Отражения

Замужество никогда не казалось Мирабель чем-то привлекательным. Насмотревшись на разбитое сердце Долорес (Мариано был влюблен в другую), такую же разбитую обстоятельствами Исабеллу (ее парня Бубо абуэла не одобрила), Мирабель отнюдь не жаждала поскорее в кого-то влюбляться и заводить отношения. Благо, бабушка пока переключилась на застенчивую Луизу и неугомонного Камило. Во-первых, она не была уверена, что на нее кто-то посмотрит не просто как на “бездарную Мадригаль”, а как на живую Мирабель со своими достоинствами и недостатками. Во-вторых, ей все чаще казалось, что быть одной не так уж плохо. У нее есть родители, сестры, братья, несколько подружек с улицы. Хорошо ведь? Конечно, иногда, в тихие вечера, когда Антонио уже дремал в своей кровати, а Мирабель задумчиво разглядывала звезды, она представляла, как у нее появится такой Человек. Внимательный, добрый, который будет смотреть на нее также, как папа смотрит на маму или как tío Феликс — на tía Пепу — с нежностью и восхищением. Который будет заботиться о ней, знать, что ей нравится, и разделять эти увлечения или, хотя бы, не говорить, что это “глупости”. На которого можно будет положиться и довериться ему, как себе. И то ли очередная падающая звезда унесла к земле ее желание, то ли судьба решила ее за что-то “наказать”, но такой Человек нашелся. Для этого пришлось пережить разрушение дома, потерю магии, вытащить из тусклых застенков собственного дядю… Чтобы потом, спустя год, вглядываться в лицо, подернутое сетью морщин у глаз, но все еще кажущееся молодым, вглядываться в густую шевелюру с нитями седины, и понимать — вот он. Дядя Бруно был сомневающимся, суеверным, нервным и казался таким уязвимым, что хотелось укутать его в одеяло и сунуть чашку кофе для бодрости духа. Но Мирабель считала его самым сильным человеком на свете. Потому что у него был дар, который требовал самую болезненную плату. Кровь. Мирабель быстро научилась ненавидеть эти зеленые дощечки. Они были яркими, нравились Антонио и светились в темноте. Этот свет не пробивался лишь через смазанные красные капли, быстро подсыхающие на видении. Мирабель научилась ненавидеть и тех, кто приходил за предсказаниями. Мало того, что весь этот жадный люд когда-то затравил Бруно за то, над чем он не имел власти — за будущее — так еще и не постеснялись снова к нему прилипнуть, когда улеглись волнения после его возвращения. И никого не смущало, что предсказания достаются безболезненно всем, кроме Бруно. В зависимости от серьезности вопроса (или ответа), страдали дядины пальцы, щеки, шея. Однажды осколки, собираясь в ядовито-зеленую табличку, чиркнули его по голым стопам, входя наполовину, и он не смог спуститься вниз. В тот день Мирабель жутко перепугалась и так быстро летела по лестнице, что едва сама не переломала ноги. “Не стоило так беспокоиться, mi niña”, — сказал он ей тогда. — “Мне не впервой. От этого я не умру”, — и откусил остывшую арепу Джульетты. Лишь наедине он называл Мирабель “mi niña”, “mi sol”, “mi vida”, роняя эти заманчивые обращения будто невзначай и никогда не глядя на нее в этот момент. И каждый раз внутри вспыхивал маленький огонек, который совсем не хотелось тушить. Ей даже нравилось, что вся эта робкая нежность на кончиках пальцев оставалась только между ними, недоступная чужим глазам. Мирабель присутствовала на всех ритуалах, начиная с самого первого, когда вынудила Бруно заглянуть в будущее ради спасения Каситы. Если бы она тогда знала, что это обернется рассеченной скулой на и так уставшем лице — ни за что бы не стала его просить. Бруно не сразу обратил внимание, что по щеке что-то течет, скорее по привычке утерся широкой ладонью, испачканной в песке, и только потом как-то удивленно уставился на красный след. Мирабель робко предложила помощь, но Бруно отмахнулся, и они поспешили спасать волшебство. С тех пор, она всегда брала с собой запас ареп (кроме того случая со стопами — видение требовалось срочно) и маленькую аптечку на всякий случай. Бруно терпеливо сносил ее волнения, послушно откусывал арепы и даже, когда Мирабель особенно этого хотелось, подставлял свои ладони или лицо под смоченную в заживляющей настойке тряпочку. Конечно, все равно, спустившись, Бруно получал лепешку от сестры, и раны тут же затягивались, но Мирабель нравилось проявлять эту бесполезную заботу. Однако, нельзя было сказать, что ее не завораживали проступающие красные капли на чуть суховатой коже. Она переживала, что дяде больно, а сама с каким-то извращенным вниманием наблюдала, как кровь срывается с высоты и тонет в песке, мгновенно его окрашивая. Или как дядя, задумчиво разглядывая опустившееся видение, прикладывает ко рту тонкий палец и проводит по нему языком, слизывая кровь. Или как капелька на мгновение задерживается на потрескавшихся губах, чтобы потом пропасть на языке. В эти моменты Мирабель так плохо владела собой, что едва ли замечала, как тяжелеет ее дыхание и как она, почти неосознанно, пододвигается к Бруно, жадно глядя. Ей хотелось, чтобы это ее губы скользили по дядиным рукам, чтобы ее язык ощущал металлический привкус. Порой она оказывалась так близко, что, когда Бруно поднимал глаза, ей было бы достаточно наклониться вперед, чтобы оказаться рядом с его губами. — Niña? — вопросительный взгляд, пропитанный зеленью, и каждый раз внутри что-то ухало вниз. Бруно отбрасывал приставку “моя”, и казалось, лишь поэтому мог смотреть на нее открыто. В Мирабель клокотало жгучее желание сделать все, чтобы это обращение звучало для нее постоянно и необязательно только таким спокойным тоном… Оно могло бы срываться с его губ, как камни с острой скалы — внезапно, окутанное тяжелым дыханием. Или ласкать ее слух, как воды реки — ненавязчиво, но бесконечно. Могло бы… Но Мирабель лишь медленно выдыхала, пытаясь взглядом передать то, что чувствует, и отодвигалась, правда, на самую капельку, давая понять, что ему показалось. Дядя Бруно никогда ничего не говорил об этих моментах, только мелькала в его усталых глаза какая-то маленькая искорка и тут же потухала, стоило ему моргнуть. Мирабель не знала, что он обо всем этом думает, замечает ли ее желание быть рядом с ним, и, признаться честно — ее это не волновало. И, о ужас, она не собиралась делать со своими чувствами ровным счетом ни-че-го. Это была ее тайна, и она могла ею распоряжаться, как угодно. Пожалуй, она бы и оставила все, как есть, если бы не наступил тот-самый-день. — Мирабель, я заметила, как часто ты встречаешься с Родриго, — абуэла задержала ее и Бруно после обеда. Мирабель не стала закатывать глаза, потому что бабушка смотрела прямо на нее, но зато заметила, как чуть скривился Бруно. Интересно, почему? — Он хороший парень, — Родриго жил по соседству, и, конечно, время от времени Мирабель шаталась с ним по улицам, возилась с его младшей сестренкой возраста Антонио, шила пару раз для него рубашки. Но, как ей казалось, ни она, ни он не чувствовали друг к другу чего-то большего, чем теплая, но не слишком близкая дружба. — Я думаю, вы составите неплохую пару. И будет правильным, если вы, — абуэла повернулась к Бруно, — загляните сейчас в будущее Мирабель и Родриго. Чтобы сватовство не прошло зря. Мирабель так удивилась, что даже не нашлась, что ответить. Зато Бруно не растерялся и шагнул к абуэле: — Я не стану этого делать. Это ее личное дело. Зачем вмешиваться? — За тем, что ни Исабелла, ни Долорес не оправдали моих ожиданий, — голос абуэла стал жестче. — А девочки здесь только, чтобы оправдывать твои ожидания? — дядя Бруно говорил так твердо, что Мирабель ощутила прокатившуюся по телу волну, не то восхищения, не то смущения. Сильный. — Я не хочу ошибиться. И ты посмотришь. Мы должны быть уверены, что все сложится. Бруно помедлил секунду, две, три, сверля абуэлу взглядом, а потом вдруг развернулся и схватил Мирабель за руку, проходя мимо. — Я не буду смотреть. И скажу, что ничего не получилось, — почти не шевеля губами, пробормотал он, не поворачивая головы. Мысли путались, а дыхание сбилось от быстрого шага. Мирабель спешила за дядей, и только молча пялилась на тонкие теплые пальцы, обхватывающие запястье. — И я хочу увидеть табличку своими глазами! — прокричала им вслед абуэла. — Madre de Dios… — прошептал Бруно, на мгновение закрывая глаза, а потом сжимая челюсти так сильно, что желваки проступили сквозь кожу. Они в молчании добрались до его комнаты, Бруно втащил ее за дверь и только там, у песчаной завесы, разжал ладонь. Мирабель едва не застонала от расстройства. За эти несколько минут, когда время, казалось, замедлилось, она успела привыкнуть к его руке, так крепко сжимающей ее. Ей бы хотелось, чтобы теплые пальцы выжгли на запястье следы и остались навсегда ненавязчивым “браслетом”. — Я не согласен с ней. Она всегда стремилась все контролировать, — наконец сказал Бруно, не оборачиваясь, когда они оказались среди барханов. — Даже будущее. Но оно никому не принадлежит. Ты хочешь знать, что тебя ждет? — Ну-у-у-у, — замялась Мирабель. И правда, хочет ли? Если в будущем не будет Бруно, то нужно ли оно ей вообще? С другой стороны лучше, наверное, проверить, чтобы быть готовой ко всему. Будущее можно изменить — теперь она знала наверняка, и, если что, была готова побороться. Возможно она даже, чем черт не шутит, тут же и признается в своих чувствах. И будь, что будет. — Я пока не знаю, но… гм… — он вдохнула побольше воздуха и выпалила, — схожу за аптечкой! Мирабель выскочила к двери, выброшенная смущением и стыдом. Ох, Мира, Мира, что ты творишь… Какие признания? Он ведь не сумеет на них ответить, Мирабель. Не делай глупостей. Но ноги сами несли ее сначала прочь из песчаного царства до самой детской, потом — обратно. Сердце прыгало в груди, как сумасшедшее, вторя каждому шагу. Казалось, в Касите никого, кроме них — так молчал дом во время сиесты. А может быть, и правда, в этом доме, в этой жизни были только они одни. — Ты хочешь замуж за этого… гм… Родриго? — спросил Бруно, скривившись, будто это имя и правда доставляло ему неудобства. Своим вопросом он нарушил долгую тишину, которая легла между ними после ее возвращения. Они сидели посреди пещеры для предсказаний в густой полутьме, и Мирабель казалось, что неясные тени за спиной дяди Бруно вполне могут утянуть их в свое сумрачное царство. Она коротко вздрогнула от неожиданности, но ответ уже был готов. — Нет, не хочу, — просто сообщила она. — Мы хорошие друзья. Бруно едва заметно кивнул, скользнув по ней, казалось, безучастным взглядом, и они снова замолчали. Мирабель разглядывала сжимающиеся большие ладони, густые черные волосы, закрывшие от нее любимое лицо, пончо в мелких катышках и думала. Ей так не хотелось причинять боли своему обожаемому дяде, так не хотелось, чтобы он страдал физически, теряя кровь. Ведь сколько еще ему предстоит видеть чужих судеб, жертвовать собой, пока он не научится отказывать абуэле, или пока абуэла не перестанет его “использовать”. Мирабель любила бабушку, но не понимала ее, даже спустя год. Тогда казалось, что абуэла изменилось, что они все простили друг друга, стали внимательными, но не прошло и полугода, а в бабушкином голосе уже звучали эти стальные нотки, знакомые Мирабель с самого детства. Требовательность, властность, бескомпромиссность — словно и никуда не уходили. Все стало прежним. Кроме Мирабель. Теперь она любила, и эта любовь заставляла ее порой защищать дядю Бруно, когда абуэла совсем уж на него давила. В такие моменты Мирабель получала благодарные взгляды, посланные украдкой, и ощущала внутри разрывающийся счастьем шарик. Она старательно подшивала дядино пончо — он напрочь отказывался от нового, но разрешал зашивать прорехи от осколков и протертостей — и, когда накидывала его на худое тело, мечтала на мгновение нырнуть под накидку и прижаться к дядиной спине грудью, чтобы обнять его и никогда не отпускать. Она так его любила, что не могла бороться с желанием увидеть свое будущее, отчаянно надеясь найти там Бруно. — Может мы… просто посмотрим, за кого я выйду замуж? — не очень-то смело, а могла бы посмелее, вроде бы даже признаваться в чувствах была готова, да, Мирабель, пустая твоя голова? произнесла Мирабель, слыша, как гулко стучит ее сердце. — Если тебе не трудно? — Трудно, — отрезал Бруно. Его голос стал тверже, если не сказать грубее. Мирабель впилась взглядом в суровое, как на изображении его двери, лицо. — Не хочу вмешиваться в твою личную жизнь. Она не касается никого, кроме тебя. — Ладно, — покладисто согласилась Мирабель. И они снова замолчали. Ни она, ни он, однако, не собирались уходить, будто ждали чего-то — проведения ритуала, который, вообще-то, полностью зависел от Бруно. Мирабель решила сидеть в пещере до тех пор, пока дядя не выгонит ее сам, если таково будет его решение. Она разглядывала тонкий луч света, пробивающийся сквозь прикрытую дверь и кончиками пальцев перекатывала песчинки с места на место. Вскоре появился нарисованный на песке тукан Антонио и Касита. А еще крысы, песочные часы, бабочки… Все то, чем жило ее сознание долгие-долгие месяцы. — Ты правда хочешь узнать? — раздался хриплый голос. — Было бы интересно, — не поднимая головы, ответила она, пытаясь усмирить вдруг быстро застучавшее сердце. Бога ради, а она точно уверена, что готова все это увидеть? Она ведь не перенесет мысли, если там будет не Бруно. — Давай посмотрим, с кем я буду счастлива во взаимной любви? Конечно, только с ним, глупенькая. — Давай, — плечи Бруно заметно расслабились. Он выпростал свои красивые руки из-под пончо, словно крылья большой птицы, и протянул их Мирабель. Она села на пятки, выпрямляя спину. За сотни прожитых ритуалов она отлично выучила, как и что ей делать, чтобы все прошло удачно. Думать о Бруно каждую коротенькую секунду. Чувствовать теплые пальцы, сжимающих ее. Смотреть в зеленые яркие глаза. Думать о Бруно. Чувствовать пальцы. Смотреть в глаза. Думать. Чувствовать. Смотреть. Изумрудное зарево заполнило пещеру. Впервые Мирабель не интересовали появляющиеся вокруг образы. Она не хотела ничего видеть, потому что и так знала, чего желает. Песок хлестал ее по щекам, словно вынуждая вглядываться, запоминать, понимать. Но Мирабель стойко держалась за дядины руки и свои надежды. Если она не увидит реальности — можно будет и дальше жить мечтами. Пропадать в них и никогда не открывать глаза. И она не жалела, что согласилась на ритуал. Дядя Бруно был таким величественным, таким потусторонним, таким похожим на древнее божество, что только ради этого одного стоило помогать ему в предсказаниях. Мирабель ощущала, как у нее в животе ворочается странное предвкушение, и крепко вцеплялась пальцами в горячие ладони. Дядино лицо было, как и всегда, бесстрастным, но в его глазах мелькало еще что-то, кроме зеленого вихря. И Мирабель никак не могла понять что. Между бровей Бруно залегла мученическая морщинка. Мира чуть подалась вперед, не обращая внимания на летящий в нее песок, сжала пальцы… И вскрикнула, когда острый осколок прочертил обжигающую линию от запястья до локтя. Она инстинктивно разжала руки, одернула их, словно в замедлении, наблюдая, как по лбу, щекам, губам Бруно скользит зеленый луч, и как искажается в страдании его лицо. Его ладони побагровели, словно их окропили вином, и из центра купола в них опустилась изумрудная табличка. — Что там? — песок едва успел осесть, когда Мирабель дернулась вперед, изо всех сил желая заглянуть в видение. Ее руки легли на его колени, сжимая пальцы, но Мирабель было уже все равно. — М…Мира… — как-то странно выдохнул Бруно, пытаясь отодвинуться. — Не стоит… тебе смотреть, — он замахнулся, собираясь выбросить табличку за спину. — Дай! — Мирабель снесла его всем телом, пытаясь схватить заманчиво-блестящую дощечку. Теперь она даже поняла тех, кто приходил за предсказаниями. Лучше знать, что тебя ждет, чтобы иметь возможность к этому приготовиться. Видение манило, заставляя дыхание сбиваться, и тянуться за выпростанной ладонью со стекающей по запястью кровью. Завораживающее зрелище… Мирабель едва ли замечала, как беспрепятственно и нагло ее рука скользит по дядиной груди, пока она ерзает на нем в попытке получить свое личное предсказание. Дядя Бруно что-то бормотал, но Мирабель его не слушала, может быть, впервые в жизни. Все ее естество хотело только одного — узреть свое будущее еще разок. — Есть! Она тут же отклонилась назад, усаживаясь поудобнее. Под бедрами ходуном ходил мягкий живот. Мирабель уставилась в изумрудные переливы. — Mi v-vida… Не совершай ошибку… Тебе не стоит этого видеть… — Бруно попытался приподняться, но Мирабель, не глядя, легонько толкнула его в грудь. Прошло несколько томительных мгновений. Дядя Бруно совсем затих и едва ли дышал, прижатый к песку ее весом. Мирабель раз за разом скользила глазами по изображению, чувствуя, как в груди поднимается волна. Она откинула табличку. Раздался тихий звон разлетающихся осколков. Ее пальцы медленно проскользили по тонким запястьям. Дыхание Бруно сбилось, зачастило, глаза расширились в немом ужасе. Мирабель сплела их ладони, пачкая свои в его подсыхающей крови, и сжала руки, пригвождая дядю к песку. Наклонилась, как манну небесную, ловя судорожные вздохи. — Никто не узнает, tío Бруно… Никто не узнает. И поцеловала его, врезаясь жаждущим ртом в сухие губы. Осколки видения слабо поблескивали в темноте, нарушаемой тяжелым дыханием, и больше не отражали ни сплетенные ветви семейного древа, ни переплетенные руки с обручальными кольцами. Ни крошечный бутон, расколотый пополам и незамеченный никем из людей.