяйку, — Думаю, тебе это может быть интересно.       Да так и исчезла в темноте своего коридора, заставляя рыжего все же подняться на татами и отправиться следом. Только ради того, чтобы нахмуриться и проигнорировать мужчину, отправляясь за другой низкий столик с уже приготовленной чашкой.       — Рад видеть тебя, Накахара-кун, — мило поздоровался Огай, расположившись у высокого стола для работы в соседнем углу комнаты, — Мне думалось, что ты покинул Йокогаму сразу после нашей встречи. Одобряю твое рвение к культурному просвещению. Уже был в Парке Ямасита?       Подхватив чайничек и устроившись поудобней, рыжий не ответил на вопрос и бросил взгляд из-под бровей на наставницу, что стояла рядом с Мори и с присущей ей опытностью разгадывала содержимое черного кейса. Предположительно, эту дрянь притащил Огай, пользуясь старыми связями. Накахара понимает, почему Озаки так настаивает на постоянном сотрудничестве, все же когда-то она играла не последнюю роль во внутренней политике от лица Порта. И Чуя не спорит, довольно выгодно стоять по правую руку подобного человека — простор для развития, сытая жизнь, пускай и нестабильная. Вот только сейчас-то Кое занимается своим делом, поддерживая дружеские отношения с Мори, который все-таки нанял его, неизвестно кого, на изготовление снадобья.       Впрочем, это не его дело. Вечером, а точнее в девять двадцать пять, он будет сидеть в самолете и думать о жульене. Маленькие радости.       — Нет, — выдохнула Озаки, покачав головой, — Чуя, иди сюда, взгляни.       Так и не наигравшись с облаками пара от собственной чашки, Накахара незаинтересованно поднимает взгляд, а после выпрямляется. Хмурит брови и довольно быстро оказывается за соседним столом, покручивая в руках находку. М-да, и на такое непотребство был выделен кейс с замшевыми подкладками. Жесткие швы, грубая кожа, бесформенная, как плод корня имбиря, слишком перетянута белыми и черными нитями вдоль предполагаемой шеи. Блять, с нее содержимое капает!       — Поздравляю, вы нарвались на мощную, но бездарную и откровенно тупую ведьму. Скорее всего на человека, который к концу своей жизни резко нашёл в себе силы.       Такими темпами несчастная или несчастный плохо кончит в ближайшие сроки. Без выработанного годами баланса эта дрянь, что зовётся то ли мной, то ли силой поглотит и разорвёт своего владельца изнутри. Или высушит до костей, что вскоре станут пеплом.       — Сколько таких уже нашли?       Бездарная работа, такую и пнуть неприятно, а этот её в кейсе принес.       — Одну, — глаза — темные фиалки — слишком глубокие и острые, того и гляди убьют своим любопытством, — Должно быть больше?       Не спрашивая разрешения, Чуя захлопнул чемодан, пряча от глаз непотребство. Такая кукла опасна лишь для его чувства прекрасного, рыжий слегка побарабанил пальцами по крышке.       — Намного, — странно, что нашли лишь одну. Возможно, что творец еще не успел изготовить больше и подкинул первый блин. Предупреждая, запугивая или просто готовясь к большему масштабу, — Вещь не опасная, но непредсказуемая, кто угодно может использовать ее как проводник и унести на тот свет треть ваших людей. Здесь скорее дело в масштабе, за одной полоумной пойдёт вторая.       На лице мужчины озадаченность, задумчивость. Огай больше не открывает кейс и, кажется, забыл о его существовании, улыбаясь Коё.       — Как жестоко, — беспечно отзывается Мори, — Очередное проклятие, Коё. Неужели я пришелся какой-то ведьмочке не по душе настолько, что она готова умертвить меня и моих людей?       — Интересно, на что вы рассчитывали, занимая кровавое место? — влезает в разговор Накахара.       — Что в моей организации будет сведущий в этом деле человек, Чуя-кун, — на это рыжий разворачивается на каблуках, желая съебать от ненужных разговоров и очередных попыток привлечь его к чьей-то стороне, — Человек, которого может заинтересовать информация о Поль Верлене.       Удивительно… Сколько лет Чуя не слышал это имя. Даже в собственных мыслях предпочитал не произносить буквы в таком порядке, ограничиваясь образом. Но как давно это было?       Столько лет… О, Салливан, столько лет минуло с того момента, когда кто-то произносил это имя. Без страха, легко и непринуждённо. Только якудза из Йокогамы, что собственными руками отправил на тот свет верхушку криминального мира и поднялся до высокой политики, мог сделать это.       Смотри, Мори Огай, как бы это имя, слетевшее с твоих уст, не прокляло твоих потомков.       — Вы, — рассчитывал ли Мори на такую реакцию — неизвестно, но похоже он был доволен лёгкой заинтересованностью в холодных глазах, — видели его?       Глупый вопрос. Жалкий. Как можно увидеть того, кто сгорел много-много лет тому назад? Чьё тело истлело и было поглощено святой водой Иерусалима.       — Нет, — честно отвечал Огай, не скрывая радости от проделанной работы, — но в реанимационном отделении Порта есть человек, который, возможно, видел.       Накахара так и не развернулся, спиной ощущая легкую победную улыбку.       — Это невозможно, — отрезала Озаки и сжала плечо подопечного в слабой поддержке, — Покойники не восстают. Не те, что погибли таким образом.       — Как знать, — пожал Огай плечами и глянул на миску с печеньем, коими и здесь были заполнены поверхности, — Я угощусь?       И, не дождавшись разрешения, взял одну, легко разломив.       — Отличное печенье, — похвалил мужчина, стряхивая с бумажки крошки, — «Любой успех дела определяется его целью». Очаровательно, дорогая Коё, вы действительно не спроста зоветесь волшебницей, — покрутив её в руках, Огай сунул бумажный комок в карман и постучал по крышки чемодана, — Если вы не возражаете, оставлю её вам, не знаю, где можете её применить, уж не серчайте. Но вам она всяко ближе, чем мне.       По полу пронёсся сквозняк, что слился в унисон с разговором Озаки и спутника, что негромко переговаривались о пустых мелочах, направляясь к выходу.       Не случайно. Мори знал, что он все ещё в городе. Кажется, договор с сердечной подругой связал ему руки и тот не может просить её о помощи сверх меры. Но может манить рукой человека, что имеет к ней отношение. Влияние. Силу.       — Чуя, — он так и не сдвинулся после ухода гостя, только когда услышал своё имя повернул голову. А после все же сделал шаг, желая вернуться к столу, — Не бери в голову. Прошу тебя, не гонись снова за иллюзией. Ты сам был там, видел произошедшее.       — И моё имя где-то внесено в списки с заглавием «покойник», Ане-сан, — Чуя беспокойно поднял чайник и вновь поставил на стол, отходя дальше, — Мне напомнить, с чьей помощью это было устроено?       — Даже если так, — голос Кое мягкая мята — успокаивающая и ободряющая, — Зачем тебе искать встречи с ним? Это было так давно, милый, так давно…       Чуя поднял на собеседницу взгляд голубых омутов, честно покачав головой.       — Не знаю.       Но если найду его, то найду и ответ на этот вопрос. * * *       — Здесь полный набор документов: виза, паспорт, права и все необходимое для медицинских учреждений, если не захочешь обращаться в клинику организации. Ключ-карта от квартиры, телефон с базой Порта — не потеряй, три карточки на три разных счета: два Японских и один на Финский филиал. По заявлению можешь открыть в другой точке, но не раньше двух месяцев. Рабочий транспорт — по выбору, наличие водителя — по желанию.       Накахара смотрел на «блага», что были разложены перед ним и перед которыми он должен был испытывать трепыхание и волнение. Вот только от ошейника тяжело ловить экстаз, каким бы красивым и удобным он ни был.       — Мне нужно…       — Разумеется, — перебивает Мори, слегка наклоняя голову, — я помню о нашем уговоре, Накахара-кун, и не собираюсь отступать от своего слова, — его острый подбородок опустился на переплетенные пальцы рук, — но и ты войди в мое положение. Не мне говорить тебе об ужасе предательства и боли разочарования в тех, кому ты начал доверять.       Город из окна словно лежит на ладони. Видно все и одновременно ничего конкретного. Картина. Только бирюза, водная гладь проглядывается где-то за стенами домов.       — Добро пожаловать, Накахара-кун, — радушно подводит итоги мужчина, глянув куда-то за плечо собеседника. На дверь, которая открылась слишком тихо. Если бы не едва уловимый шорох и тихие шаги, поглощенные ворсом ковра, чужое появление вызвало бы испуг, — В целях твоей скорейшей социализации в городе и наиболее продуктивной работы, позволь представить тебе мою правую руку.       Еще одно начальство? Накахара скривился. Вот только за ручку с кем-то ходить не хватало. Да ещё и оглядываться через плечо.       — Ну-ну, уверен, вы хорошо поладите, — добавляет Огай, указывая на подошедшего человека, — Познакомься, Накахара-кун, это Дазай Осаму. При наличии вопросов, обращайся к нему за помощью. Он также будет руководить твоей деятельностью на и вне территории организации.       Блядь. Ещё не хватало обзавестись няней. Чуя не собирался торчать здесь больше месяца, так, разобраться с насущными делами и выбить необходимую информацию, которой располагает Порт. А не нарваться на надзирателя.       А надзиратель стоит тенью. Чуя скосил глаза на мужчину, не повернувшись и вполоборота. Разглядеть сложно, но с его приходом поменялась атмосфера, появилось напряжение между лопаток от чужого взгляда. Острого. Враждебного. Того и гляди попробует придушить, не подняв и руки.       — Это Накахара Чуя, — любезно пояснил Огай, — С сегодняшнего дня он будет оказывать существенную помощь в решении вопросов, касающихся магии. Поспособствуй ему и помоги обосноваться, — он как-то недобро приподнял уголки тонкой полоски губ, — Полагаю, у тебя нет вопросов касательно мастерства Накахары-куна, верно?       Только сейчас, с тихим надменным смешком, мужчина дал о себе знать, подходя ближе и чуть наклоняясь сбоку. Как змея. Ядовитая. Накахара легко представил как из его рта начинает выделяться яд, как бы миловидно и добродушно он ни тянул улыбку. Порезаться можно. Глаза тёмные, Чуя не сразу различает зрачок и радужку, неприятно осознавая, что смотреть в эти глаза попросту неуютно. А кому-то, может, и страшно. Тёмная шевелюра контрастирует с мертвенной бледностью лица, находясь в каком-то своём порядке. Выбивается, торчит, мелко закручиваясь у корней.       Накахара сжимает руки в кулаки, глядя на чёртового человека, что заметно выше его и имеет свое представление о «присмотре».       — О, — тянет Осаму, позволяя голосу пробраться под чужую кожу, забраться в голову и хозяйничать там, — Думаю, Чуе-тяну нужно попробовать собственные кулинарные труды, — советует, не скрывая пренебрежение и слегка наклоняясь, — Может быть, тогда в его маленькую рыжую головушку придёт светлая… Прошу меня простить, не уверен, уместно ли применить это слово к тебе, к ведьме… Так вот, мысль — добавлять туда сахар или корицу, — снисходительно улыбнувшись, Дазай сделал наигранно печальный вид, — Грустно, что такая на вид сладкая ведьмочка готовит такую дрянь. Ох, может стоит покрошить туда собственный язычок? Готов помочь, раз уж Мори-доно так за тебя ручался. Слышал, что его нужно подвергнуть обработке. Не думаю, что внешнее воздействие верное решение, ещё святая инквизиция в одиннадцатом веке практиковала способ поинтересней.       — Как видишь, Накахара-кун, Дазай-кун немного изучил вопрос, — ага, как бы запечь его на костре, — Полагаю, так работа пойдёт продуктивнее.       Накахара так и не отвёл взгляд от чужих омутов, напрасно пытаясь отыскать в них свое отражение. Бездушные. Жестокие. Они следят за его движениями, приковывают к полу и весьма красноречиво рассказывают, что станет с языком рыжего в случае неверного набора букв.       Но вот незадача. Чуя умеет потрошить не только рыбу. Потому уголки губ приподнимаются, демонстрируя оскал.       — Разумеется. Но как показывает практика, лучше всего понять что-то можно, испытав это на своей шкуре. Не желаете ли, Дазай Осаму, в таком случае первым сигануть в костёр для просвещения?