Измерения

             — Почему мы должны… — с придыханием и будто с сдержанной то ли паникой, то ли злостью, скрипит зубами Антон. Тот, который помладше, позаросшее и от одежды которого даже пахнет перегаром.       Антон постарше не меняется в лице, только лишь плечами пожимает, широкими ладонями опрокидывая самого себя на диван. Он помладше — удивительно податливый, но оттого не менее враждебный, настороженность которого так и хочется разгладить мягкими поглаживаниями. Это как смотреть на брошенного щенка, зная, что он вырастет благодарным доберманом…       Феномен приставки «-ейш», превращающей все в абсолют, как у Андерсона ебаный утенок превращается в ебейшего лебедя.       — Потому что мы можем. Тебе не интересно? Как по мне, необычный опыт, — Антон ведёт губами по чужой-своей скуле с щетиной, пока её обладателя передергивает.       — Меня в будущем Игнат укусит или что? — шипит Антон, пытаясь вырваться из крепкой хватки самого себя. Так просто это не удается — конечно, все-таки его взрослая версия была… Высшей. Сколько всего у самого себя в кармане имелось сюрпризов аж страшно было загадывать. Особенно, ты сам собираешься использовать их против себя же… Господи, какой бред! В русском даже нет таких конструкций, которые смогли бы передать то, что происходит.       — Здоровье тебя укусило. Осознание, — растягивала гласные версия Антон, ведя ладонями по напряженным плечам. Сидеть сверху, придавливая жалкое тело к дивану, ей явно нравилось.       — Просветление, — сплюнул маг четвертого уровня злобно, одним лишь взглядом пытаясь испепелить самого себя.       — Не без этого, — подтвердил Высший. Облизнулся. — А с просветлением грех не прийти и либидо. Вот оно и… пришло. Чувствуешь?       Высший двинул бедрами, медленно, как кот, вжался пахом в чужой, и лежащий на спине молодой Антон лишь чертыхнулся брезгливо. Чужой… свой… блять! Не важно чей — главное, что стояк прижимался к телу, и ощущать это на всех уровнях было максимально неприятно.       Вместе с брезгливостью, внутри бушевала ещё и агрессия: как так получилось, что он вдруг геем заделался?! Может он ещё там, в будущем, с Темными трахается? Антон — нормальный мужик, а это… непонятно что вообще.       «Непонятно что» тем временем стянуло с сотрудника аналитического отдела свитер. Потянулось руками к ширинке.       Даже мысль просто подрочить друг другу… точнее себе… короче, просто подрочить, вызывала мысль возмущенную и даже оскорбленную: он что, гей что ли?! Ну и что, что это его собственный член, только из будущего…       — Какой это год? — спросил неожиданно Антон, который в Сумраке сверкал.       Тот, который напоминал едва горящую спичку, раздражённо ответил:       — Девяносто восьмой. Тебе совершенно плевать на факт переноса во времени? Борис Игнатьевич…       — Меньше думай о Гесере в своей постели, — наказал учительским тоном Высший. Глаза его лукаво заблестели. — И тревожься тоже меньше. Со временем начнёшь всё понимать не хуже его, а может даже и лучше. Вот поэтому я сейчас тут, а не с ним.       — Из какого ты года? Какого чёрта я говорю как персонаж легенд? — за колкостью и раздраженностью отчётливо виднелась неуверенность. И даже страх.       Высший на секунду засмотрелся на это, на собственное лицо. Теперь он понимал, что имел ввиду Гесер, когда говорил, что у Антона всё читается по лицу…       Так и было: Городецкий без проблем счёл все эмоции самого себя из прошлого и сделал бы это даже если бы не знал самого себя, как… самого себя…       — А какая разница? Главное, что говоришь. А теперь, может, займёмся чем-нибудь поинтереснее? — Старший усмехнулся, когда дрожащие руки перехватили его кисти у самой бляшки ремня. Закатил глаза, лениво двигая бедрами снова, вжимаясь стояком в чужой пах и вызывая полу возмущенный вздох. — Да брось. Девяносто восьмой год — у меня… у тебя, у нас, нет ни девушки, ни стабильного секса. Считай это актом помощи самому себе… — Антон хмыкнул. — Надо начинать любить самого себя. Так что этим, пожалуй, и займёмся.       Ладони ловко освободились, одна накрыла чужой-свой член сквозь ткань джинс, а вторая провела по груди вниз, к животу.       Круговерть рук — один Антон слабо пытался вырваться, скорее уже просто на автомате, а второй легко преодолевал это сопротивление, аккуратно зажимая в небольшом пространстве между телом и поверхностью кровати.       — Почему я? — хрипло спросил младший, поведя плечами.       Он не предпринимал никаких действий и тот, что был старше, знал: и не предпримет. Когда те, кто старше и сильнее, творят какую-то хуйню — надо перетерпеть… это Антон знал с детства. Как хорошо, что теперь в роли старшего и сильного теперь он… точнее, он, который себя осознает. Он, который перед ним сейчас тяжело дышал и глядел исподлобья, он, осознающий себя, не осознавал… тяжело, да? Тут просто чувствовать надо… вот Антон и чувствовал, расстегивая ремень.        — Иди кого-нибудь другого трахни, раз так хочется. Главу Дневного, например, — гаркнул младший, снова перехватывая чужие-свои руки.       Старший на секунду завис, вспоминая. Девяносто восьмой… Конечно… Он пока не знает имени Завулона… ну ничего, скоро узнает…       Высший странно улыбнулся:       — А зачем? Пока я в такой интересной ситуации я предпочту потрахаться с тем, с кем ещё не трахался. Тем более тебе же потом быть объектом его навязчивого внимания. Не советую.       Внутри груди поднималось странное удовольствие, смотря на собственное вытянутое в удивлении лицо. Ещё чуть-чуть бы и Антон бы замурчал.       Он опустился вниз, оставил укус на собственной шее — там, где, знал он по себе, ему было бы наиболее приятно. Современный он уже успел изучить свое тело, старый ещё даже к этому не приступал… И этот самый факт играл в пользу Высшего ровно так же, как не играл в пользу мага четвертого уровня.       Сопротивляться своему телу, своему желанию, даже если оно было заключено в немного непривычной для глаз оболочке, Антон не мог, как бы не пытался. Не станет же он причинять боль самому себе из прошлого? Слишком сумасшедший способ селфхарма, если нет.       Но что-то он просто не мог оставить на самотек… поэтому засопротивлялся, как почувствовал к удивлению юркие и влажные пальцы около своей задницы.       — Издеваешься?! Нет, — гневно выкрикнул Антон, пытаясь извернуться в чужих руках, чтобы выбраться. — Я не гей!       Старший застыл. Вздохнул устало.       — Господи, я уже и забыл, каким был гомофобом… — слегка потеряно сказал Антон, нависавший сверху. Протер ладонью лицо, — Ладно, так даже интереснее…       Высший облизался, прижался ближе, одними пальцами надрачивая чужой-свой член, а другими тянясь назад. На секунду от отвлекся, не уходя в Сумрак, затянул туда свою одежду, сразу аж на третий слой, чтобы не тратить лишнее время на раздевание. И через не более, чем минуту, приподнял бёдра, двигаясь вперед и помещая их на чужие.       Опустился медленно на собственный член, чувствуя, как преодолевается сопротивление в спешке растянутых мышц, ощущая нутром чужой-свой или все-таки свой-чужой стон, царапая ногтями загривок — совершенно интимная зона, о которой знал только он… а теперь, видимо, узнал и другой он, судя по тому, как расширились зрачки.       — Целоваться будем? Или боишься, что схлопнемся? — мурлыкнул Высший, принимая самого себя до конца, вдавливая чужие бедра в кровать, и в этом звуке булькнул и растворился дискомфорт, как наркотик в шампанском.       Городецкий помладше, с совершенно напряженным лицом, дёрнул головой. Высший засмеялся бы с этого лица, если бы не продолжал двигаться на члене — медленно, сводя с ума и себя, и другого себя…       Ощущать на себе свои собственные грубые руки было приятно и интересно: ему много раз говорили, что он бывает совершенно жесток в сексе. Сначала это пропало из-за любви к жене, а потом — из-за решения проблем с агрессией. Поэтому Городецкого-старшего совершенно не срывало… А вот Городецкому-младшему про это знать и не надо — не сейчас, когда его руки удерживают жесткой хваткой за таз и бедра, оставляя синяки, а член с особенной силой входит резкими толчками, будто пытаясь отомстить за саму эту ситуацию, в противовес желанию однако вырывая у Высшего только довольные хрипы.       Скача на собственном члене, кроме вспышек удовольствия, в голове у Высшего Антона крутилась лишь одна мысль: Господи, он круче, чем Мэрилин Мэнсон! Тот только сам себе отсосал, а Антон сам себя трахнул…       Как же он хорош.