Покидая бездну

      Вейлон ворочался в кровати не в силах уснуть. Ему только что снилось что-то связанное с Маунт-Мэссив, но он ничего не помнил, от сна осталось только тревожное ощущение. Чёрное небо за окном постепенно синело, занимался рассвет. Он повернулся на другой бок, чувствуя себя ужасно измотанным, и закрыл глаза. Тело постепенно расслабилось, где-то на краю сознания начали мелькать смутные образы. Он уснул.       Он видел подземную лабораторию, залитую ярким светом, видел человека с торчащими изо рта трубками в огромном стеклянном шаре и Майлза. Он выглядел так же, как в их встречу в Маунт-Мэссив. Майлз быстро спустился по лестнице в самый низ, остановился в центре перед большим экраном и ударил по панели. Тело в шаре задёргалось. Вейлон знал, что этот человек умирает. А в следующее мгновение чёрный призрак возник из ниоткуда прямо за спиной Майлза. Тощий, похожий на скелет, он резко толкнул репортёра вперёд, и тот ударился о стеклянный шар. Это был Вальридер. Он то исчезал, то снова приобретал свою жуткую призрачную форму, а Вейлон пытался и не мог защитить Майлза, у него не получалось отвлечь чудовище на себя. Пусть оно мучит его, пусть убивает, но только не Майлза, только не его…       Он смотрел, как невидимый враг швыряет Майлза по лаборатории, слышал его крики но вмешаться не мог. Он сам — его сущность — будто находился везде и сразу. Он мог видеть кошмар со всех сторон, мог чувствовать боль и страх пойманного репортёра, только не мог ничем помочь. Он всё слышал, всё ощущал и всё знал. И не мог отказаться от этого знания. Не мог проснуться.       Чёрный призрак поднял Майлза в воздух, потом рванулся к нему и вдруг исчез, будто вошёл прямо в его тело. Падение на пол с высоты не лишило репортёра чувств, а новые раны причинили ещё больше страданий. Вейлон не мог прикоснуться к Майлзу, сколько ни тянул руки — рук не было. Он сам стал просто бесплотным призраком, наблюдателем, ничем. Избитый, весь в крови, Майлз встал и даже не забыл схватить валяющуюся на полу камеру. После стольких травм было просто невозможно остаться живым, но он ещё двигался к выходу; из груди вырывались тяжёлые вздохи. Он почти терял сознание, но продолжал ползти по лестнице, хватаясь окровавленными руками за железные ступени.       Вейлону хотелось кричать, вопить так, чтобы заложило уши, чтобы больше не слышать хрипы и стоны тяжело раненого, хотелось закрыть глаза и не видеть этого ужаса, но ни рта, ни ушей, ни глаз у него не было. Он вынужден был смотреть, как дорогой ему человек взбирается по этой лестнице, как идёт по коридору, падая и с неимоверным усилием поднимаясь вновь. Ему пришлось увидеть, как открывается дверь в конце коридора и как люди в военной форме за ней вскидывают оружие. «Нет!» — попытался заорать он, но у него не было голоса. И он не мог не слышать оглушающий звук автоматных очередей, не мог не видеть, как пули буквально разрывают тело Майлза и как тот падает, будто в замедленной съёмке.       Повсюду была кровь, она окрасила всё вокруг, её запах пропитал воздух. И вдруг стемнело, словно издалека раздались чьи-то крики, а Вейлон в одно мгновение очутился на улице. Уже почти рассвело, больничный двор был залит ярким светом, а только что погибший там внизу, в лаборатории, Майлз стоял на ступенях. Вокруг него вился рой нанороботов. Нет, это был уже не Майлз, лишь его истерзанное тело, которое занял призрак. Вальридер. Вейлон смотрел и смотрел в его мёртвые глаза, давясь воплями и рыданиями. Давился бы, будь у него тело. В очередной раз безмолвно закричав, он проснулся.       Вейлон резко сел. До опутанного кошмаром мозга не сразу дошло, что он в своей кровати и что его тело на месте. Потом он заметил влажные пятна на одеяле и, коснувшись лица, обнаружил, что из глаз сами собой бегут слёзы. Было ещё совсем рано, почти шесть утра, и он не решился зайти к Майлзу. Ему было страшно даже заглянуть в его комнату. Он не знал, чего больше боится: не найти его там или увидеть пустые мёртвые глаза за тёмным роящимся облаком.       Не в состоянии снова уснуть, он ушёл на кухню и стоял там у окна, пытаясь успокоиться. Сон был слишком реальным, слишком ужасным. В ушах ещё отдавались крики и хриплые вздохи, заглушая все звуки извне, поэтому он не услышал, как открылась дверь в комнату Майлза, как зашумела в ванной вода. Он увидел его только тогда, когда Майлз появился на кухне и неуверенно позвал:       — Вейлон?       И тогда Вейлон поднял на него взгляд. Он хотел было что-то сказать, но не смог, только шагнул к Майлзу и крепко обнял его. Сердце бешено колотилось, облегчение было таким сильным, что он едва держался на ногах, кружилась голова.       — Можно я так немного постою? — спросил он, совладав, наконец, с голосом.       — Конечно, — выдохнул удивлённый Майлз и тоже обнял Вейлона. — Что случилось?       — Я видел кошмар. Такой реальный… О тебе.       — Расскажи мне, — попросил Майлз. — Когда рассказываешь — не так страшно.       Они ещё долго стояли так, в тишине, сжимая друг друга в объятиях. Вейлон не мог видеть, как Майлз, обнимая его, прикрыл глаза, и уж точно не мог знать, как он ругает себя за удовольствие, которое испытывает от этой близости.       — Я ничего не мог сделать, только смотрел, — Вейлон как-то неопределённо качнул головой. Они сидели на диване, программист только что закончил пересказывать свой кошмар. — Это было слишком страшно и так реально, что я… — Он не смог закончить фразу и умолк, косясь на Майлза.       — Это был лишь сон, — успокаивающе сказал Майлз, — я ведь здесь.       — Я уже видел кошмары о тебе, но этот был худшим.       — Ты не рассказывал, — заметил он. — Что было до этого?       — Ты умирал из-за моих ошибок, а я не мог помочь. Я просто… Я постоянно чувствую вину за всё это. Каждую секунду ненавижу себя за то, что тебе пришлось вынести. И обычного «прости» здесь слишком мало…       — Вейлон, — Майлз протянул руку, и его ладонь на секунду коснулась плеча программиста, а потом соскользнула обратно на диван, — пожалуйста, перестань извиняться. Прошу тебя. Я порой думаю о том, что было бы, если бы твоё сообщение не дошло до меня или если бы дошло слишком поздно. Что было бы, если бы мы не встретились там?       — Тогда ты вообще не попал бы туда.       — А ты?       — А я точно не выбрался бы живым.       — Боюсь, что так. И если бы я, влезая в эту чёртову психушку, мог знать, что всё произошедшее станет моей платой за возможность сохранить твою жизнь, то я сделал бы это снова. Не раздумывая.       Вейлон уставился на него, приоткрыв от удивления рот.       — Почему? — выдохнул он.       — Потому что ты дорог мне, — просто ответил Майлз.       Вейлон растерялся. Майлз только что почти признался, что отдал бы жизнь ради него. И ведь он практически отдал, ещё бы чуть-чуть и… От этих мыслей Вейлона сначала бросило в холод, потом — в жар. Смог бы он сам сделать то же самое для сидящего рядом с ним мужчины? Поставил бы его жизнь превыше своей? Он подумал о своём кошмаре, где мечтал поменяться с Майлзом местами, забрать боль, умереть, лишь бы только его перестали мучить. Вспомнил больницу: его мертвенно-бледное лицо, и чудовищные синяки на теле, и свой ужас, когда доктор перечислял полученные им травмы. Вспомнил то, что сняла включённая камера Майзла, и его крики. И то, каким он был в лечебнице: как вопреки всему шёл вперед, таща за собой Вейлона. Его голос, когда он просил Вейлона, раненого, держаться: тихий шёпот, испуганный, умоляющий, который был последним воспоминанием Парка о Маунт-Мэссив. Он вспомнил это в один момент и понял, что да, он сделал бы это. Он отдал бы свою жизнь в обмен на жизнь этого потрясающего человека.       — Я тебя не заслуживаю, — вздохнул Вейлон.       — Ты заслуживаешь большего, — ответил Майлз и криво улыбнулся, — но есть только это, извини.       Вейлону казалось, что память снова подводит его, воспоминания о жизни в приюте и после него так и не стали ярче, они отдалились и всё ещё казались чужими. Майлз твердил, что он должен помнить о прошлом, и Вейлон помнил. Как о почти забытом сне. Он знал, что это происходило с ним, память сохранила картины прошлой жизни, но они смазались, отступили. Лица людей, которых он знал, словно заволокло туманом. У него не было никого, кто мог бы связать его — настоящего Вейлона — с Вейлоном из прошлого. Зато был Майлз, травмированный, но живой. Он всегда оказывался рядом, когда Вейлон нуждался в помощи. Он не бросил его в лечебнице, не бросил и после неё. Он был с ним в самые ужасные моменты, оберегал его. И пока он спасал Вейлона, пока вытаскивал его из пучины безумия, пока заслонял от преследовавших его ужасов, его собственная боль разрасталась.       Если бы только Вейлон совладал с собой раньше, если бы только смог сделать для Майлза больше, то они оба уже были бы почти в норме. В хрупкой, зыбкой норме, в которой пребывал теперь Вейлон. Но Майлз приходил в себя медленно. Теперь он улыбался, шутил, но воспоминания — хоть и меньше — мучили его. И в этот момент неподвижно лежащий в темноте Вейлон смотрел на его спокойное лицо, пытаясь угомонить громко бьющееся сердце: ему казалось, что этот стук может разбудить спящего.       С час назад Майлзу приснилось что-то страшное, он кричал во сне, и Вейлон пришёл, остался с ним, а теперь Майлз снова уснул, и Парк разглядывал его, не смея шелохнуться. Майлз был совсем близко, достаточно лишь протянуть руку… Вейлон не позволил себе эту вольность.       Касаться Майлза было приятно всегда, с самого начала, ещё с Маунт-Мэссив, хоть Вейлон ни за что не хотел себе в этом признаваться. Но в последние недели все изменилось: то ли прикосновения действительно стали другими, то ли он, наконец, нашёл в себе смелость перестать оправдывать их всего лишь необходимой поддержкой. Недавний кошмар убедил его в этом окончательно, расставил всё по местам. И заставил испугаться.       Время всё шло и шло, не залечивая раны, но заставляя привыкать к действительности. Теперь Майлз и Вейлон уже разговаривали не только для того, чтобы заполнить пустоту: темы бесед, что могли продолжаться часами без перерыва, действительно занимали обоих. В квартире всё чаще звучал смех, всё больше хотелось радоваться хорошей погоде, зелени деревьев за окном, голубому небу, ясному солнцу, друг другу.       Тёплый летний вечер плавно перетекал в ночь. В совершенно чистом небе висел огромный лунный диск, и комнату заливал яркий свет. Мужчины расположились на кровати в комнате Майлза и беседовали, оба вспоминали моменты из детства: забавные, странные, захватывающие истории. Говорить о грустном не хотелось, за прошедшие недели оба немного оправились от пережитого: кошмары и галлюцинации не исчезли, но то ли стали реже, то ли они к привыкли и к ним, синяки Майлза, наконец, прошли, и даже его руки почти не болели.       Вдруг наступила темнота. Они, конечно, знали, что к ночи обещали отключение света — ещё неделю назад Вейлон видел объявление в подъезде — но так увлеклись разговором, что совсем забыли об этом. Внезапная темнота заставила их испуганно вздрогнуть и придвинуться друг к другу, прервав беседу на полуслове. Лишь через несколько секунд они осознали, что никакой опасности нет. Майлз тихо ругнулся и усмехнулся, Вейлон повторил его усмешку. Он встал и, внутренне содрогаясь, приблизился к зияющему чернотой проёму, чтобы закрыть дверь. После Маунт-Мэссив темнота пугала обоих. Майлз тоже поднялся. Упёршись руками в подоконник, он смотрел в окно. Вейлон подошёл, встал рядом.       — Завораживает, — сказал Майлз.       — Да, — согласился Вейлон.       Луна и правда была прекрасна: полная, огромная, она висела над городом и сияла, точно волшебный фонарь. Но смотрел Вейлон вовсе не на луну, а на Майлза. Его лицо с тонкими, красивыми чертами, освещенное этим удивительно ярким светом, действительно завораживало. Теперь, когда он не смеялся, в его глазах снова появилась неизъяснимая тоска, делавшая его похожим на какого-то драматического героя — всегда бледного, мистически красивого и печального. «Так и есть», — горько подумал Вейлон. Майлз отвернулся от окна, окинул комнату вдохновенным взглядом и произнёс:       — Смотри, свет кажется таким осязаемым. Как невесомая ткань. Если захочешь — сможешь потрогать его.       Вейлон приоткрыл рот, но так ничего и не ответил, он только смотрел. Майлз был прав: лунный свет казался похожим на легкую серебристую паутинку, а они стояли, окруженные этим чудесным сиянием, будто оба попали в сказку. Но Вейлон не мог долго любоваться светом, взгляд его то и дело возвращался к Майлзу. Удивительно было, что после всего пережитого он всё ещё не разучился почти по-детски мечтать и видеть красоту вокруг. Было тепло на душе. Было волнующе. И сердце снова билось слишком громко. Вейлон смотрел и смотрел на него.       Майлз медленно поднял руку, будто надеясь прикоснуться к лунному лучу, а потом заглянул в глаза Вейлона. Казалось, он пытается что-то прочесть в них, что-то понять. Его взгляд пронзал насквозь, и Вейлон в очередной раз очень отчетливо вспомнил, каково было целовать его. Майлз, похоже, тоже подумал об этом, потому что казался крайне смущенным. Он так и не опустил руку, а Вейлон поднял свою, его пальцы коснулись тёплой ладони, и дыхание сбилось. Он волновался так, будто от этого легкого прикосновения зависели их жизни. Они столько раз держались за руки, столько раз касались друг друга, находя этому новые и новые оправдания, но в этот раз всё было иначе. Вейлон распрямил ладонь, и их пальцы переплелись. Оба облегчённо выдохнули.       — Не думал, что это произойдет со мной, — шёпотом поделился Вейлон, и Майлз в ответ улыбнулся.       — Я тоже.       Всё это время Майлз запрещал себе думать о Вейлоне так. Он ненавидел себя за то, что не может перестать смотреть на него, касаться, не может перестать вспоминать то, что произошло между ними в камере Маунт-Мэссив , и думать о руках Вейлона — тёплых, не дающих ему упасть в бездну. Ему казалось, будто своими чувствами он предает доверие Вейлона. Он убеждал себя, что там, в той комнате, среди мягких белых стен, они сами не понимали, что творят. Это был не поцелуй — лишь попытка удержать измученные разумы в реальности, не сойти с ума окончательно. Он заставлял себя думать о том, что они только друзья. Да и друзья ли? Стали бы они так же близки, если познакомились бы в обычное время, в обычной жизни? Вряд ли. Их связал общий кошмар. Но с Вейлоном было хорошо. Так хорошо, как никогда и ни с кем ему не было       И теперь, когда их руки сплелись, когда они стояли, глядя друг на друга в этом чудном свете, когда даже слова уже не были нужны, прошёл страх, исчезли сомнения, сломалась последняя преграда. Майлз сдался. Сдался и Вейлон. Так и должно было быть, именно к этому всё шло, это было правильно. Всегда, даже в Маунт-Мэссив, всё было правильно.       Они придвинулись друг к другу, одновременно прикрывая глаза. Слишком близко. Их носы соприкоснулись и губы замерли в миллиметре друг от друга. Они застыли так, дыша одним воздухом на двоих, не спеша, не решаясь сделать последний шаг. Потом, наконец, их губы слились, мучительно медленно. Целовать Вейлона было восхитительно. И почти физически больно, всё давно накопившееся, но невысказанное разом сдавило грудь и выплёскивалось наружу через прикосновение губ к чужим губам. Было тяжело поверить в происходящее и страшно подумать, что это может быть лишь сон. Боль скоро прошла, сменившись переполняющим душу счастьем. Майлз не знал, когда в последний раз испытывал что-то подобное, ему казалось, что не испытывал вовсе. Вейлон обхватил его лицо ладонями, не желая отрываться от Майлза даже на мгновение. Губы Майлза на этот раз были мягкими, без привкуса крови, и от прикосновений этих губ Вейлон чувствовал себя совершенно пьяным.       Совсем потерявшись в своих ощущениях, каждый из них стиснул другого в крепких объятиях. И когда они смогли немного отодвинуться, чтобы посмотреть друг на друга, Вейлона поразил взгляд Майлза: его глаза лучились таким теплом и такой нежностью, что Вейлон не смог сдержаться. Коротко выдохнув, он снова приник к губам Майлза, почти ни о чём не думая, полностью растворяясь в переполнявших его чувствах и желая лишь одного: слиться с мужчиной в его объятиях, вобрать его в себя, стать с ним единым целым. Только одна ясная мысль билась в его голове: не стоит забываться, то, что пришлось перенести Майлзу, чудовищно, и ни в коем случае нельзя причинить ему новую боль. Рука Вейлона скользнула под рубашку Майлза и коснулась спины. Майлзу она показалась очень горячей, и этот приятный жар мгновенно разлился по всему телу.       Они не заметили, как оказались сидящими друг напротив друга на кровати. Рубашки остались лежать на подоконнике, остальная одежда — на полу возле кровати. Оба были охвачены одновременно смущением и восторгом, они касались друг друга, постепенно привыкая к этому новому, ощущая под пальцами тёплую кожу, ловя губами выдохи. Майлз, совершенно неопытный в таких вещах, полностью отдался рукам Вейлона. Воспоминания о пережитом кошмаре в этот момент не мучили его. Он был не в Маунт-Мэссив, а дома, он сам откинулся на простыни, позволяя делать с собой что угодно и желая этого. Человеком, склонившимся над ним, был Вейлон, которому он безгранично доверял, которого любил. Это его руки так мягко скользили по обнажённому телу, заставляя выгибаться им навстречу, его губы касались губ Майлза и целовали шею, его кожа обжигала пальцы, его прерывистое дыхание и тихие стоны, смешиваясь со стонами Майлза, разрывали ночную тишину.       Обессилевшие, но счастливые, они прижимались друг к другу. Голова Майлза лежала на груди Вейлона, а рука то и дело поднималась вверх, чтобы дотронуться до его шеи и лица. Вейлон крепко обнимал его свободной рукой, а другой ласково перебирал мягкие волосы, время от времени легко прикасаясь губами к его лбу или гладя пальцами щёку и немного приподнимая его голову за подбородок, чтобы поцеловать в губы. Майлз крепче прижимался к нему, чувствуя нежность и счастье такой силы, что к глазам подступали слёзы. Уснули они лишь на рассвете, не выпуская друг друга из тесных объятий. И ни один из них в эту ночь не видел кошмаров.       Майлз проснулся от птичьих трелей за окном, но глаза открывать боялся. Произошедшее ночью было столь прекрасным, что казалось Майлзу сном. Но даже если это была явь, то Вейлон мог пожалеть о случившемся, а если Майлз сейчас поднимет веки, то увидит пустую кровать. Но не успел он испугаться этой мысли, как ощутил мягкое прикосновение на своих губах. И тут же распахнул глаза, и, увидев улыбку Вейлона, улыбнулся ему в ответ, прильнул к его груди и замер, сонный и радостный.       Всё изменилось, перевернулось с ног на голову. Если прежде квартира полнилась атмосферой ужаса и отчаяния, исходившей от её обитателей, если сами они просто пытались быть каким-то подобием лекарства друг для друга, то теперь всё стало совсем иначе. Они ожили. Внезапно оказавшиеся взаимными чувства накрыли обоих с головой. Они с одинаковым удовольствием дарили любовь и принимали её.       Майлз удобно раскинулся на диване с книгой в руках, положив голову Вейлону на колени. Снова подошла его очередь читать главу, и Вейлон увлечённо слушал, наслаждался звучанием его голоса, перебирал пальцами тёмные волосы и, больше не смущаясь и не таясь, любовался красивым лицом. Майлз вдруг замолчал, прервавшись на полуслове, и взглянул вверх, прямо на Вейлона. Губы его изогнулись в улыбке, книга закрылась и легла на журнальный столик. Кончиками пальцев он коснулся щеки Вейлона, а потом быстро сел, чтобы приникнуть к его губам в поцелуе. Они стиснули друг друга в объятиях и растворились в ощущениях, совершенно счастливые, наконец-то окончательно выбравшиеся из Маунт-Мэссив, наконец-то очнувшиеся от кошмара.