…поздним вечером, когда весь шум и гам наконец-то приутих, а гости, присутствующие на свадьбе, пожелав возлюбленным хорошей и счастливой совместной жизни, в конечном итоге разошлись по домам; Яги, донельзя счастливый и практически окрылённый любовью, несёт Изуку на своих руках домой.
— Я надеюсь, ты не против такого «путешествия»?
В голосе Тошинори игривость, лёгкое поддразнивание — Мидорию, такого прекрасного и очаровательного, невозможно не дразнить, поэтому Яги даже не пытается отказать себе в этом удовольствии.
Но в голосе Изуку, кроме ответной игривости, есть ещё и нотки серьёзности, не дающие Тошинори ни капли сомнения относительно правдивости слов Мидории, смотрящего на возлюбленного с весёлыми огоньками во взгляде:
— Кто я такой, чтобы отказываться от предложения своего идеального и потрясающе красивого мужа?
Несмотря на явное смущение, которое Изуку невероятно трудно просто так скрыть, это действительно так, это и впрямь так — его муж, может быть, не самый идеальный, но точно почти самый идеальный. Кроме того, про красоту Мидория, с ярко-розовыми — от румянца, щеками, зарывшийся носом в грудь Яги, тоже не врал.
И всё, что может сделать Тошинори в ответ — торопливо нести Изуку в спальную комнату, даже и не отрицая то, как же громко и как же часто бьётся собственное сердце, в то время как щёки горят от смущения равносильно щекам Мидории.
В своей «скелетной» форме Яги не так часто получал комплименты, а тем более — в большинстве случаев едва ли в них верил. Но комплименты, сказанные Изуку — другое дело, ведь они — искренни, ведь они — правдивы. Ведь они — от мужа Тошинори, да?
Боже, реальность по-прежнему порой казалась Яги нереальной. Но ощущение того, как уже совсем скоро Мидория, по-прежнему одетый в свадебный костюм, тянет его за руку на их совместную кровать, большую и тёплую, мягкую, усыпанную лепестками роз в честь такого праздника, вполне реально. Несомненно.
Однако прикосновения Изуку, неторопливые и ласковые, когда он, с растрёпанными после всего празднования вихрами волос, уставший и желающий наконец-то отдохнуть вместе с Тошинори; ещё более реальны, чем что-либо ещё, чем что-либо другое, когда Мидория берёт Яги за руку.
Трудно не понять, куда он, с почти по-детски широко раскрытыми глазами, освещёнными слабым лунным светом, смотрит. А именно: на кольцо, на палец Тошинори, чувствуя лёгкое головокружение от мысли, что…
Изуку никогда не думал, что будет настолько счастливым. Но в один прекрасный день все мечты стали настолько сладкой реальностью, что от неё почти что сводит зубы — в хорошем, конечно же, смысле. И не только у него так.
Яги, вспоминающий то, как много всего они вместе прошли, пережили: взлёты и падения, совместные неудачи, ошибки, различные радостные мгновения и события, иногда даже небольшие ссоры; никогда ранее тоже не думал о подобном.
Тем не менее, это всё более чем настоящее — настоящей, чем что-либо ещё: как и любовь между ними, такая яркая — точно искрящая даже в самой кромешной тьме; такая тёплая, такая нежно-нежная, лёгкая — как флёр, и, наконец, невероятно искренняя, невероятно реальная, когда с их губ срывается почти что в унисон:
—
Я люблю тебя.
Они оба охают: и вправду думали сейчас об одном и том же, прежде чем улыбнуться со всей имеющейся лаской и засмеяться наполовину весело, наполовину смущённо, прижимаясь друг к другу поближе, даже если это и вовсе казалось невозможным, граничащим с фантастикой.
Как можно быть ещё ближе к друг другу, когда возлюбленные, вероятно, и без того ближе и любимее всех во всей стране, во всём свете и… во всей Галактике, во всей Вселенной сразу же? Впрочем, кажется, что у Мидории, покрытого пунцовым румянцем до самых кончиков пальцев, находится свой ответ.
— Тоши, — смущённо бормочет молодой человек в грудь своему донельзя счастливому мужу, привлекая к себе его внимание: не то чтобы оно направлено на кого-то другого, — у меня есть для тебя… небольшой сюрприз, который я… оч-чень х-хотел п-показать т-тебе.
Интригует и удивляет — как минимум, ведь относительно ровный ранее голос Мидории теперь пропитан лёгкой неуверенностью — неуверенностью Мидории в самом себе и дрожью, волнением от предвкушения чего-то очень-очень сладкого, что непременно должно понравиться не только ему, но ещё и Яги.
И разве был бы его возлюбленный по-настоящему хорошим мужем, если бы не помог возлюбленному приобрести уверенность в своих действиях и, конечно же, в самом себе? В конце концов, Изуку настолько чудесный, Изуку настолько замечательный, Изуку настолько сказочный, что… как можно им не восхищаться? — риторический вопрос — и не более того.
Потому что для Тошинори, по-прежнему опьянённому эйфорией от осознания реальности всего происходящего, Мидория — не просто чудесный, не просто замечательный, не просто сказочный:
— Ох, а разве я уже не получил свой самый главный сюрприз?
Для него Мидория — и Солнце, и Луна; для него Мидория — как глоток воздуха, как лучик света, как нечто жизненно необходимое: без чего его непременно уже давным-давно не было бы; и, что самое главное, для него Мидория — судьба: самая лучшая, самая желанная и такая невообразимая
Судьба.
Всякий раз, когда Яги казалось, что его свет должен раз и навсегда погаснуть, а полыхающий когда-то костёр оставить от себя лишь догоревшие угольки; один зелёноволосый юноша внезапно, крайне бесцеремонно и уж точно безвозвратно ворвавшийся в жизнь, оказывался способным на невозможное.
Любой предопределённый исход, как и любые сплетения красной нити, поддавались ему легко и просто — словно и вовсе без усилий, ведь… в конце концов, они оба здесь, они оба рядом, и они оба счастливы, несмотря ни на что — разве это не чудо, разве это не самая настоящая магия?
Магия их любви, магия их веры друг в друга и доверия, которая привела их к настоящему — прекрасному настоящему; и непременно приведёт к не менее прекрасному совместному будущему — но это потом.
А сейчас Изуку, слегка сбитый с толку, приподнялся на кровати, забавно хлопая своими большущими зелёными глазами и пытаясь вспомнить, какие ещё сюрпризы он делал сегодня своему мужу. Кажется, никаких? Или же молодой человек явно что-то путает…
— Это
ты, — улыбается Тошинори, проясняя недоразумение и с удовольствием наблюдая за тем, как Мидория смущается ещё сильнее, но вместе с тем… кажется, это и вправду придаёт ему уверенность в себе, некую решительность, когда молодой человек неожиданно и вовсе встаёт с кровати.
Удивлённо приподняв бровь, голубоглазый блондин не может понять, что к чему, однако он всегда готов терпеливо подождать ответ или же хоть какое-то объяснение — на что, к счастью, не уходит много времени, ведь вовсе не похоже на то, что Изуку собирается тянуть с этим, крепко зажмурившись и резко выпаливая:
— Т-тогда… ещ-щё од-дин с-сюрприз; н-но п-прежде — з-закрой г-глаза!
Что бы это ни было, Яги без лишних вопросов и оговорок выполняет «команду», мысленно пытаясь вообразить, что такое мог придумать возлюбленный. Тем не менее, он слишком сильно доверяет ему, чтобы волноваться, чтобы переживать.
По крайней мере, Тошинори не столько волнуется, сколько предвкушает, слыша шуршание одежды, когда Мидория, фыркая, что-то смущённо бормочет себе под нос, прежде чем через всего лишь пару каких-то там минут мягко убрать руки с лица своего возлюбленного, неловко переминаясь с ноги на ногу.
Всё то единственное, что крутится в тот момент в голове у бывшего героя, можно описать как «клубок спутанных мыслей, сводящихся к тому, что Изуку — самое настоящее Божество — не иначе, когда он выглядит…
так». И неожиданно для себя же, во рту у него вмиг пересыхает.
Первое, что бросается в его глаза: красивые и стройные ноги, покрытые полупрозрачными белыми чулками, не перекрывающими и без того прелестный цвет кожи Модории; затем, стоит лишь немного скользнуть взглядом выше, прослеживая две тонкие полоски — застёжки, как…
Сердце Яги бешено бьётся об грудную клетку, когда он с благоговением рассматривает потрясающе очаровательный и изящный, сделанный из тончайшего кружева, пояс для чулок, под которым виднелось… ах, голубоглазый блондин действует быстрее, чем думает, когда, словно завороженный, тянется к бёдрам мужа, неторопливо — вызывая тем самым дрожь по спине Мидории; скользя пальцами под пояс.
Глядя на маленькие кружевные трусики, выполненные в виде сердца, и в особенности на бёдра, на эти умопомрачительные и невероятно соблазнительные бёдра, Тошинори приходится приложить все свои усилия, чтобы не сорваться прямо здесь и сейчас от такого роскошного зрелища, осторожно поворачивая смущённо улыбающегося возлюбленного к себе спиной.
И, чёрт возьми, зрелище и впрямь способно сразить наповал: голубые глаза распахиваются как можно шире, пытаясь впитывать как можно больше вида полуобнажённых ягодиц, усыпанных мириадами созвездий из коричневато-рыжих веснушек на молочной коже, настойчиво манящей прикоснуться к ней; и тогда Яги не своим голосом хрипит:
— Это… если бы ты только мог представить, насколько это потрясающий для меня сюрприз,
dear. У меня просто нет слов.
Возможно, у Яги и вправду нет сейчас никаких слов, однако у него есть много желаний, которых ему хочется осуществить, глядя на эти чудесные упругие ягодицы, подталкивающие на откровенно смущающие мысли и желания, которым невозможно сопротивляться — только не тогда, когда голубоглазый блондин одним незамысловатым движением усаживает к себе на колени ахнувшего от удивления Изуку.
— Мой потрясающий, мой невероятно умный, невероятно милый, невероятно красивый и… — шепчет Тошинори ему на ухо, прежде чем мягко прикусить зубами самую мочку, —
сексуальный муж… знаешь ли ты, что делаешь со мной?
На искусанных от волнения губах Мидории красуется неизменно смущённая и до невероятного счастливая улыбка, стоит ему только ласково обхватить Яги руками за шею, желая прижаться к нему ещё ближе, как можно ближе, купаясь в бездонном океане неимоверно любящих его голубых глаз, в которых читалось одно:
«Ты невероятен, мне трудно выразить словами, как же сильно я люблю тебя, как же сильно я дорожу и восхищаюсь тобой, потому что я не могу иначе — не любить тебя, не дорожить тобой и не восхищаться, что кажется попросту сумасбродным…»
Тошинори искренне не понимает тех, кому Изуку — настолько солнечный, настолько яркий, настолько замечательный человек, не нравится; и вместе с тем он прекрасно понимает тех, кто наоборот: восхищаются Изуку до умопомрачения, разве что… разве что такие люди не учитывают один
(не)маловажный фактор.
Самым главным фанатом Мидории раз и навсегда останется Яги, которому выпала такая честь, просто головокружительная возможность — возможность прикоснуться к своему личному Божеству, возможность ублажать его, возможность осыпать его своей любовью — и не только.
Больше всего на свете — кроме самого мужа, Тошинори также обожает осыпать Изуку бесчисленным количеством поцелуев, начиная с трепетных и целомудренных — поцелуи в мягкие и ярко-розовые от смущения щёки, и они же — поцелуи-легчайшие прикосновения губ по всему лицу; а заканчивая чуть более страстными, пусть и неизменно любящими, осторожными: мягкое посасывание мочки уха, крошечный поцелуй-укус на шее…
И в неменьшей степени ему нравится вдыхать запах Мидории, в чём он, ловким и отточенным движением заправляя кудряшки за красное после нежных укусов ухо; зарывается носом в копну причудливо уложенных волос, откровенно наслаждаясь таким родным и любимым запахом — запахом, присущим лишь его возлюбленному.
На самом же деле, описать тот запах достаточно трудно: скорее, это смесь каких-то определённых и известных всем запахов, но для Яги этот запах — запах Изуку,
только Изуку — и никак иначе, ведь он способен распознать его из миллиардов других запахов, но ни один из тысяч похожих на него не способны так успокаивать, не способны даровать ощущение такого невероятного спокойствия, защищённости и любви.
Только его муж, только его просто потрясающий муж… и нужно ли говорить, что любовь Тошинори к Мидории вовсе не имеет никаких границ — ровно так же, как и любовь Мидории к Тошинори? С каждым прошедшим днём она лишь растёт, расцветает на глазах, давая сладкие плоды неудержимых чувств друг к другу, вырывающихся сейчас наружу, когда сердцебиения в который раз за вечность сливаются в унисон.
Они любят друг друга, невероятно любят — единственное неоспоримое, единственное постоянное во всём постоянно меняющемся мире, отошедшем в данный момент на другой — на самый последний, план, потому что стоны наслаждения Изуку, его запрокинутая от удовольствия голова — намного важнее, чем всё остальное.
И в конце концов, скользя прохладными руками по груди возлюбленного, не упуская возможность поиграться с набухшими от возбуждения сосками, ласково пощипывая их и то и дело перекатывая их между пальцами, Яги довольствуется трудами своих стараний, с ухмылкой опуская взгляд на нижнее бельё Мидории, прежде чем отодвинуть его пальцами.
Вовсе не удивительно, что за неизменной дымкой удовольствия Изуку после такого внезапного действия появится удивление, а после — невероятное смущение, окрашивающее не только лицо и уши в ярко-красный цвет, но и, казалось, распространяясь даже на плечи и ключицы — если не ниже.
— Т-Тоши! — вскрикивает он с поддельным возмущением, однако ни на секунду не пытается отодвинуться от возлюбленного, скорее всё наоборот: его тянет к нему, как к магниту, вызывая невероятную потребность в том, чтобы быть ближе.
Шепча смущённому мужу на ухо извинения, перемешанные с мягкими и нежными заверениями и какими-то бессмысленными, но «от» и «до» пропитанными любовью фразами, на сей раз Яги чуть медленнее пробирается пальцами под кружевное нижнее бельё, с предельной осторожностью поглаживая головку члена и оттягивая крайнюю плоть, наслаждаясь видом Мидории, тяжело дышащего от новой волны внезапно накатившего возбуждения.
Конечно, молодой человек такой чувствительный во всём, что касается ласк возлюбленного, что последнему вовсе не приходится прикладывать много сил, чтобы возбудить Изуку, однако Тошинори всё равно нравятся долгие и нежные прелюдии, позволяющие сполна окунуться в океан любви друг к другу и удовольствия.
Однако на сей раз у него несколько другие планы — не то чтобы Яги не собирается до головокружения ласкать мужа — нет; просто… есть масса и других способов, как это сделать, не так ли? И один из таких способов он, ставя Мидорию на пол и вставая сам, решает попробовать, загадочно улыбаясь в ответ на недоумение в чарующих изумрудных глазах.
— Моя любовь, — начинает бывший герой, стреляя глазами, — я был бы очень благодарен тебе, если бы ты лёг на кровать. И, если ты также не против, встал бы… гм, на четвереньки, своей очаровательно красивой попкой вверх.
Он не уверен, смущён ли Изуку до такой степени сам по себе, или же его смутила просьба мужа и его слова в целом, но он доверяет — доверяет предостаточно, чтобы без раздумий доверить себя, своё тело и свои чувства другому человеку: Тошинори никогда ему не навредит, однако что касается удовольствия… без всяких сомнений этому мужчине удастся только приумножить удовольствие — не иначе.
Именно поэтому Мидория, будучи таким же красным, как и его возлюбленный, выполняет эту просьбу, неловко переминаясь на кровати, прежде чем не самым удобным образом встать в нужную позу, поглядывая на Яги с немым вопросом во взгляде.
Ободряюще улыбнувшись, последний довольно кивает, присоединяясь к молодому человеку на кровати: вставая позади него и пару минут копошась с чем-то, чтобы, по-видимому, обеспечить комфорт Изуку — судя по тому, что вскоре под его грудь он подкладывает мягкие подушки, а на ближайшей тумбочке оказывается тюбик со смазкой.
— Всё хорошо, — подбадривает Тошинори, — у тебя всё отлично получается, дорогой. Просто расслабься и доверься мне.
В конце концов, на крошечный миг с озорной улыбкой оглядев просто потрясающее зрелище перед собой, бывший герой не особо медлит, с любовью сжимая в своих руках полуприкрытые кружевом ягодицы возлюбленного, с замиранием в сердце подмечая, насколько же они восхитительные, идеально помещающиеся в его ладони… есть ли в Мидории хоть что-то не идеальное?
Зная ответ на последний вопрос, трудно сдержать собственное обожание и восхищение, не говоря уже о любви, когда Яги трепетно прижимается губами к бёдрам мужа, осыпая своей нежностью, своей лаской каждую веснушку на этой части молочной кожи, не скрытой изящным поясом чулок, и говоря искренне, без даже самой крошечной капли преувеличения:
— Боже, ты настолько фантастически красивый, что я не могу поверить в реальность увиденного.
Но также Тошинори не отказался бы от того, чтобы проверить реальность услышанного, когда он внезапно прижимается своим длинным, влажным и поразительно умелым языком ко входу Изуку, вызывая у него крупную дрожь и явное удивление, побуждающее покрепче обхватить руками подушки.
— Эт-то… — пищит молодой человек — не то чтобы в его голосе действительно есть возмущение или разочарование, — н-нечестно!
К счастью, нижнее белье Мидории сделано таким образом, что Яги не составляет труда продолжить свои ласки, не стягивая этот элемент одежды, а, скорее, в открытую наслаждаясь его видом, придающим некую пикантность и без того интимному моменту наслаждения друг другом.
— Но это
приятно, — на крошечный миг отрывается от него бывший герой, раздвигая пальцами ягодицы возлюбленного, прежде чем вновь — и на сей раз смелее, игриво провести языком по отверстию, вызывая тем самым у объекта своего вожделения полустон-полувздох.
…и ещё приятнее осознавать, что именно благодаря вам ваш партнёр чувствует себя настолько чудесно, выгибаясь дугой и даже не пытаясь скрывать удовольствие, волнообразно накатывающее на него и выбивающее из головы все посторонние мысли, все посторонние заботы и все переживания — не то чтобы Изуку есть, за что сейчас волноваться.
В конце концов, в такой знаменательный день эти двое настолько счастливы, настолько любимы и нужны друг другу, что практически впервые за их жизни они могут просто расслабиться, просто наслаждаться взаимными ласками и купаться в безграничной любви, предавшись праздничному духу и отбросив всё остальное как можно дальше.
Их не волнует ничего на свете, когда Тошинори ласкает — ласкает просто до одури, Мидорию, незамысловатыми движениями облизывая самый ободок — всего лишь дразня, и, желая усилить ощущения, перемещает руки с ягодиц на восхитительные бёдра возлюбленного, массируя их в медово-сладком темпе, пока язык творит невообразимые вещи.
Например… совсем скоро язык Яги напрягается, и его кончик проскальзывает внутрь узкого и нетерпеливого сжимающегося отверстия, лениво лаская его: перемежая осторожные толчки с посасыванием и скольжением языка по ободку, тем самым окончательно обескураживая Изуку, не до конца сумевшего восстановить дыхание от интенсивности ласк и своих и без того громких стонов:
— Нгх!
Чувствительность молодого человека к ласкам — обоюдоострый меч, и бывший герой прекрасно знает своего мужа, как и то, что порой чрезмерная стимуляция и спешка может даже навредить: именно поэтому он притормаживает, сосредотачиваясь только на том, чтобы успокаивающе массировать своими огромными ладонями эти невероятно красивые бёдра.
—
Dear, как ты себя чувствуешь? — осторожно спрашивает Тошинори, давая Мидории возможность немного успокоиться — в конце концов, кроме своей чувствительности к ласкам, он также всё ещё не очень опытен. — Я не слишком давлю на тебя?
Не проходит и пары минут, как Изуку с лёгкостью расслабляется, переводя дыхание и, несмотря на силы собственного смущения, раздвигая ноги немного больше, не отказываясь от продолжения ласки: своего мужу он может довериться — и он без раздумий это делает, отрицательно качая головой — заверяя, что всё в полном порядке.
— Я чувствую себя, — на мгновение задумывается Мидория, подбирая нужные слова, которые точно могли бы описать его состояние сейчас: может быть, «бескостным», «очень-очень довольным и едва не превратившимся в лужу от удовольствия»? — Гм, я думаю, что тебе лучше… п-просто в-взглянуть н-на м-меня.
Конечно, глядя на застенчивую и одновременно невероятно счастливую улыбку на лице молодого человека — и, конечно же, не упуская из виду его растрёпанный вид и дрожащие ноги, напоминающие скорее желе, чем что-либо ещё; Яги не мог усомниться в том, что он однозначно довёл человека до этого чудесного состояния, в котором все мысли плавились, сменяясь желанием окончательно утонуть в незыблемом удовольствии. И всё же… Изуку не ответил на второй вопрос.
— П-просто… п-продолжай, — успокаивает его последний, впиваясь пальцами в подушку практически до побеления. — П-пожалуйста, Т-тоши…
б-быстрее!
Хмыкнув, бывший герой решает не разочаровывать возлюбленного, ловко выдавливая на пальцы прохладную смазку и недолго растирая её между ладонями, а затем… равномерно распределив густое вещество по скользкому от слюны входу, он без особых трудностей проскальзывает внутрь одним пальцем, замирая для того, чтобы внимательно следить за всеми реакциями Мидории и выражениями его лица.
Кажется, последний не выглядит на сей раз удивлённым, и, что самое главное, в его мимике не читается дискомфорт, скорее наоборот: он в буквальном смысле сгорает от ощущения приятного, хоть и весьма странного тепла внутри себя, как и от не менее приятного ощущения эфемерных поцелуев на своей пояснице, чередующихся с похвалой:
— Вот так вот,
honey, у тебя всё отлично получается! Потерпи ещё немного, я постараюсь…
Яги вовсе не обязательно продолжать так и не законченное предложение, когда его палец находит то самое заветное место — простату, сладко потирая её круговыми движениями и слегка надавливая, пока Изуку неистово дрожит, утыкаясь лицом в подушку и стараясь сохранить последние остатки самообладания — потому что эти ласки, как и сам мужчина, просто чудесны.
Удостоверившись в том, что Мидория достаточно расслаблен, Тошинори, минуя короткое сжатие мышц, проталкивает ещё один палец, повторяя ритуал: он даёт мужу некоторое время для того, чтобы приспособиться, прежде чем начать растягивать отверстие деликатными движениями, приносящими сплошную эйфорию не только молодому человеку.
Больше всего на свете Яги обожает моменты, во время которых возлюбленный счастлив и доволен до безрассудства, теряя голову в его объятиях, нежностях и нескончаемой любви, способной разогнать даже самую кромешную темноту и пасмурность самого отвратительного в мире дня.
И в каждом прикосновении бывшего героя в первую очередь не просто животная страсть — нет, определённо точно нет, однозначно нет: в первую очередь им движут чувства, умопомрачительная любовь и безграничное уважение друг к другу: да и в конце концов, они оба невероятны, не правда ли?
С этими мыслями Тошинори продолжает подготавливать Изуку к большему своими пальцами, то сводя, то разводя их; то отвлекая от неприятных ощущений ласками простаты, поражаясь тому, насколько же он тугой и горячий внутри: словно и вовсе обжигающий, сжимая вокруг себя поразительно длинные крючковатые пальцы.
Где-то между тем, добавляя третий палец ко всем остальным и вставляя его сразу по несколько фаланг под аккомпанемент очередных стонов молодого человека, Яги, опустив взгляд на ширинку, рассеянно подмечает, что абсолютно забыл о себе, и от трения возбуждённого члена об грубую ткань брюк становится почти что больно — не то чтобы…
— Чёрт!
Ах, отдавая приоритет удовольствию возлюбленного, бывший герой и вправду не уделил должное внимание самому себе, о чём отчасти сожалел сейчас, с явной неохотой вытаскивая пальцы из Мидории, внезапно охнувшего от этого действия; чтобы с облегчённым вздохом высвободить член, прежде чем вернуться к начатому и такому желанному —
к возлюбленному.
— Прости, — тихо извиняется Яги, когда молодой человек неожиданно меняет свою позицию, сидя теперь перед мужем на коленях, что, по правде говоря, делает его вид ещё более привлекательным; смотря в голубые глаза напротив с нескрываемым волнением и немым вопросом во взгляде, — я просто…
К счастью, Изуку — внимательный и проницательный партнёр, и ему вовсе не требуются объяснения: всё и без того предельно ясно, предельно понятно, и на собственные догадки он может только застенчиво улыбнуться, переводя взгляд с не менее красного лица мужа на его член, блестящий от естественной смазки слишком заманчиво, чтобы так просто это игнорировать.
— Я… м-могу помочь тебе, Т-Тоши, — сладкое и невероятно вкусное, многообещающее заверение, следующее за тем, как молодой человек небрежно заправляет прядки волос за ухо, одаряя одного голубоглазого блондина просто обворожительной улыбкой, под его удивлённый взгляд наклоняясь к заветной цели.
В тот момент Яги трудно думать о чём-либо ещё, кроме как о том, насколько Мидория — его любимый — самый любимый и драгоценный во всей всей Вселенной человек; по-настоящему удивителен, по-настоящему идеален — и дело не только в интиме — однозначно не только в нём.
— Тебе не обязательно делать это, — бывший герой обхватывает лицо мужа своими ладонями как можно бережнее, кончиком большого пальца очерчивая особенно яркую, особенно заметную и донельзя очаровательную веснушку над ямочкой на правой щеке: он так красив, он так замечателен, что им невозможно не любоваться.
Но ещё более красивое и удивительное зрелище, вызывающее головокружение: Изуку, с любовью сцеловывающий с члена мужа предэякулят, лаская головку с предельной нежностью и осторожностью, не отрывая свои чарующие изумрудные глаза с пышными еловыми ресницами от голубых, подёрнутых дымкой удовольствия и ответной любви.
— Но я
хочу, — резонирует молодой человек, обхватывая ладонью основание и бережно прослеживая каждую венку, наслаждаясь реакцией Яги в виде крупной дрожи и эротично прикушенной губы, — х-хочу д-доставить т-тебе удов-вольствие.
«Ты уже», — фыркает Тошинори в своих мыслях без единой капли злобы и без даже крошечного намёка на издёвку. В конце концов, он говорит чистейшую правду. Мидория — сам по себе сплошное удовольствие, неимоверное счастье, безграничное тепло и комфорт, чувство защищённости и спокойствия: всё наконец-то хорошо, всё наконец-то в порядке — можно выдохнуть и расслабиться.
Именно это, зарываясь пальцами в игривые кудряшки на затылке возлюбленного, обхватывающего губами головку его члена, дёрнувшегося от интереса, и одновременно с тем сжимающего свои щёки — чтобы доставить ещё больше приятных ощущений; бывший герой делает без всяких раздумий, позволяя Изуку всё на свете — ему можно доверять, ему можно довериться, не боясь показаться слабым — всего лишь тенью от чего-то некогда величественного.
Наверняка молодой человек не согласился бы с подобными мыслями и стал бы доказывать обратное, но… слишком увлечённый желанием принести невероятное удовольствие своему горячо обожаемому человеку, он, как и во всём остальном, старается выложиться по полной, наклоняя голову ещё ниже и приоткрывая рот, чтобы взять больше члена, удовлетворённо мыча, когда дыхание Яги окончательно сбивается.
Затем, чередуя посасывание и вдумчивое прослеживание всех особенно чувствительных мест, Мидория, наслаждаясь незамысловатыми прикосновениями к своим волосам, пытается как можно лучше расслабить горло, несмотря на напряжение в челюсти, вмиг отходящее на второй план, стоит только одному просто поразительному голубоглазому блондину улыбнуться застенчивой, но неизменно яркой, неизменно любящей улыбкой, откровенно украшающей его наряду с румянцем на острых скулах.
Стоит ли говорить, насколько сексуально выглядел Изуку, чьи до одури соблазнительные бёдра обрамлены белоснежным поясом чулок, в то время как член — не менее возбуждённый, чем у самого Тошинори; непременно тёрся при каждом движение об тонкую кружевную ткань, пачкая её предэякулятом… и уж тем более, стоит ли говорить про его взгляд?
Яркие изумруды, полуприкрытые густым веером длинных ресниц — одно из тех зрелищ, способных свести с ума, вероятно, любого — и Яги, беззастенчиво стонущий и очень осторожно толкающийся в тёплый бархатный рот, ласкающий до умопомрачения вместе с языком, то и дело скользящим по головке в потрясающе нужном, потрясающе правильном и желанном темпе; не исключение — уж точно нет.
Должно быть, почти забавно от осознания того, что единственной и самой главной слабостью Всесильного оказался один зелёноволосый молодой человек, которого без всяких раздумий можно считать грабителем века: ведь именно он — и никто другой, похитил не только сердце, но и душу непобедимого героя, одолев его раз и навсегда своим драйвом, своими жизненными целями, своей прекрасной душой и самим собой в целом.
И теперь… ах, Тошинори до сих пор не может поверить в то, что ему досталось такое сокровище, такой дар, а Мидория — действительно дар, и никак иначе; однако он знает кое-что другое, не менее поразительное, не менее сюрреалистическое, вызывающее сплошное головокружение и попросту бешеное сердцебиение.
Они любят, они так сильно любят друг друга, что это трудно выразить словами, да и слова наверняка будут лишними, откровенно ненужными, когда Яги, плавно выскальзывая изо рта возлюбленного, притягивает его к себе на колени и смотрит на него долго-долго и нежно-нежно, перебирая в голове все фразы, которые можно сказать здесь и сейчас.
Но слова и вправду не смогли бы передать всё желаемое так же хорошо, как это сделали взгляды и их сердца, слившиеся в одно простое и неделимое
«я люблю тебя до невероятного, я люблю тебя до безумия, и даже Судьба не сможет это изменить». Да и в конце концов, так часто изменяя судьбы друг друга, разве они сами не стали Судьбой?
Судьба Тошинори —
Изуку — и только он; судьба Изуку —
Тошинори, и иных вариантов здесь не дано: истина, постоянство, уверенность, усиливающаяся в целую бесконечность раз при взгляде на доказательство нерушимости и силе их связи, прошедшей через многое.
Но кольца на их пальцах… накрывая ладонь Мидории своей, большой и тёплой, надёжной, Яги тяжело сглатывает — просто потому, что не может поверить, что всё это не сон — и Боги, это правда не сон, это правда самая настоящая реальность, какой бы сюрееалистисной она ни казалась бы; и тогда с губ срывается невольное:
— Спасибо, спасибо тебе за
всё.
«Спасибо за то, что ты никогда не бросал меня, спасибо за то, что ты никогда меня не предавал, спасибо за то, что ты не отрекался от меня, несмотря ни на что; спасибо за то, что ты принял меня таким, какой я есть на самом деле; спасибо за что, что многому меня научил и не дал моему огню погаснуть; спасибо за то, что каждый Божий день ты делаешь меня живым; спасибо за то, что ты даёшь мне мотивацию жить… спасибо тебе за то, что
я жив».
Тошинори сомневается, что был бы жив сейчас, если бы не Изуку — его главное счастье, его главная радость, его главная надежда и прямое доказательство того, что чудеса существуют, и в жизни порой взаправду может произойти то, что когда-то казалось невозможным, находящимся на грани фантастики.
Именно поэтому Яги, прижимая возлюбленного как можно ближе к себе, наблюдает за тем, как он, широко распахнув свои большие и водянистые от внезапных слёз глаза, выглядит таким довольным, таким любимым и любящим, согретым от холода и защищённым от любых бед; и наконец-то
признаёт.
Признаёт то, что может быть счастливым, что может быть нужным, что может быть желанным в любой своей форме и с любой внешностью: Мидория обожает и принимает его любым и всегда, что бы ни случилось, как бы он ни выглядел. И, говоря правду, находясь рядом с ним, Тошинори действительно чувствует себя красивым.
Это был по-настоящему долгий процесс, но Изуку — маленький чертёнок, бесспорно добился своего… как и сейчас, внезапно осмелев, когда его руки распределяют смазку по члену на мгновение — или же чуть больше, отвлёкшегося возлюбленного, простонавшего от внезапной стимуляции.
— Это… это не совсем честно, — наигранно возмущается Яги, стараясь оставаться неподвижным: как только молодой человек равномерно покрыл член бывшего героя густой жидкостью, напоследок игриво задев пальцем чувствительную головку, он приподнимает свои дрожащие бёдра, замирая ненадолго, чтобы беспечно сказать:
— Но приятно.
Фыркнув в ответ на слова мужа, Тошинори на мгновение смотрит в любимые изумрудные глаза, в которых теперь читалась некоторая растерянность и даже неуверенность; прежде чем ободряюще улыбнуться, направляя кончик члена к отверстию Мидории и безмолвно уверяя его в том, что он всё правильно делает.
Зажмурившись, Изуку постепенно опускается на всю длину, неторопливо минуя миллиметр за миллиметром и хватаясь за плечи Яги в качестве опоры — к счастью, он достаточно терпеливый, чтобы никогда и ни в чём не торопить юношу, позволяя ему приспособиться к своему размеру, и точно так же не спеша двигаться дальше, независимо от того, сколько силы воли придётся для этого приложить.
Любимый Тошинори настолько восхитительно тугой, что, проскальзывая руками под кружевные трусики и размеренно-нежно лаская руками его набухший от возбуждения и фактически оставшийся без особого внимания член, желая тем самым отвлечь от неприятных ощущений; бывшему герою почти физически больно сдерживать себя сейчас.
— Мой мальчик, мой чудесный мальчик, — хрипит он с нотками отчаяния, тяжело дыша своему горячо обожаемому мужу в шею, тем самым вызывая у него крупную дрожь по всему телу, — я… нужно ли тебе ещё время, или ты… ах, х-хочешь, ч-чтобы я п-продолжил?
Ради него Яги, бесспорно, смог бы продержаться просто фантастическое количество времени, но, к счастью, поймав на себе застенчивый взгляд потрясающе красивых изумрудных глаз от не менее потрясающе красивого человека, который вскоре кивает; бывший герой не может не улыбнуться, крепко обхватывая руками упругие ягодицы и приподнимая возлюбленного, прежде чем отвести свои бёдра назад и вновь войти.
— Ах! — багряный румянец вмиг заливает всё лицо Мидории, цепляющегося за спину мужа как за самую крепкую, за самую надёжную опору, когда от ощущений и нового толчка голова идёт кругом, а собственной выдержки остаётся всё меньше и меньше — совершенно противоположно желанию…
Желанию стать ближе, желанию воссоединиться, сливаясь друг с другом в одно целое, в одно неделимое, чтобы никакие природные или чьи-либо ещё силы никогда и ни за что в жизни не смогли нарушить их и без того крепкую, и без того надёжную связь, вызывающую приятный трепет на душе и абсолютное обожание.
В этот момент осознания — осознания реальности того, что раньше казалось попросту невозможным; Изуку и сам не замечает, как его щёки, распалённые, донельзя красные и зацелованные Тошинори, постепенно ускоряющимся и с каждым новым толчком точно попадающего в самое сладкое место возлюбленного — в
простату; отчего-то вдруг намокают.
На крошечный миг в голове возникает Яги неподдельное беспокойство, неподдельное волнение, а во взгляде — растерянность — ровно до тех пор, пока Мидория, коротко сжавшийся на его члене от, казалось, всепоглощающего удовольствия; не улыбнётся своей самой нежной, самой ласковой и
счастливой улыбкой.
Он просто не может поверить во всё, что видит, чувствует, слышит — и в особенности не может поверить, что слова — незамысловатые, но совершенно правдивые комплименты, перемешанные с нежными, с невероятно мягкими заверениями, льющимися любовной песней в ухо; и вправду предназначены ему — все до единого.
— Мой мальчик, мой чудесный, мой самый невероятный, мой великолепнейший Изуку, — раз — и тёплые, слегка шершавые губы Тошинори трепетно касаются самой мочки уха, обдавая её жаром дыхания. — М-мо… ах, — два — прерванная на полуслове фраза, когда волны невероятного удовольствия, наслаждения друг другом накрывают возлюбленных с головой, —
m-my l-love, я…
Три, четыре — и так до бесконечности, пусть и не озвученное вслух: «Я неимоверно благодарен тебе за всё, и я не устану об этом говорить даже спустя много-много лет, ведь ты — тот, кто наполняет мою жизнь смыслом, ведь ты — тот, кто подарил мне тот самый смысл, и я впервые настолько счастлив, мой мальчик, мой изумительный мальчик, мой…»
Яги делает завершающие толчки, ощущая приближение собственного оргазма и ловя губами каждый полустон-полувсхлип, стоит только лишь немного сменить угол проникновения — и, Боже, он никогда не думал, что Мидория, и без того совершенный, может выглядеть в миллиард раз совершеннее, очаровательно дрожа и запрокидывая голову назад от удовольствия — юноша и сам не продержится долго — всё слишком невероятно, слишком крышесносно… одним словом, всё просто «слишком», и слёзы — слёзы наконец-то обретённого
счастья, невольно текут по щекам.
В конце концов, они оба никогда не позволяли себе хотя бы фантазировать о том, что когда-нибудь обретут своё счастье — своё истинное, своё неповторимое счастье, без которого будет просто невозможно представить не то что свою жизнь — даже банально дыхание, даже банально день и ночь, всё своё свободное — да и не только, время. И уж тем более они никогда не позволяли себе думать о том, что…
Чистое блаженство — то, что открыто и ясно читается в их взглядах, окутанных не только оргазмическим удовольствием, но и удовольствием от эмоциональной близости, удовольствием от незыблемого чувства защищённости в присутствии друг друга и удовольствием от такого, казалось бы, очевидного, но невероятного для них двоих:
— Я люблю, я так сильно люблю тебя…
мой муж.
Даже несмотря на и без того сбившееся, и без того неровное дыхание после всех попыток отдышаться, прийти в чувства; Изуку, глядя на возлюбленного с огромнейшим обожанием в своих изумрудных глазах, не может не посмеяться: по-доброму, нежно-нежно, наслаждаясь ощущением тёплых пальцев, поглаживающих каждую его веснушку с особенным трепетом, с особенным благоговением, будто они и есть совершенство всего мира.
— Ты… — игриво хихикает он в грудь Тошинори, — понял это
только сейчас?
Яги знает — знает прекрасно, что в словах возлюбленного нет ни капли злобы, ни капли издёвки или чего-либо подобного; и посему он, очаровательно краснея, не может не посмеяться в ответ: от любви, от всех переполняющих его чувств и эмоций, ощущений, когда кольца на их пальцах являются одним из главнейших подтверждений сказанного ранее.
Но самое главное — не только это, но самое главное — гораздо важнее всего на свете: их сердца, оглушительно громко бьющиеся в унисон
от любви — той самой искрящей, той самой яркой и искреннейшей любви, казавшейся ранее фантастической. Но, впрочем, они оба — прямое доказательство того, что всё фантастическое может быть реальным, не так ли?
— Я тоже люблю тебя, мой Тоши, мой
муж.
***
И когда кажется, что быть настолько нужными, настолько важными, настолько жизненно необходимыми друг для друга — и вовсе невозможно; на это абсолютно смешное заявление супруги непременно лишь улыбнутся, ведь их любовь настолько сильна, что она не только смогла обыграть даже саму Судьбу, но и продолжает вести их в светлое будущее — в новую жизнь, где возлюбленные непременно будут самыми счастливыми во всей Вселенной людьми…
