Я стану твоим чертовым героем

      Спасибо, что бессонница не имеет его во все отверстия каждую ночь, иногда позволяя хоть немного выспаться, но это не относится к сегодняшней. Его бессонница такая избирательная дрянь. Ластится до рассвета, как жадная любовница, вытягивает последние силы и исчезает под утро, махнув трусиками на прощание, чтобы прийти следующей ночью.       А ночь бесконечна. До первых намёков на появление солнца можно многое успеть. Вспомнить прошлую жизнь и самые провальные её моменты. Взлелеять в себе стыд за давно ушедшее. Обдумать поступки, которые стоило бы совершить, но ты ведь слишком упрямый мудень и ни черта не мог сделать правильно. Поэтому сейчас взращиваешь в себе зародыши агрессивного самоуничижения. Под утро ты уже ненавидишь себя настолько, что готов расшибить голову о стену, но точный удар снова приходится на бесполезный телефон, который хрипит от новых трещин. Плевать. Единственная его функция — будить по утрам хозяина, потому что звонить кому-то Чонгук не планирует. О нём не вспоминают взаимно. Да и в новостной ленте все стабильно: те же теги рядом с его именем. Насильник. Подонок. И все синонимы слова «сдохни».       Лёжа на постели в той же одежде, что носил вчера, Чонгук крутит замотанный скотчем айфон между пальцев. Погасший экран отражает в темноте лишь его лицо. Такое же пустое, как и личные сообщения социальных сетей. Переполнена рядом с ним только забитая окурками пепельница, что давно пора вынести. И неосознанно в памяти всплывают слова того улыбчивого парня. Хорошо, что вы к нам приехали. Ни черта хорошего в этом, конечно, нет. И лежать вот так, немощным инвалидом, осточертело. Возможно, только поэтому бывшему боксёру и нынешнему неудачнику вдруг захотелось расшевелить свой затёкший зад, принять душ и для разнообразия переключить телевизор на любой другой канал кроме детских мультфильмов. Вчера он упустил шанс размяться с «местными», и мышцы теперь сводит мелкими судорогами, умоляя о них вспомнить. Ещё неплохо поесть что-нибудь содержащее белок. И кофе. От мыслей о молотых зёрнах в глотке скапливается слюна.       Это почти похоже на план дальнейших действий. Не особо жизненный и перспективный, но другого нет и в ближайшие лет сто не предвидится.       Встав с постели, Чонгук открывает окно, запускает свежий воздух, брезгливо вытряхивает в пакет пивную банку, что служила пепельницей, оставляет телевизор включённым и собирает валяющиеся на полу коробки из-под рамёна. Запах от них стоит тошнотворный. Значит, пришло время вынести мусор. И вынести на улицу себя. Ещё лучше — устроить засохшим мышцам краш-тест и выйти на пробежку, как когда-то раньше.       Боксёр быстро принимает душ, не обращая внимания на холод. За последние пару месяцев он успел закалить тело ледяной водой, потому что другой в этом жилом комплексе не бывает. Либо ему уже наплевать и на коммунальные удобства тоже, что наиболее вероятно.       После ванной Чонгук надевает чистую футболку и простой серый спортивный костюм. Нераспакованные вещи, не пахнущие им самим, ещё остались в коробках, до которых ему нет дела. Свежестью любимого брендового ополаскивателя от одежды тоже не веет, но она хотя бы не воняет сыростью.       Выйдя из подъездного мрака, боксёр морщится от ослепляющего глаза солнца, натягивает на голову капюшон, скрывая давно не стриженные волосы, разминает плечи и собирается начать бег сразу от подъезда, когда сбоку разносится звонкое:       — О, это вы, доброе утречко! — машет с соседнего крыльца спускающийся с лестницы вчерашний официант.       Не вовремя он вышел. Дьявол. Чонгук закатывает уставший взгляд второй раз в жизни и надеется, что пиявка машет не ему. Может, заброшенной цветочной клумбе, что позади, или старушке, выгуливающей кота на балконе первого этажа между их подъездами. Парень сияет ярче, чем солнечные блики, отражающиеся от окон и проезжающих мимо автомобилей. Чон уверен — если хорошо приглядеться, над его головой можно увидеть радугу или мультяшных фей. Боксер убеждается, что с мозгами у малого не всё в порядке, раз он способен найти причину для такой улыбки в долбанных семь утра.       — Надо же какая удача, — хихикает Чимин. — Снова встретились, — выдаёт торжественно, как новость, что способна вернуть мертвеца к жизни.       А раз речь о мертвецах, значит обращается к нему.       — Господи, исчезни, — шепчет Чонгук себе под нос, глубже натягивая капюшон спортивной худи и надеясь стать невидимым.       Свалить в пусанскую глушь из Сеула, где каждый был бы рад приставить к его глазу палочки для еды, казалось не самой плохой идеей ровно до этого момента. Боксёр делает вид, что не слышит и не замечает блондина. Тот в ответ увеличивает громкость, кричит «это же я, помните? Мы с вами вчера в кафе познакомились» и размахивает над головой забранной прошлым вечером курткой рыжего. Между ними всего пара десятков метров, и кричит Чимин не так уж и громко, но старушка шикает, подставив к губам костлявый палец, потому что «молодые люди так невоспитанны, что разбудили её кота». Такого же седого и древнего обладателя беззубой улыбки, как и она сама.       — Простите, госпожа Хан, — извиняется Чимин, виновато поклонившись старушке и её коту.       Дурдом. Раздражённо цыкает языком о сжатые зубы Чонгук, и, пока пиявка не успел до него добраться, стартует от своего подъезда под его возмущённое «подождите».       Он почти забыл каково это. Когда ветер разбивается о лицо, сушит губы, и растревоженные икроножные мышцы начинают вибрировать под кожей. Дыхание сбивается, пульс истерично гонит по венам кровь и темнеет в глазах. Он отвык от физических нагрузок сильнее, чем думал до того, как надел кроссовки для бега. Минута, две, три, десять. Лёгкие горят и сжимаются. Если повезёт, у него есть все шансы получить кислородную кому и отключиться на несколько часов. Возможно, даже выспаться, пусть и на асфальте.       Ноги пружинят от трассы, в груди начинает колоть, словно ему не двадцать шесть, а лет на сто больше. Запах машинного выхлопа и раскаленного асфальта забивает лёгкие. Чонгук продолжает бежать просто потому, что не знает, чем ещё мог бы заняться этим утром, кроме как биться головой об стену. У него нет другого выхода. Беги, мудак. Сделай это. И он делает. Как всегда, назло самому себе и обстоятельствам. Перескакивает через бордюр, пересекает улицу, проезжую часть, несколько торговых лавок, старый знакомый с детства мост, только с уже развалившимися опорами… Что-то ещё.       В пейзаже он не заинтересован. Просто бежит вперёд.       Второе дыхание открывается, если ты не останавливаешься, даже когда уверен, что сдохнешь через пару метров. Организм врубает резервные системы. Бежать становится легче, хоть секунду назад ты был готов сдаться. Адреналин перезапускает сердце, пульс стучит чаще, но ровнее, диафрагма опускается, уступая место заполненным кислородом лёгким. На висках выступает пот. В отличие от него самого, тело помнит, каково это чувствовать себя живым. Каково быть живым.       — Да подождите же вы меня, — разносится позади запыхавшийся скулеж.       Что за чёрт?       Чонгук не останавливается. Обернувшись через плечо, он хмурится и едва не врезается в одного из прохожих, потому что…       Парень за ним гонится.       Нет, серьёзно. Бежит по пешеходной части, упорно пытаясь догнать бывшего спортсмена. Чон снова оглядывается буквально на секунду, чтобы увидеть, как официант волочет за собой по асфальту куртку рыжего, пыхтит из последних сил, но не сдаётся. Чёрт, естественно. У него же такой опыт. То от полиции или призраков бегает, то от бешеной псины в рваных штанах удирает.       Ухмыльнувшись, Чонгук ускоряется в направлении сквера.       — Эй, вы чего… Я ведь… Спросить хочу… Стойте, — звучит сбито и отчаянно. Дыхание парня подводит, а вот упрямство — нет.       Пожалев своего преследователя и чуть сбавив скорость, Чонгук продолжает бежать, не обращая внимания на выкрики позади. Это становится забавным. Не настолько, чтобы заставить губы растянуться в улыбке, но азарта прибавляет.       — Ну блин, — разочаровано хнычет официант, шлепая курткой Хёнри по воздуху, будто непослушного ребенка по заднице.       Чон был уверен — парень отстанет через пару минут, но спустя десяток он всё ещё безуспешно пытается его догнать, как кошак свой хвост. И откуда столько упрямства в том, кто весит меньше его доберманихи? Точнее, его бывшей доберманихи Бэк Мани, которую он оставил с дядей, когда свалил в Сеул десять лет назад. Чёрт. Он не собирался вспоминать прошлое.       Достигнув территории парка, боксёр останавливается, чтобы дать лёгким передышку, сгибается, уперев руки в колени, и бросает взгляд через плечо. Чимин всё так же бежит за ним. Ноги его вчерашнего защитника заплетаются друг о друга, лицо раскраснелось, и каждый тяжёлый вздох выглядит, как последний. Чонгука упрямство малого парадоксально не раздражает. Сам таким был, когда к своей цели напролом пёрся. Пиявка тоже останавливается и, еле дыша, вытягивает вперед свободную руку с поднятым вверх большим пальцем. Одобряет, радуясь передышке. Сгибается, схватившись ладонью за тележку мороженщика, чтобы не рухнуть на землю. Седой продавец ворчит, замахнувшись для устрашения. Сложив ладони, Чимин ему кланяется и просит прощения. Дышит тяжело и выглядит так, будто в нём больше не осталось сил. Но… Посмотрев на Чонгука, как тот самый кошак на свою заветную игрушку, хитро улыбается, выдыхает перед стартом и разбегается снова. Если догоню, то ведь устрою, — выкрикивает блондинчик. Воу. Чонгук уверен — у пацана даже зрачки расширились от азарта. Боксёр этого видеть не может, но представить вполне. Чёртова заноза в его заднице хочет поиграть с ним в догонялки? Ладно. Чон поджимает губы, по привычке дёргает подбородком чуть в сторону, как делал это всегда, когда ставил перед собой цели, и, подмигнув мелкому, разбегается по проезжей части, сворачивая в направлении торговых палаток.       — Стойте, — хрипло кричит Чимин. — Всё равно же догоню, ну бли-и-и-н.       Чонгук следит за дыханием и расстоянием между ними. Иногда оглядывается, сбавляя скорость, чтобы пиявка оставался в пределах его видимости. Мышцы вибрируют, умоляя его ускориться, но вопреки собственному желанию, боксёр замедляется. Иначе Чимин просто откинется, пытаясь за ним угнаться. Не то, что бы он планировал взять за это ответственность, но упрямство мелкого располагает.       Когда парень стал совсем сдавать, бледнеть и, хватаясь за сердце, делать паузы, чтобы отдышатся, Чон остановился. Чимину до него метров двести осталось, не больше. И пока он волочется, Чонгук успевает купить для него в палатке со сладостями бутылку минеральной воды без газа. Стоило бы присесть, но единственную не развалившуюся от времени лавку заняла пара пацанов-школьников, сбежавших с уроков, как когда-то он сам, чтобы порубиться в шутеры на своих смартфонах. Чонгук мог бы вежливо попросить шпану свалить, но вместо этого отходит от палатки и садится на траву, упирает локти в согнутые колени, а спину — в толстый ствол белого клёна. Его грудь ещё тяжело вздымается после бега, но во всём теле ощущается приятная лёгкость.       Приближение Чимина он слышит по его тяжёлому дыханию. Держась за бок, блондин волочет за собой ноги, шаркая кедами по траве, морщится от усталости и бросает на землю чужую куртку.       — Догнал, — успевает произнести перед тем, как рухнуть лицом вниз на заросший газон и раскидать по нему худые конечности. — Меня Чимин, кстати… Пак, — глухо бурчит, уткнувшись в траву.       Чонгук качает головой, глядя сверху на лежащее рядом с ним еле живое тело. Его имя он ещё вчера на разрисованном звёздочками бейдже прочёл и не видит в этом повода для ответного знакомства.       — Божечки, я сейчас сдохну, — восклицает восторженно Чимин-кстати-Пак, подняв голову, чтобы посмотреть на боксёра. — А вы… Ты… Быстрые… В смысле не ты и ещё кто-то… а «вы» потому что… Блин, можно уже на «ты»? — звучит обрывисто из-за сбитого дыхания.       Глаза парня горят яркими звездами. На ногах джинсовые шорты до колен и новые конверсы. На этот раз белые, с нарисованными розовыми черепами и чёрными сердечками. Настрой явно серьёзный. Но над дыханием нужно работать. И мышцы подкачать лишним не будет. Потому что выглядит эта квинтэссенция счастья так, будто больше никогда не сможет подняться с газона.       — Всё в порядке, — отмахивается официант, словно Чонгук проявил хоть какое-то беспокойство о его самочувствии. — Я просто… уф, бегаю не часто. Никогда, если точнее. Запыхался… чуть-чуть, — оправдывается с одышкой, смущённо улыбаясь.       — Угум, — бурчит Чонгук из вежливости, необходимости в которой совсем не чувствует и чуть пододвигается, чтобы уступить ему немного места.       — Реально всё горит, вау, — поднимается Чимин, стерев со лба крупные капли пота, подползает к нему на коленях и садится рядом, тяжело откинувшись на ствол дерева. — Икры, лёгкие, стопы и даже зад болит. Но блин, бежать оказывается кайфово, аж в глазах темнеет. Чуть ведь не умер, клянусь тебе, — хихикает, растирая мышцы ног выше колен.       Молча протянув парню бутылку воды, Чонгук надеется, что пиявка просто выпьет её и оставит его в покое. Было бы чудесно, конечно. Вот только чудес в его жизни не происходит.       — Я чего сказать-то хотел, — машинально берет протянутую бутылку Чимин двумя руками. — А? Это мне? Спасибо, — быстро-быстро кивает с таким выражением счастья на лице, будто ему не минералку дали, а эликсир бессмертия с личным автографом Бога. — В смысле, не только за воду. Хотя это неожиданно. И приятно. Честно. В общем… и за вчера тоже спасибо.       Чонгук привычно хмурится. И всё? Если этот болтун гнался за ним несколько километров только для того, чтобы поблагодарить, то с ним всё намного хуже, чем он думал. Серьёзно. Это странно. Боксёр молчит, но его живот дергается от смешка.       — Я хотел сказать… — пыхтит Пак, безуспешно пытаясь открутить вспотевшими руками крышку с бутылки. — Сейчас, — розовые после бега щеки краснеют от усилий ещё больше. — Минуту, — закусывает блестящий кончик языка, борясь с крышкой.       Она пока побеждает.       Переводя удивлённый взгляд с надувшегося от усердия блондина на его мелкие руки, что ведут неравный бой с минералкой, Чонгук молча забирает у него бутылку, легко откручивает крышку одним щелчком и возвращает её обратно.       — Спасибо. Я бы сам смог, эм… просто руки влажные, — неловко благодарит Чимин перед тем, как жадно присосаться к горлышку.       И Чонгук зачем-то на это смотрит. Не отрываясь пялится, как пластиковое горлышко туго обтягивают губы парня. Мягкие, розовые и пухлые. На вид такие нежные, как воздушный зефир, что их внезапно захотелось потрогать. Нахмурившись, боксёр пытается понять, что такого особенного в мужских губах, но глаз отвести не может. Официант расценивает его тяжелый взгляд по-своему, продолжает жадно пить и поднимает вверх указательный палец, показывая, чтобы Чон подождал ещё минуту.       — Фух, хорошо, — небрежно стирает рукавом подтеки с подбородка и с блаженным стоном прикладывает холодную бутылку к пылающей щеке. — А ты совсем не устал, да?       Да.       Кажется.       Или нет. Моргает Чонгук.       В смысле что?       Дав себе мысленный подзатыльник, боксёр отдирает взгляд от его влажных губ, напоминая себе, что они мужские. Он провел без секса самое долгое время, что случалось в его жизни, и воздержание решило сказаться в самое неподходящее время. Чонгук поправляет на голове капюшон и, сорвав травинку, чтобы пихнуть её в рот, упирается затылком в ствол дерева, закрыв глаза. Это не мешает ему чувствовать себя кретином, но жирнее намёка на то, что от него пора отвалить, придумать сложно.       — Я вообще-то не бегаю по утрам, — как обычно игнорирует Чимин любые его намёки. — Совсем не бегаю. Хах, я уже говорил, да? Ну стоит, наверное, начать, — пожимает худыми плечами. — Где-то слышал, что это надо делать под музыку, чтобы не думать об усталости, отвлечься и всё такое, — для наглядности достаёт из кармана спортивок старый смартфон с обмотанными вокруг него проводными наушниками, которыми, вопреки своим словам, во время бега не пользовался. — А ты, наверное, крутой спортсмен?       — Нет, — бросает Чон сухо.       — А… Ясно, — тихо звучит в ответ. — Зато ты точно не немой. А я это знал.       Чонгук отчётливо слышит в его голосе хитрую улыбку. Только поэтому он, всё еще пожёвывая травинку, лениво поднимает тяжёлые веки, чтобы убедится, что не ошибся, а не потому, что захотелось бросить ещё один взгляд на его улыбающийся рот.       — Хотел спросить… Могу я вернуть Хёнри его куртку? — смотрит на Чонгука как-то по-детски наивно, но получив холодный взгляд, тут же опускает глаза вниз, перебирая края свитера пальцами.       Стесняется?       Чонгук вообще не понимает, какого чёрта пиявка спрашивает его разрешения. И что ему нужно. Парень мог бы просто выбросить чужую шмотку в мусорку и оставить его в покое.       Чимин доверчиво ждёт ответа и поняв, что не получит его, сглатывает, решая продолжить.       — Ты ведь её для меня отобрал, — краснеет ещё больше, разглядывая свои пальцы, пока брови Чонгука изумленно ползут вверх. — Я имею ввиду, она же тебе не нужна, — объясняет торопливо. — Тогда я просто отдам её Хёнри, ладно? Вечерами уже прохладно, как он без куртки, — вздыхает.       Боксёр смотрит на его точёный профиль, пытаясь понять — на самом ли деле этот разноцветный парень настолько наивный. В Сеуле с такой непосредственностью встретиться невозможно. Центральный город Южной Кореи наполнен теми, кто не чихнет, если не получит от этого выгоды. Но пиявка… он святой что ли? Стоит сказать ему, что рыжий вчера не поздороваться к ним подходил?       — Нет, ты не думай, — машет рукой Чимин, будто услышав его мысли. — На самом деле он не плохой человек. У нас тут, ну как бы сказать… Все друг друга знают. Хёнри он… Он не злой. У него дома проблемы — папа не так давно опять без работы остался и выпивать из-за этого стал. Бабушка с ними живёт, за ней ухаживать нужно и таблетки покупать, а они дорогие. Мама поэтому нервничает, ругается. Им сейчас сложно. А Хёнри иногда… срывается, понимаешь? Творит разные глупости, но зла никому не желает, я это точно знаю. Молодой ещё просто.       Сказал тот, кто сам школу закончил наверняка вчера. Над его головой должен засиять нимб или ему стоит обратиться к психиатру. Кто в гетто вообще может похвастаться счастливым детством? Это не оправдывает малолетнего отморозка, выбравшего путь саморазрушения, которого пиявка так защищает. Ладно, Чонгуку вообще-то плевать, не его проблемы. Он сам ни чем не лучше Хёнри. Боксёр пожимает плечами, демонстрируя показное равнодушие.       И это было ошибкой. Любой жест Чимин рассматривает, как сигнал к действию. Точнее, к продолжению своего повествования о жизни Хёнри, который, на самом деле, не заслужил всего этого вообще-то. Болтливый блондинчик умеет выстроить монолог, даже когда ему никто не отвечает. Поэтому Чонгук теперь в курсе, что у них тут когда-то была школа боевых искусств, построенная лет шесть назад. Но в прошлом году её закрыли из-за отсутствия финансирования. Хёнри и его дружки могли там спустить пар, а теперь просто выбивают окна заброшенных домов, и это, по всей вероятности, должно их оправдать. Чонгук так не считает, но пиявка его мнения и не спрашивает.       — И парк этот, кстати, тоже раньше красивым был, — увлечённо продолжает болтать Чимин. — И нужным, как та школа с залом для тренировок. Я тут в детстве с мамой на велосипеде ездить учился. И гулять мы тут с ней любили, когда она уже… В общем не важно. Сейчас тут только домашних животных выгуливают, потому что заросло всё и карусели закрыли, но всё равно ведь красиво, правда? Весной вон там вишня расцветает… — чихает и трёт нос Чимин, указывая рукой в сторону.       Чонгук слушает его вполуха, думает, что парень, наверняка, простыл после вчерашней прогулки под дождём, поэтому его нос сейчас такой красный и глаза слишком блестят. Ему бы какое-нибудь лекарство нужно. Но об этом он тоже молчит. Под его голос свои воспоминания мысленно перебирает. Под той вишней он в тринадцать выкурил свою первую сигарету и попробовал украденное у Мунсика пиво. Взрослым хотел казаться. На той кованой лавке впервые поцеловал девочку с параллельного класса. Губы её не такие красивые, как у Чимина, но было неплохо. Пиявка вон с мамой тут отдыхал. Парк и правда зря забросили. Классное было место.       На словах Чимина о том, что в период цветения сакуры нужно поймать на ладонь опадающий лепесток и загадать желание, Чонгук уснул…       …и блаженно дремал под рассказ о красоте улиц, дружелюбии «местных» и чего-то ещё.       — …ждали с дядей тоже вместе. Он меня много чему научил и работаем теперь в том кафе. Наверное, так даже лучше, — поставив бутылку воды между ними, обтирает Чимин вспотевшие ладони об колени и чешет потёкший нос.       Чон с трудом разлепляет веки. Он пропустил большую часть рассказа Чимина, но это было… Да… Чёрт, это и правда было. Он действительно уснул под монотонный голос блондина, пусть и на десять минут всего. Ощущением истомы во всем теле организм говорит ему «спасибо» и хочется потянуться, хрустнув позвонками, как с утра после долгой ночи без сновидений.       — Ты… спал? — Чимин выглядит отчего-то сентиментальным, кончик носа стал совсем красным.       Чонгуку неловко. Кивает, вроде как да, прости.       — Ладно. Наверное, это хорошо, — смотрит на него с мягкой улыбкой. — Тогда я пойду.       Чонгук едва сдерживается, чтобы импульсивно не схватить его тонкое запястье и заставить парня остаться, рассказать ещё что-нибудь своим усыпляющим голосом, но вовремя себя тормозит. Это было бы странно. Чимин хоть и приставучий, но пугать его своими психосоматическими порывами Чон точно не собирается.       — Скоро уже кафе открывать, — оправдывает свой уход Чимин. — Дядюшка теперь почти не приходит, оставил всё на меня и Сухо. Но у неё ещё сессия не закончилась. Так что сегодня я там сам.       Пиявка гнался за ним добрых тридцать минут. Едва душу свою разноцветную Богу не отдал. Трещал без остановки. Теперь прощается так сконфужено, словно чувствует вину за то, что оставляет его одного. Забавный.       — Ну… пока? — поднимаясь с земли, Чимин кряхтит от боли в уставших икрах и трёт их, согнувшись почти пополам.       Эта поза открывает вид на его ягодицы. Как оказалось, сочные и округлые. Он бы назвал их аппетитными даже для парня, если бы окончательно свихнулся и продолжил думать о его заднице. Чонгук отплевывает в сторону травинку, натягивает капюшон на глаза и отказывается смотреть на чужой зад. Это становится всё более странным. Чимин сгребает с земли куртку рыжего и разгибается с болезненным стоном, выводящим Чонгука из себя. Пак ждёт, когда собеседник ему хотя бы кивнет в ответ, чтобы попрощаться, чего, естественно, не происходит. Поэтому просто машет двумя ладонями, улыбаясь во весь рот, и молча уходит.       Чонгук открывает бутылку воды, которую Чимин обсасывал несколько минут назад, и делает большой глоток, ощущая сладкий привкус яблочного сиропа после чужих губ и что-то раздражающе-тёплое под ребрами.       Все посторонние звуки разом обрушиваются на его слух. Пиявка каким-то необъяснимым образом их перекрывал своей болтовней, а сейчас звуки вернулись все разом и одновременно. Лающие друг на друга собаки. Дети, воюющие за место на лавке. Мороженщик, громко оповещающий о скидке на второй рожок. Шум машин и даже шорох листвы. Как он вообще умудрился тут заснуть, когда не смог этого сделать даже в тишине своей спальни? Но главное сейчас не это. Ему нужно решить, куда теперь идти? Или продолжить бежать? Что вообще делать?       Его жизнь оказалась такой беспорядочной. Как кардиограмма прикованного к постели больного. Вверх, вниз, теперь сплошная прямая. И чего-то до пустоты не хватает. Может голоса, который способен его усыпить, но это определённо абсурдное предположение. Даже не стоит развивать эту мысль во что-то большее.       Чонгук лениво оглядывает окрестности. Интереса ничто не вызывает. Попытаться снова уснуть или просто побродить по городу — тоже не вариант. В итоге он делает то единственное, что может сделать. Остаётся сидеть. Без смысла и цели. Раньше он мог позволить себе сон не больше пары часов за несколько суток, находился в постоянном движении и вечно занят. Он мечтал отдохнуть и нормально выспаться. Теперь у него полно свободного времени. Точнее, всё его время настолько свободно, что уже тошно.       Запах улиц не вызывает ностальгию, но навевает ненужные воспоминания. Именно в этих местах он провел своё детство. С дядей и Бэк Мани. Все воспоминания начинаются с того дня, когда Чон Мунсик забрал его из больницы. Ещё долго ему никто не говорил, что родителей больше нет. Что они из этой больницы больше не выйдут. К несчастью, в этой аварии выжил только он. Сидевший за рулём отец погиб сразу. Мама и старший брат протянули чуть дольше, но в сознание никто из них так и не приходил. Об этом он узнает позже, когда Мунсик наберётся достаточно смелости, чтобы рассказать племяннику, что он теперь сирота. Их больше нет, Чонгуки, мне жаль. Он сам, наверное, похож на своего дядю гораздо больше, чем на покойного отца. Потому что точно так же не умеет проявлять чувства и эмоции. Мунсик тогда выдал эту страшную новость так, будто процитировал одну из статей в своей газете, что читал каждое утро за завтраком. Ему ведь тоже было паршиво. Вероятно, даже хуже, чем осиротевшему племяннику, за которого пришлось взять ответственность. Но в одиннадцать лет ты не думаешь о чувствах других людей, и такие новости воспринимаются ожесточенно. Чувства горести, утраты и вины заставляли излить злость на последнем близком человеке. Он долгое время обвинял дядю в своём изломе. Почему? Да кто знает. Так ему становилось легче. Устраивать подростковые бунты, возвращаться домой под утро и пугать уже немолодого родственника побитым видом и запахом алкоголя… Дядя терпел это пару лет, а Чонгук верил, что имеет на это право. И плевать, что тебе ещё тринадцати нет. Сам себя ты считаешь взрослым и познавшим жизнь. Куришь в парке, в полицейском участке бываешь чаще, чем дома, живёшь одним днём и всё так же не думаешь о чувствах других людей. А в шестнадцать после обычной ссоры, которые происходили между ними не так уж и редко, решаешь, что с тебя хватит, кидаешь сухое «ты мне не отец», чтобы сделать ещё больнее, скидываешь в сумку вещи, документы, меняешь номер телефона и сваливаешь в неизвестность. Когда в голове шумел ветер, а по яйцам били гормоны, это казалось единственным выходом и решением всех проблем разом. Что теперь с дядей? За десять лет он ведь не позвонил ему ни разу. Геройствовал от того, что смог перечеркнуть ненужное прошлое, включая единственного родственника с искалеченной доберманихой, и гордился тем, что добился всего в одиночку. После и вовсе погрузился в скоротечный успех, не считая, что кому-то должен. Ведь после аварии у него никого и не осталось. Упивался победами на ринге и в спальне. Забыл о том, кто он есть и откуда когда-то вышел. Идиот.       Стоило позвонить хоть раз. Хотя бы узнать, жив ли ещё Мунсик, вспоминал ли о нём когда-нибудь или просто почувствовал облегчение после того, как трудный подросток свалил из его дома.       Думать сейчас об этом нет смысла, теперь Чонгук вряд ли имеет право заявлять свои родственные чувства и вообще напоминать кому-либо о своём существовании. Но он задумывается об этом всё глубже и, чёрт, вздрагивает, когда в его мысли неожиданно врезается писклявый звук голосов женской музыкальной группы.       — Твою ж! — сокрушается боксёр, глядя на обмотанный наушниками чужой телефон, что лежит на земле рядом и раздражается мелодией. — Черт, пиявка, ты…       Взяв в руки обклеенную смайликами вещицу, Чонгук крутит её между пальцев. Кто ещё пользуется проводными наушниками? Наверное, только тот, кто любит ледяной дождь и вручную разрисовывает кеды.       На экране высвечивается улыбающаяся физиономия контакта «Мой Чай». Боксёр сбрасывает вызов и больше не задаётся вопросом куда идти.       Каким бы надоедливым не был пиявка, телефон ему придётся вернуть. Заодно, может ему удастся нормально поесть мяса хотя бы один чёртов раз.       Смартфон перестаёт звонить, на экран выползает смс-окошко и плачущий эмодзи от «Чая» со словами о том, как сильно он скучает, но до конца следующей недели приехать не сможет. Чонгук смахивает сообщение в сторону и заходит в чужой плейлист, включает песни с первого трека и вставляет силиконовые капельки в уши перед тем, как встать с земли, отряхнув задницу от травы и листьев.       Он не испытывает стыда за то, что залез в чужой телефон. Посягать на личное пространство боксёр не собирается, просто включит плейлист с начального трека и всё.       Путь до дома пешком занял больше времени, но всё равно казался короче. Тащить себя по знакомым с детства улицам, которые либо не изменились совсем, либо изменились до неузнаваемости, было не так уж и плохо. Стадион, где он когда-то гонял мяч вместо уроков и заработал свой первый перелом запястья, уже разрушен, но по нему всё ещё носится толпа школьников. А улица, где раньше стоял ряд из палаточных ресторанчиков поджанмача, один из которых принадлежал дяде Мунсику, теперь разрослась в торговые центры с яркими вывесками. Глубоко натянув на голову капюшон и сунув руки в карманы спортивок, Чонгук бредёт под лирические звуки хитов нулевых, женские голоса популярных сейчас групп, и едва не подпрыгивает, совсем не ожидая услышать разрывные биты олдскульного рока. Пиявка, напоминающий облачный комок сладкой ваты в конверсах с розовыми черепами, оказывается с сюрпризом. А представив, как под трек <MORE> какого-то Джейхоупа мелкий уносится со всех ног, потому что решил, что увидел призрак Мин Суон, Чонгук рассмеялся в голос. Впервые за год. Выглядел, как полнейший псих, издавая звуки не лучше, чем скрип проржавевших дверных петель, и не собирался из-за этого волноваться.       Не зря всё-таки решил не чахнуть дома и вышел на пробежку. Теперь нужно вернуться, сменить потную одежду, принять душ и сходить в кафе за рисовыми пирожками с яблочным сиропом.       Музыкальный трек-лист закончился в тот момент, когда боксер занёс ногу на подъездную лестницу. Уперев кроссовок в каменную ступень, он слегка наклонился, чтобы отряхнуть грязь с колена и…       — Эй, — окрикивает его уже знакомый голос. — Погоди-ка, разговор есть.       Уже не такой самодовольный, как был вчера, Хёнри осторожно подходит к нему сзади. Чонгук надеялся, что парень попытается напасть и даст ему шанс размяться.       — Я тут это… Извиниться хотел, — неловко почесав пятерней макушку, рыжий взлохматил крашенные волосы на затылке. — Чимин-хён сказал, ты нормальный чел, просил не быковать на тебя и всё такое.       Хён? Рыжий выглядит больше чем на двадцатник, может быть даже двадцать три или около того, тогда как пиявке с натяжкой дашь восемнадцать. Какой нахрен хён? Любопытство побуждало Чонгука спросить о возрасте Чимина, но он умеет заткнуть себя вовремя.       — Ну и? — качнув подбородком, спрашивает боксёр. В этом вопросе нет агрессии, но звучит, тем не менее, грубо. Обычно он не любезничает с теми, на кого ему наплевать.       — Да я так, просто предупредить хотел. Ты сосульку не обижай, лады?       Какого хрена у них тут происходит? Чимин защищает парня, который собирался обчистить его карманы. Рыжий вписывается за мелкого, называя его оскорбительным «сосулька». Чонгук начинает чувствовать себя ещё большим дерьмом, не соответствующим их сладкой идиллии, но вместо того, чтобы послать Хёнри, выдаёт то, что ожидал от себя меньше всего.       — Не называй его так, — вытаскивает из ушей капельки наушников Чонгук, наматывая их обратно на телефон Чимина и пихая его в карман спортивок.       — Как? Сосулькой? — хмурится, напрягая извилины, рыжий. — Да мы не со зла. Он просто волосы любил красить в яркие цвета ещё со школы. С ним все девчонки вечно возились, все эти стрижки, причесочки. Вот он и выглядел как леденец на палке, то рыжий, то розовый, то этот... как его… — щёлкает пальцами, вспоминая, — ну зелёный такой.       — Мятный? — машинально подсказывает ему Чон для того, чтобы этот разговор быстрее закончился.       — Он самый. Вот за ним как-то и зацепилось про сосульку, — кивает Хенри. — Ему по приколу вся эта разноцветная хрень.       Боксёр это и в первый день заметил, только обсуждать Чимина с местным отморозком желания не имеет.       Пауза затягивается. Парень явно чувствует себя неловко. Чонгук, не уверенный, что этот странный разговор вообще имеет право на существование, собирается развернуться, чтобы пойти уже домой и принять сраный ледяной душ.       — Я всё-таки чё сказать-то хотел, — тормозит его Хёнри. — Нам пофиг, если вы с ним это, ну ты понимаешь, — поднимает вверх бровь, коряво пытаясь на что-то намекнуть. — Всё по-пацански, не осуждаем. Дело ваше. Но ты давай там поаккуратнее, лады? Сосуля… Эм, Чимин в смысле, он свой пацан. Только хилый совсем и доверчивый малёха. Всяких собак там спасает, кошечек, старичков, — выдерживает показательную паузу и многозначительный взгляд. — Амбалов разных с криминальным прошлым, — ждёт хоть какой-то реакции боксёра на свой толстый намёк о том, что узнал его, но Чонгук лишь молча смотрит в ответ таким взглядом, от которого хочется поёжиться.       — Ладно, это его дело. Чимин за свою жизнь сам решает, и вообще парень с понятиями. Иногда жрачки нам подкинет или работёнку в своём кафе. За тебя вот вписался опять же. Нормальный чел короче. Жизнь ему дерьма и без тебя уже знатно так набросала, так что береги там хёна, и всё такое, — явно нервничая, Хёнри достаёт пачку сигарет из кармана куртки и прикуривает от спички, швырнув её себе под ноги. — Ты чувак огромный, ещё и профи. Одному мне тебя не ушатать, это я уже понял. Да и с парнями тоже вряд ли осилим. Вы, столичные, нас может и за дурачков деревенских держите, но мы тут друг за друга горой, смекаешь? Так что давай сразу поясним: если ты хёна разок обидишь, даже намёком, я тебя вон на той тачке перееду. Дважды, — указывает он зажатой между пальцев сигаретой в сторону парковки.       Боксёр бросает равнодушный взгляд на потрепанный форд девяносто первого года. Машина выглядит так, будто развалится при попытке его переехать, но он согласно кивает рыжему. Ладно.       — С тобой нормально всё? — неожиданно спрашивает Хёнри, сощурившись и глядя на него с подозрением и дымящейся во рту сигаретой.       Рыжий ведь не планирует закончить свою угрозу дружескими обнимашками? Они тут реально все поехавшие. Убеждается Чонгук, не собираясь ему отвечать. Какого чёрта кого-то из них вообще беспокоит состояние неизвестного им психа, что просто ищет покоя? Да и сам он, кстати, поехавший. И в этом Чон убеждается тоже, потому что какого-то хрена стаскивает с запястья часы, которые не снимает со вчерашнего дня, и молча протягивает их Хёнри.       — Да брось, я же с добром, — примирительно поднимает рыжий руки вверх. — Своих не «чистим» и болтать о тебе я не буду, об этом даже не парься, не сдадим. Говорю же, Чимин за тебя просил.       Чонгук хмыкает. «Своих». «Чимин просил». И с чего бы? Несмотря на ошарашенный взгляд Хёнри, Чонгук делает к нему шаг ближе.       — Успокойся, лады? — отступает рыжий.       — Лады, — берет Чонгук его руку, разворачивает ладонью вверх, сжав запястье сильнее нужного так, что Хёнри морщится.       Боксер вкладывает в неё свои часы и, сказав, чтобы тот купил себе тачку помощнее, которая не заглохнет при попытке его переехать дважды, заходит в подъезд.       — Чув-а-ак, ты угораешь? — нараспев изумленно тянет Хёнри. — Это же Ролекс? Сук, они настоящие! Ебааа…       Дверь за Чонгуком захлопывается, погружая его в тишину.