Inevitability

      Чонгук места себе не находит, переживая за пропавшего друга. Тот как несколько часов уже вернуться был должен со смены. Чон ему и звонил, и писал, но в ответ получал лишь тишину. Порывался, несмотря на ранение и опасность оказаться схваченным, за ним в клуб пойти. Пришедшее на телефон сообщение новых ему добавило беспокойств, но от идеи отправиться за Юнги заставило отказаться.       «Скоро буду, подготовь мой рюкзак» – гласило смс от него краткое. Во что же обычно осторожный и предусмотрительный он успел вляпаться? Это Чонгук в их тандеме за неприятности отвечает, боль головную доставляя омеге, но никак не этот самый омега, который не перестает его постоянно за это ругать, эмоционально, для усиления слов значимости, размахивая руками.       Спустя долгие полчаса щелчок замка на двери входной раздается, и альфа, игнорируя ломоту в теле, в коридор мгновенно срывается. Извелся весь, не зная, что и подумать, да и теперь не знает, увидев на пороге мертвенно бледного Юнги, чья кожа совсем стала прозрачной, а глаза, линз лишенные, заплаканы и пусты. Жалкий стоит и потерянный, кутаясь в с плеча чужого пиджак и аромат морской источая. - Юнги...что случилось? – худшее предчувствуя, спрашивает Чонгук, не решаясь подойти к нему ближе. Кажется, сделай он это, и осыплется пеплом его маленький друг, но фениксом не возродится, по комнате ветром шальным, из окна принесенным, развеется. - Мне надо бежать, – вместо объяснений глухо произносит Юнги и, не потрудившись снять кеды, в спальню уходит. В рюкзак свои вещи малочисленные неаккуратно скидывать начинает из шкафа, но не выдержав разрывающей его изнутри боли вперемешку с отчаянием, валится обессиленно на пол. В голос ревет некрасиво, догнанный осознанием всего с ним произошедшего, метку на шее ненавистную трет, кожу нежную до крови полосуя проявившимися когтями, будто содрать ее хочет, чего не получается очевидно и не получится. Порезы тут же затягиваются, насмехаясь над попытками жалкими омеги, что отныне не себе принадлежит, а чудовищу. Чудовищу, которое ему в спину дышит и не успокоится пока его не поймает, навечно в своем логове не запрет и не изопьет его сладкой крови. - Эй-эй, давай-ка ты успокоишься и не будешь с плеча рубить. Расскажи мне все, – рядом с ним Чон садится, за плечи приобнимая дрожащие, невольно от чужеродного на нем запаха морщась. Не мог не заметить расползающуюся по горлу хрупкому и ключицам испещренную рунами ветвь, с одним единственным на ней нераскрывшимся бутоном. Руки Юнги от нее отводит, чтобы он больше не смел себя ранить и в плен своих их заключает, намекая на то, что ему не причины и следствия важны, а сам он, его состояние разбитое. Не дурак и догадался, что друг насилию подвергся, отчего зубы сейчас до онемения в деснах сжимает, с трудом сдерживаясь не принять волчий облик и не разорвать того, кто это все с ним посмел сделать. Вопросов поток язык обжигает, но Чонгук упорно молчит, смиренно дожидаясь от Юнги хоть чего-нибудь, кроме слез. - Что рассказывать? Сам, как будто, не видишь, – лбом утыкаясь в грудь альфы выдыхает омега задушенное. – Он будет меня искать, мне нельзя здесь оставаться. - Один ты никуда не пойдешь, да и куда? Из Адара нам путь заказан. И кто он, Юнги? Не молчи, умоляю, – прядок белоснежных касается ласково оборотень, надеясь владельца их успокоить, а в самом ни на грамм спокойствия. Чонгук от боли, квартиру миллиметр каждый пронизывающей, задыхается, может ее коснуться, в ладони сжать и об нее порезаться. - Ты не хочешь этого знать, – смешок истеричный и поток новый слез, футболку смачивающий Чона. Сказать все равно придется. В карман пиджака ненавистного тянется, доставая из него Первородного перстень, который он всю дорогу до дома сжимал в кулаке.       Чонгук глаза неверяще округляет, на предмет драгоценный, как на змею ядовитую, уставившись. Едва не отшатывается, руками безвольно с плеч Юнги соскальзывая. - Чон Хосок, мой истинный, – добивающее вдогонку, худшее из худшего озвученное вслух. - Не может быть, – банальное с уст срывается альфы. - Не может? Его сердце забилось, Чонгук. Забилось, понимаешь? – омега кричит, реакцией друга окончательно подкошенный. - Ты прав, нам надо бежать и немедленно, – решительно на ноги поднимается Чон, все ненужное отсекая сразу. Думать над этим и вопросы дополнительные задавать он потом станет. Не в том состоянии Юнги, чтобы на них отвечать, а промедление им обоим будет стоить свободы, если не жизни, что для них равнозначно. Чонгук даже знать не хочет как подобное произошло, да и зачем? На Юнги смотреть страшно, ни к чему сейчас на него давить, он не виноват ни в чем. Виноват Первородный, кто угодно, но не он, его спасший и братом ему названным ставший. Дороже этого храброго омеги у него нет никого. - О чем ты говоришь? Тебе нельзя со мной, – взгляд растерянный Мин поднимает на мечущегося по комнате зверем раненым оборотня. - Я обещал тебе, что не оставлю тебя и это неизменно, котенок. Тонуть так вместе, помнишь? Но нам до этого еще далеко. Мы выберемся. С этим выберемся, – из рук Юнги, в треморе бьющихся, забирает Чонгук перстень. – Он целое состояние стоит и, думаю, тот человек, который переправляет метаморфов, от него не откажется. И сними уже этот чертов пиджак – воняет. - Не поможет, теперь я всегда так буду пахнуть, – удрученно отвечает омега, но вещь все-таки с себя сдергивает, полуобнаженным оставаясь перед другом. Его рубашка в полную негодность пришла, а времени, чтобы подыскать что-то другое у него не было. Не иначе как чудом до квартиры добрался, машинально скопления людных мест избегая. Ни дороги, ничего, после того как вышел из клуба, не запомнил, пребывая в каком-то трансе. Одно знал: если остановится, то конец. Бежал, не жалея легких, и глаза, выдававшие в нем метаморфа, прятал от случайных прохожих, чувствуя как жжется кожа от прикосновений вампира, фантомами продолжающих ее истязать. Не стереть их Юнги, как мочалкой не три, они, наверное, и со смертью с него не исчезнут, ветвью проклятой напоминая в зеркале о случившемся. - Ублюдок живого места на тебе не оставил, – злое альфа выплевывает, осматривая покрытое засосами тело омеги. – Прости, что о таком спрашиваю, но он тебя...не порвал? - Нет, – потупив взгляд, отвечают, тщетно пытаясь прикрыть порочные метки. - Ну ты это...все равно там обработай, сходи в душ, а я пока соберу наши вещи. - Тебе разве не противно? Ты не должен ради меня рисковать, не теперь, когда я...такой... - Какой такой? Ты - все такой же, мой крошка-Юн. Так что завязывай говорить глупости и распускать сопли, потом как-нибудь мне в жилетку поплачешься, сейчас не место и не время. Жизнь на этом не заканчивается, Юнги. Понятия не имею, как тебе удалось от него сбежать, но главное, что ты здесь, а, значит, не сдался. - Гука... – растроганно Юнги мямлит, в спину, бугрящуюся мышцами, глядя Чонгука. - Ну, что? - Спасибо, – крепко сзади обнимают Чона, носом хлюпающим утыкаясь между лопаток, боясь его потерять, боясь даже подумать, что бы было, не отринь он тогда свои страхи и не отопри его клетку. Чонгук лучшее, что за жизнь недолгую с ним случалось и пускай тот вечно в неприятности попадает, но Юнги без него бы не справился. Точно не в это мгновение. - Ну, что с тобой делать? Опять плачешь, – в объятиях к нему разворачивается альфа, целуя в покрытый болезненной испариной лоб. – Топай давай умываться, все образуется. - Сам-то в это веришь? - Верю, и тебе следовало бы. Человек, в нашем случае оборотень, без веры - оболочка пустая. У нас, кроме друг друга и нее, нет ничего, но и это уже немало. Выживали же мы как-то все эти годы и теперь выживем, – решительно в сторону ванной подталкивает Чонгук Юнги, не позволяя уверенности с лица соскользнуть. В нем ее едва ли, но омеге, как никогда, опора нужна и поддержка, и он права не имеет быть рядом с ним слабым, как бы самому тяжело ни было. Другу много хуже пришлось и придется, когда его голова ясной станет, шок первый пройдет. Поражается как тот, несмотря ни на что, держится, отчаянно за угасающую надежду цепляется, сам того не осознавая, ее не отпускает. Будь по иному, то не стоять ему перед Чонгуком, уголком саднящих искусанных губ, пускай и кратко, ему не улыбнуться. Юнги сильный, сильнее многих и еще повоюет, а Чонгук с ним останется до последнего. Победного ли, проигрышного ли – неважно. У них одна на двоих дорога.       Стоит метаморфу с собой наедине оказаться, как взгляд его вновь тускнеет, боли гримаса черты нежные искажает, а слезы по щекам фарфоровым катятся. Юнги точно кукла из этого самого фарфора сделанная, ни на что больше негодная, кроме как черепками на такую же, как и он сам, плитку под ногами растрескавшуюся, осыпаться, но отчего-то не осыпается. Возможно Чонгуком сказанное помогло, но вероятнее за него, если не возьмет себя в руки, страх, потому как неминуемо омега, в случае обратного, его за собой в пропасть утянет. Скидывает спешно кеды и брюки, воду включает горячую, мечтая с себя смыть ощущение по телу прикосновений Хосока, вытравить из души принесенный им холод и отогреться. Метка на шее под струями упругими неприятно пульсирует, невозможность этого обозначая, но Юнги не сдается. Расчесывает ее до крови почти и щедро гель для душа по коже зудящей размазывает, надеясь запах морской с нее смыть химической мятой. Неправильно он в аромат фрезий снежных вплетается и не думая хрупкие цветы пощадить. Волнами неудержимыми яростными на них накатывает, словно Первородный, проснувшись и не застав рядом истинного, гневается. Через клеймо ему передает свою злость, неутолимый голод, которым отныне обоим терзаться. Желать безумно друг друга, разума отвергая голос, первого слушая вновь ожившее сердце и умирающее второго. - Ненавижу тебя, – кулаком в стену ударяет Юнги, кровью ее окропляя из разбитых костяшек и повержено по ней далее скатывается. Капли гранатовые, перемешиваясь с водными, по кафелю вниз ползут, догоняя его на дне ванны, чтобы в сливе навсегда после исчезнуть. Омега так же хочет. Обнимает себя и как пьяный раскачивается, не понимая, почему до сих пор к лезвию не потянулся бритвы, а она тут же, на бортике, неприкаянной лежит, навязчиво перед глазами аметистовыми, подернутыми пеленой слез, маячит, его сманивает, но в волчонке маленьком жажда жизни, как оказалось, сильнее. Всегда была, есть и будет. Бритва остается на месте лежать.       Чонгук о том знает, но Юнги проверяет. Не нравится увиденное ему, но он это никак не комментирует, понимая, что слова тут излишни. Вентиль на кране закручивает молча и, друга в полотенце закутав, на руках его тельце, согреться бессильное, выносит из ванной. На кровать опускает и насильно в губы неподатливые разбавленный коньяком кофе вливает. Юнги задушено кашляет, но от напитка горячего не отказывается, самостоятельно припадает к дымящейся кружке, чувствуя как по горлу прокатывается обжигающее тепло. - Успокоился? – спрашивает альфа, ставя ему на колени с булочками тарелку.       Мин кивает. - Поешь, в дороге нам перекусывать будет некогда. Я позвонил Сокджину, он согласился с нами сегодня встретиться, но добираться до нужного причала нам придется лесом и в образе. - Там же патрули, – хмурится Юнги. - Не думаешь же ты, что я заранее не предусмотрел для нас пути отхода? Я давно наш побег планировал, но, пока у меня на руках не было нужной суммы, не рыпался, изучал обстановку. Западные границы менее охраняемы из-за совершенной там когда-то Первородными бойни. Говорят, что там души неупокоенных ведьмаков бродят, которых собственно и порешил... - на имени для обоих ненавистном Чонгук стопорится. Не хочет раны Юнги, и без того открытые, бередить. Прекрасно видит как тот сейчас не стабилен. Всколыхни и шторм грянет, похоронит его в пучине морской окончательно. - Хосок, – заканчивает за него метаморф глухо, глазами стеклянными уставившись в стену напротив. Трещинки на ней считает, видя вместо них свое расколотое на частиц множество существо.       Чонгук внимание на вампире не заостряет, пояснение продолжает, надеясь ситуацию сгладить насущным: - Что вампиры, что оборотни этого места избегают, боясь магической отдачи, и это нам на руку. Мы же не из трусливых, каких-то там духов бояться. - Лучше они, чем он, – горько иронизируют в ответ. - Не хандри, кот, и жуй давай. Силы тебе пригодятся, я тебя на себе тащить не собираюсь. Потом одевайся и будем выдвигаться, рюкзаки я уже собрал. - Как твоя рана? Может по новой перевязать? – спрашивает Юнги, взглядом опускаясь на просвечивающую под заношенной футболкой тугую повязку. Совсем позабыл, что Чонгук еще вчера еле передвигался, а тут на руках его таскает и ланью прыгает резвой, как бы не разошлись швы. - Заживает, благодаря твоим припаркам, как на дрожжах, да и смысл? Нам все равно скоро оборачиваться, – отмахивается Чон, уходя, чтобы переодеться, к разворошенному его стараниями шкафу.       Юнги поспорить слов не находит, нехотя выпечку пережевывает, понимая, что Чонгук прав и силы ему понадобятся. Неизвестно, когда в следующий раз им перекусить доведется. Не в его состоянии морить себя сейчас голодом, слечь на полпути от истощения организма в список его планов не входит. Не для того он сбегал от Первородного, чтобы так глупо попасться, не столько себя тем подведя, а лучшего друга, который как бы не шутил, а на своей спине, если надо будет, его потащит. В белье, спортивные штаны далее облачается и в футболку с толстовкой, из ванной забирает аконитовую подвеску и последнюю упаковку цветных линз, истинный цвет глаз пряча привычно за ними. Готов, но не морально. Морально он все так же разбит и непонятно на чем держится. В голове пустота, в сердце боль непрекращающаяся и тревожность, душа из тела, для нее теперь грязного, рвется, и тщетно омега пытается равновесие себя внутри восстановить. Юнги - качелей бесконечное раскачивание, которое не оборвать, не остановить, покоя искалеченной не найти сущности, а был ли у него когда-нибудь этот покой? Оглядываясь назад, он знает, что нет. Всю жизнь куда-то бежит и скрывается, не имея возможности под лапами траву густую леса родного, ставшего чуждым, почувствовать. Ему там ничего не светит, кроме рук костлявых потянувшейся к нему смерти. Он уже с ней встречался. Первый раз - на алтаре жертвенном, но от нее ускользнувший, и второй – в объятиях испивающего из него жизнь Хосока, не позволившего его ей забрать. Себе оставил, закрепляя омеги принадлежность ветвью шипастой на тонкой шее, не хуже кинжала боль доставляющую, в слово складывающуюся неотвратимость. Юнги подчиняться этому отказывается, за Чонгуком решительно из квартиры выходит, шаг вперед, а не назад делает и мысленно зажигалкой чиркает, позади себя все поджигая. Пути обратного нет.

***

      Волк белоснежный от волка черного, намного его крупнее, не отстает. Следом за ним по лесу трусит, воздухом наслаждается хвойным, напитываясь недополученным и ныне, для них обоих, запретным. Давно Юнги в облик звериный не перевоплощался, разве что в полнолуние и, в четырех стенах сидя, возможности не имея куда-либо в таком виде выйти. Разум человеческий вместе с тем притупляется, инстинктами животными задавленный, чему не противятся, а с радостью подчиняются. Сущность волчья боль затмевает, корочкой заставляет раны гноящиеся покрыться, на план первый настоящее выносит, а не прошлое, бальзамом ложится на душу искалеченную, усмиряет тревоги. Юнги, будь такая возможность, и вовсе бы в человека обратно не обращался. Одичал бы, свое позабыл имя, но зато ни о чем бы не волновался, диким стал зверем. Чонгук схоже с ним думает, но разумность не теряет, осознавая грозящую им опасность. Внимательно в шорох вслушивается каждый, носом поводит на предмет запахов посторонних, свой приглушает, избегает ненужный оставить след. На Юнги время от времени рыкает, чтобы он из реальности не выпадал, оставался собой. Прекрасно понимает, как нелегко ему от этого сдерживаться и как отчаянно после всего, на него навалившегося, не желается, но чего ни в коем случае допускать нельзя. Чон не уверен, что сможет вернуть Мина, а на земле проклятой им не выжить. Здесь даже дичи не водится никакой, удивительно, что вообще растет хоть что-то. Некогда местность живописная превратилась в лес мертвый, кровью окропленный ведьмаков, один из которых, по слухам, был родителем Первородных, их из людей сделавший мертвецами живыми. Чонгук их за это ненавидит, при первом подвернувшемся случае глотку им разорвет, чтобы неповадно было природы законами нерушимыми пренебрегать. Как бы спокойно жилось им с Юнги без вампиров, не пришлось бы ни от кого скрываться и клеймо прокаженных носить. Предчувствие же угрозы пока молчит и альфа этим подбадривается. Останавливается на окраине чащи и перевоплощается в человека, наготы не стесняясь перед лучшим другом. Он в его исполнении видел и не такое, пусть только с помощью ласок невинных, но помогал ему пережить гон. Омега в отличие от него за деревом прячется, нехотя волчий облик сменяет на людской и одежду из закрепленного на спине рюкзака достает, в нее облачается, не забывая о аконитовой подвеске и линзах. - Что дальше? – спрашивает, выходя под свет лунный. - Тут недалеко, где-то пятнадцать минут ходьбы. Слышишь шум прибоя? Это наша свобода, Юнги, – с воодушевлением в голосе отвечает Чонгук, перехватывая с вещами поклажу удобнее. - Слышу, – едва уловимо улыбается Мин. – Но ты уверен, что твой, как там его, нас не предаст? - Сокджин надежен и, как и мы, ненавидит кровососов. Ему главное плата, и это нормально, учитывая, как он рискует. Без для себя выгоды никто подобным заниматься не станет. - Удивительно, как Первородные до сих пор его делишек не просекли, – продолжает сомневаться Юнги. – Впрочем, другого выбора что-то у нас не особо. - Что за настрой? Хорош уже нагнетать, – отмахивается Чон, решительно в сторону здания, по виду заброшенного, направляясь. Омега за ним семенит, опасливо вокруг оглядываясь. Тревожность вернулась, а вместе с ней и жжение болезненное в метке. Навязчиво она покалывает и возвращаться в ночь прошедшую заставляет, где он распятый, наслаждением упиваясь подспудным, под Хосоком лежал, член его принимая в нутро девственное. Юнги сам себе, не думая на природу свою проклятую все списать, омерзителен. Нет ужаснее чувства, привык ни на кого вину не перекладывать, что несомненно было бы проще и легче, но он так не умеет, чем себя только больше топит и чему аромат его клеймившего, в нос чуткий забившийся, способствует. Никуда от него не деться, вместе с ветвью шипастой пророс на коже, в клеточку каждую и пору забился, вечность страдать обрекая. Юнги, сколько себя помнит, всегда море и его запах любил, духи даже аналогичные ему покупал, тем успокаивался. Теперь же в нем к нему ненависть превалирует, пучина синяя его не спасла, а поглотила. Так не глупо ли у нее сейчас искать спасения? Что она им с Чонгуком принесет? Не похоронит ли окончательно? - Странное местечко. Это и есть база Сокджина? – на тьмой объятое здание косится омега, ни намека в котором на свет. - Самое то, чтобы не вызывать подозрений. Перестраховка никогда лишней не будет, – говорит альфа и, прежде чем войти в помещение, добавляет. – Надень капюшон, не святи меткой, а то мало ли.       Юнги кивает понятливо, озвученное выполняя поспешно. Следом за другом проскальзывает в здание. В нем все так же темно и заброшено, да и странно бы было, если бы оно с ходу предназначение свое истинное выдало. Благодаря звериному зрению, проблем, чтобы найти лестницу, у парней не возникает, по ней далее поднимаются, оказываясь на втором этаже, где их встречает вооруженная охрана, состоящая из двух людей. То, что они обычные люди, сомнений, исходя из их неярко-выраженного запаха, не возникает. Чонгук предусмотрительно за себя задвигает омегу, клыки внушительные демонстрируя незнакомцам, тем показывая, что тыкать в них оружием идея не лучшая. - Джей Кей, я полагаю? – спрашивает один из мужчин оборотня, опуская, но не убирая пистолет с нейтралетиком. - Он самый. - Господин Ким уже вас ожидает и не советую при нем скалиться. Он этого не любит, – оповещает второй, указывая на дверь в конце коридора.       Чонгук, ни словом больше незнакомцев не удостоив, мимо них, крепко Юнги держа за руку, протискивается. Следит за ними краем глаза, во избежание дротика в спину и, удостоверившись, что охранники не собираются ничего предпринимать, несколько успокаивается. - Джей Кей, рад тебя наконец-то увидеть воочию, – доносится до друзей, стоило им в кабинет обшарпанный, освещенный парочкой электрических ламп, войти. – Я наслышан о тебе, не раз на тебя ставил и ты, надо сказать, не подводил. Вот только глупо попался в последний раз, из-за чего, думается, ты ко мне и пришел. - Именно. Дорога на ринг мне теперь закрыта, – отвечает альфа, пока омега, позади него стоящий, мужчину опасливо разглядывает. Высокий и темноволосый он с чертами на лице правильными, красивыми - Юнги бы даже сказал, не старше тридцати пяти лет выглядящий, глазами карими мудрыми и улыбкой лукавой, не вяжущейся со всем его обликом, не нравится она ему, опасения смутные вызывает. Одет Сокджин в синий костюм-двойку, как никому, ему идущий, но не к месту выбранный явно. Чужеродным он в нем посреди стен облупившихся выглядит, неправильно. Вместе с тем, терпким бергамотом пахнет, не подавляющим, но показывающим, что сильному гендеру принадлежит. - К моему глубочайшему сожалению. Истинное удовольствие за тобой в бою было наблюдать, но что уж теперь. Судьба никогда к таким, как ты, благосклонностью не обладала, – разводит руками Ким, отходя от окна. – А это что за очаровательное создание рядом с тобой? Ты не говорил, что будет кто-то еще. - Мой брат и это все, что тебе знать надо, – продолжая у входа стоять, произносит Чонгук. - Он тоже метаморф? – с интересом на Юнги смотрит Сокджин, пытаясь под тень заглянуть его капюшона. Юнги под взглядом изучающим теснее жмется к другу, мурашками холодными от него покрывается и куда себя деть не знает. Впервые в чем-то подобном участвует, но смиренно молчит, положившись на старшего. - Да. - Вы проходите, не стесняйтесь. В этих стенах у вас врагов нет, – указывает на потертые около стола кресла. Сам в одно из них садится. – Итак... – вновь слово берет, когда гости располагаются перед ним. – ... вам повезло и корабль отходит сегодня, но не обессудьте – плата вперед. - Денег у нас нет, но есть кое-что повесомее, – из кармана перстень заветный достает Чон, в свете ламп полыхнувший кровавым рубином, с гербом на нем выбитом Первородных: буква витиеватая «Ч» в обрамлении лоз виноградных, продолжающихся на из белого золота ободке. В Юнги отвращение сразу же поднимается, когда как в глазах Сокджина загорается неподдельный восторг. - Где ты его взял? Хотя логичнее будет спросить, каким образом тебе удалось его достать? Вряд ли кольцо Чон Хосока где-то на обочине завалялось. Насколько я знаю, он его никогда не снимает.       «Снял. Из-за меня снял, наверное, чтобы растягивать было удобнее» – горько омега думает, вспоминая каким образом перстень в пиджаке оказался. - Это не важно, главное, что оно у меня. Ну, так как? Устроит тебя такая плата? – интересуется альфа, на указательном пальце, как безделушкой ничего не стоящей, поигрывая кольцом. - Устроит, – кивает Сокджин взгляда оторвать от украшения бессильный. Непреодолимо узнать желает, какая за его получением история кроется, но, к его прискорбию, ответов Чонгук ему никаких не даст, в себе схоронит эту тайну, что вполне с его стороны предусмотрительно и понятно. Он сам не меньшей осторожностью обладает, зная, что по-другому в Адаре не выжить. Паренек же с ними рядом сидящий, нет-нет, да обращать на себя внимание заставляет. От него за версту альфой несет, неужели меченный? Аромат подозрительно на Хосоков похожий, что на некоторые мысли наталкивает. Не в этом ли разгадка кроется? Если оно так, то значит омега принадлежит ему и не просто принадлежит, а с ним намертво связан. Становится интереснее. Кажется, у сопротивления появился козырь. – Не будем тянуть и обговорим детали. Судно отплывает через час в Гиндеру. Там вас встретит мой человек и подыщет для вас на первое время квартиру. Как я тебе уже говорил, в Гиндере в основном живут люди, поэтому скрываться вам не придется и с трудоустройством проблем не должно возникнуть. Метаморфы там не изгои, а полноценная ячейка общества и их преследование карается по закону. Мой номер у тебя есть, если возникнут какие-то вопросы, то звони, но будь добр имен не называть - нежелательные уши повсюду. - Само собой и все же... как мне быть уверенным, что ты нас не сдашь? А о той стороне нам и вовсе почти ничего неизвестно. Где гарантии, что по прибытию туда нас не схватят? – в глаза Кима Чон вглядывается, пытаясь в них уловить обман. В сердца стук вслушивается мужчины, но он остается ровным, ни намека на ложь не давая и чутье собственное анормальное правдивость этого подтверждает - молчит. - Гарантий никаких, кроме моего слова, которое, позволь тебе напомнить, дорогого стоит, а иначе со мной бы никто дел не вел, – пожимает плечами Сокджин, улыбаясь меланхолично. - Тогда скажи мне зачем, помимо денег, тебе все это? – не сдается Чонгук. - Разве не очевидно? – усмехаются иронично. – Меня, знаешь ли, тоже сложившаяся расстановка сил в Адаре не устраивает. Я не метаморф, но человек вынужденный прогибаться под вампиров, что мне, разумеется, претит. Я хочу спокойной жизни, без страха отпустить своего ребенка в школу, а не учить его на дому. Да, существует закон о запрете пить кровь вне специальных заведений, но ты, как никто другой, понимать должен, что это их не останавливает. Дети и не только чуть ли не каждый день пропадают, а потом их иссушенные трупы находят в мусорных баках. Я своему сыну такого исхода не желаю, да и вообще никому. - Почему тогда вы с ним не уедете? – закономерный вопрос, но не от Чонгука, а от Юнги. - Я хотел и уезжал, но, все равно, возвращался обратно. Это мой дом. Всегда был и останется, – омуты глубокие, в ресниц густых обрамлении, выцепляет мужчина из-под капюшона чужого. Поразительно красивый перед ним мальчишка, какой-то кукольный и беззащитный, крохотным совсем кажущийся в этой безразмерной толстовке. С прядками белоснежными на лоб ниспадающими, он и сам весь, словно снега девственные, белоснежен. Такой кожи, по-аристократически бледной, Сокджин не встречал даже у Первородных. У того вампира, что омегу пометил, читай Хосока, определенно есть вкус и как жаль эту красоту завораживающую отправлять на заклание. Впрочем, если уж он его выдержал, то и остальное, хотелось бы верить, выдержит тоже. Ким людям своим намекнет прозрачно, чтобы сберегли парня и больше нужного от него не требовали. – А теперь предлагаю проследовать со мной на улицу к машине. Ехать недолго, нужный нам причал находится за Мертвым ущельем, - после некоторое раздумья оповещает, ладони схлопывая. - Кричащее название, – поднимаясь с кресла, Чонгук хмыкает. - Зато непрошенных гостей отваживает.

***

      Хосок по гостиной особняка своего мечется, с трудом ярость рвущуюся внутри удерживая себя. Сердце колотится бешено и так непривычно. Живое...Но не это сейчас главное для Чона, а мальчишка сбежавший, оказавшийся его истинным, наваждением ставший. Знал же, что тот, каким бы податливым под конец не был, разумом все равно сопротивлялся и никакая метка его рядом с ним не удержит. Красиво его ломать планировал, со временем подчинить, но просчитался. Не ожидал, что откат магический словит, его, в последствии, в крепкий сон погрузивший, а к вечеру позднему, проснувшись, будет плоды этого пожинать. И как только у Юнги смелости хватило его бросить, что, впрочем, ему не поможет. Хосок метаморфа достанет из под земли, леса сожжет, моря, океаны, если придется, осушит, но его найдет. Уже всех, кого можно, на поиски омеги отправил, перекрыл границы. Лично опросил персонал клуба и, одного из него – бармена, холоднокровно убил за то, что тот не просто упустил омегу, а добровольно его отпустил, против Владыки пошел Адара, несмотря на участь его, после подобного, ожидавшую. Минхо, хоть и боялся, но взгляд Первородного выдержал, под внушением, как есть, все ему рассказал. Хосок предательства никому не прощает, пытает и вырывает сердца, что он с мужчиной и сделал. Голова оторванная его до сих пор лежит под столом, глазами навечно остекленевшими смотря куда в сторону. Нисколько расправа гнева вампира не поумерила, он его вместе с голодом неутолимым сейчас ощущает, не способный ни то, ни то ничем перекрыть. Ему отныне лишь вкус Юнги желанен, лишь белый волчонок может его успокоить или сызнова, как посмотреть, распалить. - На границах тишина, что неудивительно. Твой волк не глуп, чтобы настолько очевидно действовать. Наверняка отсиживается у себя дома, ожидая благоприятного момента, – проходит в помещение Намджун, срочно братом вызванный из офиса. Высокий, плечами мощными, волосами пепельными и глазами, как и у старшего, алыми. Скулами ярко выраженными, взглядом серьезным, но спокойным и мудрым, эмоциям едва ли подверженным. Всегда собранный, в руках себя держащий, осаждающий семью и в ней углы острые сглаживающий. Плечо верное для Хосока, но не менее опасный, чем он. Холоднокровие в его исполнении равно кровожадности Тэхена и никогда заведомо не предугадаешь, что у него на уме. - Вот именно, что глуп, а иначе от меня не сбежал бы. И вряд ли он на месте станет отсиживаться – не та порода, – отвечает альфа, остановившись у барной стойки. Коньяка из бутылки початой в стакан плескает и залпом его в себя опрокидывает, надеясь перебить алкоголем мучительную жажду. Не помогает. – Что по камерам? Где-то он точно должен был засветиться. - И засветился, – самодовольно оповещает братьев вошедший только что в гостиную Тэхен. Как и всегда одетый с иголочки, в брючки обтягивающие укороченные черные и аналогичного цвета блузку шелковую. Серьги длинные в такт его походке плавной покачиваются и глаза подведенные ярко огоньками веселыми искрятся. Произошедшее с Хосоком его не тревожит нисколько, забавит скорее, и присутствующие здесь это видят прекрасно.       Намджун вздыхает тяжело, предчувствуя, по меньшей мере, ссору, а по большей – пережатую шею омеги, чего ему очень бы не хотелось. Тэхен все мыслимые и немыслимые, отключив эмоции, переходит черты и с этим давно пора что-то сделать. Оба брата от выходок его сумасбродных устали, по улыбке соскучились солнечной, наблюдая, вместо нее, душу леденящий оскал. Неправилен он на лице младшего, его сути доброй противоречащий. А Тэхен именно что добрый и мягкий. Был и сейчас есть где-то в глубинах себя. Намджун уже миллион раз пожалел, что согласился с Хосоком и позволил сущность истинную ему подавить, но, как бы не пытался, вернуть ее обратно не может. - Не лучшее время ты выбрал, Вишенка, чтобы меня злить, – вкрадчиво озвучивает Хосок, смотря на усаживающегося рядом с Намджуном Тэхена. - Ты всегда злой, что уж теперь? Остается только посочувствовать твоей собачонке, когда ты ее найдешь, а ты найдешь. Благодаря мне. Никто не имеет права доводить моего любимого братишку, кроме меня, разумеется, – улыбается наигранно невинно омега, закидывая ногу на ногу. - Перегибаешь, Тэхен, – выдыхают спокойное с на лице на обратное намеком. - Ладно уж, у меня хорошее настроение и не буду тебя мучить. Твой малыш был замечен на окраине города и не единожды. Сначала, по всей видимости, когда от тебя удирал, а потом... – на часы отделанные маленькими бриллиантами демонстративно смотрит. - ...где-то час назад камеры засекли его направляющимся, ты не поверишь, к западной границе. И как жаль, что она не охраняется, как жаль. - В машину живо, – Хосок рыкает, осознавая глупость собственную, что так и не удосужился там выставить пост. Самонадеянно думал, что земля проклятая от себя всех отваживает. Что вампирам, что оборотням на ней ловить нечего. Пустынна она и заброшена, кровью окропленная ведьмаков, его папы, который, он знает, и по сей день в лесу мертвом бродит. Все живое в нем погибает, не выдерживает ауры темной и с ума сходит. Чон не боится туда ехать, он боится за Юнги. Метка на его шее может дух Хару притянуть, а уж тот, даже будучи давно трупом сгнившим, не откажется досадить убившему его сыну. - Я-то тебе зачем? У меня вообще-то планы, – возмущается Тэхен. - Я неясно выразился? Намджун, ты остаешься. - Черт с тобой, тем более, что волчонок-то не один туда пошел, а с каким-то красавчиком. По камерам я не особо его разглядел, но тело у него внушительное - альфа точно, может быть даже его парень, – как бы между прочим оповещает омега, вспархивая с дивана.

Хосок хлопает дверью, Намджун возводит глаза к потолку, Тэхен с обоих смеется заливисто.

Ночка им предстоит занятная.

***

      Корабль небольшой волны собой разрезает, все дальше унося двух беглецов от Адара. Ни облачка на небе звездном - красота первозданная взор стоящего на палубе Юнги ласкающая. Свет полумесяца по глади расползается водной, путь прокладывая до в море черном утонувшего впереди горизонта. Брызги соленые щеки бледные окропляют омеги, заменяя ему высохшие на ветру слезы. Неужели свободен? Неужели сбежал? Свободен, но не от Хосока. Сбежал, но не от себя. Думы горестные никак в нем не утихнут, терзают и мучают, не успокоятся никак, погружая Юнги в омут отчаяния с головой. Повсюду Первородного запах, что ему кажется, он стоит у него за спиной, момента поджидает, чтобы его схватить, в шею беззащитную клыками впиться и, после в пучине с именем своим утопить. - Простынешь, - накидывает на плечи дрожащие друга ветровку Чонгук, подойдя к нему сзади. Рядом пристраивается, локтями упираясь о борта деревянные, и видом раскинувшимся вокруг любуется, с упоением воздух свежий в легкие набирая, через себя его пропускает, неизведанное ранее на вкус пробуя. В Адаре давно все прогнило и пропиталось кровью, удивительно как костлявая успевает дань с его земли проклятой собирать. Отыгрывается, вероятно, на людях за то, что мертвецы живые, супротив ее воли по миру разгуливают, когда как в Царстве Мертвых, а не здесь, должны. Человечество, а не она, создало вампиров и расплачиваться оному за это - всегда. - Я так-то оборотень, если ты забыл, - отвечает Юнги, но вещь, пропитанную ароматом горького шоколада Чона, не спешит с себя сбрасывать. Греется, в запах родной кутается, надеясь, что он вампира чужеродный перебить сможет. Не может. Море повсюду, оно не подле, оно в нем. - То-то ты весь трясешься, - хмыкает альфа. - Это не от холода, - произносит, «от Хосока» не договаривает, о чем догадываются, но молчат. - Гука, а можно как-то удалить метку истинного или заменить другой? - Не думаю, - говорит Чон, но видя как при этих словах сразу же омега поник, добавляет поспешно. - Но я могу попробовать, если ты, конечно, не против моей метки. - Не против. Сейчас? - с надеждой сызнова в глазах подожженной спрашивает Юнги. - Прости, но для этого мне надо, чтобы ты хотя бы был в течке, а так... Ты красивый, котенок, правда, но ты для меня как брат и, скажем так, не возбуждаешь моего волка. Он, как и я, в тебе семью видит. Защищать, заботиться - с радостью, но интимная близость... - Понимаю, - понуро в ответ буркают, невольно потирая шею. - Не трогай, - осекают, перехватывая чужую холодную ладонь. Тепла в Юнги совсем не осталось. - Чем больше на ней будешь акцентировать внимание, тем больнее тебе будет. Знаю, что нелегко со случившимся смириться, но, если не ради себя, то ради меня постарайся. Я твою улыбку видеть хочу, а не то, что я сейчас на твоем лице наблюдаю. Обещаю, что в эструс попробую ее перебить. - Спасибо, - едва слышное выдыхает омега, взглядом невидящим по раскинувшейся подле бездне блуждая. Спрыгнуть бы в нее, вместе с собой, всю эту боль скопившуюся внутри похоронить. Но он не прыгает, не потому что боится, а потому что так эгоистично поступить с верящим в него другом - роскошь непозволительная. Не осознает, что это ни что иное, а жажда жизни, благодаря которой и продолжает по день сей бороться. - Сколько нам плыть? - тему меняет. - Капитан сказал, что где-то три дня. - А с предчувствием что? Какие-то намеки есть на опасность? - Когда мы взошли на корабль, то оно молчало, - неопределенно озвучивает Чонгук, только в эту минуту понимая, что оно как час уже назойливо на подкорке сознания постукивает. Чертыхается про себя, думая, что от него одни проблемы. Никогда ничего конкретного не выдает, а лишь незнанием неминуемого заставляет томиться. Какого сейчас-то черта? Вроде бы на приличном расстоянии от Адара находятся, а команда и вовсе на них никакого не обращает внимания.       Юнги хмурится, догадываясь, что ему что-то не договаривают: - Но не сейчас. - Но не сейчас, - смысла отрицать не имея. - Но, Юн...может быть, это просто шторм надвигается. Не волнуйся. - Ага, шторм... - бледнеет подозрительно Мин, куда-то за спину Чонгука глядя. Срывается к корме и с ужасом в глазах в сторону покинутого им, давно скрывшегося из вида города смотрит. Вдали точка, с минутой каждой приобретающая очертания корабля, неумолимо к нему приближается. Вместе с тем, вокруг омеги суета поднимается, чего он не замечает, намертво приковавшись взглядом к, без сомнений, ничего хорошего не сулящему им судну. - Он нашел меня, нашел, - в метке жжение ощущая, губами обескровленными повторяет, и Чонгук это слышит прекрасно. Мозг паникует и никаких, как быть, ответов не подкидывает альфе. Отсюда им с Юнги, как бы они не пытались, не убежать. Разве что сброситься в море, на что, кажется, и собирается пойти Юнги. С ногами уже залез на борта и вот-вот вниз с них соскользнуть грозится. - С ума сошел? - насильно обратно на палубу затаскивает Чон омегу. - Ты не ебанная русалка - погибнешь. - Я итак погибну. Зачем смерть отсрочивать? - плачет навзрыд парень, тщетно пытаясь из рук сильных вырваться. - Ты не умрешь, понял? Ничего еще не кончено. Да, нас поймают, но не убьют. Мы метаморфы, а не простые оборотни, забыл? Эта мразь - твой истинный и навредить тебе не посмеет. Он теперь от тебя зависит, - за плечи встряхивают ощутимо, чтобы друг в себя пришел. - Смерть, как по мне, ничем этого не лучше, и как же ты? Первородные тебя игрушкой своей сделают, а, насытившись, упекут в бордель. Ты этого хочешь? Этого? - бьется в истерике Юнги, бессильный по телу унять дрожь, бессильный вообще в принципе. - Думаешь я смогу жить спокойно, зная, что тебя пытают и над тобой издеваются? - Нет, конечно, нет, но мы обязательно сбежим, я тебе обещаю. Не сегодня, так завтра, через месяц, год, но сбежим. Верь в меня, верь в себя, в нас, - к груди заполошной прижимает омегу Чонгук, ароматом своим хрупкое его существо пеленая. Аурой доминантности припечатывает сверху, задавливая на корню его слабые трепыхания. Вокруг команда как безумная мечется, приказы исполняя капитана, а они посреди этого хаоса, обнимаются и ничего им, кроме друг друга, не важно. Ни Первородные, ни подобравшаяся к ним вплотную опасность. Они, несмотря ни на что, выживут, всегда выживали. - Пойдем пока спрячемся, чем черт не шутит? - предлагает, уводя Юнги с палубы. В каморку тесную для швабр его заталкивает на этаже нижнем и прямо на пол, вместе с ним, там усаживается, продолжая его всхлипывающего на руках баюкать.       Спустя полчаса, на корабле тишина, но не благостная - тяжелая, повисает, знаменующаяся взятием их судна. Юнги едва ли ее, в отличие от все время прислушивающегося Чонгука, сейчас слышит. Внутри себя заперся и наружу выходить отказывается. - Волчонок, выходи по-хорошему. Прятаться от меня бесполезно, ты же знаешь, - доносится до друзей голос вкрадчивый, мурашки вызывающий у обоих, вздрогнуть первого заставляющий и ощетиниться второго.       Метка жжется сильнее, к поставившему ее тянется, говорит не противиться, подчиниться и склонить голову, чему существо гордое Юнги сопротивляется и клыки показывает, черным по белом обозначает, что будет бороться до последнего. Чонгук теснее к себе его прижимает, намекая, чтобы не дергался, когда как сам с трудом сдерживается, чтобы в волка не обратиться и глотку Первородному не разорвать. Пара мгновений и дверь, чудом не задев пару, слетает с петлей коморки и глазам золотом звериным налившимся альфы предстает он. В крови, вероятно команды, сверху до низу перепачканный и взглядом человечности полностью от увиденного лишенным: его истинный в объятиях сидит чужака, жмется котенком к нему и никак не отлепится, на Хосока даже не смотрит. - А вот и ты, волчонок, - из рук оборотня вампир вырывает Юнги. Оборотень, не щадя на себе одежду, мгновенно перевоплощается в зверя, но из-за друга, оказавшегося своеобразным щитом Первородному, наброситься на него не может. Скалится только и рычит, лапой когтистой скребя деревянный пол, выжидает удобного случая. - Понравилось от меня бегать? - за подбородок лицо парня вверх Хосок вздергивает. - Мне вот никакого удовольствия не было тебя по всему искать Адару и за эту выходку тебя ждет наказание. - Пошел ты, - плюет ему на щеку Юнги, чем пощечину не сильную, но обидную сразу же зарабатывает. - Не в твоем положении мне дерзить, - слюну утирает Чон с кожи. - От твоего поведения сейчас не твоя жизнь, а его зависит, - кивает на волка. - Кто он тебе? Твой альфа? Говори или я могу спросить об этом его самого и ему это, поверь, не понравится, - снова за лицо омегу хватает, красные отметины оставляя на скулах. - Не смей его трогать! Чонгук мой друг и только, - слезами давясь, Мин отвечает. Хосок не глуп и раскусил его сразу же, догадался на что надавить следует. - Друг, значит. Ладно, верю, а иначе ты бы им вчера пах, - задумчиво озвучивают. - Но то, что, больно будет ему, если будешь сопротивляться, а не тебе, я гарантирую. - Отпусти его и я хоть куда с тобой пойду, что угодно сделаю, - за надежды ниточку, что может Чонгука спасти, отчаянно хватается Юнги под того возмущенный рык. - Ты итак пойдешь. Зачем мне терять такой ценный козырь? - в ответ насмешливое. - Ты...ты собираешься меня им шантажировать? - неверяще отшатывается метаморф от вампира, чем и пользуется волк. В секунды считанные на Первородного кидается, но впечатанным немыслимой силой оказывается в стену, телом безвольной подле нее опадая после. Хосок его, не моргнув и глазом, легко в сторону отбросил, наперед зная, что тот обязательно на него напасть попытается. - Чонгук! - срывается к оборотню Юнги и, на колени упав около, ощупывает его вновь открывшуюся на боку рану. Оборотень мордой ему в живот тычется, тем, что не смог защитить, извиняется, мысленное передает «я в порядке», хотя это не так далеко: первородный вампир, не успевший к возросшим способностям приноровиться, явно не сдерживался, хотя бы так, но выплеснул злость, навредить истинному из-за нее опасаясь. - Ты чудовище! - яростно на Хосока Мин смотрит, всю внутри непомещающуюся к нему ненависть на него же и проецируя. Затапливает она всех присутствующих с головой и мужчина в очередной раз ей поражается. Его за все им века прожитые, наверное, еще никогда с такой всепоглощающей самоотдачей не ненавидели. По странному прекрасен в гневе омега, но Хосок предпочел бы его улыбающимся видеть, с на чертах точенных блаженством в момент их единения, но не та для подобного, к сожалению, ситуация. Волчонка надо за непослушание проучить и Чонгук ему в этом поможет. - Идем, о нем, если перестанешь брыкаться, позаботятся, - на ноги Мина вздергивает Чон, волоча его на палубу, где во всю пирует Тэхен и остальные ему служащие вампиры.       Юнги от увиденного едва со скудным ужином не прощается, рвотные позывы с трудом внутри себя удерживая. Повсюду трупы и море, но не то, что два корабля рядом друг с другом покачивает на волнах, а крови. Сколько же жертв ни в чем неповинных всего за одну ночь жизни лишились и все из-за него, из-за мечтавшего о свободе омеги, который только и может сейчас, что собачонкой послушной за Хосоком плестись, надеясь, что тот свое слово сдержит и не убьет Чонгука. - Ну привет, малыш. Как тебе вид? - посмеивается Тэхен, глядя на позеленевшего Юнги. - Чего молчишь? Не нравится? Как жаль, а я так ради тебя старался. Рубашку, между прочим, от Gucci испортил, - с рук капли карминовые на пол смахивает непринужденно и платком шейным вытирает вишневые губы. Он и сам весь этой самой вишней анормально благоухает, перебивая, кроме запаха моря, все остальное. - Вишенка, ну что за манеры? Ты пугаешь моего волчонка, - улыбается Первородный. - Для твоих утех внизу другой метаморф есть, им и займись, но не переусердствуй, он мне нужен живым.       Глаза омеги предвкушением загораются. Брат еще никогда не дарил ему метаморфа: - Но не целым? - Твоя кровожадность не знает границ, братец, но сегодня я даю тебе полный карт-бланш - заслужил. - Ты обещал! - за рубашку альфы хватается Юнги, слезами новыми смачивая бледные щеки. - Обещал, - не спорит Хосок. - И это обещание в силе. Тэхен не посмеет ничего сверх твоему другу сделать. Так, куснет пару раз может или его куснут, - снимая с себя ладони омеги. В своих руках их оставляет, невесомые поцелуи оставляя на разбитых костяшках. - Это твое наказание, волчонок, а теперь пошли, пора возвращаться домой.       Приговор для Юнги озвучен и оспариванию не подлежит. Море его не пощадило.