Ушедший взглядом в себя

И в самом деле, многое в нашей жизни попросту бессмысленно. Однако вещи, не имеющие никакого смысла, всё ещё продолжают вставать на пути, создавая твёрдое впечатление безвыходности. Иногда выхода и правда нет, и в таком случае остаётся тот самый, столь ненавистный некоторыми людьми, путь наименьшего сопротивления. Оно и понятно. Можно, конечно, продолжать бороться, и в этом однозначно много преимуществ... Но для тех, кто не привык геройствовать и подвергать своё спокойствие опасности, такой расклад не подходит. А порой хотелось бы поиграть в сильного человека. Таким образом Гон всю жизнь наблюдал за бесконечно потухающими людьми, будто намеренно упускающих возможности, хмурился, мог только посочувствовать им и пожелать никогда не стать таким же. Специально при любом удобном случае демонстрировал себя как кого-то простого и счастливого, не нуждающегося в драме, надеясь быть и оставаться таким всегда. Его очень пугала возможность потери интереса к чему-то ранее важному, а то и вообще к жизни. Он, разумеется, не хотел, чтобы кто-то перегоревший медленно и вернее некуда тянул его на дно, поэтому имел гнусное свойство отдаляться от людей, утративших мечты и стремления. «Бежал от них со всех ног», не скрывая этого, ни на секундочку не оглядываясь, и частенько чувствовал себя виноватым из-за этого, но на первый взгляд мелочный страх внутри был сильнее. Бросать людей, нуждающихся в помощи, так ужасно и безответственно, правда? Вот и он так считал. И даже в этом вакууме в его взгляде так и просачивалась злосчастная усталость, всеми силами отгоняемая прочь, неуверенность в своём жизненном пути и осознание конечности вещей. А сейчас ему довелось встретить интересный экземпляр: человека, который никогда и не горел, не пылал любовью, счастьем и энтузиазмом, да и вообще особо ничем, соответственно, не мог потухнуть. Было ли это хорошо? Едва-ли. Как известно, Фриксу никогда не импонировали такие люди, даже наоборот. Но в этом парне что-то было. Что-то, заставляющее забыть о своём подлом плане побега от проблем. Он, такой откровенно беспомощный, когда дело касается любого взаимодействия с физическим окружением, такой избегающий социума, вечно драматичный и грустный, одновременно и тревожный, и безразличный... Всё в нём могло быть противным Гону. Но не было. Ни капельки. Увидев Киллуа впервые, в школьном коридоре, Гон сразу отметил, что тот очень красив. Даже не красив, а привлекателен лично для него. Его сожжённые растрёпанные волосы по чьему-то скромному мнению «мило лезли в глаза», хоть и круглые черты лица не излучали миролюбивой улыбки, которая могла ему очень подойти. Фрикс не был уверен, расчесывался ли этот парень по утрам, и умывался ли... Разве можно быть таким сонным? Но дело отнюдь не во внешности — она не спасала столь скудную ситуацию от слова совсем. Даже такое лицо безбожно отталкивало всех вокруг, имея при себе не только красивую картинку, а ещё и непростой характер, портивший всю прелесть. Когда Килла вынудили сопровождать Гона, последний и захотел пробиться к нему в приятели. Иных кандидатов на эту роль, судя по всему, не было. Он особо не разбирал, с кем ему там надо подружиться, а с кем не обязательно, поэтому решил стать другом Золдика. Просто так. Интуиция ему подсказывала: это то, что надо. Так будет проще. Интуиция часто подводила, но разве от лишнего легкомысленного знакомства будет хуже? Да, будет. Когда тебе захочется отстраниться от этого человека, а совесть уже не позволит оставить его одного. И не совсем совесть, и не только она. В какой-то момент, на фоне каких-то сумбурных событий между ними, Фрикс не на шутку начал испытывать желание понравиться этому парню. Вообще-то, он сразу понял, что влюбился, и это не стало для него большим сюрпризом. Но понять, почему именно этот скверный со всех сторон тип, так и не смог, наверное, до сих пор. Кажется, пришло время попробовать на себе роль спасательного круга. По личной инициативе, так сказать. А потом невинное желание понравиться кому-то, в некоторой мере присущее каждому, плавно перетекло в желание стать для него кем-то особенным, важным, тем, кто сделает этот жестокий мир, обратившийся против бедного Киллуа, чуть-чуть лучше... А позже появились и некоторые другие желания, в виде, например, регулярного соблазна поцеловаться с ним в случайный момент их совместного времяпрепровождения... Ну это так, мелочи. А вот совсем не мелочи! Гон уже не мог держать это в себе, но изо дня в день бесцеремонно откладывал момент признания в своих чувствах, хоть и был на протяжении всей своей жизни крайне разгорячен существованием таких явлений, как упущенные возможности и сожаления о чём-то. Киллуа так и привносил в его жизнь не самые лучшие нововведения, заставляя погружаться в себя, чем Фрикс заниматься совершенно не любил. Тем не менее тот факт, что он, в отличие от некоторых, планировал(!) признание, в одиночку вывозил всю их, честно говоря, плачевную ситуацию. Сначала нужно было ненароком выяснить у возлюбленного, не желал ли он никогда вступить в романтические отношения «с кем-то, кроме девушек», иначе пустые слова о любви к гетеросексуальному парню, крайне не желающему слушать такие вещи в свой адрес, только всё испортят. И тут уже Гон совершенно не знал, как это стоит сделать, ведь спрашивать напрямую не хотелось совсем. Перед ним был, черт возьми, Киллуа. «А как бы ты отреагировал, если бы узнал, что близкий тебе человек, ну, скажем, нетрадиционной сексуальной ориентации?» — Наталкивает на мысль, не так ли? Тем более, если без повода. Так его и отпугнуть можно. Хотя он, скорее всего, сделает вид, что ничего не понял. Но это ничуть не помешает ему вновь отдалиться, вычислив столь шокирующие подробности. Чтобы не добивать себя неизбежностью этого устрашающего признания и фактом существования своей робости, он искал всяческие отговорки. Одно время ему казалось, что Золдик влюблён в одну девушку, очень близко знакомую Гону. Отчаянно хотелось верить, что эта мысль абсурдна, и будто в подтверждение этому на такого рода предположение она отреагировала довольно резко. —Нет, даже не думай. Только не это. —Нахмурившись, процедила рыжеволосая Эмма. Фраза, произнесённая братом, словно осела ничтожным разводом темноты в её груди, как случайная капля чёрной краски на холст, испортившая всю картину. —Почему? —Гон озадаченно приподнял брови, не ожидав столь негативной реакции от обычно миролюбивой сестры. Она, в свою очередь, вздохнула и медленно потянулась вперёд, складывая руки в замок. В тот день было раннее утро выходного дня, впереди одни перспективы: много часов отдыха и безделья. А некоторые особы имеют наглость донимать её не самыми лучшими вопросами. И что делать, как не ответить прямо. Она сама не шибко много знает о Киллуа, но для всеобщего блага заверит и себя, и брата, что права. Всё равно мы не узнаем, что для нас лучше. —Если это правда было так, я бы уже оттолкнула его. Ничуть не волнуясь о чужой ранимости. —Но ты ведь можешь просто не знать о его чувствах! — воскликнул Фрикс, и на тот момент это казалось ему более чем реальным. Влюбляться в Эмму было бы до ужаса мелочно со стороны Килла, но так вероятно, что даже банально. Вероятно, будь он кем-то другим. —Нет, мне кажется, что ничего такого нет. Я верю, что Киллуа — хороший парень, но твои опасения были бы ужасны. Даже не думай об этом, будь добр.— поморщилась она, жирно предлагая перестать с ней спорить. Разве его сестра может ошибаться? Однозначно да! Черт, она делает это постоянно. Но эту печальную возможность он во внимание брать не станет. Фрикс никогда не понимал, почему Эмма так неоправданно агрессивно реагирует на некоторые вещи. Она сама по себе добра и тактична, но эта тема была, видимо, одной из болезненных для неё. По неизвестным причинам. И спрашивать никогда не решался. —Я знаю, почему ты так переживаешь об этом. — В конце-концов улыбнулась она. И Гон был отчасти рад, что не испортил ей настроение. —Я тоже знаю. И Гон набрел на правильный след, пусть даже воспринял его немного по-другому. Моментами Золдик действительно смотрел на Эмму, подперев щеку рукой, и думал, что она очень хорошая девушка, и будь он влюблён в неё, или в любую другую, жизнь сложилась бы гораздо проще. Но никаких романтических чувств к ней не питал, даже не мог воспринимать её в ином плане, и, на самом деле, в своей ситуации считал такой расклад глупым. И даже не будь он геем, сюжет любви к подруге детства, по волшебной случайности оказавшейся сестрой твоего нового одноклассника(с которой вы, по сути, почти не знакомы!) казался ему пресным до тошноты. Такая драматичная история, «как в кино», понравится кому-то уж совсем отличному от Киллуа. И такое кино уже кажется совершенно не интересным. Осознавая всю ситуацию, он чувствовал себя очень странно, как будто всё это происходит не с ним, а с персонажем фильма про трудных подростков. Даже являясь самым удобным подростком на свете. Это было частью его жизни всегда, и вообще не воспринималось как что-то необычное и «отклоняющееся от нормы». Хотя он, по сути, малолетний девиант. Сегодня тридцать первое декабря. И какая же эта пустая дата. В ней как-будто уже много лет не было ничего радостного, лишь сплошные разочарования. Так Киллуа и проспал полдня, а поутру чувствовал себя едва живым. Голова трещала, не ожидая ничего от «невероятной новогодней ночи». Она перестала быть таковой уже лет пять назад. День проходил медленно и нудно, как и большинство предыдущих, если не ещё хуже. Не было ни предпраздничного волнения, ни включенного на телевизоре новогоднего концерта, никому откровенно и не нужного, но когда-то давно ощущавшегося так по-родному. Что он почувствует сейчас, если это всё вернётся? По праздникам миражи из детства не давали ему существовать в стабильно никаком настоящем. Его не смогла на время увлечь и помощь матери в готовке, ведь Киллуа всегда держался очень неуверенно, боясь что-то испортить. В конце-концов он локтем опрокинул яйца на пол, они, разумеется, разбились... Ну-у, это должно было произойти рано или поздно! Мать, с криком о беспомощности сына, выгнала его к чертям собачьим, не забыв напомнить о том, что от него одни проблемы. Эти слова уже так привычны, что воспринимаются как второе имя. Но всё равно обидно, нужно добавить. На улице светило солнце, выстраивая ещё большую преграду для новогоднего настроения. Недавно выпавший снег почти растаял, и произошло это, конечно же, как нельзя вовремя. В этом городе всё не слава богу! А вот у Гона дома, несмотря на такую чуть ли не осеннюю погоду, вовсю кипели приготовления и атмосфера ожидания чего-то приятного, которой всем нам так не хватает. Они с Эммой смеялись, говоря на разные темы, криво нарезая ингридиенты для какого-то блюда, и черт, пусть кто-то ещё посмеет сказать, что неродные люди никогда не полюбят друг-друга так, как полюбили бы «своих». Частенько приходилось слышать от старшего поколения что-то вроде: «я никогда не полюблю чужого ребенка», и это звучало так нереально... Хотя кто знает, может для них это действительно было так. Слишком-слишком спорно. Вещи бывают такими неопределёнными, что едва ли ты будешь прав, говоря даже самую очевидную вещь, и это ломает. Но кровное родство по одному только факту своего существования вряд-ли играет какую-то роль в эмоциональной связи, а всё дело лишь во времени, проведённом вместе, в искренней привязанности. В какой-то момент семьей могут стать и совершенно чужие люди. Они определённо будут друг-другу дороже, чем кучка нелюбящих и заебавшихся людей, связанных лишь кровью, не сумевшей спасти их от этого. Но мы не узнаем, не ощутив на себе. —А помнишь, как ты сказал маме, что хочешь работать на заправке, когда вырастешь? — Смеялась Эмма, как всегда пытаясь запомнить каждое теплое чувство в своей жизни, детально опечатать всё, что это чувство сопровождало, чтобы точно ничего не упустить. В этом они с Гоном были похожи. —О-о-о, да! —Сквозь громкий хохот, согласился он, собравшись припомнить очередную их забавную ситуацию, пусть даже мегадревнюю. Но сегодня они уже, кажется, перетравили все анекдоты и воспоминания, находящиеся на поверхности памяти. Теперь нужно копнуть чуть глубже, и Гон обернулся по сторонам, в поисках вещей, способных напомнить ему что-то ещё. Взгляд сразу упал на холодильник. Там висела их детская фотография. Такая старая и по нынешним меркам некачественная, со слегка помятыми краями, но такая тёплая. Фрикс застыл, глядя на неё, и Эмма, заметив это, тоже обернулась в ту сторону. На фотографии, широко улыбаясь, были запечатлены двое детей. Почти что лысый мальчик забавно повис на шее у взъерошенной сестры, а та пыталась осторожно спихнуть его, чтобы не причинить боль, хоть иногда он и был таким надоедливым. Они так часто дрались в детстве, пусть это никогда и не было чем-то серьёзным. О боже, сколько же времени утекло? —Мне так страшно, что всё когда-нибудь закончится. —Выдержав короткую, но тяжелую паузу, начал он. Время так пусто, но безоговорочно дорого. — ... — Девушка молчала, но думала в точности о том же. Сейчас она понимала Гона слишком хорошо, и чувствовала, как на глазах выступают непонятно откуда исходящие слезы. Она не могла не думать об этом в последний год. Жизнь ощущалась особо быстротечно, когда её брат заканчивал девятый, а она десятый класс, время неизбежно шло вперёд. И точно так же улыбаясь, злясь, мечтая, любя, плача, они никогда больше не будут детьми. Теми детьми, которые никогда не думали о серьёзных делах серьёзных людей, которым не приходилось прятать страх перед взрослением. —Наверное, так надо.. Жизнь не заканчивается на одном лишь детстве. И у тебя, и у меня, наверное, будет своя семья, но мы не потеряем связь.. Да? —Неуверенно продолжила она, даже если слабо верила в эти слова, мысленно признавая, что и сама с удовольствием согласилась бы закрыть на всё глаза и жить беззаботно, никогда не думая о будущем. —Надеюсь. —сипло процедил Фрикс, разочарованный в ещё одной партии груза на своей груди. Что-то в последнее время его стало слишком много. Через некоторое время они продолжили попытки провернуть что-то похожее на еду, уже разговаривая не о прошлом, а о настоящем и будущем, что очень нравилось Эмме. Даже хорошие воспоминания вгоняли в противное состояние меланхолии. А разговоры о будущем были довольно обнадеживающими, хотя бы потому, что на него еще можно повлиять. И спокойно обсудить, поделившись всеми предположениями и страхами. А Гону было всё равно, о чём говорить, лишь бы не затыкаться. Киллуа всегда считал это хорошей чертой. —А когда ты собираешься признаваться Киллуа? — Они словно уже поговорили об этом без слов, ведь у Гона всё написано на лице, на глазах, которыми он смотрит на возлюбленного. А Фрикса и впрямь совершенно не смутил этот резкий вопрос, будто он всё время только его и ждал: —В скором времени. — он решил это на днях, решил, что нельзя терять времени. Нужно признаться сейчас, даже если за этими чувствами последует самое ужасное и грубое отвержение. Лучше пусть Золдик узнает об этом сейчас, пока они молоды и относительно свободны. —Ну, могу только пожелать удачи.

***

Приближалась новогодняя ночь. Стол был накрыт, все члены семьи Золдиков готовы к «празднованию». Каллуто старательно тыкал пальцами в телефон, не скрывая своих эмоций от проигрыша в какой-то игре. Мать, неизвестно чем недовольная, сидела в гостиной перед телевизором, слушая какую-то некрасивую попсу и вспоминая артистов своей молодости, которые всё ещё какого-то черта ютятся на экранах и на постоянной основе мусолят странные темы. Жизнь для зрителей телевидения как будто застыла. Из года в год одно и то же. Одни и те же звезды эстрады, одни и те же фильмы, поздравления, юмор, песни, и всё это устаревшее до мозга костей. Старшее поколение как будто не принимает ничего нового. И зачем только нужно было увядать в этом зыбучем прошлом? Всё настолько плохо, что они не желают жить в настоящем? Отец семейства многозначительно ходил по кухне, ожидая с моря погоды. Вообще, понятно, чего он мог ожидать, но всё это так безлико. Киллуа сидел в своей комнате, вдыхая затуманенный чём-то паршивым воздух и усиленно занимаясь саморазрушением через рефлексию. Здоровское занятие, ей-богу! Не надо. Сегодня он был особенно подавленным, потому что контакт с горячо любимой семьей совершенно не принёс ему ничего хорошего. Они были такими унылыми по отдельности, а вместе превращались в ад. Ад отвращения друг к другу. Ему казалось, что и мама, и папа, и брат, все только притворяются, что им хорошо вместе, а на деле ненавидят это всё. И это казалось чистейшей правдой. Спокойная атмосфера царила в доме только до тех пор, пока не появлялось хоть малейшее неудобное обстоятельство. Одинокое и хрупкое отклонение от идеала, в хилое тельце которого стремительно втыкали нож. И тогда эти люди, до сих пор твердившие о святости семьи, без единого угрызения совести обменивались обиднейшими словами самой-самой жестчайшей ненависти, которую только можно придумать. Разве так это должно быть? Почему они сейчас не сидят вместе и мирно не обсуждают какие-то новости, предстоящие события, возможности и планы, да вообще что угодно.. Это закончилось так рано и так резко, что во времена любви в их семье Киллуа не был ещё достаточно взрослым, чтобы что-то запомнить и что-то обсуждать. Видимо, родители глубоко разочарованы в своем браке и потраченной жизни, но пытаясь это скрыть от окружающих и от самих себя, создают образ примерной и идеальной во всех отношениях семьи. Золдик не может вспомнить такого, чтобы мать хоть раз упоминала при ком-то ссоры с отцом. Он не знал, что об этом думать, и нужно ли «выносить ссор из избы» даже при самых близких людях. Ему самому крайне сложно говорить о плохих вещах в своей жизни, ибо «им мои жалобы не нужны». Но справляться с этим в одиночку ещё сложнее. Поэтому можно сделать небольшое исключение для одного человека. «Ты даже этого не можешь нормально сделать» —донеслось откуда-то из кухни противным женским голосом. О нет. Затем послышался грохот, быстрые тяжелые шаги и хлопок двери. Сплошь отрава для ушей и мозгов. Родители снова поссорились. А вообще-то, так отцу и надо. Он — самый чужой для Киллуа, из всех, кто живёт в этом доме. Быть более чужим ещё надо уметь, стоит отдать ему должное, как бы печально это ни звучало. Отец — человек, который не участвовал в жизни своего старшего сына от слова совсем, лишь изредка появляясь в его поле зрения, чтобы рявкнуть какую-то глупость, упрекнуть в слабости, бесполезности, отсутствии «мужественности» (что это, кстати? какая-то еда?), напомнить, что нужно учиться, чтобы не работать дворником, или совсем уж изредка спросить: «как дела?», не желая получать ответа. Заходить к нему в комнату раз в три дня, чтобы посмотреть в окно и окинуть «добрым отцовским взором» всё помещение, поискать повод для придирки, прикрикнуть и уйти. Зато в самые болезненные моменты его жизни отец был тут как тут, любезно усугубляя ситуацию. Словами не описать, каким неэмпатичным, бестактным и импульсивным был этот человек. Долгое время Киллуа пытался понять, какой тип людей отталкивает его больше всего. А потом вспомнил о существовании отца. Вот и сейчас он приносил сплошные проблемы. Ну зачем, зачем. На часах 23:47. На душе снова осел камень. Конфликты родителей уже стали чем-то обыденным, но их негативное влияние на состояние Килла ничуть не снизилось, даже со временем. Он, наконец, вышел из комнаты и медленными шагами, полными страха непонятно перед чем, направился в гостиную. В квартире как всегда всё блестело. Особенно перед праздниками. Ну зачем, зачем.. К тому же, для кого? К ним давным-давно не ходят гости. Зачем же всё это.. Где же ещё можно позволить себе быть неопрятным, кроме как дома? Он зашёл в гостиную. За столом сидел беззаботный Каллуто, и неужели он не понимал происходящего, или оно его настолько не волновало? По обе стороны от него сидели родители, и за столом осталось лишь одно место, принадлежащее Киллуа. Но этот стул выглядел неестественно, будто его там быть не должно. Он, многозначительно осмотрев лица всех присутствующих и оставшись глубоко недовольным, сел. Все молчали. Долго и упорно молчали. Младший брат иногда задавал странные вопросы, будто пытаясь разговорить остальных. Но не выходило. Старший ел какой-то салат, пытаясь не обращать внимания на столь недружелюбную атмосферу. Часы пробили двенадцать. За окном вспыхнули злосчастные фейерверки, по телевизору потянулась цепь лицемерных и пустых фраз, а на лицах у окружающих всплыл обыденный гнев. Ещё пару минут, и они снова начинают орать друг на друга, и Киллуа вспомнит слишком много всего. Каждый год начинался одинаково, или, может, всë хуже и хуже проводили они время вместе. Всё меньше и меньше после такого времяпрепровождения хотелось ещё раз его повторять, всё больше и больше они отстранялись друг от друга. В частности, отец отдалялся от семьи, ведь мать не давала своим детям пожить и минуты без своего сопровождения. И мысль о том, что дети взрослеют, и она становится ненужной, была очень болезненной. В её жизни как будто не было ничего, кроме других людей, которых эта женщина всеми силами пыталась сделать зависимыми от себя. С каждым годом она теряла близких, неважно каким образом, путём ссор или их смерти, но тем сильнее она цеплялась за Каллуто и Киллуа, которые, наоборот, с возрастом переставали нуждаться в ней. А отец, любящий держать всех под контролем, при этом совершенно не делая ничего для участия в делах своей семьи, был совершенно мутным человеком, его было до того невозможно понять.. Он присутствовал физически, где-то в другой комнате, но почти не занимался воспитанием своих детей и не умел понимать людей, но считал, что всё равно может командовать всеми подряд. И неизвестно, как эти люди когда-то поженились. Золдик и не спрашивал, хотя, наверное, стоило узнать, как знакомиться не стоит. На его глазах снова блеснули слезы. Что нужно сделать? —Пойдём посмотрим фейерверки? —спросил младший брат, и Килл был безмерно благодарен ему в этом момент. —Пойдём. Они подошли к окну в кухне, и Киллуа устремил взгляд в окно почти впритык, так, чтобы брат не увидел его слез. Сейчас он, наверное, понял бы. И в памяти старшего всплыл случай, произошедший несколько лет назад, тоже в Новый год, когда ещё двенадцатилетний Киллуа стоял у этого же окна и плакал. Сейчас уже не вспомнить, по какой причине, но маленький Каллуто стоял напротив него, пристально глядя в глаза, и не понимал, в чем дело, и что делать. Конечно же, он рассказал родителям. Мать долго пыталась выбить из причину слез, но он молчал, или говорил «не знаю». Он знал, но некоторым людям это рассказывать не следовало. Его всегда стыдили за слезы, но они не останавливались и сейчас, спустя много лет. Это будто усугублялось. Быстро стекали по лицу, блестели в ночной темноте и капали с подбородка на пол. И неизвестно, слезы это были, или кровь. Захлебнуться можно только чем-то одним.

***

Ночь прошла паршиво, в тихих истериках и сожалениях, а утром сильно лучше не стало. Киллуа встал почти что во второй половине дня со своей разболевшейся головой, но решил перетерпеть. Другого выбора и не было: таблетки никогда не помогали. Говорят, как ты проведешь новогоднюю ночь, так и пройдёт весь год... Вряд-ли это действительно было реальным, но в случае Золдика работало на отлично. Уже несколько лет подряд. Можно ли это вообще назвать отличным? Но рано или поздно всё возвращается на круги своя. Вроде как помирившиеся родители (по крайней мере, старательно делающие вид), стол, телевизор, алкоголь, пустые пьяные слова и печаль, стекающая по венам. Почему всё стало так? Киллуа уже даже не знал, хочет ли развода родителей. Со всех сторон ситуация была плоха, и лучший расклад придумать невозможно. И пока он доедал в своей комнате салат, на телефон пришло сообщение. Оно могло быть только от одного человека. Гон Привеь Ты не занят?

15:32

Привет Чем я могу быть занят? 15:32

Гон Ну, может к вам гости пришли, или ты с семьей сидишь

15:33

Киллуа нервно закусил губу, думая, с какой он только семьей может проводить время. Только если принудительно. А заставлять его уже, благо, перестали. Но распространяться как обычно не стал, лишь коротко напечатал:

Нет 15:33

Гон Не хочешь тогда ко мне прийти??? Мама сказала, что была бы не против познакомиться с тобой

15:33

Только не бойся её

15:34

«Мама была бы не против познакомиться с тобой» отозвалось в его груди теплым и растроганным чувством, даже если ничего особенного не значило. Гон, всё что с ним связано, всё, пришедшее в жизнь Киллуа вместе с ним, казалось таким светлым. И Золдик даже хотел бы стать одним целым с этим всем, но всё ещё оставаясь собой. Но вместо признаний в любви и всех остальных чувствах он ответит только:

Я спрошу сейчас 15:34

Мать семейства сидела на кухне, смотря какие-то видео на полную громкость, и при этом держала телефон на расстоянии чуть ли не вытянутой руки. Это выглядело забавно, честное слово. —Мама.. Можно в гости к Гону? — на самом деле, меньше всего сейчас хотелось оставаться дома, поэтому Киллуа согласился бы на любую авантюру. —Куда? — как будто бы с отвращением переспросила она. Внутри Золдика что-то упало. Он уже понял, что разговор будет не из приятных. —К Гону.. Мой одноклассник.. —А больше ты ничего не хочешь? Новый год — семейный праздник, к какому Гону ты собираешься идти? — она говорила очень высокомерно и почти противно, и такой же тон у других людей был для Киллуа огромным красным флагом. Особенно у взрослых, ведь рядом с ними он чувствовал себя ужасно незащищённым. —Ну мам, мы всё равно просто сидим в разных комнатах.. Я и так почти не выхожу из дома. —Иди, — обиженно вымолвила та, —можешь не возвращаться. —но просто так отпускать сына нельзя, обязательно нужно между делом вставить колкую фразу. Киллуа был рад, что ему не нужно спрашивать разрешение у обоих родителей. С раннего детства он со всеми вопросами обращался только к матери, совершенно не воспринимая отца как человека, который что-то в этом доме знает и может дать совет.

я приду 15:46

Гон Ура!!

15:46

У двери его встретил мягко улыбающийся Гон. Он крайне нетерпеливо поглядывал на растерянного Киллуа, пока тот снимал обувь, затем отобрал его куртку, и со словами «она тебя не сожрёт», отвёл к матери. Она сидела в гостиной. —Здравствуйте.. — Неуверенно вымолвил Золдик, как только в его поле зрения появилась эта женщина. Из раза в раз сердце просто в пятки уходило, и неизвестно, в какой момент стоит здороваться, когда ты идешь навстречу знакомому. —Привет. — Ответил звучный, участливый голос, и Мито приветственно приподняла брови. Её глаза были точно такими же, как у Эммы и Гона: вроде как и карими, но самыми выразительными в мире. Короткие рыжие волосы заправлены за уши, а лицо точно такой же формы, как у её дочери. Увидев её, Килл сразу отметил их схожесть. Дальнейшее развитие диалога казалось пугающим. В разговорах со старшим поколением было особенно нечего сказать, и с этим как-будто нельзя было ничего поделать. В иных случаях в голову что-то и лезло, да озвучить не решался, а тут вообще... Тьма. Но всё сложилось далеко не так плохо: Мито сама задавала вопросы, рассказывала что-то, одним словом, брала всю инициативу. Золдик неловко отвечал на них, слушал, кивал головой, улыбался, даже со временем смог чуть-чуть расслабиться. Рядом сидел Гон, тоже периодически вкидывая что-то, пытался на ментальном уровне посылать Киллуа сигналы о том, чтобы тот, наконец, прекратил беспокоиться. Но он, кажется, не захотел брать эти ну просто колоссальные сигналы во внимание. Тяжело это признавать, но Киллу всегда казалось, что люди, которые добры к нему, просто его жалеют. Мама всегда смотрела очень требовательным и придирчивым взглядом взглядом — иными словами, «как на чмо», по ней было видно, что ей что-то очень не нравится, не стеснялась в выражениях, не подбирала тон и не переживала о последствиях своих действий. В голове невольно опечаталась такая модель поведения как стандартная, поэтому Киллуа ожидал того же ото всех подряд. И если они проявляют благосклонность, то это обязательно жалость и лицемерие. Ничто, казалось, не переубедит его. Наконец они пошли к Гону в комнату. Тот выглядел расстроенным, а позже и прямо спросил: —Киллуа, почему ты постоянно ведешь себя так скованно? Мама тебе не понравилась? —Нет, в этом вообще нет её вины... Она хорошая, но я не могу. —Ладно...—примирительно выдохнул он, старательно выискивая тему для отвлечения, — Как вы отметили Новый год? Золдик оглянулся по сторонам, успев забыть о празднике. На стенах висели светящиеся гирлянды, на окнах приклеены наклейки, а на столе переливалась красивая тематическая лампа. Мило. Он уже хотел было что-то сказать, даже открыл рот, но... —... — А как я провел этот Новый год? Тут он вспомнил всё, что было. И сейчас, и много-много лет назад. И всё это так сравнимо и так пусто. Как одинаково проходит каждый год его жизни, ничем хорошим не удивляя. Сплошная тьма без единого просвета. И он почти смирился, почти понял, что конца туннеля не будет, но потом в его клетку ворвался Гон. Он был слишком другим, чтобы ослеплённый Киллуа и дальше молча растворялся в несчастье. И поговорив с его близкими, самолично увидев каждую его деталь, как следует проморгавшись, очнулся от сна. Понял, что всё могло бы быть по-другому. Но от этого ещё тяжелее. Почему. Почему. Почему всё сложилось так Это более невыносимо, чем казалось. Киллуа заканчивается. Его тела больше не хватит на это. Какими глазами посмотрит отец, если узнает, что его сын любит парня? Что скажет мама, если увидит это всё? Иногда страшно даже за конфиденциальность своих мыслей, чего уж там переписки и фотографии... Страшно сказать что-то не то, потерять контроль над своими словами. Даже в полном спокойствии и в здравом рассудке, держа язык за зубами, он понимал, насколько диаметрально слова могут изменить его жизнь, и от этого было страшно. Насколько же он уязвим? На глазах выступили слезы, и, о боже, нет.. Пожалуйста.. Он не простит себе этого. Что-то продолжает тянуть его глубже и глубже, не давая и шанса на сопротивление. —Киллуа? В ответ лишь тишина и последствия недосказанности. —Киллуа... —обеспокоенно шептал Гон, желая услышать хоть какие-то пояснения. Давай, выплесни всё наружу, я послушаю. Поплачь на моих руках, но запомни, что это были только мои руки. —Все снова рассорились... И... Я...—Глаза закрыла солёная влага неизвестного происхождения, Золдик больше не мог увидеть чужое выражение лица. Насколько слабыми с его стороны были эти слезы? Гон нервно сжал губы, и как бы тяжело ни было признавать этот факт, но он не знает, что нужно сделать сейчас. Какие слова станут правильными? Всю жизнь его окружали люди, точно так же бегущие от любого негатива. А этот... Вся сущность человека, сидящего напротив, состоит из негатива, и Фрикс, несмотря на всё, ругал себя за связь с ним. Они были похожи лишь в бессмысленных сожалениях о любви друг к другу. Но даже не думали её подавлять, страдая сполна. Киллуа не ждал ничего, а лишь хотел, чтобы всё быстрее закончилось. Когда он перестанет лить слезы по малейшему поводу, когда уйдёт отсюда и забудет всё, что было. И плохое, и хорошее — всё мешает, так не должно быть. Прозрачные капли дождём стекали по лицу, но он не издал ни звука, только многозначительно смотрел вниз. Это копилось годами, но не хотело выходить наружу целиком, медленно подавляя и мучая всех вокруг. Что-то внутри Гона гнусно злилось, а что-то глубоко винило себя в этом, как и всегда. Он бросил думать, придвинулся ближе к Киллуа и положил подбородок ему на плечо, осторожно обвив чужую шею руками. Слышишь, как моё сердце стучит? Наверное, слышит. Но ни за что не скажет об этом. Они сидели так около пяти минут, и, честное слово, ни одно из их чувств и действий, а тем более мыслей, в данный момент не относилось к дружескому спектру, и оба понимали это донельзя отлично. —Киллуа... А ты ничего не хочешь мне сказать? Глаза Золдика испуганно округлились, а мозг отказывался переваривать этот вопрос, будучи не в состоянии угадывать, откуда же он исходит. Он не мог решить, что ответить на это, сделать это так, чтобы ответ был самым-самым искренне непонимающим, даже если он понимает прекрасно. —Что я должен тебе сказать? — выдавил сиплый голос, утыкаясь в чужую спину. Килл был очень рад, что на него не смотрят сейчас, ведь на лице было написано даже больше, чем всё. —Ничего. —с теплом в глазах выдохнул Гон, понимая всë в этом мире. И больше, и меньше, чем Киллуа мог себе представить. Последний коротко всхлипнул, на этот раз от хороших чувств. Теперь он вспомнил, как плохо было одному. Как глухо кричать внутри себя, нервно царапать стол обкусанными ногтями, сжимать кулаки и оставаться в себе. Хочешь, скажи, что тебе уже всё равно. Только не оставляй меня одного. За окнами кто-то живёт, кто-то плачет, любит, а здесь кто-то безвозвратно нуждается в тепле. Фрикс честно будет рад, даже если ему ничего не скажут. Сегодня они любят друг друга, сегодня они твёрдо знают об этом, но продолжают молчать. Любил Киллуа, любил Эмму, и может, любовь к ним была разной, но Гон одинаково не желал, чтобы их пути расходились, хоть это уже и казалось таким неизбежным.. Они — отдельные люди. Нельзя насильно удержать никого возле себя. И ты, Гон, не станешь с ним единым целым. Он всегда будет отдельно, он уйдёт, если захочет. Киллуа для него так страшен, так неприятен, так способен уничтожить всё его представление, но, значит, Гон молча примет это, накручивая на палец белые пряди и нежно вытирая чьи-то слезы. —Черт, ну почему ты не сказал ему сегодня?! У тебя такая возможность была..