Дом Дракона. Узы

1.5 года назад Эймонд был зол, чертовски зол. И впервые его злость и раздражение были направлены на мать. Алисента никогда не вмешивалась в его жизнь, по большей части предоставляя ему самому решать, чем заниматься или чем увлекаться. Алисента всегда была терпелива к нему, и Эймонд часто задавался вопросом, чем мог это заслужить. Да, до Эйгона ему было далеко, но и идеальным сыном его назвать было сложно. Так казалось ему. Откуда ему было знать, что на фоне равнодушного ко всему старшего сына и слишком мягкого, не способного и мухи обидеть младшего, он стоял перед ней, подобно скале. Всегда готовый поддержать и защитить. Готовый ради дорогих ему людей на все. В этом он порой напоминал ей Деймона. А Эймонд же отвечал матери уважением. Даже больше, он боготворил мать. Глядя на то, как Алисента заботилась о слабеющем на глазах муже, годившемся ей в отцы, на то, как, в его отсутствии она не позволяла никому даже намёка на неуважение к мужу, как она добровольно взвалила на себя большую часть обязанностей по управлению королевством, Эймонд не мог не восхищаться этой женщиной. Но последние дни мать, казалось, задалась целью, вывести его из себя. Началось все ещё в Дорне. Принц Дорна, Кворен Мартелл, встретил его с присущей дорнийцам теплотой, приправленной песчаным высокомерием. Его разместили в южных комнатах, и должно признать, принц позаботился о том, чтобы Таргариен ни в чем не нуждался. Но несмотря на все свое добродушие, простодушием Кворен точно не страдал. И Эймонд вскоре лично в этом убедился. Пока таргариенский принц гостил у него, Мартелл ни разу за все время не произнёс слова «нет», но умудрился растянуть переговоры аж на десять дней. Со снисходительно-учтивой улыбкой он отвечал Эймонду уклончивыми ответами, выводившими того из себя. Мартелл не хотел изменять текущие договорённости, которые были выгодны Дорну. А Королевская Гавань уже второй год несла убытки от этих условий. Но альтернативы Дорну у них не было, не с Триархией же заключать торговый союз. Потому им было жизненно необходимо уломать упрямых дорнийцев. В итоге они с Квореном устроили соревнования по упрямству. Каждый день Эймонд заводил разговор, заходя с разных углов, и каждый день получал один и тот же ответ. Ему начинало казаться, что ещё одна улыбочка Кворена, и он все-таки проверит, насколько дорнийцы устойчивы к жару. А Кворен же не выглядел напряжённым вообще, ему все было нипочём. Даже затянувшийся «отдых» таргариенского принца его не смущал. Он устраивал пиры в его честь, приглашал местных бардов, водил его на охоту, словом давал все, кроме того, что Эймонду было нужно. У Мартелла было трое детей. Сын Кайл, был ровесником Эймонда, и они даже неплохо поладили, пару раз устроив дружеские спарринги. Кайл был сильным и ловким с оружием, но Эймонд был быстрее и обладал лучшей реакцией, качество развившееся в нем с потерей глаза. В итоге один раз Эймонд победил, другой закончился ничьей. Две его дочери же, Алиандра и Корианна, старшей из которых исполнилось пятнадцать, а младшей тринадцать проводили с ними довольно мало времени. Обе больше уделяли время копьям и ножам, чем обществу мужчин. Однажды во время полуденного отдыха на террасе они с Квореном наблюдали за тем, как его дочери соревнуются в битве на копьях. И когда Эймонд в сто сорок седьмой раз завёл старую песню, Кворен неожиданно задумчиво погладил свою короткую черную бороду и усмехнулся. — Алиандра хороша, у неё сильный удар, но не хватает гибкости. Эймонд перевёл взгляд на девушек, в тот самый момент, когда старшая выбила копье из рук младшей. — А вот Корианна совершенно не создана для боевых искусств. Она нежная и мягкая, как цветок персика. — Ваши дочери прекрасны, — нетерпеливо согласился Эймонд, — но как насчёт… — Вы так считаете? — в притворном сомнении спросил Кворен. — Меня, признаюсь, беспокоит их судьба. Я хочу, чтобы они вышли замуж за благородных мужей и укрепили мой дом. Эймонд медленно повернулся обратно к девушкам, что уже вновь взялись за оружие, одна с предвкушающей улыбкой, другая — с неохотой на смуглом лице. Вот как… Это то, чего хотел Мартелл? Ему стоило сразу сказать, а не ходить вокруг да около. Это сэкономило бы Эймонду уйму времени. — У вас есть на примете благородные дома, с которыми вы бы хотели скрепить брачный союз? Кворен, наконец, отвлёкся от созерцания тренировки и обратил на него взгляд своих чёрных глаз. — У наших домов богатая история, мой принц. Богатая и насыщенная. Дом Мартелл и дом Таргариен прошли долгий путь от ненависти до взаимного уважения. И это заслуга наших предков, не наша. Когда наши потомки спросят нас: Отец, а что сделали вы, чтобы улучшить отношения двух великих домов? — что мы ответим им? В нашей власти сделать следующий шаг от уважения к дружбе, — сделав паузу, он добавил: — Объединив наши дома. — Понимаю, о чем вы, — кивнул Эймонд, пристально разглядывая Мартелла. — Однако я не уполномочен принимать подобные решения в одиночку. Если вы согласитесь, я должен сообщить о вашем щедром предложении Его Величеству. — О, разумеется, мой друг. Поговори с отцом и матерью. И передай им от меня моё уважение, — расслабленно улыбнулся Кворен. В тот же день Эймонд покинул Дорн. Вернувшись в Королевскую Гавань, он сообщил о предложении Кворена, предполагая, что Дейрон или кто-нибудь из его кузенов Хайтауэров мог бы сделать неплохую партию. Какого же было его удивление, когда вместо этого Алисента заявила, что он сам обручится с одной из дочерей дорнийского принца. Отец, к тому моменту по большей части безразличный ко всему, что не являлось макового происхождения, с ней согласился. И даже Отто решил, что это наилучший вариант. И все бы ничего, если бы сам виновник будущего торжества был бы с ними согласен. Однако неожиданно для Алисенты Эймонд наотрез отказался жениться, заявив, что скорее положит в свою постель парочку дорнийских скорпионов, чем пустит туда дорнийку. С этого момента с лёгкой руки Алисенты любой, кому не лень, посчитал своим долгом рассказать ему о выгодах и прелестях такого союза. Он терпел, но, когда к нему заявился Эйгон с заранее заготовленной речью (неизвестно, что ему пообещала за это матушка), его терпению пришёл конец, и Эйгон вылетел из его комнаты кубарем. Единственный, кто не вмешивался, был Кристон Коль. И, как подозревал Эймонд, причина была не в соблюдении субординации. Просто Коль уже давно подозревал что-то, но доверяя благоразумию ученика и уважая его границы, не совал нос в его дела. Либо он боялся, что его непорочные глаза и уши навсегда увянут от подробностей чужой личной жизни. Либо и то, и другое. Как бы то ни было, со дня своего возвращения из Дорна Эймонд не рисковал покидать Красный Замок, пока история с женитьбой не будет полностью закрыта. Как вариант, он предлагал обручить Дейрона, но Алисента считала, что с дорнийкой сможет сладить только он. Можно подумать, он какой-то дрессировщик. Ему хватает одной непокорной особы. Эймонду же до зуда хотелось увидеть Анну. Он многое бы отдал за возможность поскорее оказаться с ней под их ивой. Их ивой. Незаметно это место стало «ихним». И от этой мысли, что у них есть что-то общее, недоступное другим, по телу разливалось приятное тепло. Желание немедленно сесть на коня и отправиться в Лесную Тень превратилось в навязчивую идею. Эймонд уже всерьёз подумывал о том, чтобы все же сбежать, подговорив Родрика прикрыть его с ужина, когда они столкнулись с ней в Красном Замке. Он даже растерялся на мгновение, борясь с желанием потрясти головой. Его одержимость ведь не могла перерасти в галлюцинации? Но она стояла перед ним совершенно реальная, из плоти и крови, и смотрела на него с грустным выражением лица. Только после он заметил, что рядом с ней стоял сын лорда Касвелла. А ещё и её дядя огорошил своим «мы приехали по семейным делам». Эймонд стрельнул в неё взглядом, но её потерянное выражение отметало возможность того, что он чего-то недопонял. Ему пришлось собрать всю свою волю в кулак, чтобы невозмутимо пройти мимо неё вместо того, чтобы схватить за плечи и как следует встряхнуть. И трясти до тех пор, пока вся дурь из её головы не выветрится. Пока она, наконец, не поймёт, что принадлежит ему. Эймонд поручил Родрику выяснить, зачем Бриклэйер приезжал в столицу. Как оказалось, дела у того были семейно-деловые. Но зачем он встречался с Касвеллом, Родрик не выяснил, к вящему неудовольствию Эймонда. Оставалось только одно: поехать самому и поговорить с ней. Черта с два она выйдет замуж за Касвелла. После ужина, сопровождавшегося красноречивыми намеками матери и её довольно слабыми попытками прожечь его взглядом, он, переодевшись, направился в конюшню. Но оставалось лишь преодолеть препятствие в лице Кристона Коля, появившегося в его комнате, как железнорождённый на свадьбе — незванно. — Куда-то собираетесь, мой принц? — растягивая слова, спросил он. — Да, Коль, я бы позвал тебя с собой, но, боюсь, тебе там не понравится. Ты же у нас само благочестие, — криво улыбнулся Эймонд. — Значит, идёшь на Шелковую Улицу? — Коль прошёлся по комнате, разглядывая картины на стенах. — Ты зачастил туда. — Ну, Эйгон последнее время безвылазно сидит в замке, и я решил, что на Шелковой Улице всегда должен быть Таргариен. Коль обернулся к нему и, глядя прямо в глаза, произнес: — Я знаю, что ты не бываешь на Шелковой Улице. Что Эймонду всегда нравилось в Коле, так это его прямота и полное неумение юлить. Только вот сейчас это было как нельзя некстати. Поняв, что разговор будет длинным, Эймонд присел на край стола, скрестив на груди руки. — И как давно ты об этом знаешь? Выражение лица Коля не изменилось, однако Эймонд слишком хорошо его знал — Коль был доволен. Ведь это именно то, чему он его учил: никогда не вступай в заранее проигранный бой. — Узнал незадолго до твоего отправления в Дорн. Не хочешь спросить, как я узнал? Эймонд дёрнул головой в непроизвольном жесте. Коль сделал вид, что не заметил. — В тот вечер я патрулировать улицы, когда увидел тебя, скачущего к главным воротам. Твоё лицо скрывал капюшон, но я узнал коня. Приглядевшись, я понял, что это действительно ты. Я подумал тогда, зачем ему понадобилось выезжать за город, пряча лицо. Если бы он ехал в Драконье Логово, он не скрывался. Тогда я решил проследить за тобой. Коль замолчал, заметив, как сжался кулак Эймонда. — Не в моих правилах следить за учениками, но, когда мой ученик тайно выезжает ночью за город, я обязан хотя бы удостовериться, чтобы с ним ничего не случилось. — Я не заметил слежки, — сквозь зубы процедил Эймонд. — Не недооценивай меня. Если я за кем-то слежу, он узнает об этом только, когда я сам того захочу. — И как далеко ты за мной проследил? — слегка откинув голову назад, произнес Эймонд чрезвычайно спокойным голосом. — До самой Лесной Тени. Эймонд покрутил головой, словно у него затекла шея, слыша, как слегка хрустнули позвонки. Он всегда так делал, когда злился и пытался сохранять спокойствие. Или когда хотел кого-то убить. — Я заметил её, идущую к дереву, за которым ты сидел. После этого я ушёл. Наступило молчание. Тяжёлое, как моргенштерн, которым так любил орудовать Коль. Эймонд думал, прямо-таки чувствовал, как крутятся шестерёнки в его мозгах. Коль же не спешил нарушать молчание, задумчиво его разглядывая. — Мне нечего тебе сказать. Кристон Коль усмехнулся, словно ничего иного от него и не ожидал. — Знаешь, мне всегда казалось, что ты не из тех глупцов, которые способны броситься в омут с головой. Мне думалось, что ты умнее. Но сейчас ты отказываешься заключать выгодный своему Королевству союз ради какой-то девчонки? — Не тебе меня судить, Коль, — сдержанно, насколько мог, произнес Эймонд, хотя понимал, насколько его слова звучат слабо. Однако он не догадывался, насколько метко его слова попали в цель. Кристон Коль неожиданно усмехнулся, как если бы услышал хорошую шутку. — У тебя есть долг. Долг, которым ты до сих пор ни разу не пренебрег. Однако сейчас я тебя не узнаю. Что с тобой случилось? С каких пор ты так размяк? — Тебя это не касается, — медленно, чуть ли не по слогам произнёс он. Коль покачал головой, а потом подойдя ближе, положил руки ему на плечи в отцовском жесте. — Ты же знаешь, что она не подходит, — тихо произнёс он. — Твоя мать никогда не позволит тебе жениться на ней. Не после тех слухов, которые о ней ходят. Ты заслуживаешь лучшего, чем девчонка-баста… Резким движением Эймонд оттолкнул его от себя, вскочив на ноги. Он слегка не рассчитал силы, и Коль, не ожидая удара, едва не повалился на спину, глядя на него в изумлении. Но Эймонду было на это откровенно плевать, прямо сейчас в нем клокотало бешенство. — Не смей… Не. Смей, — предупреждающе указывая на него пальцем, прошипел он. — Ты ничего не знаешь, и не думай, что можешь давать мне советы. Или оскорблять её. Коль вглядывался в него целую минуту, потом, покачав головой, негромко рассмеялся. — Ты вырос у меня на глазах, Эймонд. Ты мне как сын или младший брат. И я не хочу, чтобы ты повторял моих ошибок. Эймонд все ещё был в ярости, но смысл его слов все же доходил до него. Удивление на секунду заслонило гнев. Коль — и ошибки? А тот продолжил. — Однажды я тоже поступился своим долгом ради женщины. Я был молод и влюблён. Думал, что она — это все, что мне нужно. Но после того, как я сложил к её ногам свое будущее, свою честь и свой долг, она всего лишь посмеялась мне в лицо. Правильные черты лица исказились в ненависти. Кто бы ни была эта женщина, она причинила ему сильнейшую боль. Такую боль и унижение, которые даже спустя годы не забываешь. — Женщины лживы, Эймонд. Не жди от них преданности. Ты нужен им, пока можешь дать то, чего они жаждут. Но в тот миг, когда они понимают, что ты не способен утолить их жажду… неважно чего, власти, богатства и далее, они легко променяют тебя на другого. Перед глазами всплыл образ Анны рядом с сыном лорда Касвелла. — Я повторю, Коль, ты ничего не знаешь. Я не идиот, чтобы позволить вертеть мною, как вздумается. Я не женюсь на дочери Кворена, потому что не хочу. А не из-за… кого-то другого, — помолчав, он добавил: — Если ты так хорошо меня знаешь, то должен знать, что я всегда знаю, где остановиться. В глазах Коля сверкнуло понимание. — Хочешь сказать, что для тебя это всего лишь небольшая интрижка, и не более? «Ты ведь не уйдёшь?» — Не более. Коль ещё некоторое время разглядывал его, после чего кивнул. А Эймонд думал о том, как, оказывается, легко ложится на язык ложь. Только вот где он лгал, здесь, глядя своему другу и учителю в глаза, или там, под ивой, когда целовал кончик её носа? Наши дни. Кажется, она шла уже несколько часов. По крайней мере, ей так казалось. Отец рассказывал ей, что, оказавшись ночью в лесу, нельзя идти, желательно переждать ночь в безопасном месте, вроде небольшой пещеры или дерева. Потому что шансов заблудиться ночью намного больше, чем днем, к тому же так проще привлечь к себе хищных зверей. Но у неё не было права останавливаться. Потому что позади она оставила хищников похуже диких зверей. Анна предпочла бы быть съеденной зверьем, чем вновь попасть в лапы людей Деймона. Потому она продолжала упрямо идти вперёд. Определять стороны света по звездам она не умела, и лишь нащупывая мох на стволах, уверенно шла на северо-восток. Подошва ее тонких туфель, созданных для дворцового мрамора, а не ходьбе по лесной чаще, чуть стерлась. Сделав небольшой перерыв, Анна присела под деревом и с выдохом стянула с ног обувь. Ее стопы, не привычные к подобным прогулкам в неудобных туфлях, покрылись кровавыми мозолями. Анна устало откинула голову к дереву. Десять минут, она даст себе десять минут, а потом пойдет дальше. Вернулся ли Крыса? Нашёл ли бездыханное тело своего приятеля? Отправился ли он на её поиски или все это произойдёт только утром? Так или иначе, чем дальше она уйдёт, тем лучше. Даже по прошествии нескольких часов мысль об убийстве не вызывала в ней отторжения. А ведь раньше она не смогла бы спокойно смотреть даже на порку. Она вспомнила, как на турнире два года назад ей было тяжело смотреть на кровь. А сейчас она вся была в чужой крови. Анна вытянула вперед руки, покрытые красными корочками. Ей хотелось поскорее найти источник и смыть с себя его кровь, как она смыла ею его слюну. Поморщившись, Анна надела обратно обувь, предварительно оторвав кусок ткани от платья и обмотав ею ступни. Так боль была хотя бы терпимой. Закончив с этой нехитрой процедурой, Анна пошла дальше. Где-то вдалеке раздался волчий вой, и Анна ускорила шаг. Если повезёт волки её не учуют. Хотя кого она обманывала? Она была ВСЯ В КРОВИ. Волки пойдут по её следу. И что ей тогда делать? Она ни разу в жизни не была на охоте, отец или дядя никогда не рассказывали ей, что нужно делать, оказавшись в лесу ночью. Да и зачем рассказывать такое маленькой леди. Маленькие леди должны сидеть дома, в тепле, вышивать крестиком и слушаться своих септ. Так говорила мать. Анна чуть не рассмеялась вслух. Мама, ты видишь меня сейчас? Видишь ли ты, в каком я состоянии? Через что мне пришлось пройти? Снова раздался вой, только уже с другой стороны и чуть ближе. Анна испуганно оглянулась в ту сторону, покрепче перехватив нож, свое единственное оружие. Были бы у неё лук и стрелы, она бы не боялась, по крайней мере не так сильно. Но с ножом против стаи волков, она была слишком лёгкой добычей. Анна осмотрелась, вокруг были деревья и только. Но в детстве она неплохо лазила по ним. Был вариант забраться на дерево и дождаться утра. Но если волки уже вышли на её след, то они и утром не уйдут, оставшись выжидать. Анна остановилась, задумавшись. Вариантов было не много. Но если она найдет реку или ручей, она сможет сбить их со следа. Останавливаться нельзя, это верная смерть. Анна снова бросилась вперёд. Несколько минут она бежала, не давая себе времени перевести дух. Если бы рядом с ней был бы кто-то опытный, он сказал бы ей, что бег являлся ошибкой. Волки хищники, и почуяв, что добыча бежит, инстинкт лишь распаляется в них сильнее. Но Анна этого не знала. Вой раздался совсем близко. Анна со сбившимся дыханием и бешеным стуком сердца уже вовсю бежала, не разбирая дороги. Оглянувшись направо, она заметила тень, мелькнувшую среди деревьев. Проклятье! Волки больше не скрывались. Жертва была окружена, а значит обречена. Когда она увидела ещё одну тень, Анна совершила единственное правильное действие в её ситуации. Бросившись к самому близкому и широкому дереву, она начала карабкаться вверх по стволу. Это было непросто вдвойне из-за юбки. Волки, поняв ее намерение, с рычанием прыгнули за ней. Два волка, что были ближе всех едва не достали своими острыми зубами её ног. Один из них все же дотянулся до её платья. Раздался треск разрываемой ткани, и кусочек её юбки остался в зубах животного. Анна, испуганно вскрикнув, продолжила лезть наверх, пока ей не показалось, что она достаточно далеко от их клыков. А волки злобно рычали и прыгали, не веря, что жертва все же ускользнула от них. Расширившимися глазами Анна наблюдала за ними сверху. Она едва успела. Но волки сдаваться не собирались. Успокоившись, они улеглись вокруг дерева. Анна пересчитала их — семь. Семь волков окружили ее и теперь будут ждать, когда измученная и обессиленная жертва не упадет или не спустится вниз в отчаянной попытке сбежать. Анна была в ловушке, в которую сама же себя и загнала. Но сейчас у неё не было сил переживать из-за этого, на самом деле у неё не было сил вообще. Несколько часов назад она убила человека, желавшего её изнасиловать. Потом без остановки брела по лесу, доводя свои ноги до кровавых мозолей. А сейчас едва избежала волчьих клыков. Ее охватило временное безразличие ко всему. Ей нужен был отдых, а утром она что-нибудь да придумает. К счастью, дерево, на которое она взобралась, было довольно старым с широкими ветвями, на которых можно было свободно сесть. Анна невесело подумала, что хоть в этом ей повезло, значит не все боги ещё отвернулись от неё. С этими мыслями она прикрыла глаза, прислонившись к стволу. Она приоткрыла глаза, когда солнечные лучи осветили её лицо. Всю ночь она боялась, уснув, свалиться с дерева, однако время от времени дремота одолевала её. Сейчас все её тело одеревенело, и даже сил пошевелить головой не было. А ещё её начала мучить жажда. Хуже уже быть не могло. Не меняя позы, она опустила глаза вниз. Стая все ещё была там. Некоторые из них лежали, прикрыв глаза, другие ходили туда-сюда вокруг дерева. Сторожили её. Анна вновь закрыла глаза. Скоро у нее не останется сил, и тогда она, потеряв сознание, свалится вниз. Какой бесславный конец. Впрочем, вспомнив липкие руки на своём теле, она подумала, что это не худший из возможных концов. По крайней мере, её смерть будет не напрасной, она отомстила за Хелейну. А может Крыса найдёт её раньше. Анна сжала в руке нож. Каким-то чудесным образом она умудрилась не потерять его, пока карабкалась на дерево, и сейчас хваталась за него, как за последнюю соломинку. Прошло ещё несколько часов. Солнце уже было в зените, когда внезапно волки оживились. Повскакав со своих мест, они начали нервно расхаживать вокруг, глядя куда-то в глубь леса, видя или слыша нечто недоступное ей. Анна непонимающе смотрела на них. Тут самый крупный волк, очевидно вожак, бросив на добычу последний взгляд, побежал в глубь леса, а остальные волки припустили следом. Анна облизнула пересохшие губы, слегка оживившись. Но долго думать о том, что произошло, ей не пришлось: вдали послышался лай. Вся ее вымученная расслабленность слетела с нее. Анна резко выпрямилась, прислушиваясь. Лаяло несколько собак, но судя по звукам, они были еще далеко. В голове молнией вспыхнула единственная мысль: Крыса! Он вернулся и, обнаружив её побег, поспешил её найти. Да ещё и собак привел. Собаки идут на её запах, они идут сюда! С трудом цепляясь за ствол и ломая ногти, Анна начала спускаться так быстро, насколько могла. Но у самой земли она, зацепившись за юбку, упала на землю, больно подвернув стопу. Из горла вырвался тихий полукрик-полустон, из глаз брызнули слезы боли. Она явно поспешила, решив, что хуже быть не могло. Лай собак не прекращался, и это было хорошо, потому что так она точно знала, насколько они ещё далеко. Не теряя ни секунды и не давая себе времени на раздумья, она вскочила и побежала в противоположную от собак сторону. С каждым сделанным шагом, стопу обжигала невыносимая боль, но, хромая, Анна неслась вперёд, что было сил. Нельзя… нельзя останавливаться. Лай приближался. Споткнувшись о сук, Анна кубарем повалилась на землю. Подняться она уже не успела. Четыре крупные собаки, рыча и пуская слюни, смотрели на неё. Между ними были каких-то десять-пятнадцать метров. Анна попыталась отползти от них, выставляя вперёд нож. — Серебро! Клык! На землю! — раздался знакомый низкий голос позади, и перед ней вырисовалась фигура Крысы. — Место! Собаки тут же перестали рычать, хотя смотрели на неё не менее плотоядно. Было ясно — один приказ, и они порвут её в клочья. Крыса подошёл ближе, держа в руке меч. Сказать, что он был зол, значит сильно преуменьшить. Он смотрел на неё так, что оставалось догадываться, как это он до сих пор не кинулся на неё вместо своих псов. — Дрянь. Вздумала сбежать? Теперь мы тебе не только пальцы отрежем, мы теперь тебе и уши, и нос и все остальное отрубим, а после отправим твоему принцу, пусть любуется, — его лицо было перекошено от гнева. — Бросай нож, иначе я больше не буду сдерживать своих псов. Уж поверь, я это сделаю. И что-то подсказывало ей — сделает, не шутит. Анна затравленно осмотрелась. Нож её единственное оружие, но, если она его не отдаст… а если отдаст, он её просто-напросто убьёт. Почему-то в этом Анна не сомневалась. Опираясь о дерево, она медленно поднялась, видя, как псы чуть громче зарычали. Стараясь не наступать на больную ногу, она прислонилась к дереву и выставила вперёд дрожащие руки с ножом. Низко зарычав, Крыса шагнул в её сторону с явным намерением вырвать у неё оружие. Намерение это так и осталось намерением. Потому что тут же из чащи леса вылетели три стрелы и попали прямо в его псов. Крыса резко заозирался по сторонам, но долго искать источник не пришлось. Шестеро всадников выехали из леса, один из них с уже натянутой тетивой — четвёртая стрела попала в последнего из его псов. Так Крыса из охотника превратился в жертву. На его неприятном лице отразился чистый испуг, бросив меч, он попытался убежать, но был быстро настигнут и окружен тремя всадниками. — На землю, сукин сын! — Анна узнала голос Кристона Коля. Но она не смотрела в ту сторону, её взгляд был прикован к всаднику, который тоже не обращал внимания ни на что вокруг. Эймонд спрыгнул с коня, не успел тот остановиться и бросился к ней. — Ты в порядке? — он схватил её за плечи. — Анна, ты в порядке? В его глазах был ужас. — Анна, ответь мне! Она отвечала. Кажется. Мысли путались, все вокруг кружилось в бешеном калейдоскопе. Единственное, что имело значение, за что она цеплялась — это его лицо. Сейчас оно было белее полотна. Надо что-то сказать, успокоить его. Анна пошевелила пересохшими губами, но не услышала собственный голос. А потом мир погрузился во тьму. *** Она была вся в крови. Ее одежда, руки, грудь, шея и даже лицо. Её словно выкупали в крови. Эймонд дрожащей рукой провел по её руке и плечам. Да, что же это такое… Откуда вся эта кровь?.. Она лежала у него на руках без сознания, вокруг что-то происходило, гвардейцы скрутили мужчину и что-то ему втолковывали. Но Эймонд не слушал. Он, не отрываясь смотрел на Анну в безмолвном ужасе. Она выглядела страшно. Вся в крови, даже её коротко обрезанные волосы были красными, одежда была разорвана. Пальцы были в крови, словно она содрала ногти, которые были, к слову, переломаны. Но даже вся кровь не могла скрыть пугающую бледность её лица. Рядом присел Коль и с деловым видом приложил палец к её шее, нащупывая пульс. В этом не было необходимости, Эймонд знал, что она жива. — Жива, — объявил Коль. — Но нам нужно как можно скорее отнести её к мейстерам. Похоже, ей пришлось через многое пройти. — Откуда столько крови, Коль? — прошептал Эймонд. — Судя по всему, это не её кровь, — промолвил Коль, осматривая её. Не её кровь. Это хорошо. Слава богам. Но что с ней произошло? — Эймонд, её нужно доставить в Красный Замок. Там мейстеры ей помогут. — Кажется, Коль уже не в первый раз пытался донести до него эту мысль. Эймонд кивнул. Аккуратно взяв её на руки, он отнёс её к коню. Мерзавец, которого его люди успели связать, теперь сидел с мрачным видом, глядя на них исподлобья. Гвардейцы стояли вокруг него. Когда Эймонд оказался на коне, а Анну передали ему, он обернулся к Колю. — Разберись здесь. Выясни, где они её держали и осмотри это место. Допросите его, но без увечий. Он мой. — на этих словах его глаз нехорошо блеснул. Коль молча кивнул. После этого Эймонд припустил коня рысью. Родрик, не дожидаясь приказа, последовал за ним. Эймонд чуть ли не каждые десять секунд опускал голову и смотрел на неё, пытаясь понять, в порядке ли она. Когда он с ней на руках пришёл к цитадели, мейстеры изумлённо, со смесью страха, смотрели на покрытую кровью девушку, и Эймонд не мог их за это винить. Однако мейстер Орвиль быстро взял себя в руки и настойчиво вывел его из комнаты, начав кружить вокруг Анны. Оказавшись в коридоре, Эймонд устало привалился к стене, а потом и вовсе сполз по ней, опустив голову на согнутые колени. Он практически не спал уже трое суток, и не помнил, когда последний раз ел. Свидетель, о котором говорил Коль, оказался семилетним уличным мальчишкой. Который спустя целую неделю вдруг вспомнил, что видел, как в ту ночь двое гвардейцев выезжали из города через тайный путь, и один из них нёс бесчувственную девушку. На их удачу парнишка оказался любопытен и проследил за ними. Он видел, как они направились в сторону Королевского Леса. Далее были поиски. Коль в считанные минуты снарядил большую группу из следопытов, гвардейцев и гончих собак. Весь день и всю ночь они рыскали по лесу, а когда наступило утро, никто не посмел предложить передышку, видя с каким остервенением он продолжал искать. А потом они услышали вдалеке лай собак… Вид Анны в разорванном платье, с ног до головы в крови Эймонд, был уверен, никогда не сможет забыть. Он обещал, что защитит её, но не справился даже с такой простой задачей. Эймонд не мог не отдать должное дьявольскому уму своего дяди. Он мог убить Анну, но вместо этого убил ребёнка, не принадлежавшего ему, Эймонду — ребёнка его брата и сестры, чтобы утопить его в чувстве вины. А потом похитил Анну, чтобы заставить его медленно сходить с ума. Говорят, что Таргариены всегда были склонны к безумию. Эймонд ещё никогда не чувствовал себя настолько к нему близким. Только вот его безумие было бы не как у Хелейны, тихим и мирным. Оно было бы разрушающим. Все эти дни Эймонд сдерживался. Он ощущал, как липкий страх проникал через каждую его пору, с каждым сделанным вдохом, но запрещал себе думать, ведь у него была цель. Он найдёт её, где бы она не была. А после заставит Деймона молить о смерти. Только эти две мысли и удерживали его от грани. Эймонд потёр лицо руками. Всё кончилось. Анна снова с ним, и теперь он её не отпустит от себя ни на шаг. *** Он уже и не помнил своего настоящего имени — имени, данного ему при рождении родителями. Их он, к слову, тоже не помнил. Он вырос в Блошином Конце, в самых его вонючих и грязных улочках, и, вероятнее всего, умер бы на одной из них, если бы однажды его, двенадцатилетнего мальчишку, кто-то не подобрал и не привёл во дворец. Так он стал крысоловом. Никто по-прежнему не звал его по имени, для всех он был Крысолов. Он стал человеком-тенью, которых в Красном Замке много. Они живут там, никем не замечаемыми, невидимыми тенями и выполняют самую грязную, неприятную, но такую необходимую работу. И его все устраивало, до тех пор, пока в один день он не познакомился с мясником замка. Этот человек его увидел. Он смотрел на него, говорил с ним, и от его взгляда и голоса в нем разливалось тепло, сосредотачиваясь где-то в паху. Неведомые доселе чувства и желания отныне беспокоили его. А когда Мясник по-дружески похлопывал его по плечу или дарил ему одну из своих грубоватых улыбок, он не мог заснуть всю ночь, представляя вещи, о которых при свете дня не мог без стыда вспомнить. Когда однажды Мясник привёл его в бордель на Шёлковой Улице, от догадок и предвкушения у него аж встал. Но, к его разочарованию, Мясник лишь познакомил его с женщиной, хозяйкой борделя, назвавшейся Бледной Пиявкой. Она говорила о принце Деймоне, о его планах и прочих не интересующих его вещах. А под конец добавила, что принцу нужны преданные люди во дворце, и за это он готов щедро платить. Крыса же в этот момент думал, что, если это значит быть ближе к Мяснику, то он согласен. Время шло, недели складывались в года, а принцу Деймону пока ни разу не понадобились их услуги. Они с Мясником сблизились. Тот, наконец, заметил его нездоровый интерес к собственной персоне. И даже время от времени давал ему то, чего он так страстно желал. Такие моменты бывали не часто, но ради них он готов был отдать душу. И все же он знал, что для его любовника это вовсе не так важно, как для него. Он знал, что того больше прельщают женщины, что тот частенько бывает в борделях столицы. Умирал от ревности, но сделать ничего не мог. Прошло немало времени, прежде чем Порочному Принцу понадобилась их помощь. Когда Мясник сообщил ему об этом, он не ощутил ничего из того, что должны чувствовать нормальные люди. Подумаешь, убьют мелкую крысу, всего то. Но когда они притащили в свое убежище девушку, Крыса заволновался. Он видел, какими глазами Мясник пожирал её. Это было лишь вопросом времени, когда тот возьмёт её. Но впервые внутри него что-то взбунтовалось. Он слишком долго терпел, слишком долго делил его, больше он не желал. Он бы убил девчонку, но страх перед Пиявкой и Деймоном был слишком силен. Но он хотя бы воспользовался этим страхом, чтобы сдерживать своего любовника, твёрдо решив, что, как только им скажут, что она не нужна, он убьёт её сам. До того, как Мясник успеет ему изменить. Когда он шёл на свою смену этим утром, он думал о том, что, возможно, ему удастся соблазнить Мясника на очередной трах. Но того нигде не было. С дурным предчувствием он спустился вниз, ожидая увидеть там что угодно, кроме того, что увидел. Мясника, заколотого, как решето. Впервые за свою долгую жизнь Крыса плакал. А когда слезы высохли, он поклялся убить мразь, как только найдёт. И ему почти это удалось, если бы не Одноглазый Принц, появившийся так не вовремя. И вот он сидит в темнице Красного Замка, побитый, как последняя псина. Лорд-Командующий лично замарал об него руки. В другой ситуации он бы даже возгордился невиданной чести, но сейчас ему было все равно. Перед уходом командующий сказал, что скоро сюда придёт принц Эймонд, и тогда он, Крыса, будет молить о смерти. Долго ждать не пришлось. В тот же вечер он услышал шаги в затхлой тишине темницы, а потом лязг решёток. И вот перед ним, закованным цепями и привязанным к потолку, стоит сам принц Эймонд Таргариен. Одноглазый принц некоторое время молча взирал на него. Пока гвардейцы заносили внутрь какие-то инструменты и стол. Пока его гвардейцы возились с инструментами, попутно что-то кладя в разожженный камин, принц изучал его взглядом, от которого Крысу все же пробрала дрожь. Потому что в этом взгляде не было гнева, ярости, отвращения. В нем была холодная, обездушенная жестокость и какое-то необъяснимое спокойствие. Нормальные люди так не смотрят на тех, кого пришли пытать. — Он все рассказал, — раздался слева голос Кристона Коля. — Они держали леди Анну в хижине в лесу. Дежурили рядом с ней по очереди. Вчера была очередь того верзилы, кажется, его называли Мясником. А когда этот утром пришёл его заменить, обнаружил там тело второго. Леди Анне каким-то образом удалось его убить и сбежать. Мы осмотрели тело Мясника, принцесса хорошо его отделала — на нем было больше дюжины колотых ран. Думаю, это была именно его кровь на ней. На этих словах на лице принца, до того равнодушно взиравшего на Крысу, вспыхнула какая-то эмоция. Смесь гордости, ненависти и… страха. Он сделал пару шагов ближе и остановился в метре от него. — Знаешь, — вкрадчиво произнёс он, — моя жена ни разу и мухи не обидела. Я бы очень хотел узнать, что же вы сделали такого… помимо того, что вы сотворили во дворце, что пробудили в ней такую кровожадность. Крыса упрямо молчал. — Молчишь, — прошептал Эймонд. — Ничего, скоро ты будешь кричать. Он перевёл взгляд ему за спину, и тут же раздались шаги. Один из гвардейцев подошёл к нему и протянул длинную железную балку. Плоский расширенный конец её был раскален. — Мы, Таргариены, очень любим играть с огнём. Потому что сами созданы из него. Но вот такие ничтожества, как ты, не понимают, что огниво детям не игрушка. Придётся тебя научить. С этими словами принц приложил раскаленное железо к его голой груди. Его оглушающий вопль заглушил шипение, а по комнате расползся отвратительный запах горелого мяса. Целую вечность принц не убирал железо от него, с жестоким наслаждением вперившись в него взглядом. Когда он, наконец, убрал от него раскалённый металл, Крыса обессиленно обмяк, мелко дрожа. — Я все ещё жду ответ на свой вопрос. Крыса никогда не был хорош в стойкости. — Ни-ничего, — прошептал Крыса. — Мы ничего ей не сделали. — Ложь. И снова без предупреждения железо приложилось к его телу, на этот раз к животу. Крыса завопил. — Не надо, молю! Я клянусь, мы ничего ей не сделали! Прошу, прекратите! — Ложь. И опять боль. Его голос сорвался от крика. — Я все расскажу, прошу, хватит! Принц Эймонд резко остановился, но не убрал клеймо далеко. А Крыса пытался отдышаться. Он был мокрый от пота, его била крупная дрожь. — Пиявка… Пиявка, запретила нам трогать её. Но он все равно хотел её. — Он не поднимал головы и не видел, как заиграли желваки на лице Одноглазого Принца. — Он попытался один раз, но я его остановил. Я сказал, что тогда Пиявка нас прикончит за то, что ослушались её… Я клянусь, это правда… Её никто не тронул. Несколько секунд длилось молчание, и Крыса даже неуверенно понадеялся, что это хороший знак. Но тут Эймонд с силой дёрнул его за волосы и приблизил клеймо к его лицу так близко, что Крыса почувствовал жар раскаленного железа на лице. — Ублюдок, — прорычал он. — Вы прислали мне её волосы. Всё её тело в синяках, даже на лице, как будто её били. И ты смеешь говоришь мне, что вы её не тронули! Не предупреждая, принц приложил железо к его левой щеке. Если до этого Крыса считал, что достиг предела боли, то он ошибался. Жуткий вой разнёсся по всей темнице, дойдя до ушей самых отдалённых узников. После принц отпустил его и отошёл на несколько шагов, с отвращением глядя на свое произведение. Крыса уже не мог говорить, жуткая боль сводила с ума. Тут к нему подошли сзади, с силой разжали рот и влили что-то, заставив проглотить. Спустя минуту, ему показалось, что силы чуть вернулись к нему. Он слегка приподнял кружившуюся голову и увидел, как принц Эймонд, уже стянувший с себя плащ, с деловым видом закатывал рукава. — Интересно, что тебе дали? — жёстко усмехнулся принц. — Это особый раствор, который даст тебе силы оставаться в сознании, пока мы будем развлекаться. Видишь ли, я бы очень хотел пообщаться с твоим приятелем, Мясником, но раз уж он не соизволил дожить, придётся тебе отдуваться за вас обоих. Крысу пробрал ужас. Жуткое спокойствие и ледяная ненависть, с которой говорил принц, не оставляли надежды на милосердие. — Молю… Пощадите… Одноглазый Принц подошёл к нему, вертя в руке нечто, смутно напоминавшее ножницы. — Ты молишь? Хмм. Скажи, моя сестра молила тебя не трогать её сына? — глаза Крысы испуганно расширились. — А моя жена молила вас не убивать ребёнка? Или не трогать её саму? Молчишь… Думаю, ты не имеешь права меня о чем-то просить. Так что договоримся так. Каждый раз, как ты попросишь меня о пощаде, я буду клеймить новый участок твоего тела. Благо, мест у нас ещё много. Ты меня понял? — мягко, почти ласково промолвил он. Крыса молчал, чувствуя, как кровь стыла в жилах. — Хорошо. Хорошая крыса, — кивнул Эймонд, поднимая выше орудие. Узники темниц ещё долго слышали душераздирающие вопли, изредка сменявшиеся мольбой, после которой следовали новые крики. Ту ночь не помнивший своего имени Крысолов не пережил. *** Солнце ярко светило, проникая в каждый уголок просторной комнаты. Солнечные лучи согревали, даря долгожданное тепло. Эймонд задумчиво смотрел в окно, из которого видно было море и паруса кораблей. Если приглядеться, то можно было даже рассмотреть моряков, бегавших по палубам. Сейчас Эймонд напоминал себе корабль, попавший в сильнейший шторм, и с огромными дырами, переломанными, торчащими отовсюду балками, разорванными в клочья парусами стоявшего на мели. Побитый, но не потонувший. А значит, есть еще надежда. Позади послышался шорох ткани и невесомый шаги. Эймонд знал, чьи они, и не стал оборачиваться. Лишь когда мать встала около него, он лениво скосил на неё взгляд. Она была одета в закрытое, строгое платье — чёрное. Ему захотелось спросить, заметила ли она иронии, когда надевала его, но вместо этого он молча отвернулся к окну. — Как она? — очень тихо спросила Алисента. Анна уже третьи сутки спала. Главный Мейстер в тот же день объяснил её состояние просто: — На теле принцессы нет серьёзных повреждений, а царапины, синяки пройдут, как и вывихнутая нога и переломанные ногти. Но, боюсь, разум и душа принцессы пострадали куда сильнее. Сложно представить, через что ей пришлось пройти, за эти дни. Но сейчас её разум истощен намного больше её тела. Поэтому сон — это лучшее, что можно ей предложить. Когда она почувствует себя готовой, она сама пробудится. Как просто это звучало и должно было успокоить его. Но он все равно беспокоится. Хелейна после случившегося тронулась умом. А что, если Анна тоже?.. Что если она не проснётся вообще? Алисента пыталась его поддерживать, но её не хватало на всех своих детей. Львиная доля её заботы доставалась Хелейне, и Эймонд не мог её винить. — Все ещё спит, — лаконично ответил он. Алисента чуть слышно вздохнула. — Анна сильная девушка. Она поправится, я знаю. — На её глазах убили ребёнка, которого она любила, её били, пытались изнасиловать, резали ей волосы, угрожали всякими расправами, потом ей пришлось убить человека, убегать от волков и собак. И боги знают, что ещё. Сколько ещё способен вынести, человеческий рассудок за несколько дней, мама? — он говорил сдержанно и уравновешенно, хотя прокручивал эти мысли в голове уже тысячу раз. Алисента ответила не сразу, некоторое время она молчала, покусывая губы. А когда заговорила, голос её звучал глухо. — Знаешь, после всего случившегося я поняла, что была отвратительной матерью. Я не уделяла достаточно времени родным детям. Хелейна… Мейстер говорит, что её рассудок помутился, потому что он уже был повреждён. А смерть ребёнка на её глазах лишь превратила маленькие трещинки её разума в огромные осколки. Алисента замолчала, её голос сорвался. Эймонд не перебивал и не отвечал. Сейчас матери нужно было лишь выговориться. Сглотнув, Алисента продолжила. — Я была никудышной матерью и плохой свекровью. Анна была не той, кого я хотела для тебя. Но я думала не о тебе, не о твоём счастье, а о королевстве. И за это я должна попросить у тебя прощения, мой мальчик, — Алисента повернулась к сыну, который продолжал взирать на пристань, и аккуратно положила руку ему на плечо, заставив перевести на себя взгляд. — Анна лучшее, что можно было для тебя пожелать. И Анна сильнее Хелейны или меня. Она выкарабкается. Подождав некоторое время, Алисента поняла, что ответа от сына не последует. Чуть сжав его плечо, она грустно улыбнулась, прежде чем выйти. Эймонд проводил мать взглядом. Наверное, стоило сказать хоть что-то, чтобы утешить её, как-то облегчить её ношу. Ведь самая тяжёлая из всех нош — это угрызения совести. Но он молчал, потому что на собственном горьком опыте осознал простую истину: слова — это всего лишь звук. Они ничего не меняют и не исправляют. Да, и имел ли он права прощать кому-то их грехи, когда сам измаран в собственных по самые локти? Тяжело вздохнув, он бросил последний взгляд на море и пошёл в глубь комнаты, где за темным балдахином, призванным хранить покой его жены, на просторной кровати лежала Анна. Отодвинув тяжёлую ткань, Эймонд присел на краешек кровати. Анна была очень бледной, и оттого тёмные тени под её глазами казались особенно пугающими. Как и огромный пожелтевший синяк на всей левой половине ее лица. Каждый раз, при взгляде на него, внутри Эймонда пробуждалось нечто первобытное, нечто, способное толкать людей на самые чудовищные поступки. То нечто, что есть в каждом человеке, но чего в Таргариенах всегда было особенно много. А ещё он видел, что Анна сильно исхудала, её щеки ввалились, а скулы заострились. Её тонкие кисти выглядели почти прозрачными, казалось, чуть надави, и она сломается, как тряпичная кукла. Эймонд аккуратно убрал со лба прядь волос. Волосы, которые он когда-то очень любил, сейчас неровными, короткими прядями были разбросаны по подушке. Но это ничего — они отрастут. Все обязательно наладится и заклеится. Как и её душа. Он позаботится об этом. За эти дни он практически потерял связь с реальностью. Спроси у него, что сейчас происходит, как обстоят дела с великими домами, и не начались ли первые битвы, он лишь пожмет плечами. Всё эти три дня он почти не отходил от её постели, слушая её беспокойное дыхание. Первый день она часто дергалась во сне, её пальцы то и дело сжимались, а лицо начинало хмуриться. Иногда она бормотала во сне что-то невнятно, порой звала Хелейну, а пару раз из её глаз начали течь слезы. Все это Эймонд наблюдал, сидя рядом с ней, чувствую, как сердце обливается кровью. Он брал её руку и начинал гладить её, целуя пальцы, шепча слова успокоения, и наблюдал, как медленно она затихала, а морщинка на лбу разглаживалась. Но со вчерашнего дня она была спокойна, почти не вздрагивала и не хмурилась. Эймонд надеялся, что это хороший знак. К нему приходили разные люди, в основном это была Алисента или Коль. Они старались поддержать его, но каждый раз наталкивались на глухую стену. Ему было все равно на их ободряющие слова. Пару раз зашёл Эйгон. Он почти ничего не говорил, просто садился рядом и молчал. Так они и сидели в молчании, таком внезапно понятном. Эйгон не говорил, но Эймонд чувствовал его молчаливую поддержку, за которую в глубине души был благодарен. Задумавшись, Эймонд не заметил, как Анна осторожно открыла глаза. — Эймонд… — тихий шёпот проник под кожу. Резко вскинув голову, он столкнулся с омутом её глаз. — Ты очнулась, — выдохнул он, подавшись вперёд. — Что произошло? — хрипло спросила она. Он догадался, что она, возможно, умирает от жажды, и, прежде чем ответить, налил ей в граненый стакан воду из графина. Его руки дрожали. Когда Анна с его помощью напившись, откинулась обратно на подушку, она повторила вопрос, только уже чуть окрепшим голосом. Он начал ей рассказывать, стараясь опускать ненужные подробности, как ему сообщили о случившемся, как её безуспешно искали и нашли благодаря чистейшей случайности. — Мы нашли тебя в лесу в тот самый миг, когда эта крыса догнала тебя. А потом ты потеряла сознание. Коль и остальные занялись ублюдком, а я привёл тебя во дворец, — помолчав, он добавил: — Ты проспала три дня. Ее глаза расширились в изумлении. Какое-то время она молчала, переваривая услышанное. Он видел, как необходимость рассказать ему все боролось в ней с желанием никогда об этом не вспоминать. — Он обманул меня, сказал, что Хелейна плачет и зовёт к себе. А когда я пришла, они связали нас и, — она запнулась, — потребовали выбрать ребёнка. А потом… Голос подвёл её, по щекам её беспрерывным потоком текли слезы. — Анна, я знаю большую часть того, что произошло. Я хотел бы, чтобы ты мне рассказала сама, но только когда почувствуешь себя готовой. Он не врал. Он выпытал у Крысы все подробности, вплоть до того, чем её там кормили. А гвардейцы описали то место, где её держали. Анна с благодарностью посмотрела на него, но в глазах у неё стояли слезы. — Как Хелли? Эймонд медлил с ответом, отчего Анна испуганно сжала его ладонь. — Она в порядке, — уклончиво ответил он. — По крайней мере физически. — Что… Что это значит? — Моя сестра замкнулась в себе после случившегося. Она… Она лишилась рассудка, — говоря это, Эймонд отвернулся, пряча глаза. Воцарилась тишина. С минуту Анна молчала, а потом свернувшись в комок, тихо заплакала. Эймонд, не зная, что сказать, просто потянул её на себя и крепко обнял, позволяя проливать слезы на его рубашку. Прошло много времени, прежде чем она затихла и перестала тихо всхлипывать. — Я убила его. — Ему пришлось напрячь слух, чтобы расслышать её слова, сказанные куда-то ему в шею. — Я убила то животное, которое лишило её сына жизни. И я не жалею. Я лишь жалею, что не могу убить его снова. Эймонд успокаивающе гладил её по спине, жалея, что она лишила его самого этой привилегии. — А тот другой… — Он умер в муках, — мрачно сказал он. — Хорошо, — без заминки кивнула Анна. Его руки чуть сжались на её спине. — Я обещаю тебе, что Деймон ответит за содеянное. — Хорошо. — Ты ещё не поправилась, тебе нужно отдыхать, — до него донеслось урчание, он слабо улыбнулся. — Я велю служанкам принести еды. Анна вновь легла на постель. Поцеловав её в лоб, он вышел из комнаты. У них ещё будет много времени все обсудить. Анна никак не отреагировала на жест мужа, как и на его последние слова. Она не пошевелилась, и когда его высокая фигура скрылась за дверями, невидящим взглядом глядя на комод впереди. В ее глазах, всегда тепло и жизнерадостно смотревших на мир, теперь поселилась пустота. Пустота, которую не заметил Эймонд Таргариен.