***
Юнги уже устал натянуто посетителям улыбаться редким. Сегодня среда и народу не так, чтобы много, но постоянные домогательства со стороны альф его не прельщают нисколько, а внутренне заставляют кривиться. Вроде бы не пахнет от него ничем, в силу аконитовой под форменной рубашкой подвески, а все равно щипков за задницу избежать не получается и предложений однозначных знакомство продолжить, за плату дополнительную крови его попробовать. Чертовы вампиры. Прав, на самом деле, Чонгук, по-хорошему увольняться ему надо из клуба, во избежание неминуемой беды. Раз на раз не приходится, зажмут однажды где-нибудь, что и без того повторяется регулярно, и пиши пропало. Только способность его и спасает от внушения кровососов, да и силой он, будучи оборотнем, какой-никакой не обделен. Полезный дар, многие из людей за него дорого бы заплатили. Сейчас бы к другу лучшему под бочок, в тепло и уют, в безопасность, но нет, Юнги продолжает заказы по столикам разносить терпеливо, нервно прядки белоснежные сдувая с чуть подкрашенных глаз. Подышать воздухом свежим хочется невыносимо, запахи крови, исходящие от вампиров, животную сущность внутри омеги вынуждают рычать, и даже их собственные природные ее перебить не могут. Отвратительно. И все бы ничего, часы четыре утра показывают, намекая, что до окончания смены всего два часа осталось от положенных десяти, но грохот на входе в заведение грезы о спокойном завершении дня перечеркивает моментом. Юнги еще не видит, не знает, но нутро все так и вопит об опасности, а короткие на загривке волоски дыбом встают, нехорошее что-то предчувствуя. Юнги не Чонгук и, даже не имея его способности, всегда к ощущениям своим прислушивается, а потому благоразумно к бармену ныряет за стойку. - Ты чего? – спрашивает его тот, но увидев, в прямом смысле, ворвавшихся в клуб не кого-нибудь, а самих Первородных, которых каждая собака в Адаре знает, осекается и едва на пол к нему, в страхе, не скатывается. Музыка, вместе с тем, выключается, софиты перестают мигать, помещение в полумрак погружается. - Так-так, смотрю, не ждали нас, а следовало бы. Где ваше гостеприимство, господа? – улыбается сардонически, главный всего сущего ужас - Чон Хосок, старший в семье Первородных, города глава и бог весть чего еще знает, но Юнги не оно сейчас интересно, а как бы целым и невредимым отсюда выбраться. Выглядывает из укрытия импровизированного и, от картины представшей, судорожно сглатывает: альфа, в костюм-двойку черный затянутый, руки окровавленные платком вытирает меланхолично, ауру опасности источая и, не касаясь, омегу душит. Преступно красивый, но красота эта не живая - холодная, скульпторами лучшими словно отлитая, мурашки заставляющая по спине сбегать. Статный, высокий, с глазами холодными алыми, в которых сама бездна, сама преисподняя таится, скулами острыми, об которые, кажется, порезаться можно, и хищным оскалом, клыки внушительные демонстрирующим. Лицо аристократическое волосами темными, назад небрежно зачесанными, обрамлено, лоб оставляя открытым, что только больше притягательности владельцу его добавляет. Рядом с ним омега красноволосый стоит, незаинтересованно по лицам присутствующих блуждая карминовым взглядом. Чон Тэхен – брат его и безумная бестия, которую не меньше, чем Хосока боятся, потому как он и вправду безумен, пиры кровавые, что ни день, то устраивает с улыбкой на устах вишневых очаровательной и всегда, как и сейчас, одетый с иголочки – сегодня в от Gucci приталенную бежевую рубашку и брючки обтягивающие белые, пальчиками наманикюренными, сердца вырывающими на раз-два. - Ну, что вы, господин Чон, я всегда рад вас в своем заведении приветствовать. Просто мы и впрямь не ожидали вас с братом сегодня увидеть. Будь по иному, то мы обязательно бы подготовились к вашему визиту, - выходит навстречу гостям хозяин клуба – Ким Тэиль. Юнги не может не отметить, как ноги при этом его трясутся, но оно и не удивительно, если учитывать, что сталось с охранниками на входе, их сердца вырванные хорошо позади Хосока просматриваются. Первородные в своем гневе не щадят даже себе подобных, а потому случайные зрители, большинство из которых вампиры, попыток, чтобы сбежать, не предпринимают. Послушно, кто где замер, надеясь, что участь незавидная никого из них не коснется. - Будь по иному, то ты бы уже пятками усверкал в далекие дали, что, впрочем, и сейчас не исключено, – насмешливо на Тэиля Хосок смотрит. - Хо, кончай уже с ним. Что ты с ним возишься? Мне скучно, - капризно произносит Тэхен, направляясь к бару. – Виски мне и поживее, - приказывает бармену. Юнги под стойкой сильнее сжимается, сочувствуя завозившемуся с бутылками Минхо. Видит прекрасно, как у него дрожат руки, едва на пол не проливая алкоголь дорогой, да и у кого бы нет? Минхо, хоть и кровосос, но омега не хотел бы для него смерти, он вообще ее ни для кого не хочет. Тот к нему всегда добр был и бесплатно вкусными угощал коктейлями. - Не ной, ты уже успел сегодня повеселиться, что меня, кстати, нисколько не порадовало. Джихён моим деловым партнером был, а ты его моим тиграм скормил, - невесело хмыкает альфа. - Ничего не знаю, он проявил ко мне неуважение. Я подобного никому не прощаю, - отпивая виски, говорит омега. - Если одарить комплиментом твою задницу – это неуважение, то да, конечно, ты прав, Вишенка, но в следующий раз я тебя за такое по головке не поглажу, и тебе это, поверь, не понравится, - с нотками угрозы заметными в голосе, произносит Хосок. И он, порой, от выходок братца сумасбродного устает. - Как страшно, - фыркает Тэхен. - Ну, а теперь к тебе, - игнорируя младшего, внимание свое возвращает Тэилю. – Не будешь ли ты так любезен, подсказать мне срок, который я тебе дал, чтобы погасить сумму задолженности? Я так замотался в последнее время, что, кажется, ненароком где-то ошибся. Не в прошлом ли месяце он истек? Мм? Чего молчим? – по щеке Кима похлопывает. Тэхен от манерности брата закатывает глаза. - В прошлом, н-но, г-господин… - заикается Тэиль. – Позвольте….м-можно мне еще немного времени и я обещаю, что все с процентами в-верну, большая часть уже собрана. - Эх, Тэиль, Тэиль, дружище, ты ведь прекрасно знаешь, что завтракам я предпочитаю обеды, - ладонью к сердцу небьющемуся альфы спускается со щеки и на грудь его давит, легко внутрь нее проникая. - П-пожалуйста… - сипит Ким. - Ну, если пожалуйста, то ладно, - ощутимо орган мертвый хозяина клуба сжимает и резко ее от него отрывает, оставляя его на положенном месте. Пока что. Тэиль к ногам альфы куклой опадает безвольной, хватаясь за неспешащую затягиваться грудную клетку. Поверить в счастье свое не может, что остался живым, однако выдыхать спокойно еще рано. Хосок никогда без урока поучительного не уходит, сам, вместо верных себе людей, правосудие предпочитает вершить, в страхе держит весь Адар. - Неделя, Тэиль, - озвучивает Чон и к притихшим гостям разворачивается, капли крови чужой сбрызгивая на пол. – А для большего стимула я тебе наглядно покажу что бывает с теми, кто мое доверие не оправдывает, - к столику ближайшему подходит, где мужчина с диваном пытается слиться, боясь глаза поднять на Первородного. – Вот он, например, в обход меня оружием приторговывает. Думал, я не узнаю, Минсок? – на ноги того за рубашку вздергивает резко и за секунды считанные, не дождавшись от него ответа, шею ему сворачивает. - А мне, а мне? Можно мне? – ребенком маленьким на стуле высоком подскакивает Тэхен, в ладоши хлопая. - Весь клуб в твоем распоряжении, Вишенка, только персонал не трогай. Не будем лишать нашего дорогого друга возможности долг отработать, - уголки губ приподнимает в улыбке Хосок. Юнги от нее передергивает. Жмурит глаза, не желая видеть, что за этим последует. Уволиться все же придется, а лучше без оглядки бежать. Отползает подальше от края стойки, чтобы не заметили его ненароком и уши прикрывает руками, не в силах звуки выдержать ужасающие шмякающейся на пол, вырванной из груди плоти. Младшему Чону много не надо времени, чтобы переловить всех с места подорвавшихся вампиров, а вот людей он оставляет напоследок, изголодавшись по их крови. Первого, второго, третьего осушает, блаженно капли гранатовые с губ своих слизывая. Хосок редко когда ему подобное позволяет и чаще всего именно тогда, когда наказывать идет перед их семьей провинившихся. Тэхен не мог случая упустить и увязался за ним, хотя тот и был явно против, гневаясь на него за недавнюю выходку с Джихёном. Но что поделать, Тэхен как сто пятьдесят лет, в отличие от братьев, отключил человечность, не справившись со всей той болью, что его, с превращением из человека в вампира, преследует. Не утихает она никак и только, отвергнув эмоции, притупляется. Тэхен не простил и никогда не сможет ведьмака-папу за то, что он с телом его десять веков назад сотворил для защиты племени от оборотней, но скорее – в угоду себе. Его сердце, Хосока, Намджуна остановил, взамен наградив их силой немереной, бессмертием и жаждой крови, сверхчувствительностью проклятой, от которой чуть ли не на стенку, но, к сожалению, в Аду личном Тэхена не она, а геенна огненная, вены мертвые гореть заставляющая. Тэхен того, кем стал, ненавидит и с этой ненавистью не справляется, а потому и отключил чувства по настоянию братьев. Больно им было смотреть, как он, слезами давясь, с сущностью своей борется, голодает, а потом срывается, навзрыд плача над трупом очередным, полностью им же и испитым. Омега такой жизни не выбирал, ее за него выбрали. Возможности лишили тепло чувствовать, семью завести, стариком седовласым в кругу умереть детей своих и внуков, но главное – полюбить и, для того самого, стать любимым, что отныне, не найдя истинного, невозможно, как, впрочем, и найти этого самого истинного. Сказки нелепые. Намджуну – брату среднему не легче пришлось, но он с годами смирился, поддержкой и правой рукой выступая Хосоку. Благородный, слово всегда держащий и до абсурдного правильный, вовремя осадить умеющий братьев, за что, видимо, и наградила его судьба Чимином - веселым и очаровательным вампиренышем, веревки из него вьющим и другом ставшим лучшим Тэхену. Тэхен их обоих обожает, а вот Хосока, хоть и уважает, но побаивается. Не менее альфа старший, чем он безумен, но умело то все скрывает, маской отчужденности ледяной прикрываясь. В пути семью ведет, ни одной не проигрывая битвы, защищает ее, но, вместе с тем, и калечит бывает. И, если Намджун прирожденный дипломат и политик, то Хосок – единогласный правитель, ни слова, которому поперек не сказать, не усомниться в его решениях. Но одно в их семье неизменно – узы крепкие неразрывные, превыше стоящие всего. - Ну что ты как не родной, Тэиль. Стол нам организуй что ли, - пиджак одернув, усаживается на диванчик бархатный Хосок, скучающе наблюдая за присосавшимся к шее очередной жертвы Тэхеном. Скучает по его улыбке искренней солнечной, сейчас сумасшедшей, но лучше так, чем слезы каждодневные его наблюдать и вид отсутствующий. Когда-нибудь он найдет способ сердце его хладное оживить, но а пока довольствуется просто его нахождением рядом. - Да, конечно, - отмирает клуба хозяин, поднимаясь на ноги. Так и сидел все это время, взглядом стеклянным следя за творящейся вокруг вакханалией. – Юнги. Где Юнги? Пусть принесет господину Чону коньяк. У Юнги при этих словах душа в пятки уходит и тело не слушается. Нет. Нет. Нет. За что? - Иди, - шикает на него Минхо, как котенка его за шкварник вздергивая. – А то хуже будет. Омега, ни живой, ни мертвый, поднос, ему насильно всунутый, в треморе бьющимися руками обхватывает. В последний раз он такой ужас только лежа на алтаре жертвенном испытывал. Глаз не поднимая от пола, чтобы ненароком месиво кровавое не увидеть, сомнамбулой движется в сторону Чона, сердца своего удары, вероятно последние, отсчитывая. Шаг, два, расстояние сокращается неумолимо. Беда, откуда не ждали, пришла. Хосок слышит, как заполошено орган в чужой груди бьется. Усмехается. Носом тянет, подумывая и сам с омегой развлечься, если тот пахнуть приятно и вкусам его соответствовать будет, но не чувствует ничего. Неужели Тэиль на должность официантов теперь бет принимает? Взгляд далее с брата на мальчишку дрожащего переводит и подвисает. «Ангел» - первое, что в голове альфы всплывает, более тщательно его рассмотреть заставляя. Невероятно светлая кожа, бледнее намного, чем у вампиров, что, кажется, невозможно, но нет, парень стоит перед ним и никуда не исчезает, но, очевидно, об этом мечтает. С личиком аккуратным, глазами хитрыми карими, чуть подведенными, цвет которых, хоть убей, но не вяжется с его образом хрупким, ему бы больше зеленые подошли или голубые, а лучше - фиалковые, как у метаморфов. Прядки снежные скулы точенные обрамляют беты или омеги – не разберет Чон. Может, аромат тот чем-то глушит, а иначе не понять, почему эта куколка так красива и голод его усиливает, желать себя заставляет. К бетам обычно Хосок равнодушен, их кровь для него невкусна. - Ваш коньяк. Хотите чего-нибудь еще? – всю смелость имеющуюся собрав, спрашивает у него Юнги, ставя стакан граненный на стол. - Тебя, - легко с уст срывается Первородного. - Простите? – глаза округляет омега. - Пока не за что, однако, не советую тебе мое терпение испытывать, кроха. Я этой добродетелью, к твоему сожалению, не обладаю, - по бедрам себя красноречиво похлопывает, намекая Юнги на них приземлиться. Юнги сглатывает шумно, пугливо с лица Хосока на им предложенное взглядом сбегая. Не знает, что для него хуже - ослушаться или приказ выполнить? Однозначно ни одно "из". Похоронив себя мысленно, робко на бедра опускается чужие, чем улыбку одобрительную от их обладателя зарабатывает. - Ну, что ты. Я тебя не обижу, - скулы парня обхватывает длинными пальцами, смотреть на себя его вынуждая. – Во всяком случаем, пока, но ты же не глупый, не будешь сопротивляться? Омега, несмотря на страх очевидный, воспротивится хочет, но смиренно молчит, понимая, что в момент данный принадлежит не себе, любое движение лишнее и он труп. Сущность звериная ему в этом не помогает нисколько, рычит недовольно, но вместе с тем и носом заинтересованно поводит. Аромат морской альфы импонирует волку, вдыхать и вдыхать его побуждает. Кажется, Юнги со страху с ума уже сходить начал. В рубины граненные вглядывается Хосока, как дышать забывая и ощущая, как, не касаясь, об грани их ранится. - Не бойся, - гипноз использует Чон, пользуясь глаз контактом, но тот из-за способности метаморфа не действует, чего ему никак знать нельзя, а иначе дальнейшего, из этого вытекающего, не избежать, рабом в руках Первородного Юнги стать и игрушкой. – Говори только правду. Ты ведь омега? Почему я не чувствую твой запах? Кто бы знал, чего сейчас стоит Мину с силами собраться, на горло себе наступая, улыбку кокетливую, едва не блаженную, на лицо натянуть: - Я бета, господин. - Ты врешь, - мгновенно зверится Хосок, больно за щеки Юнги хватая. – Я каждый удар твоего сердца слышу, ты продолжаешь бояться, так и мало того… - ворот его рубашки рвет, подцепляя указательным пальцем подвеску. - … ты оборотень. - Оборотень? – заинтересованно к ним подходит, сверху донизу в крови перепачканный, Тэхен. - Не просто оборотень, а метаморф. Он не поддается гипнозу, - с дьявольской улыбкой поясняет для брата мужчина, отпустить и не думая забившегося в его хватке омегу. Срывает далее с него аконит и, пораженно аромат его сумасводящий, моментом прорвавшийся, вдыхает. Снежная фрезия, близ когда-то его дома растущая, когда он еще человеком был. Невероятно. - Да ладно, - присвистывает младший. – Попробовать дашь? - Прости, Вишенка, но эта куколка для меня одного, - по железе запаховой носом проходится глотающего молчаливые слезы парня. – Заканчивай тут и поезжай в особняк, предупреди Намджуна, чтобы меня не беспокоил. Меня в ближайшее время ни для кого нет. - Жадина, - фыркает Тэхен, но послушно пару наедине оставляет, зная, что на добычу такого, как Хосок, хищника посягать бесполезно. Головы потом не досчитаешься или сердца. - Отпустите. Я ничего вам не сделал, - голосом глухим просит Юнги, осознав бесплодность попыток освободиться. Капли кристальные на его ресницах пушистых повисают красиво и по щекам скатываются, губы иссушенные своей смачивая солью, на подбородке оседают недолго, чтобы следом на вампира упасть. Он всего лишь хотел жить, день каждый это себе, как мантру, перед зеркалом повторяя. Хосок теперь вряд ли его убьет, но и жизни не даст, превратит ее в бесцельное существование. Без будущего, без мечты, без лучшего друга. - Отпустить? – от кожи омеги с усилием заметным отрывается Хосок. – Не будь наивным. Ты теперь принадлежишь мне. - Я не вещь, чтобы кому-либо принадлежать. - Не вещь, согласен, но зато самая желанная для меня награда и, что бы ты там себе не думал, жизнь под моим покровительством - не наказание, а безопасность. Для тебя безопасность. Ты же ото всех прячешься, скрываешься, но рано или поздно тебя все равно бы поймали. Не вампиры, так оборотни, а они, знаешь, церемониться с тобой не будут. Убьют, чего, как по мне, такая красота не заслуживает. Метаморфы – не ошибка природы, а драгоценный дар, который оберегать нужно. - И это говорит мне Первородный? Тот, кто, мною насытившись, в дом сдаст публичный или осушит мои вены? – иронизирует Юнги, зло в глаза глядя Хосока. Ужас первобытный как будто куда-то ушел, язык ему развязать позволив. Юнги теперь терять нечего, убежать не получится. - Ты так в этом уверен? – усмехается альфа. – Впрочем, не могу не признать, что мне импонирует твоя дерзость. Покорность я от других, но не от тебя, предпочитаю. Так много интереснее, - в со слез привкусом губы, было уже возмутившиеся, впивается Мина, что нисколько их испортить не может. Талию тонкую оплетает, хрупкости его поражаясь. Маленький он совсем в объятиях вампира, но так правильно ощущающийся, словно для него одного и был создан. Требовательно половинки неподатливые брусничные языком раздвигает, вторгаясь в рот сладкий. Клыками кожу их нежную невольно ранит, первые капельки крови желанной на вкус пробуя. Чистый кайф и невозможность никогда отныне от нее отказаться, как и от самого, в целом, мальчишки. Вылизывает его оголодало, предвкушая, как зубами шею белоснежную прокусит, разденет и до утра тело нежное терзать будет, в нутро войдет влажное, для него текущее, как уже не он, а его желать в ответ станут, умолять о большем. - Как тебя зовут, куколка? – жаркое в лицо выдыхает парня. - А тебе не все равно? – грубость жалостливая и попытки слабые вырваться. - Не все равно, но, если ты хочешь быть куколкой, то… - Не хочу, - обрывает его жестко омега. – Юнги. - Красивое имя, а теперь идем. Не будем смущать твоего работодателя и да, ты здесь не работаешь больше, - под ягодицами подхватывает его и, как пушинку ничего невестящуюся, в сторону вторых этажей уносит, под взглядом шокированным бармена. Он и подумать не мог, что Юнги не то, что оборотень, а метаморф, чему даже сочувствует немного. Парнишка расторопный ему нравился. Юнги и пикнуть ничего не успевает, намертво в плечи мощные вцепившись вампира, пока в голове красным мигает – теперь точно конец. Не глупый и знает, что его дальше ждет. Одно дело просто кровь пить метаморфа, а другое – с ним, это делая, трахаясь. Не умоляет, ничего у богов, давно этот мир прогнивший оставивших, не просит. Надеется только, что все быстро закончится, не сдержится Первородный и шею его перекусит. Юнги боли не боится, смерти, как оказалось - аналогично, он несвободы страшится, клетки, пускай и золотой. Принадлежать Хосоку. - Сначала в ванную и без фокусов. Хочу твой настоящий цвет глаз видеть, - оказавшись в комнате, на ковер его опускают мягкий. – Захочешь вены порезать, я это почувствую сразу, своей кровью тебя напою, но умереть не позволю, - подталкивают к белой двери. - Да я от твоей крови отравлюсь скорее, - фыркает Юнги, эмоции истинные пряча за показной смелостью. Легче ему так со всем, навалившимся на него, справиться. Он за словом в карман никогда не полезет, до последнего будет брыкаться, как бы не было страшно. Может быть не все для него еще потеряно? Может быть удастся сбежать? Как-то же живут после изнасилования омеги? Как-то же силы находят дальше бороться? - Язва, - улыбается ему в спину альфа, чужим бесстрашием покоренный. Хосок – первородный вампир, за плечами много веков оставивший, ему буквально все ныне живущие подчиняются, а кто нет – в земле сырой давно червей кормит, но этот омега зубки показывать смеет, что не злит, а его очаровывает. Причину этому он найти не может, да и не старается особо. Зачем? Любому другому он за подобное бы вырвал сердце, но не ему, не Юнги. Его сердце Хосоку еще пригодится. В ванной, тем временем, шум воды включенной раздается и никак не прервется. Мальчишка его, будто бы, специально изводит, не спешит выходить, хотя линзы снять - несколько секундное дело. Пускай, Хосок торопить его не собирается. Вслушивается только внимательно, мало ли он приказа ослушается, чего бы очень сейчас не хотелось и что для него не лучшим обернется из исходов. Вампир не желает демонов внутренних с поводка отпускать, а они непременно с него сорвутся, если Юнги его разозлит. Юнги сейчас явно не о том думает, глаза освобождая от треклятого силикона, а о том, как бы себя сохранить, ауре подавляющей не поддаться альфы. Не потому что безвольный и слабый, а потому что и метаморфы, как ему рассказывал Чонгук, удовольствие ни с чем несравнимое испытывают, когда из них кровь пьют в процессе соития. - Блядь, блядь, блядь, - в края раковины пальцами дрожащими вцепляется, ответы несуществующие пытаясь отыскать в отражении, где на него мертвенно-бледный смотрит парнишка омутами бездонными и слезящимися от ничем помочь невозможности. Взъерошенный, с губами кровящими и от долгого поцелуя припухшими, ключицами острыми, проглядывающимися сквозь разорванный ворот рубашки, под которой сердце как сумасшедшее бьется. Не остановится почему? Юнги понимает, что нет смысла тянуть. Хосок его так и так за шкирку выволочет отсюда. Пусть, лучше уж он сам ногами своими выйдет из ванной, гордости не потеряет, сгорит, но не осыплется пеплом. «К черту» - говорит и вентиль на кране перекрывает. Разворачивается решительно, а на деле – голову вжав в плечи, себе наступая на горло, которое клыки Хосока вскоре опробуют, толкает дверь. - Любишь потомить ожиданием? – хмыкает Хосок, откинув пиджак в сторону. - Я много чего люблю, свободу, например, - не теряется с ответом Юнги, взгляд прямой с достоинством выдерживая Первородного. - Точно так же, как и дерзить. Не выпускай раньше времени коготки, волчонок. Какого твой зверь, кстати, цвета? Не ошибусь, если предположу, что как снега девственные, белый. - Белый, - не спорит Мин. – Но ты его никогда не увидишь. - Посмотрим, - подходя вплотную к нему, скалится. Юнги шаг назад делает, спиной в позади дерево упираясь. - Где же твоя смелось, Юнги? – за подбородок лицо его поднимает Чон. – Неужели закончилась? - Не дождешься, - шипит Мин, в напротив глаза смотря ненавидяще. - Я и не жду, меня сейчас более интересные вещи интересуют, - одним движением рубашку по швам разрывает омеги, жадно по коже, ничем и никем незапятнанной, блуждая взглядом голодным. Ни шрама, ни родинки на ней нет, желания самые темные внутри пробуждая Хосока. Он это полотно совершенное метками своими раскрасит, ни миллиметра на нем не оставит нетронутого и никакая регенерация природная оборотней их не посмеет стереть, потому как Хосок обновлять их постоянно будет, ни днем без внимания волчонка дерзкого не обделит. Юнги тщетно прикрыться пытается, но мгновенно плененным оказывается Первородным и на кровать отнесенным, но не брошенным на нее, а мягко опущенным, что некоторой неожиданностью становится для него, уверенного в его жестокости. - Я бы тебе внушил не дергаться, но твой исключительный дар мне этого не позволит сделать, а потому прошу тебя по-хорошему - не сопротивляйся. Больно не будет, я обещаю, но только при озвученном мной условии, - вкрадчивое выдыхает вампир, над оборотнем нависая. - Да пошел ты, - рыкает омега. - Впрочем, меня и так все устраивает, - смешок, прежде чем губы брусничные пленить, выдает. Сминает их, но не так как ранее – грубо, а со странной для Юнги нежностью, которой не хочет он. Он всеобъемлюще предпочитает ненавидеть вампира, чтобы нельзя ни за что зацепиться было, чтобы, как можно дольше, ему не поддаваться и за слабость после себя не корить. Знать, что все возможное сделал, что боролся, телом, но не душой, грязным стал. Так, какого тогда черта, он сейчас рот, хоть и нехотя, размыкает? Почему за плечи ухватился Хосока, когда как оттолкнуть его должен, что вообще-то бессмысленно, но Юнги этим оправданием жалким нисколько не утешается, вдыхая аромат морской мужчины. Свой неосознанно испускает сильней. Хосок его противоречия в бровях заломленных читает, камнях драгоценных в уголках глаз замерших и выпущенных звериных когтях. Ласково по щеке, успокаивая мальчика, ладонью проходится, где-то в глубинах своего мертвого сердца сожаление чувствуя. Не должны метаморфы за свою сущность ни перед одним из народов расплачиваться, точно не Юнги, которого он, несмотря на это, никогда отпустить не сможет. С губ на подбородок мелкими поцелуями спускается, после на шею, на которой дольше минуты себе задерживаться, чтобы не сорваться, не разрешает, ключицы покусывает, россыпь на них оставляя цветков фиалковых жакаранды и, наконец, соска бусинку языком обводит, в рот вбирает ее и тягуче посасывает, вторую перекатывая меж пальцев холодных, контраст создает с кожей оборотня горячей. Юнги выгибается, пытается голову Хосока за волосы от своей груди оттянуть, не выдерживая охвативших его ощущений приятных, но не желанных - противоречивых, себя, а не его заставляющих ненавидеть. - Ангел, ты же знаешь, что твое падение неизбежно. Зачем тогда лишаешь себя удовольствия? – вкрадчивое Хосок произносит, дорожку вниз к пупку Юнги прокладывая. - Это не удовольствие, а насилие, - цедит сквозь зубы омега, с трудом стон судорожный подавляя от ласкающих его живот губ. - Лгать себе – дело последнее, волчонок, - улыбается альфа, брюки не растягивая, срывая с тела под собой распятого вместе с бельем. – Не это ли лучшее из доказательств твоей лжи, - член аккуратный, хозяина предавший, окольцовывает ладонью. Юнги слов не находит поспорить, чувствуя, как откликается на действия Хосока все его существо, тем самым жалким волчонком, оно скулит, требуя, чтобы он бедрами навстречу ему подмахнул. Смазкой простыни пачкает и едва не скулит, рот альфы ощутив на головке сочащейся. Не едва - первый стон с губ израненных все-таки срывается, а глаза в шоке в потолок смотрят зеркальный, где хорошо голова над его естеством склоненная просматривается и сам он дрожащий и сломленный, неумолимо сдающийся. - П-прекрати, - хнычет Мин. – Не надо, - до невозможности жалостливое добавляет. – Делай, что хотел и закончим на этом, не заставляй меня себя ненавидеть еще больше. Хосок не отвечает, полностью член заглатывает, вместо этого, и в нутро его сразу же два загоняет пальца, вскрик отчаянный в награду получая от Юнги. Не грубо, но быстро мышц колечко растягивает, для себя подготавливая, находит простату, языком венку каждую обводя на органе откликающемся. Скалится довольно, когда хвост белоснежный мягкий по рукам его начинает лупить. Проявилась все-таки сущность звериная, отчего бессильный ее подавить омега почти плачет, справедливость слов чужих о падении осознавая и как же он за это, на пальцы умелые насаживаясь, себя сейчас проклинает. Особенно сильное ими простаты сжатие и Юнги горло Хосока каплями вязкими окропляет, ладонями лицо горящее закрывая. Нет, это выше всего того, что он может вынести. Даже заклание на алтарь жертвенный собственной семьей по нему настолько больно не ударяло. - Ты прав, я упал, - шепчет Юнги, когда вампир вновь над лицом его нависает, ушек его волчьих касаясь рукой. - Но не разбился, - в ответ спокойное, глаза вынуждающее распахнуть. – Тебе было приятно, как и мне, это «приятно» тебе подарить тоже. В наслаждении ничего предосудительного нет и никто тебя судить не имеет права, кроме тебя самого, разумеется, чего бы я тебе не советовал делать, а иначе, так называемой свободы, которой ты так отчаянно жаждешь, тебе никогда не почувствовать. Очаровательные, кстати, ушки, - усмехается. - Замолчи, - вспыхивает оборотень, под коленкой пиная вампира. - Хорошо, но не без твоей помощи, - губы без него заскучавшие пленяет, его же им вкус передавая, попутно расправляясь со своей рубашкой. Пуговицы в стороны разные разлетаются перламутровыми камнями, громко ударяясь об находящиеся вокруг поверхности и Юнги в желании подспудном огладить оголивший торс альфы себе не отказывает, поражаясь его твердости. Самостоятельно с плеч Хосока ткань шелковую сдергивает, чем рык довольный в груди того вызывает. Тянуть дольше не имеется смысла и мужчина от него отстраняется ненадолго. С гардероба последними элементами в секунды считанные расправляется и бедра молочные раздвигает омеги, предварительно несколько на них оставляя несильных, но ощутимых укусов. Юнги ногами беспомощно по кровати сучит, пытается их обратно свести, но не ему здесь с силой Первородного спорить, без предупреждения в него ворвавшегося. Вскрикивает болезненно, соскочить с огромного члена, безжалостно его заполняющего до отказа, хочет и не может, телом мощным к простыням пригвожденный. Дышит загнанно и беззвучно плачет, то, что мертво, как тысячу лет уже, в груди Хосока заставляя сжаться. - Не надо, не плачь, - слезы с щек парня сцеловывает, от себя не ожидавший подобной участливости альфа. Он хоть и не отключал никогда человечность, но и с ней не особо на эмоции щедр был, а тем более на такие. Века в войнах бессчетных прожитые на любом отпечаток оставят, не дадут прежним остаться. В его жизни жалости, сочувствия, доброты - места нет. Слабости ненужные, фундамент крепкий ломающие. В том, что Юнги теперь его слабость, Хосок не сомневается, что задавливать на корню надо, а он – нет. Медленно над омегой покачивается, давая ему привыкнуть, вздохи его судорожные своими губами ловит, себе боль забирая чужую, что-то новое в нем открывает, определения чему Юнги не находит. За шею Хосока обхватывает, якорем его за неимением другого выбора нарекает и в глаза рубиновые немигающе смотрит, в свои аметистовые, того не ведая, их затягивая. Хосок знал, о чем просил, когда линзы отправлял Юнги снимать в ванную, но не знал насколько слаб перед настоящим под ними цветом окажется, что в обрамлении пушистых темных ресниц и лисьего, подчеркнутого подводкой разреза с ума его сейчас сводит. Юнги сам весь сумасшествие одно сплошное, подарок, который Первородный, за все им совершенное, не заслужил, но он и не заслуживает, а забирает. Чувствует как омега расслабляется, разрешение неосознанно этим ему давая и монстр побеждает в Хосоке, прочь откидывает мягкость его душе претящую и безжалостно в Юнги вколачивается, неконтролируемо до костей хруста тельце хрупкое сжимая. Ни крика, ничего больше с уст не срывается оборотня, он все так же продолжает в лицо дьявола своего личного смотреть, ощущая, как все внутри него разлетается на осколки. Никогда отныне ему себя сызнова не собрать, утраченного себя не вернуть, не забыть, как сон страшный, вампира. Хосок для него неотвратимость, на которую он еще при рождении был проклят, которой мог избежать, позволив кинжалу ритуальному войти в свое сердце, но вошел он. Не любовью - ненавистью, весь его свет тьмой своей поглощая. Хосок этой ненависти в глазах Юнги поражается, напитывается ею, принимает, склоняясь над его шеей, вызов. Аромат снежных цветков с упоением вдыхает, приноравливаясь к жилке бешено пульсирующей, толчков не прекращая, ее облизывает. По нервов комочку ударяет членом и клыками шею бледную разрывает. Юнги в волосы его больно вцепляется, но не противится, надеясь, что его осушат полностью, надеясь не почувствовать рассказанного Чонгуком. Тщетно. Он еще, тогда, когда Хосок прокусил его кожу, был обречен, а теперь…Чем сильнее в него впивается вампир, тем острее становятся ощущения. Юнги весь сейчас, как одна сплошная эрогенная зона, на движение внизу каждое откликается, сам подается навстречу и голову чужую в себя вжимает. Больно очень, но, вместе с тем, хорошо, правильно, так как и должно быть. Хосок ни одной капле гранатовой не упускает, жадно кровь поглощает. Всего постанывающего сладко Юнги. Юнги об его живот естеством потирается, хвостом невольно бедро оплетает чужое, уши к голове прижимает и молит чтобы это никогда не заканчивалось. Всемилостивые духи, как прекрасно, мыслей никаких нет, как и воли. Он падший ангел. Альфа, о чем омега думает, знает, он теперь перед ним как на ладони, открытый до невозможности и податливый, с ним связанный одним на двоих удовольствием, которое не остановить, не придержать. Ничто с кровью не сравнится волчонка, с самим им. Собственная одержимость Первородного пугает, чувствует как жизнь Юнги в него плавно перетекает, еще несколько таких глотков и все, он его потеряет. Юнги итак уже где-то не здесь, вдохи, излившись, последние делает, обессилено руками с плеч Хосока соскальзывая, прикрывает глаза. Если это и есть смерть, то она красива, она не страшна. Ладошку протягивает навстречу костлявой, а на деле недвижимым остается под тем, кто ее сильней. Альфа переборол себя, оторвался, взамен крови, наполняя омегу своим семенем, а в награду… - Бьется, - клетки его грудной касается Юнги на бессознательности грани, не понимая, что это для него значит. Значит для Хосока. - Мой, - обнимает его крепко Чон, всем телом дрожа от чувств, ощущений, эмоций его охвативших. Его ангел ему жизнь подарил, краски серые во что-то яркое преобразовал, теплом давно позабытым окутал, кровь по жилам заставил бежать, обрек на себя. Такой маленький, самый прекрасный к ногам которого, целый мир и его, вновь возрожденного, любовь. Юнги ничего из этого не надо, он, себя утерявший, блаженно ресницами хлопает, сдаваясь неге его охватившей и усталости. Засыпает в объятиях, так из него и не вышедшего альфы, не зная, что он до вечера его покой охранять будет, целовать и как самое ценное сокровище на руках баюкать, символы рунические его ему принадлежности обводить на затянувшейся шее пальцами, пока сам не заснет, магией утомленный. Их связавшей.
***
Юнги к вечеру позднему просыпается, чувствуя, как не просто все тело, а само его существо болит. Израненное и искалеченное, в плащ изо тьмы облаченное. В потолке же зеркальном иное отображается - чиста совершенная кожа, без намека на ней ночью пережитого, глаза разве что от слез опухли и еще большая, чем обычно, на лице бледность. Омега не сразу замечает, из-за крепко его во сне удерживающего Хосока, на шее метку и лучше бы не замечал… Кустом терновниковым она, вместо раны открытой, от плеча до шумно сейчас сглатывающего кадыка разрослась за часы считанные, грозясь со временем расползтись еще дальше. Один единственный бутон нераспустившийся сиротливо, средь неизвестных ему рун, листву веткам сухим заменяющих, приютился, почти расцвел, но не тем, чем следовало бы со стороны Юнги подпитываемый, не смог. Юнги об этом не думает, он уже по определению этот цветок ненавидит, трет неверующе кожу, надеясь, что символ позорный принадлежности Первородному исчезнет, как и рядом с ним голову ему на его грудь положивший Хосок, сердце которого в подтверждение наяву кошмара оглушительно для него бьется. Так не бывает, это же сказки нелепые, байки пущенные ведьмаками… Столько веков прошло и ни разу ничего подобного не случалось, а тут… Омега отказывается верить, но поверить все же приходится, а иначе так и лежать ему недвижимым под альфой, сил не найти побороться, а он не сдался, он упрямо жить, как бы себя в обратном не убеждал, все так же хочет. Но как это сделать? Вампир его в два счета поймает, стоит ему проснуться. Не попробуешь - не узнаешь – Чонгука любимый девиз, и Юнги пробует. Аккуратно, боясь даже дышать, руку Чона со своей талии снимает, а приободрившись тем, что тот никак на это не отреагировал, мягко его голову с себя приподнимает и осторожно скользит на простынях шелковых в сторону. Подушку подкладывает под нее и спешно начинает одеваться, искренне не понимая причины крепкого сна Первородного, а причина проста – сам он, становление с ним связи и перестройка некоторая организма. Кровь истинного и с ним близость Хосоку не только сердце вновь ожившее подарили, но и количество огромное сил, чего так, истребляя метаморфов, оборотни страшились. Юнги о причинах и следствиях не думает, он вообще не думает ни о чем, зная, что если позволит себе хоть на секунду поддаться тому, что его непременно, выбравшись отсюда, поглотит без остатка, то свободы ему не видать. Только вот тело собственное не на его стороне, каждое прикосновение Хосока помнит, нежность первоначальную, в своей манере заботу, страстью безумной сменившуюся после глотка первого крови, но главное - то наслаждение сумасшедшее, что Юнги ни с кем, кроме него, никогда больше не испытает и желать его будет получить снова, о чем пока что не ведает. Белье, брюки натягивает, ищет рубашку и с вида ее чертыхается – жалкие лоскутки. За неимением выбора, в пиджак чужой облачается, в нем, от в размерах с его владельцем разницы, утопая. Краем глаза за спящим следит и подходя к двери, оборачивается. - Я подарил тебе жизнь ценою своей и за это я тебя, Чон Хосок, ненавижу, - шепчет одними губами и, ничего более не добавив, скрывается в коридоре. Нет у него плана, как такового, ему лишь бы сейчас на кого-нибудь не нарваться из персонала. Остается надеяться, что все, в том числе и хозяин клуба, после вчерашнего перфоманса от Первородных разбежались. В любом случае, Юнги надо вниз, там где-то на полу осталась его аконитовая подвеска, а без нее соваться на улицу – все равно, что вслух прокричать «я метаморф». На этот раз омеге не везет: на первом этаже Минхо в одинокого бутылку виски прямо из горла глушит, а вокруг трупы неубранные уже посеревших вампиров и их вырванные сердца, что его по странному нисколько не трогает. Юнги вообще сам не свой, он, как будто и не он вовсе. Аффекта состояние, не до конца осознание произошедшего, но скорее – кровь Хосока, которую тот в него влил, чтобы он быстрее восстановился, как морфином ею воспользовался, разум его опьянил. Бармен его чувствует сразу - не может не и безошибочно глаза красные поднимает на Мина: - Не за этим пришел? – улыбается, покачивая на указательном пальце подвеску. - За этим, - не теряется омега. Один вампир - не толпа, а яд волка, хоть и не убьет его мгновенно, но заметно зато ослабит. Юнги, если придется, готов за свободу драться. - Забирай, - к неожиданности его полной, ему шнурок кидают. - Почему? – спрашивает парень недоуменно, к груди возвращенное прижимая. - Разве нужны причины? Нравишься ты мне просто, в отличие от Чона. Не теряй времени, убегай, хотя я больше, чем уверен, что тебе от него не скрыться. Точно не с тем, что у тебя на шее. Забавная штука - судьба… истинные, - усмехается альфа, взглядом задумчивым по Юнги блуждая. - Спасибо, - в ответ короткое и с лестницы омега сбежавший. Минхо прав, нельзя терять времени. - Оно правда забилось? Легенды не врут? – в спину ему прилетает, когда он почти из вида мужчины скрылся. - Да. - Точно не скрыться, - в пустоту выдыхает Минхо.Посмотрим.
Ps: если вам кажется, что тут есть некоторые сходства с сериалом «Первородные», то вам не кажется. Я именно им и вдохновлялась.
Визуализация - https://pin.it/1zRDPiv.