Я стану твоим чертовым героем

Нужно носить в себе хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду ©Фридрих Ницше

      — Да ебаный рот! — сонно сипит Чонгук, злясь из-за звуков установленного на дисплее будильника, и швыряет в стену обмотанный скотчем айфон прошлогодней модели.       Утро началось не с кофе. Как и все предыдущие утра за последний сраный две тысячи двадцать третий год.              Дерьмово. Серо. Никак.          Ещё год назад в лексиконе двадцатипятилетнего Чон Чонгука таким словам не нашлось бы места. Год назад он чувствовал себя успешным, влиятельным и востребованным, чтобы погружаться в зону серой морали. Тогда жизнь кипела. Чон-чёртов-счастливчик-Чонгук верил, что поймал удачу за хвост. И был прав. Далеко не своим симпатичным лицом он заслужил звание знаменитого спортсмена и любимчика публики, удовлетворяющей за его счёт собственную жажду крови и денег. Своё место в жизни он заработал по́том, бессонными ночами, трудом на пределе сил и имел полное право наслаждаться такими достижениями. Счастливый случай, когда ему удалось показать себя на ринге, выпал практически чудом. Сбежав из дома и попав в закрытый бойцовский клуб, Чонгук не упустил свой шанс. Пусть пришлось пожертвовать рёбрами, разбитыми костяшками рук и выбитой челюстью, когда его выносили с ринга после первого боя, но он показал, на что способен «дворовый» парень. В нём бушевал огонь, пусть и рожденный обидами на судьбу и злостью. Зато присутствовавший во время этого боя тренер корейской сборной по смешанным единоборствам увидел его потенциал.       Спустя годы почти каждый вечер теперь уже первого борца MMA, прозванного Несокрушимый ДжейКей, проходил бессовестно легко в компании людей, которые сами искали с ним встреч. В конце концов, он стал медийной личностью, и в редкие дни без тренировок, когда соблюдать режим не было необходимости, он устраивал тусовки в своих загородных апартаментах, потому что мог себе это позволить.       Провести с ним ночь тоже не являлось сложной задачей. Женщины любили ДжейКея, он любил женщин. Особенно таких, которые раньше и не посмотрели бы в его сторону. Азиатские модели Виктории Сикрет, светские львицы, жены влиятельных политиков и бизнесменов. Со многими из них боксер знаком ближе, чем думали их мужья. Всё исключительно по взаимному согласию и никаких обязательств. Кто-то из них хотел провести с ним длинную ночь, тратя часы на прелюдию. Но большинство заводились от одного касания, как его любимая Тесла, и желали получить знаменитого нравом и выносливостью дикаря в свою постель. ДжейКей удовлетворял и тех, и других, не видя в этом проблемы. Как бы он не увяз во всей этой звёздной мишуре — он всё тот же татуированный парень со шрамами, вышедший из пусанских трущоб. Кто-то считал, что такому не место в верхнем звене пищевой цепи их самодельной иерархии, выстроенной на деньгах и власти, кто-то называл его за глаза выскочкой и татуированным показушником. В лицо говорить боялись. Большинство же надеялись хотя бы сфотографироваться с ним, как с ручной обезьянкой, чтобы пропиарить свою страницу в инсте. Плевать.       В неполные двадцать шесть подобная жизнь сравнима с тем самым раем. Пресловутый парадайз, о котором когда-то он не мог и мечтать, воруя еду в пригороде Пусана. Больше нет необходимости заклеивать единственные кроссовки с поддельными марками всемирно известных производителей и разгружать по ночам склады перекупщиков краденных запчастей и машин. Личный тренер натаскивает его на ринге, менеджер подбирает площадки для боя, женщины согревают постель, билборды с его кривоватой улыбкой, ставшей достоянием Азии, освещают каждый уголок страны, а гонорары заставляют заискивать перед ним банковских служащих. Ему нужно только уметь драться. И он любил это почти так же сильно, как секс. Тренироваться до седьмого пота, провести бой на ринге и трахаться всю ночь напролёт совсем несложно. Это превратилось в смысл его новой жизни. В ДжейКее кипел неиссякаемый запас энергии. Всё просто и легко. Всё более, чем отлично.              Но подождите…       Утро рассеивает туман воспоминаний, и понимание хуком бьет в солнечное сплетение. Потому что всё было более, чем отлично ещё несколько месяцев назад. До того, как огонь погас, смысл исчез, а ДжейКей похерил свою карьеру и снова стал никому не нужным Чон Чонгуком.       Момент падения, как и вся его жизнь, тоже оказался волей случая. Или злого рока. Несколько месяцев назад ему бросили вызов на фул спарринг. Показушно, на камеру, во время очередной пресс-конференции. Не впервые это происходило в таком клоунском формате, когда один боец демонстративно тряс яйцами перед другим, провоцировал его, оскорблял и дразнил алчных репортёров. Всё ради пиара, красивой истории соперничества и подогрева зрительского интереса. Естественно, менеджеры обоих борцов предварительно утрясли все детали.       Японский боксёр Кота Миура, такой же амбициозный и подающий надежды, казался первоклассным соперником, от предвкушения боя с которым нетерпеливо зудели костяшки пальцев. Они состояли в одной весовой категории и, несмотря на разницу в пять лет, имели одинаковые шансы на победу, что заставляло публику ликовать и увеличивать ставки. Спортивные обозреватели пророчили красивый бой, который занесут в анналы истории MMA, но неудачный бросок завершил карьеры обоих боксёров. Миура получил инвалидное кресло. ДжейКей — срок и всеобщее презрение.       Это произошло не запланировано, хоть перед боем тренер сказал ему: «сломай ублюдка», но он не имел ввиду делать это буквально. Чонгук озверел во время первого раунда, наслаждался полученными ударами, вкусом собственной крови во рту и вошёл в кураж, потому что Кота — соперник, с которым нельзя биться вполсилы. Миура дрался так же. Яростно, дико, на грани. Публика уже скулила в оргазменной эйфории и пускала вибрации по зрительному залу, подогревая боевой дух соперников…       Итог всем известен. Кровь из рассечённой брови заливала глаза, поэтому Чон бился почти вслепую. Допустил неправильный захват и неудачный бросок прогибом, закончившийся переломом шейных позвонков Миуры с повреждением нервных тканей. Такое, на самом деле, происходит в контактном спорте нередко, и каждый из них подписывает отказ от претензий перед боем на случай, если побежденного вынесут с ринга вперёд ногами. Единственные, кто выиграли в тот злополучный вечер — жадные до грязных сенсаций репортеры. Они смогли неплохо поднять себе рейтинги на скандале, связав несколько фактов и превратив жестокий бой в последствия высосанного из пальца любовного треугольника.       ДжейКей, в арсенале которого нет ни одного поражения, оказался переброшен через канаты за свои надуманные амурные похождения и сплетни. Это был самый унизительный нокаут в истории спорта.       Как позже писали репортеры, японец состоял в длительных отношениях со своей поклонницей, которую ДжейКей когда-то поимел в туалетной кабинке ночного клуба. Миура планировал сделать ей красивое предложение прямо на ринге в случае победы. А Чонгук за пару дней до боя просто трахнул её, не задумываясь о том, в отношениях она с кем-либо или нет, и сейчас не помнит даже имени этой боксёрской зайки. Возможно, он его и не спрашивал перед тем, как снять с себя штаны и упаковать член в презерватив. Этические принципы чужих подружек боксера мало заботили, а его собственный моральный компас за последние лет десять успел полностью выйти из строя. Только репортёры каким-то образом раздобыли информацию о разовом сексе ещё до суда и сделали из нее мировую сенсацию. Раздули историю с изменой, насилием и местью. Подружка Коты дала проплаченное слезливое интервью, где рассказала, как ДжейКей опоил её в тот злополучный вечер, угрожал и вынудил заняться с ним сексом, будто у него не нашлось бы для этого сотни других претенденток. Эта дрянь обелила свою сасенскую задницу вместо того, чтобы признаться, как преследовала и отсасывала сопернику своего жениха в туалетной кабинке. Естественно, тут же нашлись «старые приятели», неожиданно вспомнившие, что Чонгук занимался буллингом в школе, и вообще он та ещё свинья. За деньги в их мире можно доказать всё, что угодно. Классическая схема разрушения любой карьеры.       После двух судебных заседаний, транслировавшихся на весь мир, девушка Коты заручилась поддержкой группы феминисток, поверивших ей на слово, и стала общественной жертвой. Миура же в глазах общества остался восхваляемым героем, пострадавшим за целомудренную девичью честь на ринге. Ну а «счастливчик» ДжейКей — насильником и несостоявшимся убийцей.       В сети бывшего боксёра обвинили во всех смертных грехах. Лоботомированные телевидением нетизены приписывали Чонгуку биполярное расстройство, зависимости всевозможных видов, тайное лечение в наркологических клиниках и, по классике, ЗППП. Вся фейковая грязь вылилась на его голову мощнейшим потоком. Поклонники отвернулись и нашли себе нового героя быстрее, чем судья поставил на обвинительном приговоре штамп «виновен». Тренер, не желая портить репутацию клуба, не появился в зале суда, отправив ему сообщение, что утряс все детали с адвокатом. На этом их десятилетнее сотрудничество закончилось. Другие спортивные клубы, желавшие ранее заполучить успешного спортсмена, вычеркнули имя Чонгука из своих списков. Рекламные агентства, срывавшие глотки за возможность использовать знаменитое лицо в продвижении своего бренда, теперь срывают билборды с его изображением, чтобы не портить себе репутацию. Менеджер снял с него семизначную неустойку по контракту и прервал сотрудничество в одностороннем порядке. Ещё часть накоплений ушли на лечение, реабилитацию и компенсацию пострадавшему.       Несуществующее изнасилование не доказали за неимением улик, но это больше никого не заботило. Морально изнасилованным чувствовал себя только Чонгук. Общественности настолько были нужны грязные, пусть и неподтвержденные, сенсации, что уже никто не хотел слышать правду. Поэтому для нетизенов Чон стал самим воплощением жестокости и понёс условный срок в восемь месяцев за непреднамеренное нанесение физических увечий.       Всё, к чему он мучительно шёл десяток лет, перечеркнуто за один день. ДжейКей официально стал социальным отбросом. Теперь о нём изредка вспоминают только репортёры паршивых газетёнок, желающие восстановить свои рейтинги за счёт чернушной статейки о загнивающем в одиночестве спортсмене, который добился успеха лишь в том, чтобы спустить свою жизнь на помойку. Но самым паршивым оказалось понимание того, что при всех многочисленных знакомых и любителях отдохнуть за его счёт, у него нет ни одного по-настоящему близкого человека, кто был бы на его стороне и просто хотел выслушать.       Поэтому пару месяцев назад, когда закончился условный срок и появилась возможность выезда за пределы его долбанных апартаментов, Чонгук не нашёл ничего лучше, чем вернуться в родной Пусан. Точнее, на окраину города — не в самый благополучный район Сонгендо, откуда сбежал из нищеты и от стареющего беспомощного дяди ещё в шестнадцать лет. Зализывать раны и лелеять депрессию лучше там, где его вряд ли узнают в лицо и продадут репортерам пару фотографий. Здесь всё стабильно: время топчется на месте, кварталы по-прежнему без освещения, а витрины разбиты. И правоохранительные органы, как и раньше, закрывают глаза на уличную преступность, чтобы не портить статистику отдела. Ничего не изменилось, кроме самого Чонгука. Он вернулся в места, где провел своё детство, но то, что раньше вызывало в нём восторг и ностальгию, теперь он называет разрухой. Здесь каждое утро начинается одинаково — с проклятия на чёртов будильник, который Чон всё равно забудет отключить в своём телефоне. Ведь это единственное, что ещё напоминает о том, что он жив. Существует. Дышит. Иногда моргает, чуть реже принимает душ, ещё реже употребляет говённые углеводы вместо привычной еды из когда-то любимого ресторана.       — Забей на это, — как мантру произносит Чонгук, обращаясь к самому себе. Это звучит жалко. Так же жалко, как и одинокая грязная постель размером с чёртову обувную коробку, с которой он не слазит с момента возвращения в Пусан.       Ему и не нужно. Еду и воду можно заказать, не вставая с кровати. В остальном нет необходимости. Он не ел нормальной пищи почти год, питаясь лишь тем, что можно приготовить в микроволновке. Пожалуй, хороший стейк — это единственное, по чему он скучает из прошлой жизни, но даже сочный кусок мяса не вызывает былого аппетита. Телевизор так и включён на канале с детскими мультфильмами который день подряд. Пусть шумит. Единственный звук в этой Богом забытой дыре — не повод поднять задницу и нажать кнопку на пульте. Или сделать вообще хоть что-нибудь. Телефон молчит уже несколько месяцев. За время его затворничества в нем только пара пропущенных от Юнги, на которые он не ответил. Сейчас перезванивать Мину нет смысла. У него мировой тур и карьера рэпера пошла в гору. Чонгук за него искренне рад, потому что Юнги один из немногих, кто вызывал уважение своей преданностью принципам и жёсткими высказываниями в лицо оппонента. Они могли бы стать близкими друзьями, если бы в бесконечной гонке за успехом у них оставалось на это время. Сейчас уже поздно что-то менять, да и не хочется. Апатия прочно пустила в нём корни, а вопрос «что дальше?» сменился коротким «забей». Ничего он больше не хочет. Ни черта ему больше не нужно.       Разве что иногда пожрать. Только от быстрорастворимой лапши уже воет желудок, предвещая язву, а в холодильнике остались лишь пара бутылок алкоголя и покрывающийся плесенью кусок сыра. Ещё сутки без еды — и собственный кишечник сожрёт сам себя. Подыхать в грязной кровати от голода — перспектива так себе. Репортерам бы понравилось найти его разлагающийся труп в единственном подходящем для этого месте.       С тяжелым вздохом Чонгук садится на кровати, кривясь от скрежета упирающихся в задницу пружин. Голые ступни опускаются на ледяной пол, он бредет в ванную, отпинывая по пути пустые коробки рамёна. Принимает душ и напяливает на себя первое, что попадается под руку — простую белую футболку Calvin Klein с засохшим пятном от сырного соуса на груди, черные брюки-карго от Армани, демонстративно обтягивающие тугие мышцы его бёдер, и ролекс на запястье. Часы просто лежали рядом. За прошедшие десять лет жизни в роскоши кое-что всё ещё происходит автоматически. Например, привычка носить дорогие аксессуары, словно это часть его самого. А брендовый шмот – всего лишь отголосок прошлого. У него ещё полно ненужного барахла в нераспечатанных коробках. Чон не знает, какая погода на улице, но уже, кажется, вечер, хоть он только проснулся. Боксёр надевает потертую на локтях кожаную куртку и тащит своё уставшее тело в ближайший магазин.       Есть и курить хочется жутко, а вот готовить, естественно, нет. Поэтому он забивает на продуктовый маркет и заходит в кафе, где пахнет знакомым с детства сладким ароматом рисовых пирогов с яблочным сиропом и горьким кофе.       — Простите, мистер, мы закрываемся через десять минут, так что из меню остались только холодные десерты, — говорит улыбчивый официант с обрисованным звёздочками именем «Чимин» на нагрудной табличке. На нём розовый берет с изображением печенья с выпученными глазами и явно не по размеру фартук того же цвета. Выглядит так, будто отобрал эти вещи у детского аниматора, но Чонгуку, в принципе, не важен образ и уровень заведения, в котором он находится первый и последний раз. Он жалеет лишь о том, что аппетитный стейк с кровью ему сегодня не светит, но и на это на самом деле тоже плевать.       Боксёр заказывает, не глядя на официанта, а просто ткнув пальцем на заляпанные картинки в меню, и отворачивается к окну, где дождь барабанит по стеклу, вторя его поганому настроению. Серо и мрачно. Пригород Пусана и есть само олицетворение серости. Это место, в котором никто никуда не торопится, но улицы всегда заполнены людьми и автомобилями. Чонгук смотрит, как колеса разбивают лужи, обрызгивая прохожих. Неважно, в общем-то. Возвращаться в пустую квартиру не хочется.       — Ваш заказ, — дружелюбно улыбаясь, приносит ему кофе и бутерброд официант. — Не торопитесь. Я собираюсь прибрать тут немного перед закрытием, вы можете спокойно допить свой кофе.       Чонгук ещё раз ему безэмоционально кивает, вроде как хрен с тобой, спасибо. Кофе действительно стоящий. А брести под дождём — идея дерьмовая. Других клиентов, кроме него, в кафе не осталось. В помещении уже приглушён свет, пусто и тихо, только мелодия в стиле кантри еле слышно шумит из старого музыкального аппарата. Официант возится с тряпкой неподалёку, но странным образом не вносит дисгармонию в его тишину, вроде как кот, что играет в твоей спальне где-то рядом. Не мешает. Машины продолжают месить грязь в лужах. Люди прячутся под чёрными зонтами. Небо сильнее затягивает тучами. Пейзаж неприглядный. Чонгук его сквозь окно разглядывает детально, потому что делать здесь больше и нечего. Чёрная дыра в груди заполняется ароматом кофе, который так и остается зажатым между татуированных ладоней.       — А вы ведь не местный? — разносится рядом тихий голос, разрывая монотонность и тишину.       Твою ж.       Ушедший глубоко в свои мысли боксёр вздрагивает, едва не оставив на белой футболке ещё одно пятно, только уже от кофе. Уперев щёку в небольшую ладонь, официант сидит напротив и беззастенчиво его разглядывает, ярко улыбаясь. Печенюшка на его розовом берете пялится точно так же. И как давно это яркое чудо на него смотрит? Хочет получить автограф или плюнуть в лицо за поруганную честь подружки Миуры?       Чонгук откидывается на спинку старого дивана с растрескавшейся обивкой, таращась на ненужного собеседника тяжёлым взглядом. Поднимает брови, мол, какого хрена тебе, пацан, надо. Тот склоняет голову на бок и продолжает улыбаться. В лицо харкнуть не спешит, да и вообще выглядит так, словно не узнал того, чья физиономия не сползала с новостных каналов весь прошлый сезон.       — Я просто хотел заменить ваш кофе, — указывает взглядом на ещё одну чашку на столе. — Этот уже остыл. А вы к нам из Сеула приехали? — официанта нисколько не смущает ответное молчание. Сжимает лицо ладонями и, уперев локти в стол, улыбается так, что от глаз одни щёлки остаются. — Я в этом кафе давно работаю. Почти три года. А живу в этом городе ещё дольше. Всю жизнь вообще-то, — хихикает. — Местных посетителей в лицо знаю, — не спеша протирая стол одной рукой, продолжает щебетать мелкий, будто посетителю это может быть интересно. — Вы в гости приехали, да? Или по делам ненадолго? У нас ведь не туристический город. А это вообще окраина Пусана. Тут редко новые лица встретишь.       Боксёр бросает последний взгляд на пейзаж за окном и на секунду прикрывает глаза. Усталость и тоска давят на позвоночник, а парень в берете с изображением пучеглазой печенюшки замолкать не собирается. Зря он вообще вышел из квартиры. Всё-таки стоило дать репортёрам возможность найти его труп на постели.       Молча Чонгук достаёт из кармана куртки смятую купюру, бросив её на стол между ними перед тем, как встать и уйти.       — Нет-нет, денег не нужно, — машет смешными ручонками парень. — Второй кофе за счёт заведения, — встаёт следом, сгребая со стола купюру и протягивая её Чонгуку. — Заберите, пожалуйста. Я всё равно бы его сварил просто так. Нужно было проверить кофе-машину, она последнее время барахлит немного, а сам я такой не пью. Горький очень.       Сведя брови, Чонгук смотрит на его ладонь со смятой бумажкой в пятьдесят тысяч вон. Насколько жалким он выглядит, что парень в мультяшном берете из убогой забегаловки с него денег брать не хочет? Смешно. И пальцы у него смешные. Не мужские совсем. Короткие, с округлыми костяшками. Почти детские. Сам он тоже скорее ребёнок. Лет восемнадцать, похоже, не больше. Из-под розового фартука, в который он замотан, как в платье, торчат тонкие ноги в потертых джинсах. Полосатый вязаный свитер на пару размеров больше, чем нужно, растянутыми рукавами свисает с плеч. Мальчишка смотрит на него доверчиво, ресницами хлопает и продолжает улыбаться. Точно дурной. Чонгук пихает руки в карманы куртки и просто разворачивается, чтобы уйти. Молча.       — Ой, постойте, там ведь льёт как из ведра. Промокнете же, — на ходу стягивая с себя рабочий фартук вместе с беретом, Чимин бросает вещи на стол, торопясь за клиентом.       Не слушая его, боксёр выходит из кафе, ни на что не обращая внимания. Дождь сваливает на его уставшую голову всю свою мощь, ветер хлещет по лицу, к которому прилипают мокрые волосы. «Дружелюбный» Пусан пытается дать ему пинка под зад и заставить очистить улицы от своего присутствия.       Он, блять, дома. А дома, блять, всё как обычно.       — Вы ведь без зонта, да? — закрыв кафе, парень догоняет Чонгука почти через улицу. Запыхался совсем, его полосатый свитер влажно облепил щуплое тело, и ноги, наверняка, уже насквозь сырые. — Промокли? Дожди у нас тут часто. Сегодня вот совсем сильно льёт, — пытается отдышаться и всё равно улыбается, будто холодный ливень приносит ему радость.       Поливает действительно сильно. Так, что по металлическим крышам машин барабанит, заглушая остальные звуки, и лужи стремительным потоком несутся в водостоки. Как можно радоваться такой мерзкой погоде? Дождь гонит людей по домам или под крыши, но Чонгук продолжает идти, не ускоряя шагов. Внезапно над его головой распахивается радужный зонт, зацепив спицами макушку.       — Ой, простите. Не хотел вас стукнуть. Просто… дождь ведь. Простите, — смущённо повторяет и кланяется прицепившийся к нему парень-пиявка, продолжая шлепать рядом по лужам в разноцветных кедах.       Чонгук молчит.       Конверсы парня такие же нелепые, как и он сам. Совсем не по погоде и разрисованы явно вручную. Жёлтые смайлики и радужные надписи с каким-то набором размытых цифр растекаются от воды, превращаясь в бесформенные кляксы. Размер тоже почти детский. Тридцать семь–тридцать восемь, не больше. Черные кроссовки GUCCI сорок третьего размера смотрелись рядом с ними контрастно. И неуместно.       «А вам далеко идти? Хотите, я такси помогу вызвать или покажу где автобусная остановка? А вы не замёрзли? Наверное, кофе не очень получился, да? Я пока учусь его готовить, потому что бариста уволился, а другого найти не можем. Поэтому вы кофе не выпили и не согрелись, да? Надо было выпить. Я вот такой горький вообще-то тоже не люблю. Больше сладкое, хоть хён и ворчит, что вредно. Говорит, я не вырос, потому что вместо мяса конфеты ел. Глупости, правда? Вы только в кафе заходите ещё. В другой раз сделаю что-нибудь особенное. По вечерам у нас, кстати, скидка на готовые блюда. А ещё…».       Господиблять. Тысяча букв в минуту. Чон сильнее хмурится, продолжая игнорировать его присутствие.       — Можно вопрос? — чихнув и потерев рукавом кофты замерзший нос, спрашивает пиявка.       Спустя десяток вопросов и предположений парень вдруг решил спросить у него разрешения. Чонгук бы мог иронично закатить взгляд, если бы собирался это сделать.       — Простите, если грубо прозвучит… Вы эм… немой? Или корейский не понимаете? — с непосредственным любопытством заглядывает Чимин ему в глаза.       Боксёр продолжает упрямо молчать, и только его брови недовольно сходятся на переносице. Вариант, что пиявке не хотят отвечать, парень вообще не рассматривает.       — Если не понимаете, то вам лучше использовать переводчик. Тут у нас мало кто иностранные языки знает. Я английский только. Может вы do you speak English? — коряво произносит, не отрывая взгляда от собеседника и убеждаясь по его нулевой реакции, что тот, скорее всего, не понимает ни слова, кивает сам себе.       Чонгук понимает. Не тот, на котором пиявка говорит, смешивая сатури и английский, а в целом. Пришлось между боями и вечеринками выучить, чтобы на международных конференциях не выглядеть тупицей и разрушить стереотип о безмозглых качках. Ещё немного японский и тайский. Но пиявка звучит так, будто у него полный рот земляных орехов. Его произношение вряд ли бы понял. С ним бы они вряд ли даже пересеклись когда-нибудь.       В прошлой жизни.       — О, не стесняйтесь, что языка не знаете. На самом деле, я в английском тоже не очень. Но если когда-нибудь поеду в Штаты, поздороваться или заказать покушать точно смогу. Это потому, что мы с хёном сериал один смотрим по вечерам. Американский, без перевода, только с субтитрами. «Друзья» называется, вы наверняка его знаете. Хён вообще почти без акцента уже говорит. Он мега крутой, у него айкью, как у Эйнштейна, точно вам говорю. А его друг научил меня поджонг готовить. Он классно готовит, у самого шефа Пэк Чжон Вона уроки брал. К нам в кафе, кстати, ради этих блинчиков и приходят.       Чонгук устало выдохнул, не сбавляя шага. Похоже, не отстанет. Не зря он его мысленно пиявкой прозвал.       — Ну ладно, не отвечайте. Я понимаю. Невежливо было спрашивать про то, что вы немой и всё такое. Я понимаю, почему вы разговаривать не хотите. Это же не ваша вина… и вообще, — вздыхает. — Некоторые иногда так много болтают, что лучше бы онемели хоть на минуту.       Вот уж действительно, пытается изобразить Чонгук самое раздражённое выражение лица, на которое способна его мимика.       Чимин неловко пожимает плечами на чужое хмыканье, пытаясь удержать зонт над ними, из-за чего боксеру приходится склонить голову, чтобы снова не получить по макушке. Так и идут вместе под одним зонтом, огибая тонкие улицы между невысоких построек жилых домов.       — Всё равно никто не должен мокнуть один под дождём. Я вас тогда провожу немного, ладно? Мне просто в эту же сторону.       Чонгук даже не кивнул ему в ответ. Посмотрел мельком таким взглядом, что пиявка споткнулся, и сам продолжил идти вдоль заполненной торговыми лавками улицы. Ноги у парня маловаты, вязанный свитер не спасает его от дождя, да и кеды совсем промокли.       Скоро отвяжется, — думал Чонгук. Только хрен там плавал.       «Скоро» растянулось на десять минут. Пятнадцать. Двадцать. Пиявка хоть и под зонтом, но промок уже до нитки и не замолкает ни на секунду, в нём неограниченный запас бесполезных слов. Рассказывает о каждом неприметном уголке мрачной улицы, будто это достояния, не уступающие шедеврам артхаусного искусства, а он сам взял на себя роль личного гида, о котором его никто не просил. Официант рассказал Чонгуку про ханок, в котором, как он сам верит, живёт призрак старой шаманки Суон. Пока они проходили мимо разбитых окон, рассказывал, как Мин Суон отравила своего мужа-изменника травяным отваром, и теперь её душа не может найти покоя. Даже клянётся, что лично её один раз видел.       — Ночью. Вот так же домой с работы шёл, только один. Представляете, как страшно было? Чуть сердечко не остановилось, ей Богу, еле ноженьки унёс, — продолжает эмоционально вещать Чимин, не обращая внимания на то, что его молчаливый попутчик прибавляет шаг, чтобы от него отвязаться.       Пытаясь успеть за своим вынужденным собеседником, пиявка едва не врезался в фонарный столб и неожиданно вспомнил историю и про него тоже. Оказалось, в этот перекошенный «памятный» столб когда-то влетел грузовик, перевозящий удобрение в пригородную клубничную ферму родителей его друга, и вся улица была завалена мешками с коровьим дерьмом. Рассказывал и смеялся. Вот это новость для разворота газет, конечно. Пользуясь случаем, и про собаку рассказал, которая его вот именно здесь чуть не укусила. И про то, как бежал от неё в разорванных штанах и одном ботинке. Клянётся, что на заднице всё ещё шрам остался. Вот такенный. С палец. И суёт ему свой короткий мизинец в лицо.       Чонгук бы откусил болтуну этот палец, но решил, что он потомок Будды, раз всё ещё терпит.       Чимину на это явно плевать. Пока он рассказывал о том, что на соседней улице собирались построить приют для животных, но администрация города не дала разрешения, споткнулся пару раз о совершенно гладкий с лужами асфальт. Чонгук его слушал вполуха, но отметил, что с ногами у парня не очень. Найти препятствие на вымощенной улице нужно уметь. Зато пиявка, оказывается, лично у здания администрации с одиночным пикетом стоял, требуя построить приют обездоленной животинке, пока его знакомый полицейский не прогнал.       Аджосси не злой вообще-то, просто работа такая, понимаете. И вообще у них тут жизнь кипит. Хорошо, что вы к нам приехали…       — Дождь сегодня, конечно, — вытягивает Чимин руку из-под зонта, ловя на ладонь крупные капли. — Вы любите дождь? Я вот люблю. Ветер, правда, не очень, но если тепло и солнышко светит, тогда вообще здорово. Как в детстве, когда босиком по лужам… — снова чихает, пока они проходят мимо автобусной остановки.       Взяв зонт в другую руку, Чимин обходит Чонгука позади, чтобы пристроиться со второго боку.       — А вы на автобусе не поедете? — ждёт ответа пару секунд, глядя снизу вверх на профиль боксера, не получает его, естественно, и сам себе отвечает. — Выходит, вам недалеко. Тогда провожу ещё немного, я сам тут поблизости живу. Сегодня просто холодно, а вы без зонта. Так и простыть недолго, если…       Чонгук резко тормозит, с самым задолбавшимся видом уставившись на пиявку. Чимин останавливается тоже, трёт нос, проглатывает недосказанные слова, хлопает пару раз ресницами, думая, что попутчик сейчас что-то ему скажет.       Бессмысленно. Злобный взгляд пиявку не пронимает. Чонгук вздыхает устало, глядя в наивно-распахнутые глаза напротив и, так ничего и не сказав, продолжает идти. Чимин сглатывает немного испуганно, отряхивает зонт и прибавляет шаг, чтобы догнать своего молчаливого попутчика.       — Простыть, говорю, можно, если без зонта.       Боксёр уже не удивляется, когда над головой снова нависает разноцветное полотно, скрывающее его от дождя, и мелкая заноза в заднице пристраивается рядом.       — Эй, сосулька, — окрикивают позади, когда до дома Чонгука остаётся с десяток метров.       Чон на этот выкрик внимания не обращает. Мало ли кого там зовут. Идущий с ним официант едва заметно сжимает плечи, но шаг прибавляет, пока они к крыльцу многоэтажки не подходят.       — Не обращайте на них внимания, это местные, — успокаивает его зачем-то Чимин, прикрывая их обоих зонтом. — Вы здесь живёте, да? Надо же, какое совпадение. Тогда заходите быстрее, пока эти не пристали, — кивает в сторону троих парней, что курят у соседнего крыльца, прячась от дождя под стеклянным козырьком.       Чонгук на троицу и смотреть не стал. Стоят, ржут да курят, что с того. Он сам таким был, когда жил в этом захолустье. Здесь развлечений немного. Сигнализации на соседских машинах раздразнить, да выкурить один косяк на толпу. Только пиявка его в спину тревожно подталкивает, поторапливая, чтобы он на ведущую к подъезду лестницу быстрее поднялся. Боксёр бы и не почувствовал тычка сквозь куртку и свою привычную к ударам кожу, но этот метр с кепкой за него вроде как вписывается, чтобы хулиганы не обидели.       — Сосулька, я к тебе обращаюсь. Оглох? — снова кричит один из троицы, сплевывая себе под ноги. — Какого хрена опаздываешь, твоя смена час как закончилась. Сюда, говорю, чеши живо.       Чимин упрямо делает вид, что не слышит их, сжимая пальцы на рукоятке зонта. Только щёки краснеют, и глаза испуганно расширяются. Чонгук брови сводит, переведя взгляд с «местных» на своего затихшего собеседника и обратно.       — Пойдёмте, пойдёмте, — уже тянет его за локоть Чимин, сжав от усилий губы.       — Так! Я, блять, к кому обращаюсь? — разносится за их спинами прокуренный голос, когда к ним подходит один из троицы. — Ты слушаться разучился, сосуля?       — Нам не нужны проблемы, — развернувшись, отвечает Чимин, задом делая шаг ближе к боксеру.       Чонгук мог бы наплевать на них всех. Зайти в подъезд, подняться на свой этаж и выбросить этот день из головы вместе со всей ненужной информацией о призраках, дерьме в мешках и шраме на заднице. Только какого-то хрена останавливается, возвышаясь за спиной пиявки.       — А это что за чел? — высокомерно кивает рыжий на Чона. — Новый дружок? Рожа у тебя чего-то знакомая, приятель.       Чонгук в лице не меняется. Заморачиваться из-за таких «местных» смысла нет. Смотрит на рыжего, поглаживая кончиком языка колечко пирсинга в губе, руки в карманах держит. Зато пиявка аж запыхтел от возмущения.       — Не лезьте вы к человеку, — Чимин уже почти жмётся спиной к широкой груди Чонгука, сам этого не замечая. Его насквозь промокший полосатый свитер холодит кожу боксёра сквозь ткань футболки. — Он немой. У вас что ли совсем совести нет?       — Вот как? Так значит ты у нас молчун, — неудачный сарказм рыжего повис в воздухе, неоценённый слушателями. — Парни, идите-ка сюда. Сосуля говорит, к нам тут немого дяденьку случайно занесло. А часики и обувь-то у него приличные, — затягивается, выдыхая дым в лицо Чонгука. — Дашь поносить?       — Хёнри, не надо, — умоляюще шепчет зажатый между ними Чимин, пытаясь закрыть собой Чонгука, что выше его почти на голову. — Идите, — повернувшись к нему через плечо, просит боксёра. — Бегите в подъезд. Быстрее. Я их задержу.       Чонгуку впервые за год хочется улыбнуться. Он подмигивает пиявке, едва растягивая губы. Это скорее кривой изгиб наподобие улыбки, но глаза Чимина ещё шире распахиваются от впервые увиденной эмоции на лице боксера.       — Да ладно, сосулька, не порть веселье, — грубо отодвигает Хёнри блондина в сторону вместе с его разноцветным зонтом. Ещё двое такого же потрепанного вида подходят к ним, становясь по бокам от рыжего. Чонгук мысленно ухмыляется. Вечер перестаёт быть томным.       — Сосуль, не трясись так, — не отрывая наглого взгляда от Чонгука, обращается к Чимину Хёнри. — Мы с твоим новым дружком только поиграем немножко. Он нам свои кредитки отдаст, и можете валить. Ты ведь отдашь, убогий? Или нам по-другому с тобой поговорить? Жестами? — кладёт ладонь с прокуренными пожелтевшими пальцами на плечо Чонгука, сжимая его куртку.       Если бы не дрожащий с боку испуганный официант, что, жуя губы, мечет взгляд с него на Хёнри, Чонгук бы впервые в жизни поблагодарил Бога за везение. Размять затекшие мышцы с тремя парнями, подходящим ему по росту и комплекции, было бы неплохим окончанием вечера.       — Я сейчас… п-полицию вызову, — дрожа под проливным дождём, выдавливает из себя Чимин, но его никто не слушает. Продажной полицией в этом районе не испугаешь.       — Так мне попросить тебя жестами, а, безголосый? — рыжий скалится, чувствуя себя хозяином положения.       — Ну попроси, — хрипло отвечает боксер, немного склонив голову на бок. Оскал сам ползёт на лицо, когда он руку Хёнри со своего плеча снимает и пальцами стискивает, слыша приятный хруст.       — Епт, ты чё творишь, блять? — взвывает рыжий, изогнувшись от боли и удивлённо пялясь на свою неудавшуюся жертву.       — Он говорит! — ахает Чимин, уронив зонт и закрыв рот ладонью.       — Бля, ну отпусти, дебил. Мы же пошутили, — Хёнри пытается сдержать слезы, когда его рука уже вывернута за спину так, что колени сами в лужу под ногами утыкаются. Двое парней рядом с ним изумленно застыли с сигаретами во ртах. Ни один из них не спешит помочь своему дружку, переглядываясь и решая: свалить им или вписаться. Чонгук надеется на второе.       — Не смешные у вас, ребята, шутки, — достаёт боксёр свободной рукой из кармана куртки сигарету, склоняясь к лицу Хенри, чтобы подкурить от его зажатого между зубов окурка. — Ты в курсе, что обижать тех, кто слабее, некрасиво? — выдыхает дым в зажмуренное от боли лицо рыжего, как тот делал минуту назад.       — Так и не обижай меня. Мы же прикалывались, чувак. Нах мне твои котлы, — рыжий отплевывает в сторону сигарету, ещё пытаясь храбриться, только глаза уже предательски наполняются влагой.       — Куртку снимай, — тянет его вывернутую руку вверх Чонгук, не прикладывая особых усилий, но достаточно для того, чтобы Хёнри заскулил, снова прося его отпустить.       — Ладно! Ладно, блять, — хнычет. — Вы че стоите, дебилы? — срывает рыжий злость на своих приятелях, которые растерянно переглядываются друг на друга.       — Чё нам делать-то, хён?       — Отдайте ему свой шмот, придурки.       — Нет, — останавливает их одним взглядом Чонгук. — Твою куртку, — сжав между пальцев фильтр сигареты, тычет им в рыжего. — И побыстрее.       Хёнри не спорит. Резво скидывает с плеча свободной руки куртку, торопясь выбраться из хватки. Чонгук его отпускает, когда чужая вещь со всем почётом, поклоном и уважением вкладывается ему в руки. Чимин так и стоит с заткнутым ладонью ртом и распахнутыми глазами, пока их всех дождём заливает.       — Молодец. Теперь все брысь отсюда, — кивает в сторону Чонгук.       Трое «смельчаков» сматываются мгновенно, обещая его найти в другой раз и что-то там про переломанные кости. Чимин, наконец, приходит в себя и тихо пятится назад, уверенный, что «брысь» касается и его тоже.       — Стоять, — отбрасывает Чонгук сигарету в лужу. — Надень это, — протягивает ему чужую куртку.       — Ты разговариваешь? — ошарашено выдыхает Чимин с паром в воздух еле слышно.       Чонгук делает то, что хотел сделать весь вечер. Закатывает глаза. Никогда с этим нормально не справлялся, но ситуация подходящая. Пиявка так и стоит застывшим изваянием рядом, удивлённо его разглядывая, будто слышать от корейца корейскую речь ему приходится впервые. Видя, что просить ещё раз бессмысленно, боксёр сам накидывает на него чужую «спортивку», поправляет её немного в плечах, потому что блондинчик в ней утонет, и застегивает молнию до самого подбородка.       — Живёшь где? Далеко отсюда? — спрашивает Чон. Провожать парня он не планирует, но такси вызвать всё-таки стоит, и ему нужен адрес.       — Там, — не глядя на следующий подъезд этого же дома, робко указывает Чимин в его сторону скрытым под рукавом огромной для него куртки пальцем.       — Уверен? — переспрашивает Чонгук. Кто его знает, может пацан разволновался больше, чем нужно, и перепутал немного.       — Да? — Чимин быстро оглядывается в сторону своего подъезда и кивает уже увереннее. — Ну да, точно там.       Чонгуку остаётся только вздохнуть. Это недоразумение ещё и его сосед.       — А ты… вы… нормально? В смысле, выходит, с вами всё хорошо? И вы говорить можете? — по лицу Чимина дождь стекает, волосы сосульками свисают, дрожит от ветра и эмоций.       Но волнуется какого-то хрена не за себя. Чонгук бы ему по заднице дал, чтобы в чувство привести. Да разве чужая простота его проблема?       — Зонт не забудь, — напоминает боксёр перед тем, как развернуться, переступить порог своего подъезда и оставить Чимина на улице под дождём.       За спиной слышится тихое «спасибо».