О чувствах, которые нас меняют

— Неплохо. Лоуренс поднимает на нее лукавый взгляд и поджимает губы, тщетно пытаясь скрыть улыбку. — Неплохо? — вскрикивает Теодора, оборачиваясь, — Это просто отлично! Чертовски хорошо! Лучше, во всяком случае, чем предыдущие три попытки. Из его груди сначала вырывается хриплый выдох, а затем, не выдержав, Лоуренс начинает хохотать, запрокинув голову. Она замирает, заворожено наблюдая за мужем. Ее мужем. Теодоре почему-то кажется, что запоминать такие моменты, когда он расслаблен и счастлив, невероятно важно. Практически жизненно необходимо. И она, с присущей ее бунтарскому характеру ненасытностью, впитывает, впитывает, впитывает. Красноту его щек, изгиб губ, морщинки в уголках глаз. Как он прижимает руку к животу, неизменно левую. Или как пытается успокоиться, переводя дух и обдавая ее лицо лимонным дыханием, потому что, она знает наверняка, перед ужином он своровал минимум три желтых леденца из хрустальной пиалы, стоящей на маленьком столе в их маленькой кухне. Эйвери сохраняет это воспоминание в глубине своего разума, заталкивает в толстую книжку среди сотен похожих памятных событий, однако все же отличающихся друг от друга, и ставит на полку. Она закрывает свою ментальную библиотеку на замок и обещает, чтобы будет возвращаться сюда, только когда мужа не будет рядом. С того самого утра, когда она проснулась и обнаружила в себе нечто новое, за ней каждый день следовало тревожное ожидание чего-то плохого и, вне всяких сомнений, связанного с Лоуренсом. Из-за неконтролируемого панического страха Теодора порой ловила себя на осознании, что стоит посреди коридора и трясущимися руками сжимает шарф или сидит на тротуаре и с силой оттягивает волосы вверх, пока вокруг нее суетятся прохожие. Лоуренс считал, что происходящее с его женой является последствием пережитых событий: жестоких убийств, всеобщей разрухи и собственного тяжелое ранение, едва не лишившего ее жизни. Он со всей любовью и нежностью, на которую был способен, пытался помочь ей справиться с каждым приступом паники и даже предлагал посетить знакомого врача. Но у Теодоры было другое мнение на этот счет, и, вероятно, поэтому она слегка маниакально отслеживала любые новостные сводки и письма, приходящие на их адрес. Она искала Джона. Возможно, она подсознательно винила его в появление этих странных и пугающих ощущений, но, скорее всего, просто предполагала, что именно он сможет дать ей все ответы. А еще Теодора скучала. Сильно. — Ты снова витаешь в облаках, — ее щеки касается теплая ладонь. Лоуренс мягко улыбается ей, стирая излишки румян на щеках. Он следит за движением своих пальцев и, кажется, совсем не замечает отчаянный взгляд глаз напротив. — Не умирай, Лори! — надрывно шепчет Теодора, прижимая его руку к своей коже. Она подмечает, как расслабленное выражение его лица становится напряженным. Лоуренс устало выдыхает и притягивает ее к себе. Он гладит ее по спине одной рукой, другой же — перебирает темные пряди волос. — С чего мне умирать, Тео? — спрашивает мужчина, удобно устраивая свою щеку на ее макушке, — Я слишком красив, чтобы умереть молодым, ты так не считаешь? С уст девушки срывается горькая усмешка, и она льнет к нему, зарываясь носом в складки пиджака. — У меня дурное предчувствие… — Да, я помню: мы все умрем, никто не спасется, — ухмыляется Лоуренс. Теодора отстраняется, бегая глазами по его лицу. — Я действительно думаю, что никто из нас не встретит свою старость. — Тео, любовь моя, война порой оставляет шрамы внутри и снаружи, и это нормально. Я тоже боюсь, — он берет ее руки в свои, — Бывает, прихожу домой и начинаю ходить по квартире, как дурак, ожидая твоего прихода и жутко волнуясь. Ты ведь знаешь, что мне снятся кошмары, и почти каждый из них связан с тобой? Она кивает. Дыхание перехватывает, и Теодора облизывает пересохшие губы, внимательно слушая супруга. — Но когда я просыпаюсь в холодном поту, то сразу успокаиваюсь, стоит только услышать твой храп. В такие моменты я понимаю, что война осталась позади, и здесь и сейчас нам ничего не угрожает. Девушка ахает и несильно бьет мужа по руке. Мужчина театрально падает на пол и свешивает голову набок, притворяясь мертвым. — Дурак, я не храплю! Один его глаз приоткрывается, и он коварно улыбается ей. — Ты не сможешь этого доказать, — ухмыляется Лоуренс, — Ты ведь спишь, пуская слюни на подушку. А вот мне приходится страдать каждую ночь! — А ну, иди сюда, — рычит Теодора и падает прямо на него. — Меня придавила лошадь! Помогите! — Считаешь меня такой же тяжелой? — взвизгивает девушка, размахивая руками и нанося слабые удары. Он ловко меняет их местами и, спустя лишь секунду, нависает над ней. — Ты самая очаровательная лошадь из всех, что мне доводилось видеть, — его взгляд искрится, — А еще твое изобразительное искусство на лице испорчено. — Не может быть, — Теодора вскакивает на ноги и подбегает к зеркалу. Она с грустью осматривает испортившийся макияж, на который было потрачено несколько часов. Теодора старается стереть подтеки туши, но делает еще хуже, размазывая чернильную краску по всему лицу. Хныча, девушка вновь поворачивается к мужу: — Это ты во всем виноват! — Я? Она злится оттого, что слышит смех и веселье в его голосе, и даже замахивается на него испорченной салфеткой, но резко останавливается, увидев, как красив Лоуренс в этот момент. Сердцебиение ускоряется, учащая дыхание. Его улыбка разливается в ней солнечным светом. Затапливает от макушки до самых пят, и ей хочется безудержно смеяться, танцевать и плакать. А еще лечь прямо на пол оттого, что сил совсем не остается, или, наоборот, из-за того, что их оказывается слишком много. Они бурлящими потоками покидают ее тело, стремясь дать всему сущему каплю этой живительной энергии. Потому что, видит Бог, Теодора не может вместить в себя столько силы, когда рядом Лоуренс. — Я люблю тебя, — на выдохе. — Я сильнее, — на вдохе. Соперничество, шуточное и несерьезное, разбавленное терпким флиртом, исцелованное влюбленными взглядами. Они этим живут, от этого наполняются. Пока руки его касаются талии ее, пока глаза ее смотрят в очи его, Эйвери чувствует их неразрывную связь, прочную и бесконечную, как само время. В их переплетенных душах, — скованных, неделимых, — затерялись и страх, и нежность, и любовь. И Теодора не знает, отчего ее дыхание перехватывает сильнее: от необъятной, всепоглощающей любви или от отнимающего сон страха, что его, ее милого Лоуренса, отберут, спрячут или уничтожат. В ней так много от него, что вероятность разорваться на части от горя чертовски велика. Она не выдержит, не выстоит, не справится без него. Пылинки причудливо кружатся, подсвечиваемые закатными бликами алого солнца. Они поджигают его волосы праведным огнем, и крупные кудри создают вокруг головы едва ли не божественный ореол света. Теодора восхищенно замирает. Эту любовь из нее не высечь кнутами, не отмолить в церкви, не утопить в святой воде. Она под кожей: в переплетение вен, в мышцах и сухожилиях, в каждом ударе сердца. Лоуренс сделал ее слабой, меланхоличной, смелой и стойкой, отчаянно глупой и невероятно мудрой. И поэтому, и еще по множеству причин она его так безгранично любит, любит, любит. — Мы можем никуда не идти, — кончики его пальцев в мозолях от печатной машинки, и когда он касается ее виска, Теодора ощущает каждую шероховатость, — Это необязательный к посещению прием. Можем остаться дома и почитать друг другу. — Я хотела пойти, — тихо признается девушка, — Но мне казалось, что с макияжем я стану еще привлекательней…чтобы ты гордился мной. Ей неловко и совсем немного стыдно. Теодора плавится под его взглядом, когда он хмыкает. — Ты самая красивая девушка на этой планете, Теодора Баркли, и я горжусь тобой каждую секунду своей жизни.