Разве есть хоть что-то, что не теряет свою ценность? Божественное, воплощенное моралью уходит на второй план, становится несущественным, и всё это — результат веры в мораль.
Чонин верил в Бога, верил в божественность и его силы, но не оправдывал это тем, что его простят только из-за такой наивной, глупой веры. Это давало ему свободу, абсолютное знание ценностей и давало нечно важное для адекватного познания своего мира, в котором он рос и осматривался, выделял зло и добро, наполняя эти слова смыслом, противоречащим друг другу. Он показывает людям плохую сторону тех, кому они доверяют, показывает зло во всей красе и призывает избавиться от него. Тогда почему всё общество осуждает его? Постит в социальных сетях визуализации, где анонимный человек падает со скалы, вешается и тому прочее? Почему люди не хотят сделать этот мир лучше, оправдывая гнусные поступки политиков? Разве они не хотят сохранить себя от презрения к себе же, быть правдивыми и обратиться к морали, избавляясь от корыстной стороны вещей? Эти потребности так сильно загнили, что людям намного проще просто игнорировать это и уверяться в лучшем будущем через ложь, усиливая процесс разложения.
Признают ли эти люди веру за истинность, к которой стремятся в открытом пространстве, пока Чонин находится в окружении дикий зверей? Хотят ли они признать свои ошибки, придти к заключению в своей лжи и начать этот круг заново, игнорируя пути к искуплению, чтобы придти к иллюзии перспективы, которая заключается только внутри самого человека, но при этом он не замечает её.
Действительно ли стоит отдавать свою душу Богу, чтобы следом упасть и разбиться о землю, не оставив после себя пустого пятна, не исчезнувшего точно так же, как и те, что остались на земле после ядерной бомбардировки в Хиросиме и Нагасаки? Не лучше ли уйти на сторону презрения, чтобы посвятить своё время лучшей жизни и оставить попытки принести себя в жертву для благой цели?
Чонин трясется, зажимает голову руками, желая раздавить её к чертям, и сжимает челюсть. Все его ценности превратились в пыль, исчезли в вакууме пространства, отвергнутые всеми остальными. Для чего он решил очистить эту страну от людей, которые пользуются своим влиянием, пуская пыль в глаза всем остальным и оставаясь при этом святым ликом, запечатленным внутри памяти человека, вырезанным под веками, не исчезающим с языков. Желание осуществить то, что до него никто не делал, вылить весь смрад на улице и показать всеё, что другие не видели, привело лишь к пустоте в груди. Чонин совсем не рассчитывал, что необходимость в этом отпала, дала корни в сторону иллюзии и загребла всех в свои лапы. Не рассчитал, не обдумал всё полностью, добровольно отдаваясь в лапы судьбе, которая вовсе не намеревалась пригревать его на груди, решив, что самым лучшим действием будет разбить все его кости о камни, вырезать сердце и исчернить душу до такой степени, чтобы возможности выбраться из ямы для него не существовало.
«Болезнь делает человека лучше», но тогда почему безнравственность зашкаливает, оставляет после себя черные нити, будучи вынужденным отношением к миру, погруженным в безжизненный цикл? Глубокое отвращение к осознанию того, что каждый на этой планете подвержен лжи, самолюбию и эгоизму, сопряженный с апатичностью более правильных качеств? Стоит ли взять, отпустить все мысли, идеи, цели и желания, чтобы не выбиваться из серой массы, оставаясь пригодным гражданином? Вокруг ищут ответственных людей, мечтая свалить на них как можно больше хлама, избавиться от чести и загнать в ловушку эгоцентризма, проявляя все фантастические стороны человеческого общества.
Как теперь вернуться к началу, разочаровавшись во всех ценностях, разрушенных прямо на глазах? Необходимость выбраться, избавиться от остатков идеального мира и начать жизнь под новым именем выглядит красиво, даже немного чарует, придавая новый градус ощущениям. Но остаться здесь, сознаться в главном своем грехе и получить пожизненный срок — единственное правильное решение.
Чонин трус, поэтому может лишь бежать от ответственности.
Хенджин рядом, помогает придти в себя, рассыпаясь на мелкие осколки где-то глубоко внутри, и сжимает губы, имея кучу сомнений. Они готовы уйти, готовы рискнуть и двинуться по кривой дороге заново, разрушая барьеры. Они остались только вдвоем, потрясенные до глубины своей ничтожностью. Чонин скрывается от чужих глаз, избегает Чана, как только может, и играет в недотрогу, глубоко обиженного тем, чего мужчина не делал. Он знает — Кристофер не виноват в смерти Феликса, не мог предвидеть такого варианта, но все равно глубоко ранен.
Чан все равно виноват в этом. Не будь его реакция такой открытой — могло бы что-то измениться? Могли бы они и дальше держаться вместе, доводя план до абсолютного идеала?
Нет.
Они и так слишком сильно задержались здесь, отвлекшись на личные мотивы и поплатились жизнью, отданной в пустоту. Разве они все заслужили чего-то подобного? Чонин откидывает в сторону пригретую мораль, отдаваясь в руки отречению, которое всегда презирал. Ему действительно стоит наконец-то закрыть все бреши и не оставить всё за собой.
Первое, что он решает сделать — поговорить с Чаном.
Неудобства, что создаёт общая атмосфера, дает свои плоды, и Чонину приходится найти время и место, чтобы они смогли встретиться. Библиотека оказывается лучшим вариантом для этого. Кристофер не выглядит как обычно: слишком изнуренный, болезненный и уставший — но жалость это не то, о чем Чонин в первую очередь думает. Ему хочется пригреть Криса, подарить спокойствие, показав всю значимость для него самого, однако это невозможно.
Чан улыбается, как только видит Чонина, не подходит близко, но чувствует трепещущие крылья где-то внутри, которые, казалось бы, должны были перевариться в кишечнике или вылезти через рот несколько лет назад, как только он оказался здесь. И все из-за глупой любви. Чан колеблется, хочет подойти и обнять, показать защиту и безопасность, которую может обеспечить для них, но понимает, что Чонину это не нужно. Крылья снова постепенно превращаются в прах.
— Выглядишь дерьмово, — голос хриплый, уставший. Он не хочет разговаривать, делить пространство с Чаном и смотреть в его сторону. Нужно пересилить себя, придти в чувство и начать что-то новое.
Кристофер слабо усмехается.
— Ты мало чем отличаешься.
Обстановка слишком напряженная, недосказанность летает в воздухе, а слова ускользают, теряясь в пространстве между ними. Чан подходит ближе, стоит напротив поникшего Чонина, прекрасно понимая его эмоции, ведь раньше ощущал то же самое.
Его отданная жизнь любимому ранее человеку превратилась в мучения длительностью в несколько лет. Он был слишком молод, чтобы познать свои ошибки и придти к правильному заключению, повелся на манипуляцию, решив разыграть красивый сценарий, но всё пошло не по плану. Кристофер был готов вывернуть это в шутку, поддерживаемую его друзьями. Он должен был встретить свою девушку в аэропорту, сделать предложение у всех на виду и провести счастливую жизнь, увеличить семью. Злость затмила его глаза, когда он узнал об измене, впал в отчаяние и пошел на риск, уничтожив в себе человечность. Чан узнал о человеке, с которым тайно встречалась его девушка, выследил, убрал следы преступления и спрятал труп, играя счастливого человека на публику. Он не мог позволить своей девушке просто уйти, остаться безнаказанной и продолжить беспечную жизнь. Чан прострелил ей голову сразу же, как только увидел, и все пошло не по плану.
У него просто не было плана. Он хотел отомстить и забыть об этом, скрыться. Шрам от пули на ключице от одного из полицейских напоминает ему об этом, отдает фантомной болью и говорит об идиотизме. Чан плохо контролирует свои эмоции, но изо всех сил пытается сдерживать их. Кристофер забрал больше тридцати жизней в тот день.
— Я знаю, каково тебе, Чонин — шепот доходит до ушей юноши с опозданием. Чонин поднимает голову, с презрением глядя на Чана, но не отталкивает его руку, что очерчивает скулы, словно он — фарфоровая кукла. Хочется больше, ближе, но почему эти мысли сидят в голове? Чонин простил его несколько дней назад, пытаясь свыкнуться с мыслями о потере, принимая ситуацию. Чан мог быть не единственным, кто заглядывался на Феликса. И всё это — только вина Чонина.
— Тогда понимаешь, что я хочу тебе сказать, — горько улыбается, опуская голову. Трет лицо руками, возвращаясь в реальность и пытаясь избавиться от наваждения. — И понимаешь, почему, — но
именно Чан причина смерти.
Кристофер понимает.
Он всегда понимает.
Он эмпатичен, имеет высокое чувство ответственности и всегда готов помочь дорогим для себя людям, откидывая в сторону свои желания и необходимость быть главным.
— Конечно, — слабая улыбка касается его губ. Чан присаживается на корточки перед сидящим Чонином, чтобы тот посмотрел на него, всмотрелся лучше и понял, насколько Чан мягок, отзывчив и готов протянуть руку помощи. — Я хочу, чтобы ты имел возможность быть счастливым.
Чан хочет, чтобы Чонин был счастлив с
ним, но еще больше желает, чтобы он был счастлив просто так. Разве имеет он право взять и прицепить Чонина к себе навсегда?
— Глупости, — Чонин не пытается сдержать слезы, вглядываясь в глаза напротив. — Я не справлюсь с этим. — Хватит жалеть себя, придурок.
Чан может соврать ему, заверить в обратном или же убедить двигаться дальше. Всё остальное зависит лишь от того, как сильно Чонин воспримет его слова, отреагирует на них и прислушается.
— Всем нужно время, чтобы сделать важный шаг. — Чан сжимает его руки, отдавая тепло и касается лбом плеча Чонина. Он тоже слишком устал, чтобы сделать что-то больше этого. Им обоим стоит выбить немного времени и отдохнуть.
Ноги неприятно затекают и приходится сменить положение, теперь Чан просто сидит на полу, раздвинув ноги. Чонин фыркает, смеётся внутри себя, скрывая мягкую улыбку, и берет руки Чана в свои, мягко поглаживает, ощущая пустоту. Для него всё это слишком критично, но разве есть что-то, что невозможно пережить?
В библиотеке пусто, у них есть в запасе время, и торопиться не хочется. Чан разделяет боль на двоих, надеется правильно помочь, но понимает — они больше никогда не встретятся. Чонин не стал бы так просто приглашать его на разговор, не хотел бы видеть в любом другом случае. А сейчас он просто хочет взять и закрыть все вопросы, избавиться от обиды и спокойно уйти.
— Есть ли что-то, — Чан запинается, не желая признавать этого, — в чем я могу тебе помочь?
Чонин не очень понимает, о чем его спрашивают, и поднимает голову, заинтересованно смотря на Криса. Взгляд бегает по чужому лицу, пытается уловить эмоции, но Чан впервые за многое время действительно спокоен. Чонин освобождает одну руку, тянется к лицу собеседника, мягко касаясь щеки и раздавлено улыбается, ощущая смущение. Большой палец касается пухлых губ, слегка давит, ощущая исходящее тепло, и Ян улыбается. Кристофер наклоняется ближе, дает рассмотреть своё лицо, буквально вверяет себя, не в силах оторваться.
— Может быть, поцелуй?
Чонин хочет почувствовать себя еще хуже, чем сейчас. Чан позволяет ему сделать это, аккуратно касаясь своими губами чужих. Он не напирает, ждет зеленый свет от Чонина и улыбается, когда он сам начинает двигать губами, отдаваться ощущениям. Это очередной способ забыться, уйти от реальности, позволяя себе чуточку спокойствия. В груди всё сжимается, почему-то трепещет, а ведь Чонин хотел почувствовать тошноту, отвращение к Чану, чтобы уйти без сожалений и глупых чувств. Как оказалось, они будут преследовать его всегда, как бы сильно ни хотелось отдаться беспамятству и апатии.
Чан нежен, аккуратен в касаниях, и Чонин плавится рядом с ним, сам создает напор, пересаживаясь на чужие бедра, и дрожит, царапая ногтями кожу головы Чана. Стонет совсем тихо, закрывает глаза и позволяет себе всё, за что мог бы осудить всех. Слишком приятным оказалось сломать свои же выстроенные годами правила, ощутить возбуждение и забыть о всех тревогах.
Чонин не хочет останавливаться, ощущения оказались слишком приятными, полноценными. Неужели он встретил человека, который может подойти ему? Или это обычное наваждение от сложившейся здесь ситуации и мимолетной, взаимной тяги? Мысли смешиваются в обычный ком, уходят на задний план, даря мягкую эйфорию. Чонин цепляется пальцами за жилетку, расстегивает идиотскую форму, пытаясь второпях стянуть её с плеч Криса и пройтись руками по мышцам. Чонин заигрывает, и Чану приходится остановить его.
— Чонин, — выдыхает его имя трепетно, касаясь губами носа, — остановись, Чонин.
Он смаргивает наваждение, крепко держит мягкие бедра парня и отодвигается назад, ощущая слабый мазок по губам. Чан тоже безумно хочет продолжить, но не хочет, чтобы Чонин чувствовал себя разбито.
— Крис, — выдыхает, трясь своим возбуждением о чужой живот, раздражаясь из-за грубой ткани. — Не прекращай, пожалуйста.
— Разве тебе не нужно быть в норме, чтобы бежать?
Чонин деревенеет в его руках, боясь оторвать взгляд. Сжимает плечи Чана, не ощущая, как ногти впиваются в его кожу.
— Откуда ты узнал? — паника в голосе выдает его.
— Это было несложно, — Кристофер улыбается, поглаживая ноги Чонина, чтобы успокоить. — Многие выводы легко сделать, основываясь на поведении.
— Расскажешь другим?
Чан фыркает, мотая головой.
— Нет. Ты и так не должен был здесь находиться.
Чонин вгибает бровь, словно Чан сказал что-то слишком абсурдное.
— И ты решил это потому?..
— Потому что знаю, из-за чего тебя посадили, за кем ты пришел и почему всё еще остаешься, — улыбается, перекладывая руку на грудь Чонина. — В этом месте несложно достать информацию.
Чонин знал об этом, но ему казалось, что нечто подобное уйдет отсюда вместе с ним и никогда не пересечется. Значит ли это, что нашелся кто-то другой, кто заплатил больше него? Вздох срывается с губ.
— И что теперь?
Чан удивляется. Разве он знает ответ?
— Разве тебе не нужно уйти?
Нужно, но без тебя не хочется.
Нужно, я бы хотел принять себя.
Принять нас.
Что за очередные глупые фантазии? Вы даже не знаете друг друга.
— Да, ты прав. — Он трет свои глаза, чтобы незаметно избавиться от слез в полутьме и улыбается, кладя голову на плечо Чана. — Мне действительно пора идти, — сдерживает всхлипы, прикусывая губу, и улыбается.
«Пора» не значит «надо».
***
Уверенность в собственных действиях оставляет его, когда приходится мириться с тем, чего изменить нельзя. Из-за него Лино сошел с ума и убил Сынмина, поддаваясь порыву неконтролируемых эмоций, которые заглушили здравый смысл, оставили манию преследовать жертву и действовать на инстинктах. Жалеет ли Хенджин о своих действиях? — да. Хотел бы что-то изменить? — нет. Он лишь хочет насладиться остатком времени, которое сможет провести с Лино, коснуться его волос, очертить губами скулы и наплести глупости про любовь, в которую никто из них не верит.
Они оба странные, непонятные друг для друга, но при этом остаются чем-то более близким. Хенджину нравится находиться рядом с ним и не чувствовать себя обычной пешкой, гравием под ногами человека, к которому пропитался чувствами, пусть и болезненными, с характерным слиянием глупых эмоций. Минхо нравится его тепло, нравится, как бьет жилка под его носом, гоняя кровоток по шее. Его увлечения всегда странные, мысли — дикие, но эмоции более реальные.
Лино же сам поддается ему, не одергивает, позволяет касаться везде, куда Хенджин протягивает свои руки и не огрызается на каждое движение. Лино может быть ручным, податливым и достаточно спокойным, когда это
не Лино. Когда это Минхо или кто-то более приветливый и мягкий. Хенджину пришлось научиться разделять это.
Хенджин благодарен ему за эмоции, за новый стимул, за отдачу, но не имеет права взять его с собой, не хочет, чтобы место Феликса занял кто-то, кто не является им. Прощание всегда выглядело для него чем-то сложным, будь то место, привычка или человек — не важно. Но Хенджин не умеет уходить правильно, он всегда сбегает, оставляя после себя огромную гору вопросов и предпочитая никогда к ней больше не возвращаться. Он делает сейчас то же самое, потому что
боится.
Поэтому говорит об этом,
но не тому. Ждет понимания,
надеется на это. И Лино правда отпускает. Сдерживает кулаки на месте, чтобы не накинуться, не закричать в истерике и не обвинить Хвана во всем подряд. Он просто
принимает чужое желание свободы и полностью
понимает его.
Хенджин придумывает это, хочет верить в настоящую взаимность, в неком роде здравомыслие человека и все равно мечтает о том, чтобы его остановили.
Но Минхо поддался искушению, поверил в свои мысли, но снова остался пустым, точно так же, как и после эмоций, вызванных сильным аппетитом к людям. И Хенджин знает, что
настоящий Лино не отпустил бы его. Минхо делает это, и так, почему-то, проще.
Он переживет, отпустит, когда-нибудь забудет об этом и переключится на другого человека, все время представляя образ Хенджина перед глазами, смыкая руки на чужой шее, чтобы быстрее избавиться. Нет, он не влюблен — это исключено.
Лино одержим. Когда очнется, снова возьмет управление над телом и первым же делом захочет приковать Хенджина к себе. Но пока что у них есть немного времени.
Минхо хочет большего.
Хенджин отбирает у него самое важное — самого себя. Дробит изнутри кости, смеется и варит в кислоте, причиняя уйму боли, словно его живое тело терзают гиены, голодавшие несколько месяцев. Хенджин думает о себе и это правильно, это то, что было необходимо с самого начала, но принимать не хочется.
— Лино. — Хенджин хочет дотронуться в последний раз, заглянуть в серые глаза и поцеловать на прощание.
Он не хочет признавать, что это Минхо.
— Давай закончим на этом. — Минхо не позволит ему сделать себе еще больнее, оставить след горячих губ и ожоги от пальцев, которые Лино будет помнить слишком долго.
Хенджин не разворачивается, чтобы кинуть еще один взгляд на Минхо, кусает губы до крови, ненавидя свою слабую выдержку, и опускает голову, пряча слезы. Ли отпускает его, чувствует пустоту в груди, что раскрылась еще больше, и усмехается, сжимая белую футболку.
Они могут придти друг другу во снах, стать путеводной звездой на небе или новым клеймом, что душит и закапывает все глубже, к червям, тараканам и диким крысам, оставляя осколки первичной отдушины.
Ему тоже невыносимо.
Но Хенджин просто обязан уйти.
***
Чан всегда готовился умереть, мечтал об этом несколько лет, и вот, наконец, он готов.
Определенная часть разума говорит бежать, закрыть глаза и обхватить себя руками, чтобы спрятаться, но другая говорит: о помощи варианты отпадают. Чан сопротивляется этому порыву несколько секунд, наблюдает за настроением солдат и понимает — лучше он словит пулю, чем позволит им поймать парней. Он поднимается, налетает на одного из тюремщиков и поднимает драку. Многие не остыли после кровавой ночи, заставить их действовать совсем не проблема, но лишиться большей части людей из-за пуль — да.
Первые минуты проходят почти правильно, так, как рассчитывал Чан.
Затем он ловит пулю в плечо, не понимая, что происходит. Лино вытаскивает из толпы, прижимает к стене и прячет своим телом. Может быть неожиданно, но вполне в его стиле. Чан научился определять черты его характера, немного предугадывать его действия и вести отсчет по минутам, ведь он всегда срывается по разному.
— Где они, блять? — ему больно, нога кровоточит. — Где?
Да,
где?
Чан сам бы хотел знать, но он не может помочь ему в этом. Лино понимает по глазам, отталкивает его и выбегает из корпуса, прячась за чужими телами, общий шум помогает ему временно скрыться. Кристофер хочет пройти следом, валится на колени, получая удар ружья по спине. Крис касается рукой красной ткани, ощущает прилив крови к горлу и кашляет, падая на колени. Чан действительно выбивает им немного времени, застревая в нем сам.
Но это ведь лучше, чем забрать его своими руками, дать наводку и запутать солдат, чтобы отвести их в совсем другую сторону, однако они не идиоты и с первых секунд могут понять весь твой план. Чан не жалеет, никогда бы не стал, потому что его жизнь давно потеряла краски, собралась огромным штормом над его головой, изредка превращаясь в недолгий штиль, чтобы дать отдохнуть. Он много испортил, так почему бы не исправить хоть немного сейчас?
Чонин ведь справится со своей задачей, Хенджин тоже.
Но Чонин понимает, что они
проебались, когда слышит выстрелы и видит Минхо, опирающегося на колени. Он пришел сюда за Хенджином, чтобы вернуть, показать место и оставить рядом. Так они оба решили, когда он появился перед ними почти из пустоты — слишком легко и незаметно. Но Лино делает
иначе. Лино помогает им, падая на колени из-за дыры в сердце.
Чонин не понимает происходящего, смотрит на солдат, что продолжают стрелять в сторону Лино и при этом не видят их — спрятавшихся за колонной. Он не понимает до момента, пока Хенджин не вопит, пытаясь вырваться из хватки друга и подбежать к Минхо, нащупать его пульс и удостовериться, что он жив.
Разве он может так просто взять и уйти? Оставить теплый труп, по которому пробежится не один десяток солдат, и просто уйти? И почему Лино так просто оставил его, лишая Хенджина последнего света?
Мечтать о том, что он жив, было бы главной задачей Хенджина снаружи.
Он понимает, что что Лино действительно мертв, больше не скажет ему устрашающих фраз с замысловатым подтекстом и не улыбнется оскалом в ответ, но не верит в это, сдирает руки Чонина до крови, сопротивляясь из последних сил.
Лино пришел, чтобы помочь им, чтобы
Хенджин выбрался наружу, беря на себя вооруженных солдат, которые гнались за ними. Минхо пожертвовал собой, чтобы Хван ушел, вернулся к жизни и начал заново, стал счастливым и навсегда забыл о нем. Лино собственными руками решил убить себя, освободив от боли. Вот только Хенджин теперь будет нести её на своих плечах и в груди, рассыпаясь каждый день и вспоминая о нем.
Чонин не позволяет сглупить. Тянет за собой, уходя глубже под землю, в подкоп, созданный именно для них. Он понимает Хенджина, чувствует то же самое, но знает как никто другой — они должны спастись. Они долго работали над этим, лишая жизни других, так почему бы не использовать их в полной мере и наконец-то не выйти отсюда, как предполагалось изначально?
Хенджин сдается ему и своим мыслям, превращается в безвольную куклу, потому что понимает — ничего не изменить. Все еще глотает слёзы, пытаясь не разбить себе голову о выступающие камни, и вытирает лицо рукавами. Чонин был готов ко многому, но совсем не знает, что делать с эмоциями. Им нужно продолжить идти,
спастись, даже если это спасение больше не нужно.
Просто Чонин не выберется сам, если Хенджин умрет.
Хван смотрит на свои трясущиеся руки, вспоминает окровавленное тело Минхо и взрывается. Плачет в голос, срываясь в истерике и отталкивает от себя руки Чонина, ненавидит этот мир, ненавидит Лино за глупость и не видит никакого смысла возвращаться в свой выстроенный мир. Хенджин разбивается, не желая собрать осколки сердца в одну общую кучу, чтобы восстановить его. Зачем оно ему теперь, когда Хенджин навсегда забрал чужое?
Слезы градом стекают по лицу, Чонин тоже не сдерживается. Крепко обнимает друга, целует в макушку и тоже плачет, хочет прыгнуть под пули, но вокруг них тихо. Они тратят свое драгоценное время на эмоции, пробираются вперед, держа друг друга за руки и плохо разбирают дорогу в сгустке темноты. Многое уходит в пустоту, в неизвестность, наваливается комом и лишней шелухой, переходя дозволяемые границы. Но эмоции и чувства — это не то, что они могут взять под контроль, отдавшись пустому сочувствию. Все, чего хотелось — выйти в мир, сохранив собственное трио.
Оно распалось так же, как льдинки плавятся во время жары в сорок градусов за пару минут, оставляют неприятный след, который необходимо убрать, затушить или наоборот, сжечь до тла, но избавиться. Смести тряпкой, чтобы на этом месте выступило что-то новое и более интересное — скорее радостное. Но ведь это бесчувственное, до чертиков холодное восприятие совсем не подходит.
Чонин сохраняет эту историю у себя в сердце, не даст забыть Хенджину, чтобы тот показал её всем, выдал в свет и доказал, что все они умеют любить и быть любимыми, страдать и ненавидеть за других.
Последние шаги для них словно пропасть — большая и необъятная, полностью черная. Потому что их встречает совсем не свобода, а люди, которых они ненавидят. Люди, которым было бы лучше умереть вместе с ними и забыть обо всем, что случилось.
Чонин опускается на колени, трет глаза от излишней влаги и сгибается пополам, его рвет. Утренний завтрак смешивается с желчью, колени становятся противно мокрыми и руки — полностью грязные — со слипшейся между собой кусками еды.
Хенджин просто хочет быть мертвым.
Их люди отдали самое драгоценное.
Они все мертвы и только ради существования двух людей, которые больше никогда не узнают, что значит «жизнь».
