***
казуха податливый. может, только с ним и только для него — пусть только попробует не только с ним и не только для него — но он позволяет лепить из себя любые формы, позволяет толкать, прижимать, вдавливать в стену, раздвигать губы, тянуть за волосы, сносить границы, которые скарамучча, может, и хочет оставить, но из-за того, что перегревается в самую первую минуту, он совсем не контролирует то, что происходит после. маленький аварийный участок него, конечно, всё ещё работает и даже разумно требует отстраниться, но он заставляет себя остаться ради казухи, которому сплющивание в лепёшку, кажется, приносит удовольствие; о да, ему определённо нравится, если судить по кончикам пальцев, всё глубже прокрадывающимся под шорты скарамуччи. получается в итоге, что оба терпят друг ради друга и что терпят вроде бы напрасно, но главное, что выходит неплохо. удовлетворительно. и всё же потеря самоконтроля всё портит: скарамучча до того давит на обессилевшего казуху, что тот начинает задыхаться; терпит, конечно, пока может, но недолго выдерживает, а когда понимает, что вот-вот потеряет сознание, толкает в грудь. скарамучча отдаляется сразу, как по команде изнутри, ждёт, что тот отдышится, и пока ждёт, запоминает казуху таким: раскрасневшимся, дышащим часто-часто, глотающим воздух ртом и почему-то смущённым, хотя вообще-то тот первым начал — не сегодня, но исторически. скарамучча вдруг осознаёт в полной мере, что только что натворил и как, должно быть, странно выглядит его появление после их грандиозного расставания; вспоминает и то, что наговорил во время этого самого расставания, и идея уйти, сославшись на важную-важную миссию, уже тише обвиняется в трусости. — я готов, — шепчет казуха, предупреждая его побег, и одна из его вездесуще-любознательных ладоней оказывается на щеке, а вторая — на шее, — продолжим? вместо ответа скарамучча прислоняется к его лбу своим. — какое «продолжим»? ещё чуть-чуть, и ты отправишься погостить к своему другу. — я буду счастлив с ним повидаться, — не спорит казуха, — но не сейчас. мой дух не упокоится с миром, пока на земле остаются… — он переводит взгляд на губы и сглатывает. — …незаконченные дела. скарамучча так и не решает, как реагировать на это заявление: оскорбиться из-за того, что его овеществляют до «дела» или радоваться тому, что он причина жить. он всё смотрит и смотрит на казуху, а тот, придерживая нетерпение (близость так и манит натворить глупостей), ждёт, пока скарамучча дозреет. глаза у него то и дело закрываются, он полутеряет сознание, но раз за разом выталкивает себя, заставляя оставаться. — ладно, слушай, — решается скарамучча, потому что никого рядом нет, а казуха достоин услышать слова, которые из этих губ не выходили уже много-много лет, — я скажу это один раз и больше не повторю, понял? — понял, — казуха шире раскрывает глаза и приподнимается выше по стене, чтобы взбодриться. — слушаю. — прыгать под меч электро архонта было самоубийством, — говорит скарамучча, — и это был самый тупой и непродуманный поступок, который я когда-либо видел. у тебя не было и шанса против неё. казуха отводит взгляд, и скарамучче приходится взять его за подбородок, чтобы видеть выражение лица, когда он скажет: — но я всё равно восхищаюсь тобой. — а? — я сказал, что больше этого не повторю, — он отталкивает лицо и отворачивается, — и это всё ещё в большей степени тупо, чем храбро. бледность, которая было возвращается на казухины щёки во время передышки, вновь сменяется краской. скарамучча надеется, что это признак выздоровления, а не предсмертной натуги. — я по-настоящему рад это слышать, — у казухи каким-то образом получается обнимать словами, — особенно от тебя. кажется, он, как всегда, проигнорировал оскорбительную часть (примерно три четверти, а то и девять десятых) и услышал лишь те слова, что подпитали его полудохлую уверенность в себе. возможно, это скарамучча виноват в том, что казуха надрессировался слушать его избирательно… но раз уж ему нравится искать (и находить) к нему ключи, подходы и лазейки, раз его не отталкивает грубость, раз он не собирается сбегать, ладно. скарамучча не будет мешать. может быть, даже поможет. — меньше слов — больше дела, — говорит он и затыкает казуху прежде, чем тот успеет сказать что-то смущающее. губы у него сухие и обветренные, двигается он вяло, и скарамучче приходится брать дело в свои… губы. он надеется спрятать неопытность за напористостью, и, кажется, получается: казуха в его руках размочаливается во что-то то выскальзывающее, и в него приходится упираться, чтобы не скатился вбок-вниз по стене, а потом ещё и отпустить, чтобы отдышался. — как жаль… что мне нужен… воздух… — выговаривает тот кусками. скарамучча слезает с его ног и пытается прислонить казуху к стене как можно прямее, чтобы не упал. тот помогает ему, выставляя руки справа и слева от себя, показывает: я держусь, я в силах продолжать; не останавливайся. — но будет лучше, — уточняет он, — если ты будешь придерживать меня всем своим весом. — не могу, — не поддаётся на его уловки скарамучча. — не сейчас. есть дело. скарамучча вспоминает кое-что, что хотел сделать ещё во время их совместного путешествия (вернее, во время стоянок-ночёвок), но не успел — не было подходящего момента. но другого шанса, когда они будут наедине и когда казуха не будет сопротивляться, ему не представится. поэтому. скарамучча подаётся вперёд, грубо заводит пальцы в волосы на затылке, взлохмачивая и без того растрёпанный хвост, массирует, перемещается к вискам, а потом и к макушке. казуха сначала думает что-то сказать (спросить, не возразить), но потом разгадывает взгляд глаз — в тот момент больше чёрных, чем синих, — узнаёт из них даже то, чем их хозяин и не собирался делиться, и так и не открывает рта. вместо этого отдаётся в не-чужие руки — откидывается на стену, расслабляется, вслушиваясь в поползновения по коже, зарисовывая в памяти маршрут; скарамучча на голове не задерживается: съезжает через затылок к шее, обхватывает её, ощупывая большими пальцами кадык, и казуха не успевает сглотнуть, как пальцы уже проскальзывают под ткань на ключицы и плечи. скарамучча даже привстаёт, чтобы проникнуть глубже под воротник, и чуть отдаляет казуху от стены, чтобы нащупать лопатки. удивляется тому, что тело легко отслаивается от стены, а потом понимает, что казуха не мешком лежит, а двигается вслед за его руками, помогая освоить как можно большую часть себя. смотрит на него во все глаза, никак не может обуздать дыхание, но ждёт. чего-то большего. особенно после того как скарамучча, ощупавший его плечи, нагло выдёргивает заправленную в шорты ткань, оголяет живот и водит по нему пальцами — вправо-влево, вверх-вниз. через бока к рёбрам; замирает ненадолго напротив сердца, расходится в обе стороны по груди. подмышки, скарамучча придвигается ближе, снова полусадится на ноги казухи, приобнимает его, перемещая ладони на спину. лопатки, рёбра, позвоночник; фактурно. тот самый шрам через всю спину, ниже, ниже… спина заканчивается. скарамучча расширяет промежуток между ними, вздыхает, смотрит на варёно-красного казуху из-под ресниц и. просовывает руку под все слои ткани прямо к паху, нащупывает кожу и грубым из-за волнения движением пальцев выдавливает звук, которого он прежде от казухи никогда не слышал, и даже не думал, что такие бывают. люди часто при нём стонали, но никогда — так. — больно? — н-нет, — казуха то ли задерживает дыхание, то ли прикусывает язык; заканчивает нервным выдохом: — продолжай. скарамучча возвращается к спине — к нижней её части — а затем его ладони расходятся в разные стороны, чтобы по одной как следует исследовать бёдра казухи. — ты уверен, что это… этим… стоит заниматься на улице? — кажется, стон возвращает казухе дар речи, но голос его бледнее обычного; скарамучча списывает это на потерю сил. надо ускориться, пока тот в сознании. — а где ещё? хочешь прямо в главном зале тэншукаку? — не хочу, — шепчет казуха, — но на улице… нас могут увидеть… — твои дружки из сопротивления отправились захватывать главные здания, — скарамучча решает, что ткань колготок казухи достаточно тонкая, чтобы всё чувствовалось сквозь неё, и спускается вниз по бёдрам и икрам, не оголяя их. — нас никто не побеспокоит, а если посмеет, — он сжимает обе лодыжки, — я с ними разберусь. — ты… — казуха дёргает ногами. — ты же… у тебя же есть опыт? ты разбираешься в этом, да? — конечно. — ты уверен, что это необходимо… прямо сейчас? — конечно, — скарамучча возится с завязками на обуви, — когда ещё? я скоро уеду — помнишь? ответа не следует, и он поднимает голову, чтобы убедиться, что казуха до сих пор жив, и выражение лица того заставляет скарамуччу напрячься. он даже ноги выпускает из рук на всякий случай, и тогда уже казухе приходится его успокаивать: — хорошо. я… доверюсь тебе. — никто не справится лучше меня, — заверяет его скарамучча, снимая с казухи обувь и откидывая её в сторону. ощупывает нижние части обеих стоп, и предварительный осмотр завершается успехом. можно переходить к главному. — я и не хочу, чтобы это был кто-то другой, — казуха звучит взволнованным, но решившимся. скарамучча поднимается и заглядывает ему в глаза, пока снимает шорты. он впервые видит казуху таким собранным и беззащитным одновременно и не понимает, что не так: больно ведь не будет, ну, малость щекотно, быть может, — но волнение передаётся и ему, и пальцы дрожат, пока он стягивает колготки. когда он наконец оголяет нужную нижнюю половину и добирается до кожи, он сразу же хватает казуху за правую стопу, и тот рефлекторно дёргает ногой, чтобы сбросить. скарамучча стискивает крепче. — не дёргайся. — извини, — на грани слышимости. скарамучча прикладывает ладонь к стопе, концентрируется и проявляет метку яэ мико на поверхность. следовало догадаться, что она будет либо на руке, либо на ноге, но лучше было обследовать всё тело для того, чтобы убедиться наверняка (хотя настолько тщательный осмотр — он готов признать — был его прихотью, а не необходимостью). как казуха умудрился коснуться корней священной сакуры одной только голой стопой и не задеть никакими другими частями тела — это загадка, на выяснение которой времени у него нет; он концентрируется и рывком вытягивает метку, выкидывает куда-то за спину и брезгливо отряхивает ладони, чтобы на нём даже воспоминания лисьего не осталось. — всё, — объявляет он, и где-то в уголках губ мелькает гордость за себя. — что — всё? — за тобой следили, — объясняет скарамучча, придерживая казуху, чтобы натянуть колготки до конца, — но я нашёл метку и смог убрать её. благодарности принимаю… эй, что не так? казуха выглядит… разочарованным. разочарованием от него смердит так, что скарамуччу коробит, но, по крайней мере, щёки у него не бледные, а значит, сердце работает, и он понемногу восстанавливается. но этот взгляд… он как будто и не рад тому, что скарамучча избавил его от наблюдения. — для тебя это нормально? — каким-то чужим, совсем не казухиным тоном спрашивает тот. — вот так вот… ощупывать кого-то? — да, а что не так? — скарамучча надевает на него шорты уже без охоты, просто так, чтобы не бросать дело на полпути. — меня постоянно разбирают и собирают. что в этом такого? — понятно, — после долгого молчания говорит казуха. разочарование его растворяется среди другого чувства, отдающего жалостью, и с этого момента скарамучча перестаёт понимать происходящее совершенно. — да что с тобой? — он тянется вытрясти ответ из казухи физически, но в последний момент останавливает себя. — у тебя, знаешь ли, были грязные ноги. я для тебя старался. скарамучча привык к услужливости казухи и думать не думал, что тот может оказаться неблагодарным. и в тот момент, когда в нём начинает подкипать возмущение от того, что о него вытерли ноги, — почти в буквальном смысле — казуха одумывается. — спасибо, — тихо говорит он, — за то, что позаботился обо мне. извини, что не сразу поблагодарил. я просто… — просто что? — ждал немного другого, — веет прохладной печалью. — но то, что я неправильно тебя понял, — моя ошибка. неважно. кто за мной следил? скарамучча всё ещё недоверчиво щурит глаза, и тогда казуха в знак примирения падает вперёд, врезаясь в его грудь головой. движение бессмысленное — от него ни тепла, ни приятных покалываний, ни толку — но даже от такого мерный поток тока внутри него сбивается и искрит. — яэ мико, — делится он правдой в знак примирения. — гудзи яэ? — казуха от шока даже находит силы подняться. — но зачем? — к старости её мозг окончательно усох, — выплёвывает скарамучча. — откуда мне знать, что на уме у этой дряхлой извращенки? забудь о ней. ты отдышался? казуха кивает, и скарамучча с его разрешения возвращается к любимому с сегодняшнего дня занятию — воровству кислорода. да, именно так: оказаться ближе, прижаться так, чтобы как можно меньше щелей, и лишать, лишать, лишать воздуха, даже если уже не чувствуешь ни себя, ни его, а все аварийные системы сигналят о том, что скоро сломаешься; где-то посреди или в начале казуха ненавязчиво отнимает его руки от своего лица и ведёт их куда-то вниз; скарамучча позволяет — из интереса, а не из невозможности противиться — и тот пристраивает его руки по бокам, под тканью, прямо на коже. ну что ж… раз он этого хочет. раз уж это их последняя встреча, скарамучча может позволить ему многое. и себе — тоже.***
— сумеру, — объявляет он в очередную передышку. — что? — мой следующий пункт назначения — сумеру. казуха моргает глуповато; потом осмысленно. на третий раз как «я не ослышался? ты правда мне это сказал?» — и скарамучча отворачивается. он ничего не говорил. само выпало. — ты, — хрипло переспрашивает казуха, — назначаешь мне свидание? — нет, я не… — скарамучча прикладывает ладонь к голове; холодно, хотя кажется — тычинка пиро орхидеи. — не знаю, зачем я это сказал. я даже не знаю, встретимся ли мы — возможно, я даже не смогу выйти… и ты будешь зря искать меня. просто скажи, что не будешь меня искать. — не скажу. — ну конечно, — и хоть он хочет выглядеть рассерженным, он улыбается. — можешь тратить своё время на бесполезные поиски — твоё дело. — но ты хочешь, чтобы я искал тебя, — казуха берёт его за руки. — иначе не оставлял бы мне подсказок. — я не хочу, чтобы ты искал меня. я хочу, чтобы ты меня находил. понимаешь? — понимаю, — казуха приподнимает его руку, целует тыльную сторону ладони. скарамучча переживает прикосновение, а потом отдёргивает — жжётся. смотрит на руку, вспоминает отпечаток губ по ощущениям, вздыхает. ну и как он так вляпался, что теперь не хочет уходить? смотрит на казуху. вот и весь его ответ. — отдышался? — да… погоди, — казуха баррикадируется рукой от падающего на него скарамуччи, и на его ладони тоже остаётся отпечаток. — кажется, этот раз последний. я больше не выдержу. — в каком смысле «не выдержу»? сценарии воображаются самые худшие; скарамучча бегло осматривает казуху, но ничего опасного не замечает. — потеряю сознание, — успокаивает казуха. — не волнуйся. после того, как ты пришёл, я ощущаю себя живее всех живых… хоть и немного устал. и я хочу попросить тебя кое о чём… если можно. — попробуй. — если вдруг я правда отключусь… и если тебя это не затруднит… отнеси меня, пожалуйста, в главный штаб комиссии тэнрё. он здесь неподалёку, за воротами. — зачем? — я обещал своему другу, что через месяц буду там, и, кажется, время обещанной встречи уже наступило. не помню… я как-то забыл считать. надеюсь, он простит меня, если я опоздаю. чем больше скарамучча слушает его, тем меньше ему нравится эта затея. он перебивает казухин ломаный шёпот своим обвинительным: — опять хочешь себе навредить? — нет… на этот раз со мной всё будет в порядке. обещаю. скарамучча ему, конечно, не верит. не после того, как оставил без присмотра на пару дней, а тот успел подставиться под меч электро архонта. казуха понимает, что словами не убедит, и решает пойти бессовестным путём: берёт за щёку, приближается и выдыхает прямо в губы: — что мне сделать, чтобы уговорить тебя? — хорошо, — уступает скарамучча, отклонившись назад, — отнесу. но если пойму, что тебе угрожает опасность, я не оставлю тебя там, а отнесу к врачу, понял? выглядишь ужасно. — хорошо, — покорно соглашается казуха, — от врача меня в любом случае заберёт комиссия тэнрё, так что и такой вариант сойдёт. — тц, — раздражается скарамучча, — голос у тебя приятный, но иногда я хочу, чтобы ты молчал. — заткни меня? — мягко предлагает казуха, и кто он такой, чтобы отказать?***
…в этот раз казуха держится до последнего: скарамучча и не подозревает о его слабости, пока тот не обмякает в его руках тряпичной куклой. он заваливает казуху на себя, чтобы убедиться, что сердце бьётся и что тот дышит, пусть и слабо, и только после этого поднимается, взвалив тело на руки. приходится придерживать голову, чтобы не отвисала вниз и не перекрывала дыхательные пути, и это неудобно. вот бы казуха был маленьким-маленьким, размером с ладошку, чтобы спрятать и всегда держать при себе. пока скарамучча ретроспектирует к воротам, в голове его проносится идея казуху украсть. неизвестно у кого — у всего мира, наверное. куда его красть и что с ним потом делать — тоже непонятно, хотя насчёт последнего у него есть несколько предположений — кое-что, чему они научились друг у друга за последний час, два или половину. он позволяет себе предаваться маленьким глупым фантазиям здесь, на территории тэншукаку, попасть в который тоже было его маленькой глупой фантазией; у него слишком много наивных фантазий, и все они сбываются либо через сотню-другую лет, либо не сбываются вовсе. чем ближе ворота, тем приземлённее и насущнее мысли скарамуччи. вспоминается оставленное в штабе сердце бога, и паника чуть не сбивает его с ног; она требует выбросить казуху прямо здесь и нестись на всех молниях назад, и он почти слушается её… почти. смотрит вниз, замечает красную прядь, успокаивается. главный выбор между гнозисом и казухой он уже сделал — выбор не в пользу последнего — так что неглавный можно отдать тому, кто его действительно заслужил. и всё же скарамучча не задерживается надолго — чем раньше они расстанутся, тем быстрее потом восстановятся. он выносит казуху за ворота, отмечая, что людей поблизости по-прежнему нет — ни гражданских, ни военных, — и направляется к главному штабу комиссии тэнрё, где, о чудо, встречает-таки человека. молодого, примерно одного возраста с (тут он понимает, что не знает, сколько казухе лет), с бордовыми волосами и скорее раздетого, чем одетого. парень его совсем не боится и смотрит с вызовом, перекидывая дубинку из руки в руку. скарамучча не обманывается его ленивым видом: парень явно наизготове нападать или защищаться. он присматривается к траве и кустам, размышляя, стоит ли высадить казуху, чтобы не поранился во время драки, но пока он думает, парень замечает ношу на его руках и разом теряет боевой настрой. — казуха? — удивляется он, подходя ближе. — что с ним? — отбил атаку электро архонта, — не упускает случая похвастаться скарамучча и только потом понимает, что работнику комиссии тэнрё этого говорить не стоило, — потерял много сил, — добавляет он и только потом вспоминает, что даже после использования трёх «глаз» сразу казуха ещё оставался в сознании, а исчерпало его силы то, что было позже, — он попросил принести его в комиссию тэнрё, потому что… скарамучча замолкает, догадавшись вдруг, что этот неприятный парень, скорее всего, и есть тот самый друг казухи. — …потому что обещал кому-то, что придёт сюда? — заканчивает за него тот. — я знал, что он сдержит обещание… а кто ты такой? — прежде чем спрашивать чужое имя, — говорит скарамучча так, что сразу становится ясно: он дружить не намерен, — нужно назвать своё. — о, — понимает парень. закрывается, складывает руки на груди, но, тем не менее, предпринимает попытку наладить контакт: — вот как. я хэйдзо. представляется он и ждёт, что представятся в ответ. скарамучча пожимает плечами. — я не обещал, что назову своё имя. отведи меня к врачу. казухе нужны лечение и отдых. — я не обещал, что отведу тебя куда-то, — парирует хэйдзо. — спасибо за то, что принёс, но дальше я сам… он протягивает руки к казухе, но скарамучча мгновенно телепортируется ему за спину. — руки убрал, — холодно говорит он. — кто-то разрешал трогать? — о, — выдыхает хэйдзо, явно впечатлённый. — а тебе, значит, можно? — мне — можно. тебе — нет. я тебя не трону, раз уж ты тот, с кем казуха хотел встретиться, но если не хочешь помогать, так хотя бы не мешайся — я сам найду дорогу. и не советую вставать у меня на пути. пока скарамучча это говорит, он рассматривает все двери в поле зрения, гадая, какая из них ведёт в лазарет. должно быть, одна из наружных, а не тех, что спрятаны в глубинах здания (а иначе как вносить раненых прямо с улицы?) вряд ли самая большая — это, скорее всего, парадный вход — значит, одна из этих маленьких… в тот момент, когда он собирается пойти и проверить догадку, хэйдзо за его спиной вздыхает: — хорошо, отведу. никаких личных обид, когда дело касается помощи человеку. говорит он и провожает скарамуччу до той двери, которую тот не далее как минуту назад определил как вход в лазарет (построив логическую цепочку, а не потому, что над ней висела табличка с иероглифом «лечение»), и внутри просторной, но безлюдной комнаты (постели измятые, как будто ещё несколько часов назад здесь было полным-полно больных, но всех спешно куда-то перевели) подводит к единственной застеленной кровати. скарамучча бережно опускает казуху, подкладывает ему под голову подушку, и внутри него что-то ёкает. пора прощаться. — можешь идти, — дружелюбно посылает хэйдзо. скарамучча игнорирует его выпад и спрашивает: — что с ним будет? — суд, — пожимает плечами хэйдзо, — в упрощённом виде как и для всех, кто разыскивается по статье о сокрытии глаза бога. — и ему ничего не будет за то, что напал на вашу богиню? — вероятно, нет — такой статьи попросту не существует. — разве? — да. наверное, все те, кто осмеливался поднять руку на госпожу сёгун, попросту не доживали до суда. но я всегда знал, что казуха особенный, — добавляет хэйдзо, и скарамучча мысленно с ним соглашается. да, казуха и правда особенный, и это то, что ему в нём нравится. а вот тон, которым хэйдзо называет его особенным, совсем не. — слушай сюда, — говорит скарамучча, — ты теперь за казуху несёшь ответственность, и если с ним что-то случится, твои кишки будут висеть по всем деревьям отсюда и до ватацуми, понял? — попробуй, — из глаз хэйдзо испаряются последние намёки на дружелюбие, но скарамучча его уже не слушает: склоняется над казухой, рассматривает его лицо, поглаживает напоследок красную прядь. а потом выпрямляется, разворачивается и уходит. не оглядываясь.***
на улице он одной вспышкой оказывается за пределами дворика комиссии тэнрё и, не сбавляя скорости, прыгает до ворот тэншукаку. замедляется, смотрит зачем-то внутрь, хотя сам же торопит себя: быстрее вернуться в штаб, быстрее уплыть отсюда, зачем он вообще бросил сердце бога и пошёл… точно. синьора. на подходах к тэншукаку тихо и пустынно — никого нет, кроме поверженных досинов, — и он беспрепятственно проникает в главное здание. и первая, кого он замечает, это она. сёгун райден. сидит, опустившись на одно колено и прижимая ладонь ко лбу, беззащитная, но оттого не менее грозная. её окружает ореол безжалостной неумолимости, и только многовековая ненависть позволяет скарамучче не сбежать отсюда в страхе. он столько лет ненавидел эту куклу, полагая, что ей повезло-таки стать сосудом для сердца бога, так что теперь, когда выяснилось, что это не так, он не знает, как к ней относиться. скарамучча делает несколько шагов, едва не наступает на что-то на полу и, приглядевшись, понимает, что это что-то… когда-то бывшее человеком. он сразу распознаёт: синьора. точнее, то, что от неё осталось. скарамучча опускается на колено, шарит рукой по полу, не испытывая отвращения, отстранённо фиксирует факты: от тела остались осколки нескольких самых крепких костей, от одежды — части из тугоплавких металлов, а кроме них — осколки глаза порчи с кусочками снежинок внутри. — в таком виде тебя хотя бы будет легче нести, — вздыхает скарамучча. чувства… странные. противоречивые. не печаль, но и без злорадной радости. не равнодушие — точно не оно. синьора раздражала, но была в ней сила, которую он уважал: она шла вперёд, растаптывая любые преграды, не сдаваясь и не расклеиваясь. ему бы поучиться, но — поздно. — найду, куда тебя сложить, и вернусь, — обещает скарамучча, поднимаясь и оглядываясь в поисках ящиков или коробок, но никаких контейнеров не обнаруживает. м-да. и зачем нужен зал размером со склад, если здесь даже горшка нет? он, конечно, сам по себе «сосуд», но… точно. скарамучча вспоминает про другой «сосуд» и подходит к сёгун, но та никак не реагирует: не встаёт и даже не смотрит на него. игнорируешь меня, злится скарамучча и топает ногой по лбу; сёгун внезапно легко заваливается назад, падает и скрючивается на полу магатамой, всё ещё не отнимая рук ото лба, как будто ей разорвёт голову, если отпустит. — и это вы называете архонтом? бесполезная, — он не отказывает себе в удовольствии наступить на неё ещё раз, а потом и ещё, но без ответной реакции ему наскучивает издеваться, и он отстаёт — в конце концов, у него есть заботы важнее поломанной «сестрички». собрав останки синьоры, он возвращается в штаб и первым делом отыскивает человека (натона, понтона или как там его) и с облегчением отнимает у него шкатулку. он приказывает всем готовиться к отплытию, а сам закрывается в комнате и до самого отправления сидит, прижимая сердце бога к себе. в конце концов, это всё, что у него осталось.