Сладость растворилась в крови на клыках.
Святость осквернена проклятыми влюблёнными сердцами.
⠀"Слишком холодно" — подумал Феликс, пряча онемевшие окоченевшие пальцы в рукава тонкой блузки с ажурными кружевными манжетами. Они пахли крепким-крепким кофе, дешёвым вином. Они запачканы мёдом, блёклой кровью с прорезанных запястий. Закат освещал ярмарку синевато-оранжевым светом. А застывшие царапины освещали кожу багряными полосами. Такое отвратное пристрастие — резать себя в надеждах истечь кровью и умереть. Таскаться на праздничные фестивали, скупая все острые побрякушки, за которые зацепится тусклый глаз. ⠀Феликс уже будто бы мёртв. Всё то яркое, что с ним осталось — это его веснушки, рассыпанные звёздочками по лицу и ярмарка. Ярмарка, что открылась за городом. Такая светлая, блестящая и кислотная. На арке написано "Ярмарка. Since 1720" и мелким красным шрифтом приписка: "для заблудших, утерявших цвет и обескровленных". Что значило сея "обескровленных", Ликс не понимал. ⠀Его взор приковался к поблёскивающим металлическим пластинам. Ножи с декарированной ручкой. Её оплетали серебристые розы, шипы и листья. Феликс охватил тонкий нож пальцами. Провёл на пробу по ладони. Кровь стекла почти чёрной каплей. Он чуть зашипел, царапину засаднило, больно. И ещё больнее стало со второй. Тоненькая линия протянулась совсем рядом. Ликс вытер металл о рукав своей блузки. А дыхание прервалось. ⠀В спину толкнулось что-то совсем холодное. Феликс обернулся. Узрел перед собой белое-белое нечто с мокрыми чёрными волосами, завивающимися в лёгкие волны и со сверкающими карими глазами с едва ли заметным бордовым отблеском. Человек, или нечеловек, слишком похож на картину, вцепился в локоть, держал, не желая отпускать, уберегал от падения прямо на стол с разложенными ножами. И улыбался краями пухлых бледных губ. — Прошу простить меня... — начал он чарующим голосом, а Феликса словно укрыло цветение яблочного дерева, — м?... — незнакомец выжидающе смотрел в его глаза. ⠀Рука, ледяная и нежная, плавно спустилась к запястью и остановилась у ладони. — Феликс, Ли Феликс, — он отрешённо закивал, взмахнул золотой чёлкой. — Приятно. Хван Хёнджин. ⠀Хван Хёнджин, весь белый, как мрамор, плавный, как океан в штиль перед грозой и холодный, будто снежный шлейф на кромке льдины. В нём была какая-то особенная красота. И совсем непривлекательная горечь, что ощущалась Феликсом, как нечто подсознательное. Что-то, что отталкивало, отвращало, замораживало, обволакивало противной мерзкой пеленой. Ресницы твердели и стукались на холоде, похрумкивая друг об друга. Ветер усилился, или это всё некий Хван? Кости тряслись, хрустели. И кровь такая рдеющая, тяжёлая. — Сладость или святость, малыш? — ласкающе промурлыкал Хёнджин, оголяя острые зубы. ⠀В смятении Феликс отложил нож на красную скатерть. А в очах блеснуло удивление, помешанное со странной аурой Хёнджина. Или помешанное на ней. — И-извините?... — Что ты, — юноша учтиво отпустил тёплую ладонь Феликса, мотнул головой и легко поклонился, — так, что выберешь? Сладость или святость? ⠀Освещённый огоньками Хёнджин мельком глянул на свою руку. Та испачкана кровью Ликса, манящей, пахнущей аскорбиновой кислотой, йодом и химическим спиртом. — А разве не "сладость или гадость"? — Ты выглядишь, как святой ангелочек, а пахнешь так сладко-сладко. Предлагать тебе гадость — это низко, греховно и бездушно, даже для меня. М? — вновь улыбка с эзотерической магической силой. — Э... сладость. ⠀Феликс застенчиво и натянуто улыбнулся. Что-то было в этом Хёнджине непонятное. Но приковывающее к себе. ⠀Вокруг царил бардак. Ряды ярмарки перемешивались в одно цветное пятно. Не найти и единого пустого места без людей. Все суетились, все смеялись, бродили, разглядывали ларьки, шатры, столы с разложенными побрякушками. А Феликс сладко пах. — Прошу. ⠀Хёнджин изящно вытянул перед Ликсом согнутую руку, приглашая ближе к себе. ⠀И Феликс всё же примкнул. Охватил чужой локоть и улыбнулся. И вместе они пошли вдоль искрящихся вывесок, людских воскликов и поздней вечерней темноты. Закат ронял свои последние слезинки и успокаивался. — А, сладость или... святость? — устало хмыкнул Ликс. ⠀"Я хочу попробовать твою сладость. И опорочить святость" — так грезил Хван, но не признался. — Здесь так шумно... слишком шумно. Не против уединения? ⠀Ликс вдруг подумал, что Хёнджин чертовски похож на принца. Белая рубашка, широкий чёрный пояс и элегантные брюки, облегающие тонкие бёдра. Кости выпирали, кожа обтягивала их своим тонким светлым полотно. Волосы вились потоками чернющей мглы. ⠀В нём была какая-то особенная красота... ⠀Глаза ярче заискрились цветом окровавленного мяса, как то, что торчало и выползало из распоротой на ниточки ладони Феликса. Хёнджин притянул к блёкло-персиковым сатиновым губам свои тонкие пальцы, похожие на острые свечи. Как те, что стоят в церквях. Или те, что обрамляют врата в ад. Его язык скользнул по алому пятну на коже, по крови Ликса, и слизал, вылакал её в драное горло. Он ухмыльнулся пустоте и прикрыл глаза, продолжая вести светлого мальчика, похожего на ангела под руку к неясному уединению. Красота. ⠀... И была совсем непривлекательная горечь. — Куда мы идём? — вяло спросил Феликс с лёгкой улыбкой. ⠀Казалось ему, что если бы его привели к месту расстрела собак, он был бы благодарен. И неоднозначное послевкусие от лика Хвана его не волновало боле, чем недорезанная ладонь. Всего лишь два пореза. Вот что греховно и кощунственно. Дорезать бы. И помереть где-нибудь с металлическими крупицами в крови. Он совсем потерялся. Разум ничего не нашёптывал. Сердце и вовсе пропускало отчаявшиеся постукивания, даже не удары. А улыбка натянута, словно струна оголённого нерва, вот-вот заискрится и треснет, взорвётся, сожжёт и Хёнджина с его пыльным ароматом терпкого алкоголя, чего-то старого, акрилового и с искусной резной усмешкой, как с античных картин. — Впущу тебя в свой дом, как луч солнца. Я живу вон там. ⠀Он указал пальцами на близкую многоэтажку, одиноко стоящую на холме за ярмаркой. А где-то за ней увядало в осени вишнёвое древо. — Пошли, — кивнул Ликс и содрал с себя улыбку. ⠀В сердцевине, нет, в желудке, во чреве фестиваля слишком звучно. Он взращивал в себе такую цветастость, от которой хотелось блевать радугой и скупать красивые ножи, втыкая их не только в ладони, но и в собственную грудь, лишь услышать там хоть какой-то стук. Шум давил на плавленый мозг, затягивал его острыми нитями. Настоящее самосплавление. Ужасно. Ликсу хотелось умереть в тишине. ⠀Но Хёнджин учтиво уводил его от сея чревоугодия, расплывшегося в центре торговых рядов со всем самым ярким и разноцветным. — Почему так шумно... — проныл Феликс, не ожидая быть услышанным. — Людишки веселятся, потягивая кровавую Мэри. И балуются, пока узлы на шеях не затянулись. ⠀А на Хёнджине ещё блистала эта дьявольская ухмылка. По-особенному красивая, но чем-то горькая. — Ты говоришь загадками. — Подари мне своё прощение ещё раз, но... я и не знаю, как объяснить по-другому. Каждый из этих сноб старается оставить яркий отпечаток в памяти, чтобы не подохнуть слишком серой смертью, — его голос приятным шлейфом одурманил слух, наружные возгласы угасли. — Я, кажется, начинаю понимать... — Догадливый, малыш. ⠀Хёнджин будто невзначай приластился ближе. Его морозное дыхание оседало на острый кончик носа Феликса частичками снежинок, укрывало веснушки покалыванием. — Почему ты так назвал меня? — Ликс глянул в бездонные и безмолвные глаза. — Ох, ты маленький, крохотный, ты похож на маленького-маленького ангела. Ангел мой, снизойди с небес и не утрать же света своего... так я повторяю себе каждое утро. ⠀Из Хёнджина сочились откровения и аромат выдержанного терпкого спирта. Внутри него март 1720 года, кусочки узорной ткани и ягоды черешни и брусники. Переломанные на световых вспышках глаза на мгновение напомнили Феликсу сгнивший вишнёвый пирог с лёгкой сероватой плесенью и яркими бликами на тёмно-бордовой мякоти. ⠀А Феликс ткал не себе зацепки, затяжки, раны, похожие на тонкие белые швы, работа истинного творца. Его царапины-шрамы-созвездия сверкали и извергались таящим мясом в перемешку с суфле плоти и растрескавшимися крылышками мотыльков-жизненосцев, если такие бывают... красиво, в общем. Но не краше тёмных точек, усеивающих впалые щёки, сказочных бусинок, блёсток-веснушек. Они несравненны, обворожительны, восхитительны. Они спускались плавным рябистым потоком к позвоночнику и прятались на плечах под тканью блузы. "Сгрызть бы их," – думал Хёнджин. — Во чреве всегда, коли никогда, царит мрак и безраспутство. Что за кошмар?... — тяжкий вздох, похожий на метель, коснулся края уха, что в миг замёрзло. ⠀Феликс осторожно скользнул пальцами вверх по шее, дотронулся мочки. "Правда замёрзло...". Он чуть споткнулся. Было потерялся в толпе. Но белая рука, кою страшно сломать и холодно трогать, снова вытащила его, затянула: — Осторожнее, ангел мой. Почти вышли, потерпи, — эти ласки, эти улыбки. ⠀По внутренностям Феликса рассыпался радужный порошок, развеялся по рёбрам тонким слоем. Сильно кололо. В его плоти поселились мошки, родинки, скверна распростронялась плесневелыми точками. А кожу жгло, будто крапивовым вареньем. — Посмотри, Феликс, там белый кролик, — глубокие тёмные луны под глазами были спущены на жертвоприношения, мраморно-фарфоровая кожа налилась белилами, белее некуда. ⠀Палец Хёнджина вдали. Указывал на маленьких оригами-кроликов в одном из ларьков. — Это просто бумага, Хёнджин. — Но в ней есть чудеса, правда? — Пх, и в чём же? ⠀"Скажет чушь — я последую за кроликами, скажет что-то и правда чудесное — не поверю..." — Читал "Алису в Стране чудес"? — Ну? — Следуй за кроликами, — мигнул блёклый Хёнджин, роняя алмазные капли воды с волос. ⠀"Белоснежка..." — Бред. ⠀Феликс зашагал к чудесно-бредовым зверькам и выменял одного за пару кошачьих клычков и склянку абрикосового варенья. И вернулся под руку красиво-гадкого Хвана. — Держи, — он измучено протянул, всадил в грудь Хёнджина кролика вместо сердца. — Возьму и ты последуешь за мной? — Последую лишь потому, что шум противный. — А что ещё противно? ⠀"Ты". — Ветер... — глубокий вздох порезал глотку остралистом и льдинами. ⠀"Да, это точно ветер... или всё же ты?" — Уже вышли, — Хёнджин вжал в себя оригами и взмахнул поблёскивающими волосами, капли кристаллов воды разлетелись по потокам воздуха, — соизволь идти вслед. — Угу, — Феликс позволил их ладонями соприкоснуться, дрогнул и пропустил к руке. ⠀Разум пугающие сшибало томным говором. А закат уже давно куда-то потерялся. В Хёнджине позвякивали хрящи-булавки и по-весёлому шаталось предвкушение. Предвкушение Ликса. Вкушение. ⠀Октябрьский мороз запутался в сладкой улыбке, застрял в переплетённых пальцах. Ледяных пальцах. Словно неживой искусственный Хван Хёнджин и словно светящийся чудесный Ли Феликс вышли с ярмарки. Перед ними простирались тёмные улицы с пустыми дорогами, по которым катались пылинки и целлофановые пакеты. Одиноко. Если бы не коварные диски рубиново-кофейных глаз над душой. — Феликс, почему ты пришёл на ярмарку? — Развеяться, — не хотя, выдохнул он, сжимая подрагивающие костяшки. — Тебе холодно? ⠀"И как ты догадался?" — Немного. ⠀Хёнджин выпустил Ликса. И стало удивительно теплее. Но это лишь температура. А на сердце похолодел кровавый иней. ⠀"Верни..." — Мы пришли. ⠀Хван остановился у одинокого многоэтажного серого дома. За ним один разбитый фонарь, моргающий жёлтым, парочка мотыльков, танцующих в пропадающем и вновь загорающемся свете и Ликс, скрещивающий руки в замок. А ключом от него был Хёнджин. Хёнджин с тёмными мокрыми волосами, неясно от чего, дождь, наверное, с сухой слепяще-бледной кожей, непонятно почему, и с желанием вновь дотянуться до замёрзшего, как оригами-кролик в его руке, Феликса, незнамо почему. Всего лишь желание. А казалось оно таким скверным, невозможным и светлым одновременно. Это потому, что Ликс светился. Ярче фонаря и кожи Хёнджина. ⠀Он скользнул к подъезду и учтиво открыл скрипучую железную дверь с кусочками бумажек и маркерными рисунками черепов, нарисованных сто лет назад. По тёмным стенам спускались клочки и нитки паутины. Если раскрасить их розовым маркером, тем же, которым нарисована одна из черепушек, то они станут похожи на сладкую вату. А если чёрно-алым, как взгляд Хёнджина, то на окровавленную больничную вату. Ветер успокоился, а свист в голове ещё разгуливал, празднуя какую-то свою радость. Ликс сглотнул, гортань провалилась, куда-то, вместе с комочком мелких иголок и терновых шипов-колючек, выкрашенных в розовый и красный. Хёнджин элегантно взмахнул рукой: — Войдёшь? — Мгм, — Феликс шагнул вперёд и скрылся в черноте подъезда. ⠀Внутри холодно и ничего не видно. Где же этот красивый кусок льда и мрамора по имени Хёнджин? — Здесь темно... — Ха, разве? — лёгкий смешок приятно огладил светлые волосы над самым ухом, — Позволь, я возьму твою руку. ⠀"Да хоть душу". — Ветер не противный. ⠀"И ты тоже" — подумалось в миг прикосновения чужих ладоней. — А что же тогда? — Темнота. ⠀Хёнджин приблизился сзади и осторожно охватил слегка подрагивающий локоть. А Ликс вздрогнул сильнее. А Ликсу прохладно, но в сердце душно. — Не боишься? — Чего? — Того, что будешь распят в этой темноте? ⠀"Я этого только и желаю..." — Хёнджин, прекрати, — Феликс отстранился, шагнув во мглу. — Можно мне коснуться твоих губ? — А?... ⠀Ликс пытался угадывать ступеньки и подниматься выше, на этажи с окошками, с лунными лучами. Ему хотелось взглянуть в винные глаза. И умереть. — Не упади. ⠀В голосе Хёнджина лёгкая забота и волнение. А в Феликсе подрагивающее безразличие и трещащая сухость. Не хватало кровавых потёков, пятен, бордовых разводов с мясной пеной и кусочков свежей плоти с зубами. — Так ты не ответил. — Про губы? — Ликс вцепился в перила, почти свалившись с лестницы. ⠀Где-то впереди пробивалась луна. Или свет в конце туннеля. ⠀Не иди на него, Феликс, следуй за белым кроликом. ⠀Ликс остановился, подождал Хвана и замер на две ступеньки выше. Они и близко, и далеко. Стены подъезда грязно-песочные. Может, это полнолуние заливало их такой краской. Цвет скучный, совсем не цеплял взор. Феликса тянуло к глазам и к лицу Хёнджина, блистающему в ночных оттенках снегом, молоком и размокшей черешней. — Хочешь поцеловать меня? — Воспрепятствуешь мне? — он плавно шагнул ближе, остановившись у острого подбородка. — Ты хочешь? ⠀"Скажи это, ну скажи, ты хочешь?". Внутри Ликса разгулялись нервные искорки, заплясали тараканы в лабиринтах рассудка, дракончики стучали по зубам, раздирали артерии. Его желания — погибель и яркая краска. И раз яркой краской не стало кровавое пятно от разлетевшейся на куски простреленной головы, пусть будет хоть чей-нибудь поцелуй. Поцелуй с произведением искусства. — Молчишь. — Не здесь, Феликс, — мягко шепнул он. — Ну же, тс, развей эту темноту... — Луна бьёт, — Хёнджин поднялся выше и, уцепившись за край рукава блузки Ликса, потянул его за собой. ⠀Оплутав два этажа, они остановились у чёрной двери с цифрами 143. Ключ, наколдованный из ниоткуда, скользнул в скважину и прокрутился в ней. — Добро пожаловать, мой дорогой ангел Феликс. ⠀Квартира была мрачной. Сероватые стены с оторванными в углах обоями, пустой коридор, ведущий к трём белым дверям: кухня, ванная и спальня. С распахнутых окон сочился месяц и прохлада. Но внутри жарко. Ураган перемешивался с душным горячим теплом. Было тепло. Но от Хёнджина веяло холодом и ароматом алкоголя. Тем же запахом благоухало и в квартире. Феликс обернулся: — Тут пахне... — Вином. ⠀Хван улыбнулся через тень и щёлкнул выключателем. Лишь на мгновение Ликс закрыл глаза, ожидая яркой вспышки ламп. Но загорелся только торшер в прихожей. — Извини, люблю приглушённый свет, лампочек у меня нет. ⠀Оглядевшись, Феликс не нашёл на потолке ни люстры, ни цоколей, только пустующие дыры. А затем он снова вгляделся в Хёнджина. Худой, высокий и ласково ухмыляющийся. Какая гадость... была бы, если б он не был столь прекрасен на свечении тускловатой лампы. — А почему вино? — Я коллекционирую. Выпьешь со мной бутылочку? — он вильнул ближе к Феликсу и завёл его золотую прядь за ухо, — У тебя красивые веснушки. Похожи на звёзды, — Хёнджин облизнул свои пухлые губы и оставил ими короткий едва ощутимый поцелуй за ухом, а назойливые волосы снова убежали. ⠀Кожу закололо как только он отстранился. Почему Ликсу так остро больно? "Что это бы...". Хёнджин вновь приблизился. И тогда Феликс осознал, что уго укусили. Клыки, острые и морозные, как заснеженная сталь, впились в нежную шею, всего на один резкий миг. Хёнджин сразу же укрыл следы зубов плавным поцелуем. И ещё прокусил. Он уводил Ликса по коридору к спальне и от тягот бытия. Сейчас была лишь одна тягота — жжение в шее и за ухом. — Хёнджин, — промямлил Феликс, прижатый к стене перед огромной пышной постелью с белым бельём, — м... Хён... ⠀Хван вылакал последнюю каплю и отцепился от окровавленное тела, снова облизнувшись. На языке сладость, приторность. А на рваной коже трепет. — Ты... вампир, Хёнджин. ⠀"Если завлёк меня сюда, чтобы сгрызть, то я буду счастлив..." — А ты — кусок пирога, Феликс. Я так хочу и твои губы попробовать. Как же я хочу поцеловать тебя, ангел. ⠀Хёнджин так близко-близко. Дышал в самый нос. Рядом с ним странно холодно и необъяснимо тепло. Слова Ликса выжглись и рухнули в сугроб, оставляя на нём след-сердце. Да ему и не нужны слова. Он сам привстал на носочки, обвил руки вокруг белой шеи и коснулся чужих губ. Лёгкий поцелуй становился глубоким, наполненным. Мясистым. Язык Хёнджина огладил нёба Ликса. Тот прикусил его нижнюю мягкую губу. — Ах ты, вампирёныш, хах. — Я ведь ангел? — С крыльями и нимбом. Я вижу... ⠀Хван не мог оторваться от рта Феликса, шептал сквозь него, нализывал, причмокивал. — Хёнджин, это всего лишь минутная страсть... Мх... — Быть может, она осветит твою ускользающую жизнь. Во чрево без меня не ходи, там все чокнутые, повёрнутые на освещении своего бытия. А тебя нужно освещать самому. — Хочешь меня к жизни вернуть? И кто из нас мертвец? — Ты боле труп, нежели я, — шепнул Хёнджин в губы и притянул за бёдра к себе, поцелуи рассыпались на ключицах. — Ах, умереть хочу... ⠀Феликс метался. Его сладость почти высасывали из него. Его святость оскверняли укусами и пошлыми поцелуями. В них не было ничего возвышенного. Для Ликса. Но, может быть, Хёнджин нашёл в них своё упокоение, вложил в них своё холодное тепло. — Ты блаженно светишься в своих грёзах о самоубийстве. Или блажью светишься. Но всё такой же прелестный и вкусный. ⠀Он поднял светловолосого изрезанного мальчика на руки, пронёс по тусклому коридору и, бросив на кровать, навис сверху. Вода с волос падала на розовые щёки Ликса. Хёнджин проводил по ним пальцами, мягко и заботливо, боясь содрать тонкую шёлковую кожу. — Ты не боишься? — кажется, он уже спрашивал... — Тебя? ⠀"Совсем не боюсь. Просто забери меня в свою мглу". — Чуть-чуть... — Слышал что-нибудь о вампирах? — Хёнджин продолжал поглаживать скулы. — Красные глаза, трупная бледность и острые клыки. — Говоришь так ветрено, словно каждый вечер приходишь к красноглазым, бледным и клыкастым поцеловаться. А чего боишься? — Темноты... ⠀Хёнджин дотянулся до выключателя у кровати. Над изголовьем засветились бледные лампы. На тумбе рядом остался сложенный из бумаги кролик. — А теперь боюсь, что ты перестанешь целовать. ⠀"Мне нравятся эти ритуалы..." — думал он, извиваясь под человекоподобной льдиной с губами, как кипяток. ⠀Хёнджин не останавливался, укрывал, уносил, убаюкивал. Они просто целовались. Во всё, куда могли дотянуться. Пока Ликс затягивался чужой острой щекой, Хёнджин ласкал виски, к которым сгустками приливала бурлящая кровь. А в Хёнджине почти нет крови, кроме крови Феликса. Обескровленный. И искусный. — Вино... — вспомнил Хёнджин. ⠀Он слез с подрагивающего тела и наклонился под кровать. Оттуда вытащил бутылку красного вина 1903 года. Ликс прополз к краю постели и сжал руками белое пушистое одеяло, мягкое и пышное. Хёнджин приложил бутылку к его коленям: — Выпьешь со мной? ⠀Феликс кивнул. В его внутренностях уже разливалось что-то подобное алкоголю, но не такое терпкое. Хван выдернул пробку куском металлической штопора и спальня в миг наполнилась ароматом кисловатого винограда и спирта. Запах Хёнджина. Он отпил вина и протянул бутылку Ликсу. Они пили с горла, целовались, обнимались на кровати и трогали друг друга. Хёнджин шептал что-то, прикусывал кожу, стараясь отпивать немного крови, смешивая её в желудке с почти бесвкусным вином, а бокалы где-то под кроватью. Феликс жался ближе, глотал из бутылки тёмную жидкость и шипел от покалываний на шее. — Шрамы останутся... — как бы извинился Хёнджин без слова "прости", странный. — У меня их много. Но это будут самые красивые. ⠀Или самые ужасные, ужасающие, отвратные, отвращающие. Но не лишённые шарма, манящей привлекательности и пьяного блеска капелек вина с кровью. ⠀Дурная ухмылка отпечаталась где-то на веснушчатом плече вместе с плавным поцелуем и концом клыка. Из раны потекла багровая росинка, которую Хёнджин сразу облизнул и радостно сверкнул очами. Он отпустил свою жертву через сотню долгих поцелуев. — Всего искусал, — сухо продышался Ликс, откашливая приятные постанывания. — Понравилось? ⠀Феликс глянул на него пустоватыми чёрно-карими радужками. Под волнами слабого света они переливались цветом раскалённого золота осенних яблок и ветра, выкрашенного облетевшей листвой в тыквенный. В них реденько мигнула звёздная искорка, бисеринка, нанизанная на нити в глазах, самая-самая яркая и белоснежная, как кожа Хёнджина. Ликс бы ответил ему: "Настолько, что жизнь на мгновение стала пестрее", но шепнул лишь "Немножко прижигает". А Хёнджин к себе прижимает: — Извини, — протянул он в солнечную макушку. — А вампиры пьянеют? — Нет, но вино — это единственный вкус, который я ощущаю. И ещё кровь, твоя самая... — любимая, но он не сумел этого произнести, — ... buonissimo, если по-итальянски. — И что это значит? ⠀Хёнджин улыбался. А у Феликса на щеках и носу сияли свежие капли воды с его волос. Капали и капали. Словно символизируя вампирское неживое удовольствие, как слёзы счастья, только плакали волосы. — Вкуснейшая. — Ты был в Италии? — В Риме и Милане. В 1987. Этот год остался тремя коробками с бутылками белого вина под кроватью, — он с ухмылкой чмокнул Ликса в глазницу. ⠀Её защекотало. "Такая нежность," — сознание помутнело, — "он когда-нибудь дарил её кому-то ещё?" — Ты родился с клыками? ⠀Феликс сжал чужое запястье. Пульс под пальцами не ощущался, а вот глубокие следы-месяцы от ногтей появлялись. Только не розовые, а такие же светлые, как первые снежинки, ночные мысли и детский звонкий смех. — А ты с когтями? Хах. Я умирал среди мусора в семьсот двадцатом. А меня подцепил и укусил один добренький принц, Кристофер, — улыбка окрасилась тоской, — и я его убил... — шепнул он сладко, кажется, кровь на губах не обсохла. — Просто убил? Как? ⠀Внутри Феликса качнулась тонущая лодка, расшевелила кусты роз вокруг сердца и колючки зацвели незабудками, любопытными цветочками. Интерес породил незаметную дрожь во рту, где-то на передних зубах. — Есть один способ, с которым и заморачиваться не нужно... любовь, Феликс. — М? — Любовь к людям. Называется "порок проклятой крови". Когда человек испивает вампирской крови. Говорят, это по-неземному приятно, до эйфории в каждой клеточке тела, но порок в том, что это отравляет обоих. Человек просто становится зависим, а вампир — на тринадцать часов восприимчив к ранениям... ⠀У Ликса подрагивали бёдра. Заметив это, Хёнджин сгрёб его к себе, заключая в холодные, но греющие изнутри объятия. — ... у Кристофера был лишь один порок: возлюбленная-крестьянка. Она попробовала его на вкус, ха... а я выжидал этого на крыше замка, там было так красиво, виден заснеженный лес, мерцающий под огромной дырой в небе. Под луной, мне казалось, что до неё можно было дотянуться. А когда дотянулся, она окрасилась королевской кровью. Всего лишь нож в животе принца и два трупа в его постели. Гадость, думал он может любить одних и превращать в чудовищ других... и мне, быть может, хотелось. — А я думал... ты и сам похож на принца. ⠀Хёнджин улыбнулся и завалился с Ликсом на мягкое покрывало, вытягивая его руки вверх, пережимая их, чувствуя плывущую по его венам жизнь. — В той истории я был невидимым убийцей наследника-грешника. А в твоей буду принцем, спасшим твою душу от неискупляемого порока. — Слишком высокая цель, — Феликс вновь погас, на его запястьях пальцы Хёнджина, окоченевшие, такие тяжёлые, и мягкие. — Ликс... ⠀Капли крови спадали на белое постельное бельё, выкрашивая его сладкими бусинками. Шею ласкал беглый мокрый язык, оставляющий после себя бледно-розоватовый след. Феликс тихо и хрипло стонал в мокрые волосы Хёнджина, сжимая их на затылке. По фалангам скатывались ледышки. — Ах-а... Хёнджин... — Мурлыкаешь, Ли Феликс. — А ты из меня всю кровь вытягиваешь. — Пардон, — шепнул он и с ухмылкой чмокнул рану чуть ниже уха. ⠀Хвану показалось, что ещё один укус, и Ликс растает. Он остановился. И замер у самых мутных радужек: — Знаешь, а мы могли бы провести всю ночь вдвоём, если соизволишь. — Я тебе не отдамся, Хёнджин, лишь минутная страсть. — Поцелуи? — И твои укусы. — Мне нравится... ⠀Хёнджин прильнул к Феликсу, перевернув его на живот, и стал расцеловывать худую спину с выпирающими позвонками, что были похожи на острые гребни драконов. Вот-вот порежется. Но не остановится. Он поймал себя на такой тоненькой и такой поблёскивающей мысли, что и Ликс ему тоже нравится.***
⠀Коли зверь сияет белой аурой в толпе — это Хван Хёнджин. Крадётся сквозь улыбчивых людишек к своему человечешке. Его чёрные-чёрные, как глубины хвойных лесов, глаза с трупным мерцанием резали всё, что могли порезать. И лишь на кружевной блузке затупились. Великодушно пощадили. Но есть ли у него душа? — Феликс! — усмехнулся он, махая рукой, скрытой элегантным чёрным плащём, полы которого истоптаны ветром и многовековой пылью, и дурацкой невнимательностью прохожих. ⠀Ликс обернулся и узрел будто резную статую, упрятанную в тёмные ткани одежд. Плащ вытягивал тонкий силуэт, отчёркивая его плавными изгибами. Хёнджин словно вне нынешнего века. Принц далёких времён. — Здравствуй, — Феликс шагнул навстречу, всё от тех же серебристых ножей. ⠀А на нём была вчерашняя блуза, тёмные брюки и куча багровых пятен на шее за пышным воротником. — Добрый вечер, ангел. ⠀Хёнджин притянул к себе кисть руки Ликса и одарил её долгим тягучим поцелуем. И повёл мальчишку прочь от вскриков и воскликов. Он уберегал его, или только губил, тепля на своей кровати? Думалось ему, что ни то, ни другое. Хван просто ненадолго забирал Феликса от наружных забот и тоски, наполнял пустые глаза еле заметным свечением. И делал это красиво, нежно, приятно. ⠀Он каждую ночь его целовал, обнимал, вкушал. Грешное подобие любви. Блаженное восхитительное чувство. Оно ли пробудилось в мёртвой душе? А Феликс как-то спросил: — У тебя нет души? — У меня есть ты. ⠀Трупному произведению искусства не знакома ни фальшь, ни искренность. Оно всего лишь бредёт по бордовому течению жизни, вина и крови. И к закату натыкается на утопленный в глубинах бриллиант. ⠀Впервые за сотни лет в постели Хёнджина стало тепло, сладко и священно. Он лежал в шелковистых простынях, обнимая, вжимая в себя хрупкого, трещащего по кожаным швам Феликса, целовал пряди его волос, подбирался к уху, оставляя чуть ниже дуги неглубоких укусов. "Когда-нибудь эта недельная ярмарка закончиться... увижу ли я его ещё?" — думалось вампиру. Отпрянув, он навис над Ликсом, дабы долго-долго смотреть в его иссушенные омуты своими искушёнными очами. У Феликса в глазах совсем темно и вязко, будто в смоле или нефти. А у Хёнджина из тонких каре-красных радужек сочилось расплавленное сердце. Сердце... — Твой взгляд до сердца пробирает, Ликси, — шепнул он, подумав о вкусе вина, греющегося каплями на самом дне бутылки, что они выпили сегодня ночью. — Прости, — а Ликс подумал о цвете каркаде из тёмной розеллы. — Нет, смотри. Так мне кажется, как будто оно бьётся. ⠀Только, кажется, Хёнджин, оно давно мертво. ⠀Мертвецу бы ещё бокал Romanée-Conti Grand Cru 1945 или чашечку крепкого каркаде. Мертвецу бы отдаться Феликсу, а Феликсу бы отдаться мертвецу. — Ликс, мы увидимся после конца ярмарки? — тоскливо шепнул он, ещё вглядываясь в веснушчатое лицо. — Налей мне ещё вина... ⠀Они отдалились. Феликс расселся на кровати. Хёнджин достал из-под неё новую бутылку старого алкоголя и заполнил бокалы до самых краёв. И всё вроде бы хорошо, лунное свечение за раздувающимися шторами, сливающиеся в поцелуях тела, вкус бургунди и бьющееся сердце. Вот только билось оно не у Ликса. — ... Что бывает после конца? — Начало новой истории? — предположил Хёнджин, присаживаясь рядом на покрывала. ⠀Феликс с недоверием взглянул на свой бокал, затем на бокал в ледяной руке Хвана, что так легко крутила его в стороны и тянула к губам: — Прольёшь ведь. — Ничего. Так что бывает после конца? — У нас не будет новой истории. И никакой другой тоже. — А ты жесток, — Хёнджин отпил половину вина и наклонил остатки над простынью. ⠀Он потихоньку опускал стекло вниз. Алый сок вот-вот прольётся. — Прекрати. ⠀Феликс перехватил бокал и влил в себя то, что там осталось. — Какая наглость, Феликс. — До конца фестиваля ещё одна ночь. Ночь, чтобы побыть вместе, а потом мы пойдём разными дорогами, — до дрожи и скрежета в груди спокойно толковал Ликс. — Как думаешь, можно полюбить кого-то за одну ночь? ⠀Хёнджин забрал, выхватил свой бокал из руки Ликса и бросил его в стену. По светлым обоям поползли две чёрно-красные капельки. Он и сам не осознал, зачем это сделал. — Пугаешь? — Я ещё в равновесии... — Не видно. — Он был пустой. — Ты мог налить ещё. — Я не могу залить в своё сердце новой крови, оно всё равно не забьётся. ⠀А теперь осознал. — М... я не знаю, наверное и за час можно влюбиться, — всё же ответил Феликс, протягивая Хёнджину свой бокал. ⠀И он ожидаемо улетел в стену к первому. Отбросив стекло и самого себя, Хван разорвал свою блузку и завалил Ликса на постель. Он сжал его губы своими, не желая выпускать. — Я ещё влюблю... — еле оторвался он. ⠀"Постарайся". ⠀Череда глубоких поцелуев, перемешивающихся с укусами в самые губы и язык. И расшатывающиеся зубы на прокусанных дёснах. И медленно расстёгивающие пуговицы блузки пальцы Хёнджина. — Позволь мне коснуться твоего тела своим. — Коснись, но ты всё равно ничего не изменишь, я не дам тебе ничего больше. — Даже укуса в сердце? — ухмыльнулся он, наклонившись к центру оголённой груди Феликса. — Можешь укусить. ⠀И он укусил. Невесомо, плавно. Слизал всю кровь. И приподнялся выше. А Ликс укусил его в шею. Безжизненно, вяло. Чмокнул в следы своих человеческих зубов. Железные пружины где-то в кровати хрустнули вместе с позвонками тянущегося ближе к чужой морозной коже Феликса. — Береги кости. И шею, вдруг там окажутся мои клыки, — усмехнулся Хёнджин. — А ты проверяй грудь, вдруг сердце пропадёт, — слабо улыбнулся Ликс. ⠀Они что-то напутали, но всё равно. Кости трещали о старый матрас, но укус в кость сравним с застрявшей в плоти пулей, а в грудь — с упавшим металлическим лепестком розы, плавящим кожу. ⠀Пока Хёнджин искусывал Феликса, а Феликс искушал Хёнджина, ночь уходила в рассвет. И оставалась ещё лишь одна. Слишком мало для вампира и самоубийцы. — Скажи, когда ты режешь руки, что ты чувствуешь? — Это не так приятно, как твои фрикции. — Почему ты хочешь себя убить? ⠀"Этого я и не хочу. Я хочу умереть...". — А почему стоит жить эту жизнь? — Красивый Феликс. Феликс красивый... — с улыбкой нашёптывал Хёнджин, зацеловывая его лицо, — я и сам не знаю. — Так почему живёшь? — А почему мне не стоит жить? ⠀"Да потому что ты и не живёшь. Ты же мертвец" — жестоко, но правдиво. — Чтобы не убивать. — Я не убиваю людей, Ликс. Это было лишь единожды. Мне не нужна человеческая кровь. Это просто десерт, моя сладость. Я могу питаться вином и кровью летучих мышек. ⠀Ухмылка Хёнджина расцветала, как трупы тех самых летучих мышек. — Ты странный. — Часто встречаешь вампиров, чтобы различать странных? — М-да, и каждый вечер к ним хожу, целоваться. — Аха-хах, ты так мне нравишься, ангел Феликс, — Хёнджин расселся на его бёдрах и притянул к себе тёплые ладони, — моё сладкое священное создание, — твердил он сквозь нализывания светлых рук. ⠀Коли такое далёкое от святости существо, нашло свой свет в недо-ангеле, желающем погибели — это истинный кошмар для любой церкви. Хёнджин искусник. А Феликс его зритель. Всё наблюдает и наблюдает за каждой линией тела, каждым взором, содроганиями в улыбках, жаждет продолжения спектакля. Завораживающее зрелище. Может быть, дурное. Однако же удивительно-притягательное.***
⠀Последняя ночь — ночь откровений. Хёнджин бродил по ярмарке, выискивая глазами мальчика, что не хотел жить. И раздумывал, что же он скажет ему в покров тьмы на своей постели. Что-то, что должно оставить Ликса рядом, докоснуться его тонких чувств и не поранить их. ⠀У Феликса всё та же блузка и тяжёлые карманы. Сегодня он впервые увидел Хёнджина в толпе первым. И подумал, насколько же тот красив в длинном плаще и с волнистыми волосами, и как отвратен своей сущностью. Влюбиться в нечеловека... это странно. — Хёнджин! — Ах, услада моих глаз и отрада души, — Хван плавно приблизился и уложил руку на его плечо, целуя в лоб, — я скучал, мой ангел. — Мы не виделись всего с прошлой ночи. — Ты всегда покидаешь меня под утро через окно. И даже не прощаешься, хотя знаешь, что я не сплю. Оттого тоскую слишком сильно, ты заставляешь меня ощущать себя брошенным. ⠀Он повёл Ликса к себе, пробираясь через давящие улыбки, бумажные гирлянды и огоньки лёгкой радости. Мерзко. — Хотя бы в завтрашнем восходе попрощайся... или не оставляй меня. ⠀Не успел Феликс и представить, как попрощается с чарующим вампиром, а его уже целовали, вжимая в мягкие подушки, осторожно раздевали, ласкали. — Подожди, — возразил Ликс, ощутив настойчивые ледышки пальцев на своих штанах. ⠀Остановившись, Хёнджин замер у его глаз, вновь всматриваясь в них, как в картину: — Я так хочу заснуть и проснуться вместе с тобой. В твоей тёплой кровати, в светлой квартире. Валяться в обнимку долго-долго. А потом приготовить тебе вкусный завтрак, — тихо говорил он, не спеша, прерываясь на ненужные ему вздохи. — Тебе нет места в моей постели. — А тебе нет места в гробу, и ведь ты там когда-то окажешься. А я нет... и потому я хочу спать с тобой в кровати, быть с тобой, забирать тебя всего себе до последнего сладенького кусочка. И подпортить твою мелочную жизнь, чтобы глаза твои и после смерти горели любовью ко мне. ⠀Хёнджин и не искусник. Хёнджин подлая тварь, отнимающая у человечества единственного сияющего ангела. — Я... — Я тебя люблю, мой свет, Феликс, — он рухнул рядом на постель и охватил ладонью звёздную щёку, поворачивая к себе, — если погибель попытается отнять тебя, я буду драться. — А если ты не сможешь меня сберечь? — Пусть солнце тебя бережёт, хоть я и не властен над этим и оно меня не слышит. Помолись, пожалуйста. Я хочу ещё немножко потерзать тебя. — А вдруг я потом наброшусь на тебя с чем-то хуже клыков? ⠀Все эти "если", да "вдруг", чтоб они легли в гроб вместо Феликса. Хёнджин внюхался в розоватые узорные губы. Опьянел. Едва поцеловал их. — Пусть так. Я отдамся тебе, вкушай и не лай. Только не подавись. ⠀Ликсу слишком сильно захотелось близости с тем, кто перед ним, пусть это и странно. Захотелось поцеловать его, потрогать везде, где только нельзя, постонать с ним в унисон и лечь в один гроб с маркерными надписями "А если?", "А вдруг?" и "Мой свет, Феликс": — Хочу тебя... — А я тебя желаю. ⠀Он перевернул Ликса на себя, поднялся и впился в него с волной поцелуя, укутывающей от ног до головы приятными конвульсиями. Язык упорно обводил каждый миллиметр губ, толкался сквозь них и прилегал к нёбу. Феликс и изнутри сладкий. — Вкуси меня, Ли Феликс. — Ты безнадёжен... ай, — шикнул он, ощутив острый клык на нижней губе. — Возможно. Опьянеем вместе? ⠀Ещё одна надпись на их общий гроб. ⠀Феликс лёг на кровать, подтягивая Хёнджина выше и ближе. Заглядываясь на его горло. — Это больно? — Переживаешь за меня? — ухмылки... — Нисколько. — Тогда, может, любишь? ⠀Не ответил. Укусил. Глубоко, до тёмной крови, льющейся прямо в человеческую глотку. На вкус, как кисло-сладкий гранатовый сок с щепоткой крупной морской соли. — Ах... Феликс... — Хёнджин прикрыл веки, сжал одной рукой простынь, вторую запустил в макушку Ликса. ⠀А Ликс сошёл с ума. Глотал и не мог заставить себя отдалиться. Слишком одурманен. — Боже... мх, ты мой, мой ангел... ⠀Шея Хёнджина распоролась багровой луной. А сердце Феликса скомкалось. Вот он себя и опорочил. В венах разгулялся адреналин и вампирские частички. Сознание потерялось. ⠀Ликс отстранился, облизнул губы и снял свои брюки, роняя их на пол с глухим стуком в карманах. Хван старался задышать, неясно зачем. Он ничего не делал, лишь глотал воздух с сокрытым за волосами лицом и кулаками на кровати, пока Феликс раздевался. Из отдышек его выдрали красные губы. — А говорил не отдашься. — Ах, возьми уже и трахни меня, как чёртов принц! — Ох, как мы завелись. ⠀Плащ Хёнджина улетел на пол вместе с его чёрной водолазкой. Он прижался к разгорячённому телу Ликса и затяжно простонал. Возбуждение накрыло ярчайшим шлейфом. — Вся твоя сладость, Феликс... — протянул он, стягивая брюки с бельём, — вся твоя святость... — и боксеры Ликса, — всё это... — он ввёл внутрь него два пальца, смоченных слюной, — теперь моё. ⠀В Феликсе зашевелился холод в истинном обличии. Но как же это было приятно и нежно, хоть и с нотами гордого собственничества. Хёнджин без всякого страха толкался, растягивая стенки, медленно, потом быстрее и опять медленно, дразнил, глядел в глаза, усмехался, пьянел ещё сильнее. Он наконец вытащил свои пальцы. И потёрся возбуждённым членом о влажное колечко мышц. Дотянувшись до одной из коробок вина под кроватью, он вытащил оттуда презерватив и раскатал по стволу: — Точно хочешь этого? — До смерти хочу. ⠀Хёнджин вошёл с заботливой осторожностью и плавно качнулся бёдрами. Феликс громко застонал. Чужие пальцы украдкой пробегались по нему, мазали слюну на животе, сжимали ягодицы. И всё это доставляло удовольствие. — Продолжай стонать, у тебя такой бархатистый голос, мх-а-а... ⠀Он проникнул глубже и задвигался быстрее. А Ликс заскулил громче. До жути порочно, но, сука, приятно. Ощущать внутри себя прохладу и нежность странного существа. Дарить эту нежность человеку-ангелу. Это неописуемо блаженно. — Ты свёл меня с ума, Хёнджин, ах-ах... м-м! — Ты сам этого захотел, и тебе это нравится. ⠀Темп ускорялся. Пот стекал по лицу, щекотал. Хван аккуратно смахивал надоедливые капли со лба и наговаривал в самое ухо: "Я люблю, так люблю тебя, как же ты прекрасен, ты такой светлый, сладкий, мой...". Он продолжал свершать свои толчки, бить по нервам до содроганий и вздыхать в тусклом свете ламп под слабым ветерком из окна. ⠀"Безнадёжно романтичный. Противно. И сладко, слишком..." — Я так не могу, принц, ах, я уже... не могу, больше, а-а-а... — Ох, с каких пор ты так меня называешь? — чуть усмехнулся вампир и заскучал, — Хах, мне хорошо с тобой. Не хочу тебя никуда отпускать, ангел. Не хочу... ⠀Движения Хёнджина пошли на спад. Он тоскливо гладил Ликса изнутри, обволакивал своими чувствами. Грустными. — Эх... ладно. Ты можешь кончить. Но назови меня по имени, слишком смущаешь, — вздохнул он и ускорился. ⠀Его чувственные толчки стали грубее, оборваннее. Наполнились страстью, до печали трагичной и жалеющей. Кажется, из винных глаз даже пролилась снежинка-слеза. И упала Ликсу на грудь. Вот бы она добралась до его сердца и согрелась там, растаяла бы. — Ах, Хёнджин, да, ах! ⠀Феликс, извиваясь, прогнулся и подался ближе к Хвану. Рука того мягко, желанно охватила его член и начала проводить вверх-вниз. Он с долгим стоном кончил в кулак Хёнджина. ⠀А Хёнджин крайний раз вбил себя в Феликса и остановился. Печально хлопнул ресницами и тяжко вздохнул. Глаза и правда полны слёз и прикованы к Ликсу. К красивому и удовлетворённому, пьяному и рдеющему Ликсу. ⠀Хван стянул презерватив и прилёг рядом. От него воняло мраком, сахаром и жжением. "Чёрт, ужасно, просто гадко, кошмар..." — твердил себе Феликс в перерывах между "как же мне приятно" и "просто потрясающе". — Не забудь попрощаться со мной к утру. — Думаешь, я уйду? — В какой-то момент... мне показалось, что я ясно увидел это в твоих глазах, малыш-ангел. Но знаешь, — он приподнялся на локте, чмокнул розовую щёку и зашептал, — я всегда буду помнить о твоей сладости. Пусть на языке осядет и никогда не умрёт. — Но я когда-то умру. — Не переживай. Я лягу в гроб с тобой. ⠀И он приластился к плечу Феликса. Приобнял его. Расслабился. В груди давило, тянуло, но с Феликсом хорошо. Пока он не убежит через окно второго этажа. ⠀И ведь убежал. ⠀Хёнджин проводил его взглядом. Закрытым взглядом. Смотреть вслед уходящем любимому страшно. Он встал с кровати лишь когда шторки соприкоснулись крайний раз. Нашёл на полу свою водолазку и брюки, устало натянул на себя. Подойдя к подоконнику, вампир направил взгляд далеко-далеко. ⠀И узрел Феликса. Сидящего у обрыва под вишнёвым деревом. И не выдержал прекрасности картины. ⠀Он распахнул полупрозрачные ленты и выпрыгнул в открытое окно. Сердце мертвеца не забьётся. Если только от любви. Хёнджин шёл к ней. Весь в чёрном, как сама ночь, что уступила бы свою корону сея принцу. — Феликс! ⠀Вновь не выдержал. Побежал. А Ликс остался стоять у дерева под голыми ветками. Его руки в карманах что-то отчаянно крутили, перекручивали, закручивали. Что-то такое тошнотворное, противное. — Феликс! — крикнул Хёнджин снова. ⠀Уже совсем близко. Ликс упорно смотрел на бегущего к нему искусника. И в его взгляде тоже было что-то мокрое, как слёзы в глазах Хвана. ⠀Хёнджин добежал. Обнял свою любовь со всем своим холодным теплом и горько заплакал. Вены стянулись в бантики-петли. А его живот заныл от острой боли. ⠀"Ужасно..." — думал Ликс. ⠀Ночь орала своими острейшими клыкастыми улыбками, ветер где-то далеко свистел. Феликс и не улыбался, и не свистел, не лаял. Только глядел, не смея прикоснуться к живописной картине перед ним. — Кха... — Хёнджин медленно отстранился, цепляясь рукой за край блузки Феликса. ⠀Но тот грубо дёрнулся и отошёл назад. — П-почему... Почему? — плакал вампир, глядя на серебристое лезвие в своём животе, то самое, с ярмарки, — Ангел... — У нас не будет одного гроба. ⠀"К сожалению". ⠀"Будет" — трагично мелькнуло в мёртвом и вновь умирающем. — Б-больно, Ликс. Мне больно, очень. Почему ты это сделал, зачем?! А-ай... ⠀Хёнджина шатало. Внутри саднило, горело и тосковало. Всё рвалось. Плоть гнила и царапалась об узорное серебро с высеченными розами и листьями. Кожа сдиралась острой пластиной. Он прижимал к ране свои ладони и никак не мог уверовать. Почему? — Почему ты просто не отдашься сласти жизни вместе со мной? — отчаянно ревел он. ⠀Феликс подошёл ближе к скрученному еле стоящему Хёнджину и пусто оглядел его. Он охватил пальцами его подбородок и, подняв на себя, заставив смотреть, спокойно сухо заговорил: — Не знаю, просто... я, наверное, не люблю тебя. ⠀Слишком больно. Грудь сгорела. Сердце ударило изнутри. Вот и всё. Вот оно себя и сгубило этими дурацкими чувствами. Глупо для вампира, бредущего по миру уже сотни лет. Но красиво для Хёнджина, что желал хотя бы раз ощутить ту любовь, что ощущал когда-то убитый им принц. ⠀Феликс не хотел брести по нити бытия, не хотел вкушасть сахар, не хотел пить асти цвета итальянского утра и белых цветков весны. Скучно это всё. Когда нет ничего больше. Он с хмуроватым и немного грустным лицом наклонился к самому уху, удерживая Хвана от падения на колени, принцу такое не подобает: — Убей меня, Хёнджин, убей. Я хочу умереть, я хочу смерти от твоей руки, убей меня. ⠀Хёнджин проиграл. Не влюбил. Но вонзил. Вонзил протянутый ему нож в грудь Феликса. И ангел наконец широко улыбнулся, с искренностью и теплом. И упал в корни вишни, укладывая на себя и Хёнджина. Оба в крови. Но один улыбался, а у второго почему-то билось сердце. Последние удары. И сладкий шёпот ангела: — Пусть все будут думать, что мы друг друга любили. — Я правда люблю тебя... — хныкал Хёнджин, кусая и кусая Феликса через полупрозрачную ткань в грудь до тёмных пятен, разгрызая. ⠀Уже не спасёт. Как жаль. — И я люблю тебя. ⠀А улыбка Ликса блеснула перед самыми красными глазами, теряющими свой цвет вина и чая. — Ты же... ⠀Феликс обнял Хёнджина, в последний раз. Погладил его по голове последний раз. Поцеловал в губы, нежно прикусив их. В последний раз. ⠀"Да, правда люблю. Хоть ты и отвратителен, нечеловек Хёнджин. Я тебя люблю..." — Я соврал. Просто хотел умереть вместе, любимый. ⠀Как подло. Всего лишь нож в животе принца и два трупа под вишней. ⠀Они друг друга убили. И любили.Сладость растворилась в общем гробу с надписями "Мой свет, Феликс", "Опьянеем вместе" и "Искусник-нечеловек Хёнджин".
Святость осквернена забившимся и остановившимся сердцем мертвеца и мутным сердцем полу-ангела.