***
Гон, ты такой ужасный, но я не могу остановить это- И неизвестно, чем же именно Фрикс так горячо не устраивал некоторых крайне знакомых нам персонажей... «Не устраивал» — применимо ли это к нынешней ситуации, если между делом Киллуа всё реже спускал с него взгляд, всё реже удавалось давать иное объяснение жару в груди после не то чтобы случайных прикосновений и теплого дыхания куда-то в шею, всё чаще хотелось сделать что-то безрассудное, что-то, о чём можно жалеть по ночам, перебивая желание всего лишь выколоть себе глаза, чтобы ничего и никогда не видеть? Жаль, нельзя выколоть мозг, чтобы не кусать себе локти после навязчивых мыслей о неловких ситуациях в прошлом. Вместе с тем Золдик всё категоричнее отсеивал сомнения по поводу подлинности своих чувств. Разве это может быть ненастоящим и выдуманным? Какие бы ни сложились в их жизни обстоятельства, по какому бы лезвию какого ножа он не ходил, в реальной жизни имеет ценность только здесь и сейчас, есть только «мы» и «я», и нет никого, имеющего права судить о правильности твоего пути. А здесь и сейчас Килл готов вырвать своё сердце и преподнести кое-кому целиком и полностью, готов возвести «нас» в абсолют. Только попроси, пожалуйста. Ты только скажи! Он, из раза в раз очень легко разочаровывающийся в людях, всё ещё не забыл всех неприятных ситуаций и помнил каждое недопонимание между ними, но эйфория от нахлынувших чувств оказалась сильнее всякой предвзятости к окружающим и смогла полностью вытеснить оставшееся раздражение до поры до времени. Он сам не заметил, как после начала общения с Гоном стал более теплым и драматичным, чуть более эмоционально открытым, и вообще.. Всё это так нежеланно и желанно одновременно.. Убей меня, когда я стану ласковым, как труп. Но где-то в глубине души Киллуа всегда понимал, что рано или поздно в его жизни появится такой парень. Мы не застрахованы от перемен. От чего мы вообще застрахованы, черт возьми? Драмы драмами, а четверть-то подходила к концу, сроки исправления оценок поджимали, времени на влюбленные взгляды было не шибко много, а учёба у Золдика явно была не на последнем месте, даже если отбросить его вынужденность так сильно об этом заботиться. Контрольные, домашние задания, долги, зачёты... «Зачем я живу, о господи!» Ладно. На этот раз всё прошло относительно спокойно. Самой болезненной, если это можно так назвать, обычно была третья четверть, а сейчас к концу подходила вторая. Полугодовая по алгебре, естественно, была очень страшной... Слабонервным лучше не пробовать, помяните мои слова... Вот и Киллуа, борясь с чувством безысходности от увиденных заданий, кое-как решил половину номеров с множеством исправлений и, наверняка, лишь малое количество его ответов были правильными. Так и вышло, чего уж там! Получил три за эти «записки сумасшедшего», ну а в четверти, с горем пополам, вышла четверка. С этим явно нужно что-то делать, а то такими темпами экзамен он не сдаст и на тройку. При всей нелюбви к этому предмету, он, к сожалению, обязателен к сдаче. Гон, сидевший рядом, не понял ровным счётом ни-че-го, лишь выпученными глазами таращился на свой лист с контрольной первого варианта, уже приготовившись сидеть все сорок минут без дела, а чуть позже лицезреть красивую двойку в дневнике, будучи не в состоянии даже осознать, что именно от него требует эта мрачная богадельня, названная алгеброй каким-то псевдоучëным... Ладно-ладно, разбрасываться словами не стоит. Он, вопреки страху за свое ментальное здоровье (у людей, понимающих точные науки, оно явно не в порядке), попробовал начеркать что-то на своём черновике. Попытки уловить в записях Киллуа какой-то шаблон решения, который можно применить и для своего задания, успехом не увенчались. Последний и сам не знал, что делает, и даже если бы знал, объяснять бы вряд-ли стал. Если отвлечь Золдика, когда у него ничего не получается, он может нешуточно нагрубить. И ничуть не пожалеет об этом впоследствии. Атмосфера на уроках алгебры всегда была какой-то злой и напряжённой. Никто ничего не понимал, учительница неустанно злилась на так называемый «лес рук», и единственное что хотелось после этих уроков — так это больше никогда на них не появляться. Такое желание исходило с обеих сторон: и с ученической, и с педагогической. Преподаватели часто говорят: «если вы бездельничаете, можете вообще не ходить на мои уроки, я никого здесь не держу». Была бы ещё такая возможность, и в классе останется человек шесть от силы. За прогулянные учениками уроки отвечать всё равно не ей. А вот на контрольной по физике Киллуа просто светился, знал все формулы, его рука писала сама, пальцы быстро и тревожно тыкали по кнопкам калькулятора, по двести раз проверяя все подсчёты, сердце билось, глаза бегали от тетради к часам, лишь бы успеть решить все задачи! Он на удивление был уверен в своих силах и надеялся на пятерку, и... Ну блять. Четыре. В одной из задач в первом действии он невероятным образом получил тридцать пять, отняв от сорока двадцать. И дальше всё решение пошло «по наклонной», мягко говоря. Даже если алгоритм действий правильный, ответ уже получился неверный. Просто невозможно. Гон только и сказал: «Ну по факту ты всё сделал правильно, поэтому не расстраивайся. Всего лишь ошибка по невнимательности!» Да, вот только такие «ошибки по невнимательности» Киллуа делает слишком часто, и это обидно. Сколько бы ты не учил, всё равно получится какая-то чепуха. Вот за это он и не любил физмат: неточности недопустимы, а сохранять такую педантичность в своих решениях очень нелегко, с его-то рассеянностью. «Но ты, Гон, всё равно ничего не поймёшь.» «С чего это ты взял, что не пойму?!» — и Гон злился на него из раза в раз, а Киллуа никогда не мог поверить, что он и вправду понимает. Неделю за неделей они всё так же неизбежно шутили и долго смеялись, иногда даже совсем не над тем, иногда даже на уроках, иногда «слишком громко и неуместно» (хотя какая, к черту, разница?), нередко расстраивались, крайне неприятно злились, что присуще всем людям на земле, избегали ссор, потому что оба боялись любых конфликтов в принципе. У каждого человека своя причина и свои мотивы, и если Киллуа испытывал сумбурность мыслей и растерянность, никогда не знал, что отвечать на словесные нападения, то Гон интуитивно не хотел всплесков негатива, которые расстраивали его как ничто другое, и по большому счету не хотел портить отношения с людьми «по такой мелочи». У него, вообще-то, очень странное понимание значимости событий и поводов.. Всё чаще и чаще тактильничали как будто не всерьёз, улыбались в ответ на непонимающие взгляды каких-то неважных людей, давая понять, что «шутят так», и в то время они действительно шутили. Хотя их собственное отношение к такому «юмору» и реакция на каждую новую «шутку» из этого разряда могла бы и натолкнуть на некую мысль, на которую их что-то натолкнуло уже давно. И Золдику такой повод для смеха не особо нравился, ведь для него это было чем-то серьёзным. Не очень забавно наблюдать за тем, как твои чувства даже косвенно высмеиваются кем-то близким, да ещё и делать вид, что тебе тоже смешно и ты поддерживаешь такие вещи. Поэтому каждый раз приходилось прятать непроизвольно всплывающую на лице неловкость, лишь бы Гон ничего лишнего не подумал. «Что же Гон позволит себе на этот раз? На колени мне сядет?» — насколько безумно это звучало бы для Киллуа несколько месяцев назад? Да он бы просто не поверил. В конце-концов в своем темпе, ощущаемомся так по-разному, проплыл первый месяц зимы, исподлобья глядя на два пылающих сердца. И в этом декабре не было ни слëз безысходности, ни стекающей по артериям в сердце горечи. Может быть, этот ад закончился? Едва-ли. Кое-кто ещё слишком молод и зависим, чтобы всё закончилось. Киллуа частенько подумывал, что его чувства взаимны, но, как известно, признаваться в любви никому не собирался, ибо слишком рискованно, поэтому делать тут было нечего. Да, подумывал он много чего, но наши мысли, не воплощённые в жизнь, едва ли чего-то стоят. Лишь иногда злясь на провокационное поведение Гона, расстраивался, что этого всего никогда не будет, старался сильно себя не обнадёживать внезапно нахлынувшей сентиментальностью. А откуда она, вообще, взялась? Прежний Киллуа так высокомерен и эгоцентричен... а не вот это всё. Наверное, она была всегда, просто сейчас представилась просто идеальная возможность почувствовать слишком много всего. Да и высокомерие в нём было лишь напускное. К лучшему оно или нет — очень субъективный вопрос. Как говорится, у каждой медали две стороны. (Используй ту, которая выгодна тебе в данный момент!) Двадцать восьмое декабря, о боги, учащиеся наконец-то вышли на каникулы. Четверть была короткой, но, как известно, глубокая усталость может вернуться и после первой рабочей недели. Что и говорить по поводу двух месяцев! В любом случае, отдых никогда лишним не будет. Киллуа планировал проспать все новогодние каникулы, заняться так горячо любимой прокрастинацией и какими-то ещё рандомными вещами, не имеющими отношения к реальности. Порой грустно просыпаться каждый раз как в дне сурка, всё больше и больше осознавая, что тратишь драгоценную и единственную жизнь зря. Теперешние будни могли скрасить только приходящие на телефон сообщения совершенно разного содержания, но от одного и того же человека. Он писал о том, что сегодня съел, понравилось ли ему, с какой ноги встал, что почувствовал в тот момент, когда в шкафу не оказалось ни одной чистой тарелки, какими упрёками они поутру перекинулись с сестрой и, да, этот список можно продолжать вечно, но, думаю, пока достаточно. Мать Киллуа, разумеется, во всех деталях справилась о новом приятеле своего сына, о его характере, об оценках, о родителях, о прошлом, о какой-то ещё объективно бесполезной ерунде(благо, копию документов не попросила), осталась не очень довольна, но наплевать. Если ей не понравилось — значит, выбор отличный. Подобная «опека» была до абсурда глупой, и Золдик сам иногда не верил, что это действительно происходит. Много ли он знал людей, которым в пятнадцать не дают и шага лишнего сделать? В буквальном смысле. Он даже не знал, как к такой обстановке в их семье относится младший брат. И никогда не спрашивал, ведь опасался, что тот дословно (а то и с преувеличениями, черт его знает) донесёт родителям их разговор, сам факт наличия которого вызовет у них серьезные претензии. Хотя не то чтобы это было прям так возможно. Каллуто уже не шестилетний ребёнок, который докладывает матери всё без разбора. Скорее всего. «Надеюсь, он теперь в состоянии глядеть дальше своего носа» — с горечью вспоминая прошлые разочарования, думал старший. Одиннадцать лет — ещё очень небольшой возраст, но, черт, пора бы уже образумиться хоть немного, а то в будущем, когда у тебя появятся неудобные родителям обстоятельства, придётся несладко. Несладко, когда они знают всё, и точно не дрогнут перед возможностью манипулировать тобой с помощью этой информации. Да, тяжело осознавать, что безопасности ты не найдешь даже у себя дома, а принятия даже у родителей, но как раз поэтому стоит вовремя понять, кто здесь действительно твой враг. А наверное, Киллуа не имеет права так говорить. Если Каллуто хочет слиться с этой средой, полной газлайтинга, если он чувствует себя её частью и считает происходящее правильным, если не хочет замечать что-то прямо возле себя, то пусть... Но разве так можно?! Это же самоубийство чистой воды. Пожалуйста.. Он безусловно любил брата, очень расстраивался и злился, когда с ним неоправданно жестоко обходились. Младший мог совершить что-то значительно тяжелее, чем в своё время Киллуа, и, соответственно, наказания за такие проступки он получал посерьёзнее. Моментами физические, что нехарактерно для их родителей. Вместо рукоприкладства они обычно занимались эмоциональным насилием. В эти самые «моменты» Килл даже пытался защищать брата (безрезультатно, но сам факт), но никогда не получал помощи или благодарности взамен, и это сжирало его изнутри. Каллуто, казалось, готов был на всё ради спасения собственной шкуры, и даже мать однажды ткнула в это пальцем: «Ты его так защищаешь, а он быстренько готов тебя продать» — сказала она тогда, с торжественно-горькой ухмылкой на лице, и она была права. И это было гадко. Всё вокруг было гадким. Даже видя такое отношение, Киллуа не мог плохо поступать с братом. Он понимал, что тот должен отвечать за свои поступки, что раз уж ты подлая неблагодарная мразь — помогай себе сам, но но не мог. А со временем токсично подавляемые попытки помочь младшему угасли, и они совсем потеряли даже ту связь, которая у них была. Бывало, он завидовал Каллуто, его более расслабленному и открытому поведению, ведь «я никогда не позволял себе такого», и это больно. Младший брат и в восемь лет мог огрызнуться, вступить в спор, закатить истерику, в то время как Киллуа болезненно молчал всю свою жизнь, пытаясь не убежать в слезах жалости к себе. Золдику всё ещё почти физически больно слышать крики из кухни, ощущать мерзотность происходящего, бояться попасть под чью-то горячую руку. Со временем он научился улавливать эмоциональную ситуацию в помещении по ничего не значащим движениям, и сразу уходил из комнаты, если она была хоть чуть-чуть негативной. По интенсивности открывания ящиков и оттенку молчания можно было понять, поссорились ли родители на этот раз. Вот бы никогда ничего не слышать.***
Дни проходили быстро, но тяжело, а сегодня Гон позвал его гулять. Эх, как это, всё-таки, замечательно, шастать по окраине грязного города, любуясь на радужные бензиновые лужи и омерзительные свалки! Ох уж эта романтика... Во время таких чудных прогулок как никогда начинали волновать вопросы экологии, потому что на ЭТО больно смотреть уже даже Киллуа. Но в этом была какая-то своя фантомная изюминка. В мегаполисе они бы так просто не погуляли по безлюдной улице, любуясь на доисторические пятиэтажки и турники с облезлой краской. Вечерние прогулки зимой были и чем-то прекрасным, и одновременно ужасным. Холод, слякоть, неудобные куртки, онемевшие конечности, за то какая атмосфера! Над нами сегодня ещё один длинный зимный вечер. Дни, бесконечно сменяя друг-друга, заканчиваются слишком быстро, а в жизни всё нет ничего особенного. Свободного времени тьма. Никто не пишет и не звонит, не приходит, никто не хочет сказать пару слов о твоей значимости... Жуткая тоска. «Помоги мне оставить эту зиму в своём сердце, среди самых тёплых воспоминаний» Ну.. На этот раз всё же есть кое-кто, способный вытащить из этого мрачного заточения. —Привет! — Гон широко расставил руки в стороны, чтобы заключить подошедшего Киллуа в объятия, и — о, боже — как же это всё надоело. Золдик порой чувствует себя так, будто готов уже прямо рассказать Гону обо всём, и этот поступок не будет ни капли импульсивным. В последнее время он прямо-таки планирует это, хотя на деле никогда не решится. Невыносимо каждый день видеть человека, которого любишь, но между вами ничего не может быть. Он снова поспешит отбросить эти мысли в никуда, любовно обвивая холодными руками спину Фрикса, и это, в совокупности с сердцебиением, кричащем о его чувствах, выглядит и, главное, ощущается не очень по-дружески. Если бы кое-кто не поощрял такое поведение, Килл не позволил себе и прикоснуться к нему, как первое время и делал. И Золдик очень расстроится, если узнает, что его возлюбленный относится так ко всем. Откуда в нём тогда столько чувств, что хватает всем с головой? —Ну что, куда пойдём? —Спросил Киллуа, глядя в глаза Гону. В этих глазах даже зимой видно лето, он опаляет своим раскалённым солнцем, под которым хочется остаться если не навсегда, то очень надолго, всё вокруг. И неизвестно, как с этим бороться. Я уже устал удивляться. —Возле парка такая ярмарка... Я увидел её, когда ехал вчера после тренировок, и подумал, что мы обязательно должны пойти туда! — Ничто так не согревает душу, как мысль о том, что в тот момент Гон подумал о Киллуа. И кому, как не ему, отведено это место под солнцем? —Давай. — Мирно согласился Золдик, готовый принять почти любое предложение. В этом городе и сходить некуда, а он не мастер самостоятельно принимать решения. Они идут мимо кирпичных домов и странных людей, откровенно неровных асфальтов, разрисованных старых гаражей, безбожно погибающих деревьев и, вроде, знакомых магазинов, мимо времени и истинных слов. Ненавистно долго лгать, но эта ложь пока что останется тяжелым бременем на их плечах. Мы склонны молчать до тех пор, пока нам не заклеят рот. И всё это неизбежно занесено снегом сожаления о чём-то ранее близком. Не хочется позволять этому снегу засыпать и твою душу. —Какие холодные ночи.. —выдыхает Килл, пока тяжелый северный ветер обдает его лицо. Скажи, как дальше жить? —Ночи? Сейчас только шесть часов. — Улыбается Гон, который уже и сам успел потерять счёт времени. Они оба переняли друг от друга несколько привычек, и Фрикс учится явно не лучшему. Но обогнать Киллуа в игнорировании всего, что происходит вокруг, пока не способен никто. Они специально вышли в тёмное время, чтобы «полностью ощутить красоту вокруг». Интересно. —И что? Темно же.. — Несерьёзно тянет он, гадая, о чём только может молчать его собеседник. А сможешь ли ты принять? Они переходят улицу. Впереди мигает светофор, и Золдик думает, что вместо него там мог бы стоять Гон. Его глаза горят так же ярко и выразительно, отражая любой свет в их жизнях. В отличие от собственных тускло-голубых, «обычные» карие глаза с редкими ресницами полюбились ему куда сильнее. Они сделаны из чего-то такого.. Боже, да с чем можно сравнить эти глаза? Как только сказать о своей глубокой привязанности к ним? Это ведь не океан, не небо, не изумруд, не что-то такое зелёное, связанное с природой... Это карие, черт возьми, глаза. Да ладно. Можно просто прямо. Не нужно быть необычным, чтобы тебя любили. Гудят многочисленные машины в пробках, опаздывающие прохожие хотят всё того же, и реальность ещё никогда прежде не ощущалась и так хорошо, и так плохо одновременно. Полетели. Интересно, о чем думают случайные люди на улице, которых мы видим впервые, и не увидим больше никогда? Сложно представить, что жизнь большинства из них насыщеннее твоей. Можно было придумать бредовую историю каждому из них, и не разочароваться, ведь никогда не узнаешь правды. Киллуа больше не знает, кто он. Раньше с уверенностью можно было сказать, что его волнует в основном он сам и изучение возможностей исчезнуть с глаз своей семьи. Сейчас всё обернулось совсем не в ту сторону, как он всегда надеялся. Он как-будто уже другой человек, глубоко отличный от того, который в октябре мог не сказать ни слова за весь школьный день. Уснул — идёт монотонная осень, проснулся — зима в полную силу вступает в свои обязанности. Наверное, пришло время искать нового себя. Лучшего себя. Неравномерными шагами они приблизились к палаткам, мерцающим разноцветными огнями. Он никогда не обращал внимания на мелочи по типу цвета палаток, их материала, не оценивал их надёжность, и точно бы никогда не вспомнил таких вещей. Он смотрел прямиком в цель, наверное, во многом из-за невозможности замечать что-то ещё. Сердце стучит, как больной метроном, и Киллуа чувствует себя одним из этих огоньков. Наверное, самым тусклым и непостоянным, но всё ещё неподдельно настоящим и прекрасным по-своему. Гон точно похож на тот зеленый огонёк. Тот, что светит ярче всех, затмевая все остальные. Если мы светить не будем, кто это сделает за нас? Золдик смотрит на Фрикса, пытаясь прочитать его мысли. И, наверное, не догадывается о том, что тот на самом деле чувствует куда больше, чем может показаться. У Киллуа всё время болит голова, под глазами мешки. Он смотрит на вещи так безмятежно и волнующе, что хочется забрать его глаза, и положить в стеклянную банку на прикроватную тумбочку и любоваться на то, как они спокойно плавают в какой-то жидкости, некогда принадлежащие его однокласснику. Гон видел такое в одном никем доселе невиданном фильме. Жутко, но так... Красиво.. Какой бы прекрасной там ни была эта синяя безмятежность, Гон хочет увидеть искру в этих глазах, обращённую к нему. Сегодня он кое-что решил. На витринах уютно лежали ёлочные игрушки, яркие разноцветные парики, конфетные подарки в милых новогодних коробочках, до смеха некачественные маски с лицами персонажей известных мультфильмов. Они были точно такими же, как в их детстве, и однозначно всё так же рвались от одного дуновения ветерка. Всё же, наверное, есть вещи, которые не меняются никогда. Больше всего им запомнились фонари, на дно которых прикреплялась какая-нибудь фигурка Санты Клауса в санях и с подарками, или зимнего города, елок, снеговиков, а сверху падали сияющие разными цветами блёстки, имитирующие снег. И всё это под умиротворяющую музыку. Ярмарка была небольшой; оно и понятно, город маленький, никому не нужно заморачиваться и тратиться ради трёх с половиной посетителей в день. —О, давай кофе выпьем? —неожиданно предложил Киллуа, указывая взглядом на автомат с горячими напитками. Только что он морщился от холода и прятал нос под горло куртки, а теперь, кажется, нашёл выход. —Давай! — особо не раздумывая, ответил Фрикс, вечно согласный на любую авантюру. Они подошли к автомату и принялись разглядывать кнопки и нарисованную там же инструкцию. —Зачем она вообще здесь? Кто-то не знает, как покупать кофе в автомате? — рассмеялся Гон, а Киллуа, прикусив язык, пожал плечами. Последний уверен, что в одиночку не справился бы и с инструкцией: обязательно что-то пойдёт не так. —Ты какое хочешь? —спросил Золдик, и только потом вспомнил, что кофе мужского рода. Но Гон ничего не заметил, он вряд-ли вообще знал об этом. И даже если знал — не стал бы особо волноваться. —Не знаю.. А ты? —Наверное, ванильный мокачино. Гон кивнул головой и ещё раз внимательно осмотрел ассортимент, состоящий из девяти разных видов кофе: —А я тогда ореховый! — он пробежался глазами по инструкции (а говорил, что она ненужная!), и засунул в специальное отверстие купюру. Она прошла сразу, что ужаснуло Киллуа. В его представлении за такие навыки нужно было минимум душу продать... Фрикс два раза нажал на кнопку «сахар» и выбрал нужный вкус. Через тридцать секунд автомат запищал, и Гон без труда вытащил свой картонный стаканчик, не пролив ни капли. — Давай, теперь ты. Золдик поднес купюру к тому же отверстию, пытаясь всеми способами разгладить её, чтобы эта долбанная машина наконец приняла оплату, но всё никак не получалось! —Дай я! — не выдержав, Фрикс взял у друга деньги, — Подержи...— он передал ему свой стаканчик, и, о господи.. У него снова получилось с первого раза. Киллуа смотрел на это всё глубоко поникшим и разочарованным в жизни взглядом. Ещё бы. Гон вытащил второй стаканчик, и они с Киллом обменялись. Фрикс решил особо не мелочиться и сразу сделал порядочный глоток, игнорируя надпись «Осторожно, горячо!». Почувствовав, кажется, температуру напитка по всей красе, он поморщился, приложил руку ко рту и усмехнулся. —Вкусно! —воскликнул Киллуа, осторожно глотая ванильный кофе. —Дай попробовать свой.. — улыбнулся Гон, и Золдик не был против, — Тогда ты мне свой. — и они снова обменялись стаканчиками. —Вкусно, но мой мне больше нравится. — Со строгим видом дегустатора вынес Фрикс. —Ванильный лучше! У этого какой-то привкус странный. —Это орех, Киллуа, орех!!! Оба тепло засмеялись, вдыхая сладкий запах заветного «ореха» и ванили вперемешку с вечерней мерзлотой. В такой замечательный момент на душе было неоправданно тревожно и неспокойно. Но вместе с тем в воздухе летало и другое чувство. —Ох, Киллуа, бро, люблю тебя. —Кладя руку ему на плечо, сказал Гон. Как бы неловко это ни звучало, никто уже не узнает, что он вложил в эти слова, но Киллу хотелось верить, что что-то значительное. И плевать уже хотелось на это злосчастное «бро». В первую очередь они ведь друзья, бро, а потом уже всё остальное. —Спасибо, я знаю. —Золдик ухмыльнулся с наигранным высокомерием, поспешно отводя неоднозначный взгляд в сторону, а потом снова расплылся в улыбке уже по-настоящему. Сегодняшним вечером дышали карие глаза, и Киллуа уверен в том, что сколько бы красивых и необычных глаз он не увидел, каких бы людей не полюбил, даже если они будут во многом превосходить Гона, он всё равно вспомнит его. Может и с мелочной злостью, может сравнит его с кем-то, отмечая, что тот был не самым лучшим возлюбленным, но всё равно вспомнит и улыбнётся. Иногда Золдику кажется, что он плачет, хоть и слез в глазах нет. Под порывами холодного ветра они пойдут ещё куда-то, глядя на зажигающиеся дома, цветные гирлянды, людей, тащащих домой купленные только что ёлки, наклееные на каждый угол листовки о никому ненужных предстоящих новогодних концертах в центре города. Поговорят о посторонних вещах, думая совершенно о другом. Куполом накрыла тёмная ночь, и космос поверит и терпеливо подождёт на этот раз. Он видел всё. —Я рад, правда. —полушёпотом протянул Килл, глядя куда-то вдаль. Он неожиданно любил красоту в любых её проявлениях, даже если на самом деле её не существовало. Даже его возлюбленный сам по себе не был особенным, но стал таким в чужих глазах. —Я тоже. — С нежностью во взгляде, направленном на одноклассника, ответил Гон, что бы он не имел ввиду. Это сильнее Киллуа. Всё это так очевидно, но последний мастерски не заметит, или сделает вид, что не замечает. Страх портит наши жизни как ничто иное, но иногда другого выхода просто нет. В асфальте отражаются звезды, и в тесном городе не хватит места для чувств всех населяющих его людей. О. Идëт снег. Морозы трещат, небо начинает закрывать метель, и это первый нормальный снег в этом году. Наверное, надо радоваться, но чьё-то беспокойное сердце только недавно оттаяло ото льда. Когда идёт дождь, говорят, что небо плачет. А с чем можно сравнить снег? Ну только если с перхотью! Золдик посмотрел на темные волосы Гона, усыпанные белыми снежинками. —Киллуа, чего ты так смотришь? На твоей лохматой голове их ещё больше! И Гон так хотел что-то сказать, но, кажется, был немым. И Киллуа так хотел что-то сказать, но лучше он прикусит свой чертов язык. Помоги мне.***
Это больше не может так продолжаться, но Киллуа потерпит. Потерпит столько, сколько потребуется. Даже если чувства просто так не пройдут, он подождёт, пока Гон уйдёт сам, пока не останется в его памяти лишь ассоциацией с глупыми песнями и зелёным цветом, а не занозой в сердце. Он просто не вывез бы отвержения своих чувств, холодного взгляда близкого человека, глубоко разочарованного в тебе. Даже если это не обязательно означает конец их общения. При таком раскладе Фрикс всё равно уже не посмотрит на него так, как смотрел раньше. Наверняка его взгляд будет забит предрассудками, которые за короткий срок убьют их дружбу. Убьют с жестоким болезненным треском и чувством отвращения, а от былой любви не останется и следа. Из двух зол нужно выбирать меньшее, но неизвестно, что из этого лучше. На днях Киллуа снова разговаривал с Курапикой, выглядящим взволнованно и, более того, обеспокоенно сложившейся ситуацией. Он, как обычно, брал на себя без преувеличения слишком много. Даже Золдик, пару недель назад любезно изложивший ему свой самый страшный секрет (максимально страшный для парня, живущего под жестким контролем), считает, что его не должны волновать такие вещи. Ну чего ж ты, рассказал — выпутывайся, надо было язык за зубами держать. —Киллуа.. Прости, конечно, это не моё дело, но.. Вы с Гоном встречаетесь? —Неловко спросил он, выразительно хлопая глазами и давя дружелюбную улыбку. —Что?! — Киллуа аж поперхнулся, глубоко ошарашенный такими вопросами. —Просто похоже на то.. Знаешь, если нет, то обязательно стоит поговорить с ним. Он слишком очевидно любит тебя. На это Золдик лишь покачал головой, жирно намекая, что не хочет оценки своих действий: —Я не буду этого делать. Курута даже удивился такому уровню категоричности, но прекрасно понял, что тут к чему. Он и раньше понимал. Общество — штука злая и жестокая, но, к превеликому сожалению, необходимая каждому из нас. Все приспосабливаются как могут. У кого-то отродясь одобряемых большинством качеств больше, а кто-то обречён постоянно вести внутреннюю и внешнюю борьбу с осуждением в свою сторону. Частенько абсолютно беспочвенным. Люди не хотят считаться с мнением меньшинства. Киллуа крайне редко делает что-то не подумав, и из этого всегда получается какая-то херня. Вот и сейчас. Наверное, всё же не следовало разбрасываться такой личной информацией. Однако ему понравилась фраза «слишком очевидно любит тебя». Всё это бесполезно, он уже вполне себе утвердился в положении ожидания с моря погоды. И, черт, в то же время он соврет, если скажет, что хочет взаимности. Киллуа совершенно не представлял, что последует за этим вредоносным «я тоже люблю тебя». Что они потом будут делать? Скрываться ото всех подряд, врать родителям, постоянно испытывать тревогу за конфиденциальность отношений, из раза в раз раскачиваться на эмоциональных качелях, драматизировать свои «индивидуальные чувства, которые никто не понимает», замалчивать претензии друг к другу, переживать за мнение окружающих, и куча-куча всего неприятного... Зачем нужны такие отношения? Почему он должен приносить себя в жертву «во имя любви», на которую они, по сути, даже не имеют полноценного права? Гон наверняка не думал об этом, для него такие вещи не имеют значения, и хотелось бы мыслить так же. Он далеко не был ребенком, как могло показаться, и Золдик мог даже позавидовать его уравновешенности и смелости. Фрикс вёл себя беззаботно только потому, что мог себе это позволить, несмотря на стереотипы о том, что взросление означает пессимистичный, или как принято называть, «реалистичный» взгляд на жизнь. Очень жаль, что мышление поменять непросто, ведь однажды в детстве решив, что у тебя любыми способами должна быть идеальная репутация, ты уже не выпутаешься из этой канавы. Она будет затягивать тебя всю жизнь, медленно и очень болезненно. Боже, зачем же так жить?