О пользе озвучивания желаний

      Антонио закатил глаза. Каждый раз, когда он слышал этот заливистый смех, что-то внутри переворачивалось. Хотелось сбежать как можно дальше прежде, чем виновника шума станет не только слышно, но и видно.       Он ненавидел то, что чувствовал к этому коллеге. Сердце замирало, дыхание сбивалось, а губы в одно мгновение становились такими сухими, что Сальери неосознанно облизывал их снова и снова.       Мысли же путались, и главной из них было осознание, что Антонио пропал. Он влюбился в другого мужчину, который, к тому же, вовсе не задумывался о чувствах.       Моцарт был ветреным. Он легко мог поцеловать любую девушку просто из-за переизбытка эмоций. И, что самое ужасное, не только девушку. Каждый раз, когда рядом везло оказаться мужчине, Вольфганг целовал и его, а затем снова смеялся.       Сальери же в этот момент забывал дышать. Он смотрел на поцелуй, и мгновение казалось вечностью. Безумно хотелось оказаться на месте этого счастливчика, пусть для Моцарта такие поцелуи ничего и не значили.       Возможно, это и к лучшему. Антонио навсегда бы сохранил в памяти этот единственный поцелуй и жил бы дальше, смотря на Вольфганга взглядом кота, на которого хозяин перестал обращать внимания. И никто бы не воспринял их всерьёз, значит, можно было бы не переживать о последствиях. Гораздо безопаснее, чем состоять в отношениях, которые необходимо было бы скрывать.       Наконец, Моцарт соизволил показаться в зале. Он легко шлёпнул девушку, вместе с которой зашёл на репетицию, и подмигнул в ответ на её смех.       Сальери только покачал головой и отошёл подальше. Он мог уйти ещё полчаса назад, но решил дождаться опоздавшего, хотя и сам не понимал, зачем снова и снова вёлся на собственное желание чаще видеть коллегу. — Маэстро! Вы здесь, — Вольфганг ярко улыбнулся и прошёл прямо к Антонио, отмахиваясь от приветствий со стороны труппы. Успеет ещё поздороваться. — Вы перестали пропускать мои репетиции. Неужели у Вас нет своих?       Медленно выдохнув, Сальери сжал руки в кулаки и тут же разжал.       Вот поэтому он не хотел даже пытаться сблизиться. Моцарт поднимет на смех, расскажет всем и каждому о наклонностях, которые было принято строго наказывать. Бессмысленно было надеяться на другой исход. Поцелуи для него были только выражением мгновенных эмоций, но никак не глубоких чувств. — Вы продолжаете опаздывать. Кто-то должен следить за тем, чтобы труппа дождалась Вашего появления, — Антонио сложил руки на груди, смотря холодно. Будто гордый кот, который знал, что все люди для него — простые рабы, ради мурчания готовые кормить самыми вкусными лакомствами. — Неужели Вы переживаете о моём успехе, маэстро? — Вольфганг посмотрел в ответ с насмешкой. Казалось, их споры задевали обоих в равной степени. — Это часть моей работы, — солгал Сальери и, опустив руки, направился к выходу. У него на самом деле ещё были дела, да и сидеть весь день на репетиции после подобного оскорбления не хотелось.       Моцарт хитро и хищно смотрел ему вслед. Этот взгляд ощущался даже со спины и отчего-то заставлял краснеть.       Этот мальчишка был просто невыносим. — Как мне заставить Вас остаться? Надеть ошейник и посадить на цепь? — Вольфганг облизнул губы, улыбаясь под испуганные перешёптывания труппы.       Антонио остановился. Образ самого себя, стоящего на коленях перед Вольфгангом в одном ошейнике, был слишком заманчивым.       Только никто не должен был об этом узнать. Тем более сам Моцарт.       Развернувшись, Сальери холодно посмотрел на коллегу. Он чуть прищурился. Лицо покраснело от стыда и смущения, но это легко можно было расценить, как крайнюю степень ярости, до которой был способен довести исключительно Моцарт. — Что Вы себе позволяете? — прошипел Антонио и медленно стал приближаться к Вольфгангу.       Стояла абсолютная тишина. Людям казалось, что сейчас они станут свидетелями жестокого убийства.       А сам Моцарт только самодовольно улыбнулся. Он будто знал, что никакой злости не было. — Просто предлагаю остаться, — он пожал плечами, выглядя при этом таким невинным, словно это не он только что предлагал надеть на Сальери ошейник и посадить на цепь. — После таких предложений мне действительно всё равно, что с Вами произойдёт, герр Моцарт. Хотя нет. Я надеюсь, что премьера окажется провальной. Что люди уйдут через пару минут после начала. И что у Вас не будет ни шанса на исправление этой ошибки.       На миг в глазах Вольфганга промелькнул страх. Он как будто не мог поверить, что сказал что-то настолько серьёзное. Как будто не думал, что подобное предложение могло обидеть, а не польстить.       Но Моцарт не был бы собой, если бы не рассмеялся в ответ на угрозы. — Вы всё равно меня любите, маэстро. Хорошего дня, — он шутливо поклонился и упорхнул к труппе.       А Антонио ещё с минуту смотрел ему вслед. В голове повторялась одна и та же фраза, которую только что произнёс Вольфганг.       К счастью, люди посчитали подобное замешательство не страхом из-за того, что коллега откуда-то знал о чувствах, а ступором из-за непонимания, почему открытая угроза была так нагло проигнорирована.       Сальери тихо выдохнул и сбежал с репетиции ещё до того, как заиграла музыка. Для одного дня Моцарта в его жизни было более, чем достаточно.       Только подсознание всё никак не хотелось отпускать мысль об ошейнике. Днём ещё можно было отвлечься и переключиться на работу, но ночью...       Ночью виделись сны о передвижении исключительно на четвереньках вслед за хозяином, который бы гладил по голове и чесал за ушком за хорошее поведение. Который бы тянул за ошейник, чуть придушивая. Который бы заставил лечь на колени и долго гладил бы прежде, чем обратить внимания на то, как партнёр возбуждён.       Проснулся Антонио со сбитым дыханием. Осознание того, что он хотел этого настолько сильно, что ночью снился подобный разврат, пугало.       Сальери был совершенно невинным. Он едва ли целовался, да и то большая часть поцелуев была со стороны девушек, которые чувствовали себя в безопасности рядом с ним и хотели отдаться, даже если в дальнейшем их не ждала свадьба. Только каждую Антонио отстранял и с печальной улыбкой просил найти кого-то другого, ведь его сердце уже занято.       И ни об одном поцелуе никто никогда не узнал.       Уснуть так и не вышло. Как и на следующую ночь. И в последующую тоже. Стоило только вырубиться от усталости, как слишком откровенные сны снова давали о себе знать.       Днями же Сальери избегал репетиций Моцарта, окончательно убеждая всех в том, что соперничество переросло в безразличие как минимум с одной стороны.       Так продолжалось до премьеры, на которую Антонио не пришёл. Он хотел, правда, но не мог разрушать образ безразличного к творчеству Вольфганга человека.       И в итоге Моцарт заявился к нему сам. Пьяный. Посреди ночи.       Антонио открыл дверь, так как подумал, что на премьере произошло что-то плохое, хотя и не знал, чем смог бы помочь. И так и застыл, когда увидел, что перед ним стоял Вольфганг с пьяной улыбкой. Его шатало, и он смотрел потерянно. От былой самоуверенности не осталось и следа. — Что Вы здесь делаете? В таком виде и в такой час? — Сальери не спешил впускать его домой, встав на пороге и сложив руки на груди. — Я по Вам скучаю, — кажется, Моцарт всхлипнул. — Вы совсем забыли обо мне, маэстро. А я думал, Вы меня любите. — Вы бредите. Идите домой, — Антонио вздохнул и отстранился, желая закрыть дверь. Однако он недооценил Вольфганга, который успел нагло ввалиться в дом. — Нет! Я скучаю. И люблю Вас, — он почти захныкал. — Надо было сказать про ошейник наедине. Тогда Вы бы согласились.       Сальери закатил глаза. Возиться с пьяным коллегой не хотелось. Любому было понятно, что все слова, сказанные пьяным, глупости, которые не стоило слушать. — Идите домой, герр Моцарт.       Вольфганг помотал головой и почти повис на Антонио. — Нет! Я не хочу. Хочу с Вами. Вы ни разу не приревновали, когда я кого-то целовал... Почему? Неужели правда не любите?       Медленно выдохнув, Сальери чуть развернулся и, придерживая Моцарта за талию, отвёл в спальню для гостей. Домой в таком состоянии он всё равно не дойдёт, а утром, может, хотя бы станет стыдно за ночные признания.       Нет, слишком смело было предполагать, что он вообще вспомнит, как здесь оказался.       Вольфганг и правда заснул в тот момент, когда голова коснулась подушки. Антонио тихо усмехнулся и укрыл его одеялом, так и не посмев раздеть. Мало ли.       А затем сбежал в свою спальню и подошёл к рабочему столу. На всякий случай проверил ящик на замке.       Ошейник был по-прежнему там. Как и ушки, которые он заказал тайно.       Использовать их Сальери не собирался. Но мысль о подчинении в таком странном смысле никак не отпускала, а потому он решил держать дома ошейник и кошачьи ушки в надежде, что это поможет избавиться от постыдных снов.       Не помогло.       Антонио снова промучился всю ночь, едва ли поспав хотя бы пару часов. Как бы он хотел забыть о визите коллеги, и как же он надеялся, что у Вольфганга хватило совести сбежать.       Но тот, весь помятый и разбитый, нашёл столовую уже ближе к обеду.       Сальери как раз решил пообедать пораньше и уйти на прогулку, чтобы избежать очередного разговора с Моцартом, однако этот план успешно провалился. Антонио поднял взгляд и невольно улыбнулся. Вольфганг выглядел таким сонным и домашним, но всё жмурился на свет и шёл медленно, держась за голову.       Алкоголь всё-таки решил напомнить о том, насколько вредно было употреблять его в таких количествах. — Проснулись, — Антонио хмыкнул и попросил слугу накрыть на стол для гостя.       Вольфганг медленно сел, смотря виновато, и выпил предложенный стакан воды чуть ли не залпом. — Я надеялся заснуть в Вашей постели, — хихикнул он. Уже привычное самодовольство так и не дало о себе знать. Казалось, будто Моцарт по-настоящему нервничал. — Что Вы себе позволяете? — Сальери поднял на него уставший взгляд и вздохнул. Есть как-то перехотелось. — Антонио, я не такой глупый, как Вам кажется. Я знаю, что Вы меня любите. И люблю Вас. Та шутка на самом деле была лишней. Простите меня. Прошу, дайте мне ещё один шанс. Мы могли бы узнать друг друга получше, погулять, поужинать вместе. Всё, что угодно, чтобы я перестал быть для Вас врагом, — он опустил голову и весь будто сжался. — Или, что ещё хуже, чужим человеком.       Антонио замер, кусая губы. — Вольфганг... Это правда? Вы действительно хотите рискнуть всем ради отношений со мной? — этот вопрос дался с трудом. Будто падение с высокой горы прямиком в ледяную воду. Вот сейчас будет смех. Сейчас он будет опозорен и вынужден будет бежать как можно дальше.       Однако никакого смеха не последовало.       Моцарт посмотрел на него с надеждой, едва ли осмеливаясь улыбнуться. — Да! Понимаете, я надеялся, что Вы приревнуете меня и в какой-то момент прижмёте к ближайшей стене, а после поцелуете. Но Вы не стали этого делать, и я сказал ту глупую фразу про ошейник и цепь. Мне жаль, что это Вас обидело. Я надеялся на другой эффект. — Другой эффект был, — тихо признался Сальери, краснея. — О. Оу, — Вольфганг тут же расплылся в улыбке. — Но я отказываюсь от подобной близости до тех пор, пока не буду уверен в Вас, — тут же поспешил добавить Антонио.       Его коллега кивнул. — Я понимаю. И буду ждать.       После обеда Моцарт отправился к себе. Сальери всё боялся и ждал, когда же о его чувствах узнает весь город. Но на следующий день не было ни сплетен, ни косых взглядов. Вольфганг же извинился ещё раз, но уже публично, и при всех пригласил Антонио на ужин в знак дружбы.       А затем совместные ужины стали традицией. Как и прогулки в хорошую погоду. Моцарт на самом деле исправился и раскрылся: теперь его заливистый смех звучал в ответ на шутки Сальери, а поцелуи на эмоциях предназначались одному ему. И только наедине.       Антонио медленно привыкал и расслаблялся. О них до сих пор никто не знал, так как люди вокруг считали, что коллеги подружились, и Сальери благотворно влиял на Моцарта, меняя того в лучшую сторону, так как опозданий стало меньше, как и ветрености. Зато он, наконец, стал более ответственным.       И в один день Антонио решил, что пора. Всё-таки их отношения начались с фразы об ошейнике, значит, и близость в первый раз могла произойти с его помощью.       Сальери пригласил Моцарта вечером к себе и отпустил всех слуг. Он дрожащими руками надел ушки и, кусая губы, застегнул ошейник на собственной шее так, чтобы давление было ощутимым, но дыхание не перекрывало. — Антонио? — Вольфганг искренне удивился, когда любимого человека не оказалось за открытой дверью, но, стоило войти в дом, он понял, почему.       Антонио, закрыв дверь, медленно опустился на колени. Он смотрел чуть испуганно и очаровательно краснел. — Ох, мой котик, — у Моцарта было больше опыта в подобной близости. Он сразу включился в игру и понял, что нужно было вести. Из откровенных разговоров становилось понятно, что Сальери до сих пор ни с кем и никогда не делил постель. И то, что он решился на подобный первый раз, показывало, насколько он доверял возлюбленному. — Что мы точно не будем делать? — Использовать цепи, — Антонио поставил руки на пол, вставая на четвереньки, и опустил взгляд. Он ужасно нервничал. — Конечно. Это всё? — Вольфганг подошёл ближе и чуть наклонился, поглаживая его по голове. — Можешь спросить об остальном. Я не очень много знаю, если ты не заметил, — за язвительность, конечно, следовало наказать, но на первый раз Моцарт решил пропустить эту фразу мимо ушей. Его котик волновался, и ему нужно было показать, как хорошо может быть во время близости. К наказаниям они перейдут, когда оба будут готовы. — Хорошо, — выдохнул Вольфганг и погладил Антонио по щеке. — Тебе можно только мяукать и стонать. Если хочешь обратиться ко мне или спросить что-то, то используй слово хозяин. Ты понял меня? — он переложил руку на волосы и слегка потянул. — Мяу, — немного неуверенно выдохнул Сальери и совершенно очаровательно покраснел от смущения. А ещё он едва заметно задрожал.       Антонио срочно нужно было отвлечь и расслабить. — Пойдём в спальню, котик, — Вольфганг, наклонившись, взялся за ошейник и потянул любимого в сторону спальни. Подумалось, что неплохо было бы сейчас воспользоваться поводком.       Но то, как Сальери зажмурился и приоткрыл рот, стараясь ловить ртом воздух, заставило забыть об этом желании. — Всё хорошо? — Моцарт отпустил его у двери спальни. Любимый поставил руки на колени и очень заметно свёл ноги вместе, краснея. — Мне нужен ответ, котик, — чуть строже попросил Вольфганг. — Мяу, — совсем смущённо отозвался Антонио и опустил голову, стыдясь того, что ему до безумия нравилось происходящее. — Тогда идём в спальню. Ты хочешь этого? — Моцарт открыл дверь.       Вместо ответа Сальери первым зашёл в спальню прямо на четвереньках и сел перед кроватью, смотря на возлюбленного с интересом. Сейчас он правда был похож на кота, который пытался понять, что такое странное творил человек. — И почему ты сидишь? — Вольфганг закрыл за ними дверь и опустил шторы так, чтобы никто не смог увидеть всего, чем они собирались заняться, после чего развернулся лицом к любимому. — Разве котам положена одежда?       Антонио вздрогнул и мяукнул от смущения. Он медленно снял всю одежду, избегая взглядов в сторону возлюбленного.       Моцарт не раздевался. Он любовался и наблюдал, довольно облизывая губы. — Вот так. Умничка. Мой красивый, прекрасный котик, — Вольфганг подошёл ближе и погладил Антонио по голове, почесал за ушком. Сальери отозвался чуть ли не мурчанием, но всё ещё был напряжён.       Вздохнув, Вольфганг сел на кровать и расставил ноги в стороны. Антонио тут же подполз ближе, садясь между ними, и потёрся щекой о бедро.       Моцарт улыбнулся нежно и искренне. До этого момента казалось, что игра была чересчур поспешным решением, но теперь он был уверен, что хотел продолжить и приласкать котика. — Мой хороший, — он стал чесать Антонио за ушком, гладить по волосам и то и дело целовал в макушку. — Пойдёшь ко мне на колени? — Мяу! — Сальери чуть отстранился и снова положил руки на колени, пытаясь хотя бы так скрыть то, насколько ему нравилось происходящее.       Но Моцарт всё равно видел. В следующий раз обязательно накажет за попытку скрыть себя, а пока он только снял обувь и чуть надавил ногой на бёдра, заставляя развести ноги в стороны.       В ответ раздалось протяжное и смущённое мяуканье, которое сопровождалось попыткой закрыть лицо руками. — Нет. Убери руки. Не пущу тебя к себе на колени, пока не посмотришь на меня и открыто не признаешь, что хочешь этого.       Антонио убрал руки, положив их на колени, и развёл ноги чуть шире. Он всё ещё не осмеливался смотреть на возлюбленного, дико стыдясь того, что забывался в огне, что охватил его тело изнутри.       Тогда Вольфганг скользнул кончиками пальцев ноги вверх по бедру и едва коснулся члена. Это вызвало такой долгожданный стон, что стоило огромных сил не сорваться и не затрахать любимого до отключки, забыв об игре. — Посмотри на меня. Тогда я позволю сесть ко мне на колени и коснусь уже рукой.       Сальери поднял взгляд, затуманенный явным наслаждением. Моцарт сглотнул, не понимая, как любимый мог быть одновременно таким невинным и таким горячим, но быстро вернул самообладание и потянул за ошейник. — Хозяин, — тихо выдохнул Антонио, когда сел на колени возлюбленного. — Говори, котик. — Хочу... Хочу лежать на Ваших коленях. И чтобы Вы мучили меня касаниями где угодно, но не там, пока Ваше терпение не закончится.       Вольфганг и представить себе не мог, что Антонио — такое сокровище. Он шумно выдохнул и уложил Сальери грудью к себе на колени, погладил по голове. — Я использую масло. Ты не против? — Мяу, — прозвучало согласно. Антонио послушно развёл ноги в стороны, но до сих пор оставался напряжённым.       Моцарт смазал руки маслом и начал делать ему массаж. Ласковый, едва ощутимый. Он улыбнулся совершенно счастливо, когда почувствовал, как мышцы под действием рук постепенно начали расслабляться.       Теперь можно было продолжить игру. Одной рукой Вольфганг ласково поглаживал любимого по спине, а другой скользнул вниз, проводя по ягодицам.       В ответ Сальери шумно выдохнул и чуть заёрзал. — Котик, тебе надоело лежать на коленях? Хочешь уйти? — Моцарт прекратил ласки, кусая губы. В ответ раздалось такое жалобное мяуканье, что Вольфганг тепло рассмеялся. — Не хочешь. Я понял, — он вылил больше масла на пальцы и между ягодиц.       Антонио вздрогнул и рукой нашёл свободную руку Вольфганга, безмолвно прося переместить её на волосы. — Испачкаю же! — предупредил он. Сальери только мяукнул и не отпускал руку, пока та не сжала волосы. — Ох, котик. Потянуть? — и снова согласное мяуканье.       Сосредоточиться на том, чтобы подготовить Антонио, стало гораздо сложнее.       Моцарт чуть потянул за волосы, и Сальери выгнулся даже сильнее, чем нужно, а после шире развёл ноги. — Не торопись, — строго произнёс Вольфганг и легко шлёпнул его рукой, измазанной маслом. Ответный стон был таким невинным, удивлённым и довольным, что хотелось отвлечься и хорошенько отшлёпать прежде, чем продолжить. — Хочешь ещё? — Мяу! — Антонио почти что захныкал от желания. Он расслабился так, что в голове не осталось ни мыслей, ни смущения, ни стыда. Каждое касание обжигало, хотелось ещё и ещё.       Моцарт замер и несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Было слишком тяжело мыслить здраво сейчас, когда любимый так сильно хотел их близости. — Хорошо, — Вольфганг шлёпнул его снова. Ответный стон на этот раз был громче. Тогда Моцарт отшлёпал Сальери ласково, несильно, но так часто, что собственная рука горела приятной болью, а ягодицы любимого чуть порозовели. На каждый удар Антонио отзывался стоном, иногда мяукал и всё чаще ёрзал. — Уже хочешь кончить? — М-мяу! — одновременно и подтверждение, и смущение от настолько прямого вопроса. — Ну, тише, котик мой. Скоро всё будет, хорошо? — пришлось убрать обе руки, чтобы налить ещё масла. Вольфганг чуть потянул рукой за ошейник, а другой скользнул между ягодиц, дразня и расслабляя.       Антонио глухо застонал и подался к руке. — Не так быстро, хороший мой. Котик нетерпеливый, — Моцарт тихо усмехнулся и проник пальцем внутрь. Сальери поначалу сжался и ахнул, из-за его его возлюбленный остановился. Боль причинять не хотелось.       Однако Антонио медленно выдохнул и расслабился, чуть поёрзал в попытке насадиться на палец глубже. — Ты ж моё сокровище, — Вольфганг сам едва сдерживал себя, но каждый раз мысленно давал себе пощёчину. Он у Сальери первый. Потерпит и подготовит так, чтобы у Антонио даже мысли не возникло о боли.       И Моцарт начал подготавливать его. Он то тянул за ошейник, то отпускал, и медленно ласкал пальцем изнутри, растягивая. Медленно, постепенно внутри оказался и второй палец, что вызвало нетерпеливое хныканье. Вольфганг, не удержавшись, рыкнул, и потянул за ошейник сильнее. — Не торопись.       Антонио в ответ только захрипел. Он почти не мог дышать, и это, на удивление, не пугало. Вольфганг отпустил его и продолжил растягивать, проникая и третьим пальцем.       Сальери вскрикнул, не ожидая, что человеческое тело вообще способно настолько растягиваться. Он быстро расслабился и попытался развести ноги ещё шире. — Упадёшь! — хихикнул Моцарт и сдвинул их чуть ближе к середине кровати. Сидеть было неудобно, но это всё равно ненадолго.       Наконец, Вольфганг подготовил Антонио достаточно хорошо, чтобы они могли продолжить. — Переползи, пожалуйста, на кровать, котик, — попросил Моцарт, убирая руки.       Сальери посмотрел на него пьяным взглядом, повернув голову. Возлюбленный в ответ на этот взгляд шлёпнул Антонио для скорости и помог переползти на постель.       Вольфганг поднялся и стал раздеваться. Быстро и без попытки устроить из этого представление. А, когда повернулся к любимому, увидел, как тот лёг грудью на кровать, подтянув колени ближе к животу, и прогнулся в спине. Его ноги были разведены широко в стороны, а руки сложены за спиной. Лицом он стыдливо уткнулся в подушку.       Не хватало только кошачьего хвостика, который бы идеально дополнил эту совершенно развратную картину.       Моцарт едва успел вспомнить о том, что нужно было смазать собственный член маслом прежде, чем набрасываться на любимого. Он дрожащими руками подготовил себя и встал между ног Сальери.       Антонио прогнулся сильнее, стоило Вольфгангу медленно проникнуть в него.       Оба замерли, привыкая. Сальери шумно дышал, постепенно расслабляясь, и приподнял голову. — Хозяин? — хрипло, низко, так, что Моцарт был готов кончить от одного только слова, произнесённого вот так. — Говори, — Вольфганг удивился собственному голосу. Такой непривычно возбуждённый, каким ещё никогда не был. — Не жалейте меня. Хочу ходить и краснеть от ощущений... Там.       Отказать было невозможно. Моцарт начал двигаться, сначала медленно. Он искал угол, под которыми стоны становились протяжнее и громче.       И нашёл. Тогда он стал ускоряться, поглаживая руками по бокам. Но Сальери и этого было мало. Хотелось глубже и жёстче, о чём он простонал, напрочь забыв об обращении.       Вольфганг не смог его отругать. Мысли путались, и он послушно сжал руки на бёдрах, трахая быстро и грубо. Он был уже близок, и, перед тем, как кончить, наклонился, расставив руки по бокам от любимого, куснул в загривок.       Антонио вскрикнул и кончил, а возлюбленный тут же последовал за ним.       Оба легли на постель, шумно дыша, и долго молчали. Постепенно Моцарт приходил в себя, стыдясь того, что под конец сорвался и забыл о том, что хотел в первый раз быть нежным и терпеливым. — Ты в порядке, Антонио? — А? — тот повернул голову к возлюбленному и прижался, обнимая. — Я прекрасно. Но как же стыдно... Тебе, наверное, теперь не захочется меня видеть? — Сальери снял ушки и ошейник, краснея. — Ох, глупый мой котик. Я от тебя никуда не уйду. Ты же не думал, что я так долго добивался твоего внимания, чтобы один раз разделить постель и сбежать? — Моцарт прищурился. — Ну, зна-аешь... — шутливо протянул Антонио и прижался ещё ближе. Вольфганг обнял его и слегка шлёпнул. — Эй!       Оба рассмеялись.       А второй ключ от ящика, где хранились ошейник и кошачьи ушки, вскоре достался Моцарту.