С чувством, с толком, с расстановкой

В раздевалке горит приглушённый свет — рабочий день уже полчаса как закончился, а все сотрудники ресторана разбрелись по домам, кроме Антона, пытавшегося хер знает сколько времени отмыть от ладони чернила. Чёрт бы их побрал, эти несчастные гелевые ручки — шариковые надо было брать… Но уже плевать — отмыть удалось, пусть и на это ушло двадцать драгоценных минут, и теперь, вытирая влажные руки о фартук — потому что, конечно же, именно в этот день должна была сломаться сушилка, — Антон проходит в раздевалку, чтобы наконец-то переодеться и поехать домой. Десять минут до метро, сорок минут в вагоне, ещё пятнадцать — пешком до дома, и он завалится в кровать. Вернее, вначале перекусит, а потом ка-а-ак упадёт на пружинистый матрас, как накроется мягким одеялом — и уснёт. Не вечер, а сказка! А о чём ещё мечтать после долгого рабочего дня и часовой переработки из-за того, что они работают по дурацкому правилу «до последнего клиента»? Антон бы уволился, правда, но… против этого есть несколько весомых причин. Во-первых, достаточно адекватное начальство, которое за переработки платит, и неплохой коллектив — вот за коллектив Антон держится особенно сильно. Окончив универ, он долго искал работу, мотался по собеседованиям и получал отказы один за другим, в итоге растерял весь свой запал и временно забил — устроился официантом. И уже здесь, в ресторане, познакомился с несколькими людьми, которые, так же как и он, отучились на айтишников — кто-то уже стажировался в каких-то компаниях, кто-то пока тоже нашёл подработку и временно отложил поиск работы по специальности… В общем, есть с кем пообщаться, есть у кого попросить совета, и это на самом деле дарит небольшую надежду. Но вдобавок к этому всему есть ещё кое-что — кое-кто, — что крепко держит его здесь. Лучше бы, правда, в прямом смысле, но пока что — в фигуральном. В первый же рабочий день Антон решил, что особо не будет контактировать с поварами, ему это не надо, коллег по залу хватит, но спустя месяц понял, что ни хера у него не получится. Вначале, действительно, максимум, что он делал — это отдавал чеки поварам и уматывал обратно в зал, но со временем его взгляд стал всё чаще натыкаться на любопытно разглядывающего его шефа, а сам он, под воздействием какого-то странного притяжения, стал чаще захаживать на кухню, даже когда ему ничего не нужно было. Арсений Сергеевич — повара звали его просто Арсений, но Антон себе этого не мог позволить, по статусу не положено — часто выглядывал из кабинета, стоял недалеко от раздаточного стола, будто бы наблюдая за работой подопечных, но на самом деле постоянно косился в Шастову сторону — это было слишком палевно. Нет, возможно, Антон бы и не заметил, если бы сам не был заинтересован… Но он был заинтересован. Настолько сильно, что в конце концов сам спалился за ответным разглядыванием. Тогда, поймав его взгляд, Арсений Сергеевич улыбнулся одним уголком губ, подмигнул и скрылся в своём кабинете, а через несколько дней заговорил первым. Вначале они общались исключительно по делу: сколько минут назад был сделан заказ, какому столику нужен греческий салат, всех ли гостей банкета всё устраивает — но вскоре разговоры каким-то неведомым образом поменяли тему, и они обсуждали уже всё подряд. Конечно, времени на это всё было не очень много — Антону нужно отдавать и принимать заказы, а Арсению Сергеевичу — готовить их, но даже за эти короткие разговоры Шаст как-то прикипел к шефу и почувствовал такую сильную тягу, что за последнюю неделю получил два выговора от менеджера. Нет, ну вы извините, как можно уследить за временем, когда тебе таким приятным бархатистым голосом рассказывают, как готовить фуа-гра? А ещё и такими завораживающими движениями показывают, как правильно и красиво резать гусиную печень? Антон считает, что его вполне можно было бы понять и простить… Поэтому, да, никуда он уходить не хочет: и коллеги приятные, и как будто что-то наклёвывается. Последнее, правда, пока не точно, но всё-таки эти долгие пронзительные взгляды друг на дружку, наверное, что-то значат. Наверное. Ему очень хочется надеяться, но дальше этой надежды Антон не заходит — пока что он прогуливается по стране сомнений и очень боится споткнуться, боится понять, что ему всё кажется. С тихим вздохом Антон плюхается на лавку и опирается руками в колени, ещё глубже погружаясь в мысли — благо в ресторане никого не должно быть, поэтому он может сидеть тут хоть до завтра. Но это, конечно, в его планы не входит, входит только в очередной раз подумать об Арсении — недавно ему дали разрешение так себя называть, — совсем немного попускать слюни на его светлый образ, а потом собрать себя в кучку и поехать домой. В целом, звучит как его обычный день. А, нет, всё-таки, кажется, его планам суждено сбыться только на вторую половину — в коридоре слышатся шаги, и Антон откладывает мысли о шефе на ночь. Он бы пошутил про это, но не успевает — открывается дверь, а сердце от неожиданности останавливается. Вот кого-кого, а объекта своих мыслей Антон не ожидал увидеть в раздевалке в такое позднее время. — О, — своеобразно здоровается Арсений и застывает в проходе. — Здрасте. Антон приветливо улыбается и поднимается с лавки. Надо быстренько собирать вещи и сматываться — он, конечно, обожает болтать с Арсением, но в последнее время это даётся ему всё труднее и труднее, потому что невыносимо сложно контролировать свой взгляд, чтобы тот не застывал, и мысли, чтобы из-за них он не выпадал из реальности, размышляя об узловатых пальцах, крепком торсе или об очаровательной чёлке, спадающей на лоб. «Арсений ты, сука, Сергеевич! Проваливай уже из моей головы, ну сколько можно?! — мысленно бесится Антон и начинает доставать из шкафчика свою одежду. — Организм, а ты вообще заткнись. Я подрочу, но дома, сейчас мне не надо вот этого!» Ему становится жарковато — щёки, наверное, уже порозовели, — а это яркий сигнал к тому, что надо срочно что-то решать, и, желательно, чтобы никто об этом всём не знал. Поэтому да, надо валить и успокаиваться. Либо успокаиваться, но очень быстро, а потом валить. — А ты чего так поздно? Арсений подходит к своему шкафчику и открывает, при этом не забывая поглядывать на него из-за дверцы. — Ручка протекла на ладонь, пытался отмыть… — Зачем-то Антон протягивает руку вперёд и показывает оставшийся бледный след от чернил, на который он забил от усталости. Арсений, тоже непонятно нахера, тянется вперёд, отходя от шкафчика, несколькими пальцами берёт за ладонь и разглядывает след. Его немного жестковатые подушечки жгут кожу и будто оставляют на ней ещё одни следы — словно Антону ручки мало, — и хочется то ли отдёрнуть руку, спрятав за спину, то ли податься вперёд, чтобы его ладонь схватили ещё крепче. Чтобы его полностью к себе прижали, но эти влажные фантазии Антон решает всё-таки отложить на ночь. — Ты сорок минут отмывал чернила? — поднимает бровь Арсений и с любопытством на него смотрит. — Нет, ещё просто отходил от рабочего дня. — Замучили тебя? — Есть такое, — сознаётся Антон и всё-таки вытаскивает руку из чужой хватки. Он снова присаживается на лавочку и откидывается назад — немного неприятно стукается макушкой о железную дверцу, но не особо обращает на это внимание. — Слышали, какой додик сегодня у нас обедал? Полресторана не знали, как ему угодить! Это ему невкусно, это не дожарено, это пересолено… А его обслуживал я, и он всё пытался у меня узнать, почему ему подают такие блюда. А я что, ебу, что ли? — вспоминая эту ситуацию, Антон чувствует, что снова начинает беситься. — «Объясни, что тут за солёный ингредиент такой, что есть невозможно», — пародирует он гадкого клиента и кривляется. — Да я хуй знает, а он этого не понимает… В итоге позвали одного повара, потом второго, Федя с Сеней пытались чё-то разрулить, но вы же знаете их, что они могут разрулить… В общем, чуть ли не весь персонал к нему гоняли, пока ему не принесли десерт, который ему понравился. Все нервы мне вымотал, козёл. Выговорившись, Антон стукает кулаком по коленке и наконец-то чувствует облегчение — наверное, надо было сразу кому-то поныть, а в итоге пришлось весь день это переваривать и мысленно крыть хуями этого мужика. — Ого, какие подробности, — Арсений присаживается рядом и складывает руки в замок, — я слышал, конечно, что приходил какой-то неадекват, но никто мне в красках не рассказывал. — Да это вообще пиздец! — снова негодует Антон и отрывается спиной от холодной дверцы. — Если бы не десерт, он бы так и продолжил полоскать мне и всем остальным мозги. Я чуть его не пизданул, правда, такой бесючий тип. Шумно выдыхая и хмурясь, он сжимает руки в кулаки и пытается успокоиться. — Извините за такое количество мата. Просто бесит. — Всё нормально, выдыхай. Арсений внезапно кладёт свою руку поверх Шастова кулака и несильно сжимает в знак поддержки — сердце заходится в бешеном темпе, а сам Антон замирает, глядя на эту картину. Они ещё никогда так долго друг друга не касались, и даже он, тактильный до пизды, всегда себя контролировал, не позволяя ни привалиться к плечу, ни схватиться за предплечья, сгибаясь от смеха, — ничего не позволял. А теперь он чувствует чужую горячую ладонь и задыхается. Тем не менее это действительно немного разжимает внутреннюю пружину — кулак расслабляется, и рука растекается по коленке; свою руку Арсений убирает только спустя несколько секунд после этого, за мгновение до погладив его пальцами по костяшкам. — К сожалению, такие люди — неотъемлемая часть нашей работы. Больше вашей, конечно, общаться с такими — это потеря нервных клеток, но повара тоже страдают. Представляешь, каково нам получать обратно хорошее, качественное блюдо со словами, что клиенту невкусно и надо переделать? Арсений вздыхает и опускает голову, глядя в светло-серую немного покоцанную плитку; впервые строгий, уверенный в себе шеф-повар позволяет себе перед ним выглядеть слабым, и от этого что-то вздрагивает глубоко внутри. — Ужасно, наверное, — бормочет Антон. Он искренне сочувствует поварам, хотя сейчас в его мыслях лишь только что державший его за руку Арсений. Вот вроде обычный жест поддержки, но что-то тут нечисто: слишком крепко, слишком долго, слишком… откровенно. Вот бы ему кто-нибудь прямо сказал, что происходит между ними с Арсением, а то теряться в догадках уже заебало. — Заебало, — озвучивает Антон свои мысли, но сейчас имеет в виду работу. — Хоть пиши заявление об увольнении. Внезапно Арсений поднимает голову и пристально на него смотрит, будто сканируя, точно андроид. Вообще-то, похож, — думается совершенно внезапно; такой же пронзительный взгляд, так ещё и цвет глаз какой-то будто нечеловеческий — удивительный. — Ты хочешь уйти? — Ну… — Антон закусывает губу и действительно задумывается. Да вроде нет, не хочет, просто такие ситуации выводят из колеи и иногда заставляют принимать поспешные решения, но сейчас, к счастью, он уже более-менее спокоен и мыслит достаточно трезво. — Нет, мне тут нравится. Коллектив — норм, да и в целом всё остальное устраивает. Кроме зарплаты, но последние пару месяцев мне дают премии! А ещё форма не нравится, но это не повод уходить. — Фух, — с улыбкой выдыхает Арсений и расслабляется — откидывается назад и перестаёт держать пальцы в замке. — А я уж думал, всё, прощай, мой любимый официант. Антон застывает на месте, чувствуя, как сердце переворачивается вверх тормашками: отрывается от всех вен, сосудов — или чем оно там соединено с остальными органами — и просто переворачивается, сгоняет, кажется, всю имеющуюся в его теле кровь к лицу. Щёки мгновенно загораются, и Шаст прохладными пальцами касается лица и почти обжигается. Что он вообще такое говорит?! Любимый официант. Мой любимый официант. Антон прокручивает это в голове столько раз, сколько успевает до того, как бешеный поток его мыслей и неловкую тишину нарушает Арсений. — И форма у вас ничего. Очень стильная, я бы даже сказал. Тебе идёт, — и улыбается, хитро так, будто нарочно доводя до сердечного приступа. Надо срочно успокоиться, надо уйти из-под пристального взгляда, увеличить как-то расстояние между ними, потому что сил держать себя в руках осталось мало. Что именно произойдёт, если он перестанет себя контролировать, Антон не знает и узнавать не особо хочет. Он просто дико смущён от этого… флирта. Возможно, это просто искреннее желание похвалить дизайнеров рабочей одежды, но в таком случае у Шаста проблемы с головой — не услышать в этой интонации флирта просто невозможно. Поэтому, чтобы хоть немного успокоиться, он вскакивает с лавочки — и надеется, что это не выглядит как попытка побега — и подходит к зеркалу. Оно не очень большое, но в нём видно себя от макушки до колен с расстояния полуметра. С наигранным любопытством Антон рассматривает свою форму и крутится туда-сюда. — Да обычная вроде, — бормочет он, придирчиво оттягивая немного давящую чёрную бабочку. — Я как-то не привык в рубашках ходить, больше толстовки люблю, поэтому не очень. Но спасибо, что оверсайз, вот это приятно. Продолжая крутиться и оглядывая себя спереди, сбоку и сзади — под звук хрустнувшей шеи, — Антон не сразу замечает, как Арсений поднимается вслед за ним и медленно подходит; видит, только когда тот находится буквально в метре от него, но даже такое расстояние слишком маленькое. И с одной стороны хочется его увеличить, но с другой — под обжигающим взглядом Антона как будто притягивает назад, к Арсению, хотя он усердно сопротивляется. — Если я сказал, что идёт, значит, идёт. Чтобы хоть немного избавиться от внезапной сухости в горле, приходится сглотнуть. — Я неплохо разбираюсь в моде, и эта форма действительно стильная и действительно тебе к лицу, — Арсений встаёт ещё ближе, и Антон, не отрываясь, смотрит на него через зеркало. — Рубашка-оверсайз и обтягивающий фартук очень хорошо смотрятся, они подчёркивают твои широкие плечи и узкие бёдра с талией. Не в силах что-то сказать, Антон приоткрывает рот от ахуя. Во-первых, блять, это точно флирт, по-другому и не назовёшь, а во-вторых, ему так неловко, он так смущён от этих слов, что щёки вновь приобретают розовый оттенок и не собираются его менять на обычный, потому что никогда ещё ему не говорили подобного. Про прикольные кольца говорили, про симпатичные кудряшки — тоже, даже росту комплименты делали, но такое! Кажется, ещё чуть-чуть, и он словит либо инфаркт, либо стояк. Так сказать, перед ним два стула… — Я тебя смутил? — Да, — признаётся Антон, немного понижая громкость голоса. — Но тебе нравится? — Да… Выдохнуть он не успевает, потому что чувствует вдруг чужую ладонь у себя на лопатках — она прижимается и постепенно спускается ниже, едет вдоль позвонков и останавливается на пояснице. Арсений гладит медленно, но уверенно, практически сводя с ума этими жестами, и становится жарко уже не только щекам. Смотрит он не менее уверенно, но теперь не только глаза в глаза, он бегает взглядом по всему шастовскому телу: рубашка, бёдра, ноги… А как Арсений смотрит на его губы — это пиздец. У Антона внутри всё чешется от желания поцеловать эти чуть сухие губы, которые по этой причине часто облизываются. — И как это называется? — тихо, почти шёпотом, спрашивает Шаст. — А ты бы как это назвал? Как бы незаметно Арсений приближается и всем телом прижимается к его боку — рука с поясницы съезжает в сторону, обхватывая за талию. — Это какой-то… флирт? Сил нет даже увести этот разговор в шутку, как происходит обычно, нет даже желания — хочется всё решить прямо сейчас. И что-то сделать, что-то не очень приличное для ресторанной раздевалки. — Это какой-то флирт, — голос Арсения становится томным, более низким и тихим, из-за чего он — возможно, специально — приближается к Антоновому уху: — Но тебе нравится. Я это вижу и чувствую. Руку, ползущую по талии к животу, Антон накрывает своей и переплетает их пальцы, чтобы прижать ладонь сильнее. — Очень нравится. И вам, видимо, тоже. Он никогда не был любителем поболтать во время прелюдий или секса, даже не пробовал на самом деле, но с Арсением… отказаться от такого удовольствия невозможно, потому что ещё ни разу он не возбуждался так сильно от разговоров. — Я бы мог сказать, что пора бы уже перейти на «ты», но… — Арсений встаёт чуть дальше за спину и вторую руку укладывает на живот, чуть подталкивая назад и прижимая полностью к собственному телу. — Но мне очень нравится, как ты обращаешься ко мне на «вы». — Да что вы, Арсений Сергеевич, правда? Антон тоже не пальцем деланный, он тоже может поддержать флирт. — Правда. — Тогда, раз уж мы начали обмениваться своими кинками, пойдём дальше? Он разворачивается в чужих руках и видит лицо Арсения так близко, что перехватывает дыхание — до чего же красивый, ёб твою мать. Эти глаза чистого голубого цвета, родинки на щеках, приплюснутый и очень симпатичный нос… Эти расширившиеся зрачки, эти раздувающиеся ноздри, покрасневшие, пусть и меньше, чем у Шаста, щёки и немного растрёпанные волосы. Дайте Антону бумагу и ручку — только не гелевую! — и он по пунктам распишет, насколько красивый у него шеф-повар. Он сказал «у него»? Плевать. — А насколько дальше ты хочешь зайти? — вырывает его из размышлений Арсений и сцепляет за его спиной руки, будто не желая отрываться ни на миллиметр. — Насколько позволит гигиена этой раздевалки. На это он лишь хихикает, прикрывая глаза, но уже спустя несколько секунд возвращает прежний настрой, вновь зажигая в глазах огонь. Чтобы руки не болтались бесполезными макаронинами, Антон кладёт их Арсению на плечи, одну расслабляя, а вторую запуская в его волосы — такие мягкие на ощупь, что внезапно хочется прерваться, чтобы ещё пожамкать их. Но он вынужден оторваться не только от волос, но и от Арсения в целом. — Погодите, — Антон отходит на шаг и чувствует, как арсеньевские руки расцепляются и перестают его касаться. — Вначале хочу спросить кое-что важное. Он сглатывает и кусает губы, пытаясь сформулировать вопрос, который мучает его уже больше месяца. — Для вас это всё… что значит? Просто обжимания или, ну, что-то большее? — под конец голос даёт петуха и звучит совсем тихо, отчего Антон смущается пуще прежнего — он так палится со своими чувствами. Поднимая глаза от пола и лавочек, натыкается на такой тёплый взгляд, что брови сами поднимаются вверх от этой трогательной картины. — Антош, — Арсений подходит ближе, снова оказываясь в нескольких сантиметрах, — для меня это гораздо больше, чем обжимания, даже больше, чем симпатия. Я в тебе очень заинтересован, и мне казалось… это было очевидно. — Я не в ладах с намёками, сорян, — с облегчением улыбается Антон. — Мне лучше говорить прямо. — Тогда говорю прямо: ты мне больше, чем нравишься, возможно, я даже влюблён в тебя, — Арсений смотрит так мягко и так доверчиво, что внутри всё скручивается в комочек — ему доверяют чувства, буквально вручают их в картонной коробочке и безмолвно просят беречь. И Антон эту просьбу выполнит. — И мне бы очень хотелось общаться с тобой больше, потому что на работе времени маловато. Шаст согласно кивает и руки возвращает на чужие крепкие плечи — даже сквозь плотную форму чувствуются натренированные мышцы, и от этого он неконтролируемо плывёт. — Но ещё больше, — приближаясь к его лицу, шепчет Арсений, — мне хочется тебя поцеловать. И не только. На этом замолкает, и, как кажется Антону, очень вовремя, потому что сердцу уже действительно плохо — это же ненормально биться с такой силой, как будто в попытке вырваться из грудной клетки. Но если бы на словах всё закончилось и они просто засосались, было бы слишком просто, не по-арсеньевски. Тот, предварительно вернув одну руку ему на талию, вторую подносит к подбородку и прикасается кончиками пальцев, и этот жест, на грани щекотки и ласки, вызывает мурашки по всему телу. Большим пальцем Арсений несильно давит на нижнюю губу — наверное, пиздец красную от нервных всасываний и покусываний — и оттягивает её чуть-чуть. Антон бессильно выдыхает, шире открывая рот и немного прикрывая глаза. Как же ему жарко — хочется скинуть всю одежду на пол, но он не очень доверяет их уборщице, поскольку иногда она халтурит. Губы уже чешутся от желания, всё в груди чешется от желания поцеловать, и Антон не выдерживает этих издевательств над собой: отодвигает чужую руку, приближается и наконец-то целует. Чувствует чуть влажные, видимо, облизанные, губы, чувствует, как они поддаются и раскрываются ему навстречу, как сам Арсений подаётся вперёд, жмурясь, и быстро увеличивает напор — кажется, издевался он не только над Шастом, но и над собой. Их шумное дыхание и блядские причмокивающие звуки сливаются в одно общее пыхтение, и если бы в ресторане кто-то был, то они бы точно спалились. Но никого нет, абсолютно, и из-за этого становится немного щекотно — от предвкушения. Секс на рабочем месте с горячим начальником — не совсем начальником, но не суть — звучит как сюжет для порноролика или для Шастовой влажной фантазии, на которую он дрочит уже хер знает сколько времени. Кстати, хер действительно может знать, но Антон решает не заострять внимание на этой тупой, но забавной шутке. И пока он несмело перебирает чужие волосы на затылке, Арсений своими шаловливыми руками успевает изучить чуть ли не всё его тело: оглаживает бока и рёбра, то нежно, почти невесомо проходясь по ним, то с приятным нажатием, обнимает за спину и прижимает к себе ближе — хотя, казалось бы, куда ещё ближе-то? — и целует так горячо, что с каждой минутой становится всё хуже и хуже. Губы начинают совсем немного гудеть, а член встаёт, и из-за возбуждения Антон, сам того не замечая, немного подаётся бёдрами вперёд, прижимается и трётся, выдыхая тихо от наслаждения. — Какой нетерпеливый, — оторвавшись от его губ, хрипит Арсений. — Я замечал, как ты раздражался, когда повара долго готовили блюда, но не подозревал, что и в сексе ты такой же. — Блять. — Очень нетерпеливый официант. — От нетерпеливого шефа слышу, — всё-таки выдавливает из себя Антон и смотрит с победной улыбкой. Но в ответ Арсений ничего не говорит, только прижимается к его шее и целует — от этого Шаст вздрагивает и цепляется за чужие плечи, чтобы от закружившейся головы не ёбнуться на пол. Блядский Арсений нашёл его блядскую эрогенную зону. Не то чтобы он прятал её, конечно, просто это было немного неожиданно. Поцелуи с шеи не уходят — видимо, кто-то мгновенно считал его реакцию и теперь пытается выбить из него стон. Умно, умно. Теперь Антону тоже хочется найти арсеньевскую эрогенную зону. А потому руки, наигравшись с волосами, начинают осторожно блуждать по чужому телу. Он проходится пальцами по щекам и шее, чувствуя приятно покалывающую щетину, опускается снова к плечам и не упускает возможности огладить чужие мышцы — Арсений явно много занимается спортом. Он не качок, вообще нет, но руки в меру мускулистые, и пожамкать их — чистое наслаждение; а когда Арсений чуть напрягает одну из рук, чтобы приподнять Антонову голову выше для лучшего доступа к шее, Шаст улетает далеко и надолго. Он так долго пускал слюни на Арсения, а теперь может облапать его всего и получить на это довольную улыбку и участившееся дыхание. Это ли не райское наслаждение? За выцеловыванием шеи и ключиц Антон не замечает, как чужие руки медленно ползут вниз и останавливаются на бёдрах, не замечает ровно до того момента, пока его не прошибает волной наслаждения от резкого соприкосновения тазами — Арсений дёргает его на себя и прижимается крепко, не желая больше отодвигаться. От неожиданности Шаст даже не сдерживает тихий стон, зажмуриваясь, и совсем перестаёт себя контролировать: чувствуя через слои одежды чужой крепкий стояк, ему становится дурно, и не потереться бесстыдно — тут просто невозможно. Поэтому Антон выгибается немного и плавно ведёт бёдрами вперёд-назад так, чтобы на головку оказывалось максимальное давление. Не переставая тереться о чужой пах, он кусает губы, судорожно сжимает чужие плечи и запрокидывает голову — его ведёт хуже, чем от любого крепкого алкоголя, и, кажется, в этой ситуации более трезвый Арсений. — Антон, — шепчет он ему куда-то в щёку, параллельно целуя это же место, — мы так за пару минут кончим, погоди… Шаст соображает едва-едва, улавливает только обрывки фразы, замечая только «Антон» и «погоди». — Чего ждать? — У меня есть идея получше, чем просто тереться через одежду. — Да? — ухмыляется Антон и толкается бёдрами вперёд особенно сильно, вынуждая Арсения замереть и с едва различимым мычанием горячо выдохнуть ему в шею. — Да. Несмотря на провокации, Шасту всё-таки не удаётся совсем выбить Арсения из колеи — тот отодвигается немного и заводит руки ему за спину, копошась там какое-то время. — Что? — Антон хмурится немного, однако не возражает против чужих действий. — Ничего. Фартук, конечно, сидит на тебе потрясающе, но, мне кажется, лучше будет его снять. А то неудобно мне будет дрочить своему любимому официанту, — Арсений смотрит глаза в глаза и ухмыляется так хитро, что в горле встаёт ком, а сердце буквально подпрыгивает на месте, разгоняя кровь так, что щёки становятся ещё краснее, чем были до этого. — Блять. От смущения Антон закрывает лицо руками — оно действительно огненное, — ждёт пару секунд, пока все манипуляции с его фартуком завершатся, и ведёт ладонями вверх, пропуская запутанные и распушившиеся кудряшки меж пальцев, а после возвращается к глазам, не в силах смотреть на этого дьявола в костюме шеф-повара. Арсений, судя по звуку, откидывает фартук — хоть бы на лавочку, а не на пол, — и вдруг мягко дотрагивается до его кистей, осторожно обхватывает запястья и тянет вниз. — Не закрывайся, ты очарователен. Антону хочется выть, хочется скулить протяжно от того, что сейчас творится у него внутри — а внутри, кажется, опасная буря, растущая в геометрической прогрессии. — Если я тебя сильно смущаю, то извини, — тихо продолжает Арсений и поджимает губы неловко. — Я просто так долго искал возможности это всё тебе сказать, что сейчас не могу себя контролировать. — Всё ок, — не решаясь заглянуть в глаза, бормочет Антон. — Просто у меня такого опыта не было. Ну, с разговорами, типа. Но мне нравится! Просто непривычно. — Хорошо. Он на самом деле Арсению бы тоже кучу всего наговорил: про то, какой он горячий, какой охуенный и вообще самый-самый. Просто голова не варит от слова совсем, и всё, что он может выдавить из себя, — это бессвязные маты и тихие стоны. Впрочем, кажется, их обоих это устраивает. Расправившись с фартуком, Арсений тянет руки к его брюкам: медленно, будто нарочно томя в ожидании, расстёгивает ремень, вжикает молнией и наконец стягивает всё, включая трусы. А затем — господи боже — тянет к себе, заставляя прижаться пахом к чуть шершавой ткани поварской формы. И Антон не сдерживается — приглушённо стонет и прижимается к Арсению полностью, прикасаясь и тазом, и грудью, а руками обнимая за торс. Но, конечно, он тоже кое-что замыслил, а теперь выполняет свой коварный план: ведёт ладонями вниз по спине и доходит до поясницы, где завязан фартук, быстрым движением развязывает его и сдёргивает, откидывая к лавочкам в надежде, что попадёт. — И что это мы делаем? — уловив его замысел, шепчет Арсений и руки опускает на тазовые косточки, поглаживая приятно и периодически спускаясь к бёдрам. — То же, что и ты. Вы. — Ты. — Ты. — Тогда продолжай. Антон и продолжает. Игнорируя руки, пробирающиеся к паху, проделывает те же манипуляции: расстёгивает ремень и ширинку, стягивает брюки ниже бёдер, а затем, поколебавшись немного, стягивает и трусы. Более напористый Арсений не ждёт больше — оглаживает лобок и берёт в руку член полностью, уверенно и без раздумий, ведёт вверх, к головке, скрывая ту крайней плотью, а затем снова открывая и пальцами размазывая по ней смазку. Какое же бесстыдство — дрочить друг другу прямо на рабочем месте… Но какое заводящее бесстыдство. Возбуждение только усиливается. Тихо пыхтя от чужих действий, Антон копирует Арсения и тоже берёт в руку член — чуть крупнее его собственного и пиздец горячий и твёрдый. Кажется, кто-то себя ой как сдерживает. И правда: сразу же раздаётся первый арсеньевский стон, и от этого мурашит очень сильно. Постепенно разгоняясь, они дышат всё тяжелее, срываются на постанывания и поскуливания и постоянно целуются. В какой-то момент Антону кажется, что это всё сон — слишком ему хорошо и плохо одновременно, в реальности такое просто невозможно, — но после очередного укуса, после особо приятного нажатия на головку эти мысли исчезают. Через какое-то время Арсений начинает стонать ещё громче, не контролируя свои звуки, как делал до этого, и Антон понимает, что тот скоро кончит; поэтому, чтобы немного оттянуть оргазм, решает отвлечь его на другие прикосновения. Он расстёгивает поварской китель, вслушиваясь в щёлканье кнопок, чтобы и самому немного отвлечься, распахивает его и, не мешкая, прижимается губами к ключицам. Не закрывает глаза, вопреки привычке, и отмечает такое количество родинок по всему телу, что в мыслях внезапно возникает желание поцеловать все без исключения. Это ощущается таким необходимым, но, увы, у них нет времени. От ключиц Антон поцелуй за поцелуем переходит к груди, кружа вокруг сосков и всё никак их не касаясь. Он чередует легкие чмоки с откровенным вылизыванием и укусами и постепенно подбирается к соскам — маленьким и таким твёрдым от возбуждения, что сопротивляться против желания взять их в рот нет смысла. Шаст вытаскивает язык и лижет — просто проводит кончиком языка по бусинке, а сам ловит от этого такой кайф, что чувствуется, как оргазм приближается семимильными шагами. Арсения в этот момент выгибает — свободную руку он кладёт Антону на макушку и слегка надавливает, призывая не прекращать ласку. И в мыслях такого не было. Антон прижимается к соску губами на манер поцелуя, всасывает слегка и выпускает изо рта; под аккомпанемент бесстыжих поскуливаний водит языком вокруг, ласкает как только может, не забывая при этом короткими и резкими движениями надрачивать, замечая чужие подрагивающие колени. — Какой несдержанный шеф, — отрываясь от груди, довольно тянет Шаст, возвращая Арсению его же слова. — Так извивается в руках своего любимого официанта. И всего через несколько мгновений Арсений не выдерживает: стонет в открытую, сжимает слегка болюче его волосы и содрогается, кончая и пачкая спермой кулак. В какой-то момент он, кажется, вообще замирает, приоткрывая рот и закрывая глаза, и от этой картины внутри всё скручивается в тугой узел — хочется кончить так сильно, как никогда ещё не хотелось. Спасибо господи — или кто там есть, — что Антон додумался однажды таскать с собой носовые платки в кармане брюк, никогда не знаешь, когда они могут понадобиться, хотя на такую ситуацию он не рассчитывал. Но додумался же! Поэтому он чистой рукой кое-как вытаскивает пачку и достаёт оттуда бумажный платок — пачка случайно падает куда-то на пол, а за ней через несколько секунд летит и грязный платок. Похуй, потом уберут. — Боже… — Арсений наконец-то подаёт признаки жизни. Он кладёт голову Антону на плечо, руки умещает там же, обхватывая за шею, и просто дышит. Шаст ненавязчиво поглаживает его по лопаткам и сам пытается отдышаться, хотя вообще-то ещё не кончил. Но точно испытал эмоциональный оргазм — если такое есть вообще, — когда кончил Арсений. — Лучшего завершения рабочего дня я и представить не мог, — бормочут ему в плечо и, кажется, улыбаются — Антон тоже не сдерживает улыбки, потому что это абсолютная правда. Но… — Мне б тоже завершить этот рабочий день, — напоминает он про собственный стояк и тянется к нему рукой, которую, однако, сразу же отводят в сторону. — Я с этим разберусь. Арсений внезапно разворачивает его куда-то в сторону и ведёт вперёд, Антон не спрашивает и не сопротивляется — шагает, несильно подталкиваемый ладонью, и только через какое-то время соображает, куда именно его привели: прямо к зеркалу. Хоть бы это было не то, о чём он думает. Шаст оглядывает их отражение и наблюдает за тем, как Арсений встаёт слева от него, прислоняясь при этом почти всем телом к боку. Правой рукой он обнимает его за спину, а левой ведёт по животу вверх, к вороту рубашки. — Поможешь мне? — шепчет он. Безмолвно Антон начинает расстёгивать пуговицы, иногда путаясь в собственных пальцах, и в конце немного распахивает полы рубашки, не забывая вытащить ворот из-под бабочки таким образом, что та, поверх голой шеи, становится похожей на чокер. И это смущает, хотя, кажется, выглядит довольно горячо. — Умничка. Арсений улыбается, очевидно, довольный тем, до чего доводит своими словами, а после опускает ладонь на Шастов голый живот и поглаживает, то опускаясь, то поднимаясь, снова распаляя до искр перед глазами. Он наконец добирается до члена и берёт его в руку — Антон закрывает глаза и откидывает голову от наслаждения, когда чувствует такие охуенные движения вверх-вниз. — Антон, — вдруг строго зовёт Арсений. — Не закрывай глаза. Немного непонимающе Шаст глядит на него и безмолвно просит пояснить или, вернее, дать подтверждение тому, что его догадка по поводу необходимости зеркала была неверной. Это слишком неловко! — Смотри на себя и не отворачивайся. Я хочу, чтобы ты не только почувствовал, но и увидел то, каким можешь быть горячим. Меня просто с ума сводят твои кудри, твои широкие плечи, узкая талия и крепкие бёдра, я не понимаю, как в тебе сочетается невинность и такой пожар… Как ты даже сейчас умудряешься и быть милым, и сносить меня с ног вот этой горячей картиной, — на этих словах Арсений особенно сильно сжимает пальцами его головку и оглаживает так правильно, что Антон жмурится и видит цветные пятна перед глазами. — Посмотри. И Антон всё-таки смотрит: на то, как в чужой ладони скользит член, всё больше и больше приближая его к оргазму, как развратно он выглядит с расстёгнутой рубашкой и быстро вздымающимся животом, и на то, как Арсений почти пожирает его голодным взглядом, будто и не кончал пять минут назад. — Такой хороший, — томно шепчут на ухо. — Чудесный. Горячая волна возбуждения резко спускается к паху, но не доходит до конца, щекоча его изнутри и изматывая всё сильнее. У него нет сил, ему жарко, ему хорошо, ему так, как не было никогда. Антон нарушает просьбу — закрывает глаза и полностью отдаётся ощущениям, которые подобно ночному разбушевавшемуся морю уносят его далеко-далеко, подкидывают на гребнях волн и доводят до финала. Короткий, но звонкий стон — и после очередного движения Арсеньевой рукой он кончает, кончает так ярко, как не было уже давно. Звуки — точнее, тишина раздевалки и их шумное дыхание — смешиваются в какую-то какофонию, всё вокруг кружится, и Антон решает не открывать глаза; только вслепую тыкается рукой в чужое плечо и хватается за него, чтобы не упасть. Через минуту — или две, или три — раздаётся голос Арсения: — Всё в порядке? — Да… — хрипит Шаст и разлепляет веки. Кажется, прошло больше одной минуты, потому что за то время, что он стоит в полуотключке, Арсений успел вытереть свою руку и надеть штаны, про которые забыл после собственного оргазма. — Всё очень в порядке. Антон улыбается широко и сыто, готовый замурчать от наслаждения, но у него такой функции нет, поэтому он прекращает проводить параллели с кошками и натягивает бельё с брюками. А затем делает шаг к Арсению и обнимает так крепко, насколько позволяют оставшиеся силы. После оргазма слов почти не осталось, и единственный способ выразить все свои чувства — объятия, просто крепкие объятия с уткнувшимся в шею носом и поглаживающими спину руками. Накатывает такая сонливость — неудивительно, — что хочется растечься по Арсению безвольной лужицей и остаться в таком состоянии до утра, но его ждёт собственная кровать, а потому лежание на другом человеке стоит отложить — по крайней мере, на сегодня. Через пару минут таких уютных объятий Арсений отрывается от него и улыбается — и в этом человеке Антон совершенно перестаёт видеть того строгого шеф-повара, которого увидел в первые дни работы. Сейчас Арсений Сергеевич — просто Арсений, тёплый и мягкий, точно плавленый сырок. Впрочем, Антон, наверное, такой же: поплывший сыр, который надо срочно отскребать со стенок, а то потом так и застынет. — Ну что, рабочий день завершён? По домам? — тихо говорит Арсений и лениво шагает к собственным вещам. — По домам. Шаст тоже топает к своему шкафчику и вытаскивает из него джинсы и потрёпанную жизнью толстовку. Ну до чего же лениво что-то делать: вытаскивать вещи, переодеваться, двигаться в принципе… Ну Арсений, ну козлина — довёл его до такого состояния! Даже руки вместе с ногами всё ещё подрагивают. — Ты на метро? — Ага, — уныло вздыхает Антон, вспоминая, сколько времени ему ещё предстоит потратить, прежде чем добраться до любимой кровати. — Хочешь, я тебя довезу? Шаст поднимает взгляд на Арсения и смотрит в светящиеся надеждой на положительный ответ голубые глаза — сердце опять ёкает. Час с лишним в общественном транспорте или около двадцати минут в комфортабельном салоне рядом с самым лучшим мужчиной в этом мире? Кажется, выбор очевиден. — Поехали.