makoto ni

его появление в банке северного королевства (инадзумский филиал) вызывает переполох. возвращение напоминает падение из тёплой постели в ледяной океан, да не просто в океан, а прямиком в нерестилище злобных зубастых рыб — здесь ему не рады, здесь его боятся, здесь на него сразу же взгромождают кипу дел. — да, рыбка с ватацуми узнала про глаза порчи и приняла меры, да, фабрика разрушена; в снежную и сами можете сообщить — мозгов у вас нет, но руки-то имеются? во всём остальном следуйте приказам старших предвестников и синьоры… нет приказов? запросите. я здесь отдыхаю, а не работаю, так что приготовьте ванну. и найдите мне металлическую палку длиной в полметра и брусок… размером со ступню. а если кто-то посмеет меня беспокоить, я скормлю его донным червям. лицо скарамучча держит такое, будто вместо штаба попадает в отхожее место; он отталкивает всех, кто подбегает его поддержать, обругивает тех, кто протягивает ему конверты со «срочными сообщениями» и бьёт током несчастных, случайно попавших между ним и следующей точкой телепортации, — словом, ведёт себя как обычно. но стоит двери в выделенную ему комнату захлопнуться, и уверенность с лица отклеивается, а сам он грязной каплей сползает вниз по стене, садится, прячет за ладонями лицо, выдыхает. ненагретый воздух рассеивается между пальцами, и всё, чего он хочет, это тишина. без звуков, без мыслей, без воспоминаний. и без людей. хорошо. он подумает обо всём позже — и о том, что уже случилось, и о том, что ещё предстоит сделать. сейчас ему нужно нащупать стабильность, опереться о что-нибудь и откатиться в настройках до прежнего (до-казухиного) себя. и ванна. о да, обязательно ванна с чистой водой — морская соль за эти несколько дней въелась в кожу, нарастила поверх корку и испортила волосы в мочалку. скарамучча мечтает: вот он погрузится в воду, отмокнет как следует, из него вымоет всё нежеланное, весь горький осадок, а после он ляжет в постель и, проснувшись, вновь станет цельным, злым и ни к кому не приученным… он открывает глаза, видит обрубок ноги, и план рушится уже на пункте «быть цельным». металлические обрезки ему приносят уже в ванную, и вместо благодарности скарамучча вновь заставляет посыльных побегать, на этот раз — за ёмкостью с холодной водой. когда и её приносят, он запирается в комнате и вскрывает оболочку, обнажая коленный шарнир с обрезком оси голени. срез гладкий, без зазубрин — работа настоящего мастера; он улыбается этой мысли, не отталкивая её. оценивает ногу: не так плохо, как могло быть, если бы камнем раздробило шарнир — без возможности согнуть ногу он чувствовал бы себя инвалидом. скарамучча раскаляет конец металлического штыря до состояния почти-потекло, прижимает сверху уже разогретый конец обрубка и давит всем весом, чтобы схватилось. схватывается. он опускает ногу в воду, дожидается, пока остынет, и наваливается всем весом на «ногу», проверяя на прочность. неплохо. шов уродливый и палка длинновата, но крепость сносная. до сумеру продержится. со «ступнёй» из-за толщины металла приходится возиться дольше — в конце концов, электро не так эффективно нагревает металл, как пиро, — но ему всё же удаётся присовокупить к «голени» «ступню». он пускает ток по металлу и впервые за несколько дней чувствует ногу — и это ощущение приносит облегчение, сравнимое с радостью. если бы только он мог радоваться. уже в ванне скарамучча долго-долго разматывает бинты, а после ещё дольше наматывает их на палец, так что вода под ним остывает; дойдя до конца, он вздыхает и, оторвав грязный рулон от пальца, откладывает его на бортик подальше от края, чтобы не скатился и не намок. перед отплытием нужно будет спрятать как следует. скарамучча опускает руки, а затем уходит под воду весь, с головой, позволяет ей прокрасться внутрь, заполнить его и найти, откуда вытечь. он рассматривает подрагивающие на потолке тени от лампы сквозь толщу воды и жалеет о том, что не может захлебнуться и утонуть. казуха совсем перестанет улыбаться, если узнает о его смерти. скарамучча выныривает. откидывает мокрые волосы, высовывает увечную ногу из-под воды, поднимает рядом здоровую, сравнивает. он занимает это тело уже пять или семь человеческих жизней, но до сих пор не знает, как его чинить. если бы всё это время он сам заботился о себе, тело его выглядело бы как металлическое чучело, уродливое и кривое. от смеха из-под воды выбулькивают пузырьки; если бы казуха встретил не нынешнего его, а вот это воображаемое чучело, он ни за что бы не захотел знакомиться — ему наверняка нравятся красивые куклы. как и всем. вода стекает по ноге и временно исполняющей обязанности ноги; одна мысль о казухе безболезненно перетекает в другую. скарамучче сделают новую ногу, и она ничем не будет отличаться от второй, будет такой же гладкой и идеальной. а шрамы с казухи никуда не денутся, и он всю жизнь будет прятать их под одеждой или бинтами так же, как поступает с рукой. если бы ему можно было сделать новое тело… бессмертное тело. но не такое, как его собственное. лучше. скарамучча роняет ноги в воду, разбрызгивая по стенам, тонет следом. казухи рядом нет, есть только сердце бога, на которое скарамучча его променял, но [пусть не получается утопиться, но ведь есть и другие способы] больше он не будет пытаться забыть — это бесполезно. больше он не будет врать себе, что ничего не было, и что это «ничего» не оставило на нём никакого отпечатка. он честно признается: да, у тебя был он, был кто-то, кто заботился о тебе даже во вред себе, кто-то, кто сносил твои насмешки и сам не стеснялся подшучивать над тобой, кто-то, кто переплыл ради тебя целый океан, кто-то, кто по своей воле искал встречи с тобой (искал, добивался и находил) — но из-за собственной слабости и нерешительности ты потерял его; о нет, ты не потерял его, ты прогнал его, потому что боишься. заранее зная, что идея провальна, он пускает заряд сквозь воду, но, конечно, иммунитет не подводит его. жаль. когда скарамучча возвращается в комнату, чистый и в новой одежде (но, к сожалению, без шляпы) (возможно, он больше грустит не по казухе, а по шляпе), он ныряет в пену из одеял и сразу же отключается. обо всех делах и проблемах он позаботится позже. снится ему, конечно, он. и только он. просыпается скарамучча, увы, не по своей воле, а от тряски за плечо и обречённого голоса: «проснитесь, пожалуйста, проснитесь!» открыв глаза, он обнаруживает молодого и бледного от испуга парня и, будучи слишком сонным, чтобы прихлопнуть наглеца на месте, хрипит: — я приказал не беспокоить по пустякам. — это не пустяк, — парень говорит так, будто сам не верит своим словам, и отпрыгивает чуть ли не к двери, — только вы можете помочь. мы потеряли связь с госпожой восьмой предвестницей. — что? — скарамучча рывком перемещается из ста восьмидесяти градусов в девяносто. — давай по порядку. — госпожа восьмая предвестница сегодня отправилась в тэншукаку, — парень заметно воодушевляется, когда понимает, что его не собираются убивать, и даже рискует на треть шага приблизиться к кровати, — на аудиенцию с сёгун райден. несколько часов всё было спокойно, а затем произошёл обрыв сигнала. скарамучча свешивает ноги с кровати и наклоняется, чтобы надеть обувь. — когда это произошло? — не более трёх минут назад. как только сигнал оборвался, меня сразу же отправили к вам с известием. — кто-то ходил на разведку? — да. госпожу восьмую предвестницу тайно сопровождали несколько агентов, одному из которых удалось заглянуть в тэншукаку. но так как внутри оказалась сёгун райден, то идти дальше он не рискнул. — уже выдвигаюсь, — скарамучча встаёт и проходит мимо паренька, не обращая на него более никакого внимания. оборвавшийся сигнал — худший знак; под него попадают разные сценарии, но самый очевидный — смерть. как бы скарамучча ни хотел отсидеться в стороне (спать до самого отплытия, спать во время плавания, спать до сумеру), ему придётся провести экстренное расследование, потому что спрашивать в итоге будут с него. как же инадзума надоела. почему всё худшее случается именно здесь? если его догадка верна, и с синьорой расправилась сёгун райден (потому что кто ещё во всей инадзуме смог бы с ней справиться? явно не яэ мико, которая и ухом не пошевелит лишний раз), значит ли это, что ему тоже придётся с ней встретиться? скарамучча касается плеча, внутри которого спрятано сердце бога. одолжит ли оно ему силу в решающий момент или придёт на помощь «хозяйке», которая однажды уже отвергла его и отдала на хранение полоумной лисе? — так тебя тоже выбросили, — шепчет он в плечо. какой-то агент, охраняющий какую-то дверь, решает, что скарамучча обращается к нему, и переспрашивает: — что вы сказали? скарамучча не отвечает, но останавливается, пронзённый идеей. возможно… стоит оставить сердце бога в штабе. если его постигнет та же участь, что и синьору, то лучше пусть гнозис достанется фатуи, а не эи. — эй, ты, — окликает он агента, — кто здесь главный? — вы, — учтиво кланяется тот. скарамучча закатывает глаза. — кроме меня. — госпожа восьмая предвестница, — уже менее уверенно отвечает агент. искры пробегают по всему телу скарамуччи, и агент спешит распахнуть перед ним дверь, которую сторожит. — начальник главного штаба фатуи в инадзуме, анто… имя скарамучча не дослушивает: вваливается в кабинет и захлопывает за собой дверь. комната большая… была бы, если бы не коробки и ящики, расставленные повсюду в четыре, шесть и выше этажей. скарамучча, не желающий тратить время на перешагивания, телепортируется поверх ящиков к столу, за которым сидит светловолосый мужчина. анто — или как там его — при виде него встаёт и приветствует как полагается, но скарамучча не сразу отвечает: всё ещё колеблется, отдавать или нет. они едва-едва воссоединились с сердцем… и второго расставания ему совсем не хочется. с другой стороны, что стоят его капризы по сравнению с сохранностью сердца? так и не определившись, он ищет ответа на лице «главного». глаза у этого анто ясно-голубые, взгляд осмысленный и даже как будто мятежный, проглядываются зачатки интеллекта — выглядит как тот, у кого хватит и амбиций, и наглости присвоить гнозис себе. времени мало. скарамучча вскрывает плечо, показывает его содержимое и усмехается удивлению, промелькнувшему в глазах. — гнозис. отдаю на временное — слышал? — временное хранение, — он бережно вынимает фигурку. — если с этим сердцем что-то случится, я вырежу твоё, понял? — так точно, — отвечает как-его-анто, протягивая руки к сердцу бога, и скарамучча предупреждающе искрится. — я разрешал трогать? — шипит он. — виноват. — принеси шкатулку, — торопит скарамучча, — и самую лучшую, которая только есть. мужчина кивает, наклоняется, выдвигает один из ящиков стола и действительно достаёт шкатулку (скарамучча, вообще-то, сказал наугад, чтобы потом придраться к тому, что в штабе даже шкатулок приличных нет), чёрную и лакированную. без колебаний вываливает её содержимое на пол, вытряхивает пыль и выставляет перед собой. — подойдёт? — что в ней лежало? — письменные принадлежности. скарамучча рассматривает обивку, протирает пальцем, принюхивается. на первый взгляд чисто, а проверять тщательнее времени нет. он укладывает сердце бога внутрь бережно, как новорождённого, захлопывает крышку и несколькими взмахами рук накладывает тройную печать электро. — попытаешься вскрыть — превратишься в якитори. а если всё же найдёшь способ и попытаешься использовать… о, я не завидую тебе. он закидывает на стол металлическую «ногу». анто приподнимает бровь. — если даже я получил такую рану, пытаясь соединиться с ним, то от червя вроде тебя и мокрого места не останется. скарамучча тратит время на запугивания не только из желания оттянуть момент расставания с сердцем, но ещё и потому, что глаза у этого анто слишком уж умные; не казухин уровень, разумеется, но чуть ближе, чем у остальных. — что делать, если вы не вернётесь? — прямо спрашивает анто. — ты знаешь правила. любой, кто получит гнозис, отвечает за его безопасную доставку в снежную своей жизнью. — понял, — отвечает тот, принимая шкатулку. — да благословит вас царица. до моста перед тэншукаку он добирается за четыре минуты. чем ближе он подбирается, тем более пустынными становятся улицы, и к концу пути он не скрываясь телепортируется прямо в их середины. что-то не так. город ощущается вымершим, и скарамучча навостряет инстинкты, но ничего опасного не обнаруживает. если это синьора разозлилась и всех сожгла, неудивительно, что её кто-то остановил. впрочем, истинную причину опустынивания он понимает уже у статуи всевидящего божества: у ворот на территорию тэншукаку толпятся солдаты сангономии в их смешных розовых одеждах. их даже не войско — так, маленькая бесполезная кучка. и чего добиваются?.. потом скарамучче становится не до смеха: он понимает, что раз здесь есть ватацумские никчёмыши, значит, где-то должен быть и… сначала он замечает пёсьего генерала и лишь после — казуху. живого, здорового и даже как будто выспавшегося; наверняка дрых до самого вечера, нежно думает скарамучча, но больше ни о чём не, потому что следующие события сменяются с такой быстротой, что он со всей стремительностью молний не успевает вмешаться. из ворот, пошатываясь, выходит путешественник — так вот из-за кого синьора пропала, решает скарамучча — а в следующую секунду что-то скрежещет, само пространство разрезается, и появляется она. если до этого он ещё думал что-то сделать — незаметно проскользнуть за ограду тэншукаку, влезть в глаз-пространство, [украсть казуху] — то теперь стоит, замерший, замороженный, связанный трепещущим волнением, надеждой без шанса, и во все глаза глядит на ту, которую должен называть матерью. глаза у неё живые, не кукольные, но даже без них он чувствует, что она настоящая. эи. он стоит. все слова, накопленные к этой встрече, все претензии, ругательства и «почему» выпадают и мячиками катятся по мосту, и стук их глухо отдаётся в мозгах. голова опорожняется, он забывает вообще всё и стоит, недвижимый, на месте, пока следующее событие не заставляет его поседеть (и плевать на то, что он не может поседеть), потому что казуха. этот не думающий о себе самоубийца. он прыгает прямо под меч электро архонта. если бы скарамучча мог говорить, он бы крикнул. если бы он мог двигаться, он оказался бы рядом и оттолкнул. если бы он мог вернуться назад во времени в день их последней встречи, он связал бы казуху верёвками и спрятал бы там, куда никакой меч никогда не достанет. но так как он в очередной раз опаздывает и оказывается бесполезным, он лишь стоит и смотрит. стоит и смотрит. на то, как казуха… побеждает. (нет, не побеждает: с трудом, силами трёх стихий сразу отталкивает, отбивает, никак не ранит даже, — но какая разница, что он не выходит победителем, если он выходит живым). скарамучча оттаивает. замечает, как эи утаскивает путешественника внутрь разреза, как «глаз» закрывается, но в тот момент ему до них никакого дела нет. пускай даже обнимутся и станцуют на площади — ему будет всё равно. скарамучча вмиг оказывается у ворот, отталкивает солдат сангономии и обнимает казуху, смягчая приземление. — макото? — слабо удивляется тот, и кровь приливает к его бледным щекам. — ты видел?.. — видел. я позабочусь о нём, отстаньте, — он отмахивается от выставленных в его сторону копий. — можете идти вершить правосудие или с чем вы там возитесь, я не буду атаковать первым. он опускается до их уровня и даже снисходит до уступки, но более не обращает внимания ни на кого вокруг, только помогает обессиленному казухе усесться и опереться о себя. вроде бы… кажется, он не пострадал. по крайней мере, внешне. скарамуччу немножечко разжимает. — казуха? — зовёт пёсий генерал. не очень довольно. — я потом всё объясню, — казуха, выжатый досуха, прикрывает глаза. — правда… идите вперёд. не упустите шанс, который предоставил вам путешественник. со мной всё будет в порядке. — тебе… придётся объясняться не только передо мной, — не очень дружелюбно говорит горо, — но ты прав насчёт шанса… хорошо. все за мной!