Параллельные перекрестки

*** …У краснолюдов с эмоциями разговор простой. Есть – надо выразить… и далее по тексту. Так-то оно так, да. Вот только если знаешь, что именно выражать. А как раз со знанием у Золтана намечались проблемы. Которых, в общем-то, могло и не быть – стоило всего-навсего развернуться, выйти за дверь и ушагать подальше. От Вязово, от Ривии, куда-нибудь вдогонку за Ярпеном, обратно на родину, в Махакам, в Карбон, туда, где все просто, понятно и относительно спокойно. Уйти. А не стоять, бессмысленно взирая на то, как суетится возле неподвижного менестреля лекарь, заслоняя краснолюду весь обзор и не позволяя увидеть динамику распространения по деревянному полу очередного всплеска багряно-алых красок. Умом, конечно, Золтан Хивай понимал, что вот лично ему здесь больше делать нечего – глупую бардовскую голову от шального клинка уберег, и хватит. А то, что тот, болван неимоверный, из-за нарушения координации собственных движений (пить надо меньше!) под новый удар подвернулся да кистенем по касательной в бок заработал, так то не Золтана проблемы, ну вот совсем не его. Да и лекарь рядом оказался вовремя, так что не подохнет певун. Поохает, покряхтит недельку-другую, занозы из ладоней повытаскивает, а там, глядишь, и опять к песенкам своим вернется. Что ему – коли рот для других слов открывать не станет, так и не случится ничего страшного с ним. Болван, болтун, трус – как обычно, как раньше, как всегда. В «ближайшем окружении» бард пробыл весьма недолго, лимит доброты по отношению к нему себя уже справедливо изжил, а единственное связующее звено уплыло на лодке за туман озера Лок-Эскалотт в состоянии полной и окончательной смерти, на которую только способен не-человек, насквозь продырявленный вилами… Так что мыслил краснолюд очень даже правильно. Нечего ему здесь задерживаться. Но почему-то не спешили эти верные и вполне себе логичные мысли реализовываться в действия. Что им мешало – непонятно. Вот только прошла уже не одна минута, и не две, а краснолюд по-прежнему находился в неприветливой корчме возле молчаливого лекаря и неподвижного менестреля, и до сих пор так ни слова и не произнес. В горле как пересохло и онемело все – опять же, почему? А риггер его знает… Просто Золтан стоял и смотрел, как на расстеленные на полу бинты падает что-то блестяще-красное, направляемое равномерными и точными движениями лекарской руки. То маленькое, то крупное, окутанное то капельными брызгами, то густыми потеками, с отчетливым металлически-алкогольным запахом… …стоп. Золтан помотал головой, прогоняя непривычный морок неподвижности и онемения и одновременно испытывая странное чувство, одним словом назвать которое сейчас никак бы не смог. Раздражение, гнев, облегчение – в таком ли порядке, в другом ли, все вместе или по отдельности, Хивай не знал и сам, сообразив, что в красной луже под телом менестреля было, наверное, все же больше вина, чем иной субстанции (бутылку сунул за пазуху? Зачем?), а то самое блестяще-красное – всего лишь осколки разбитой бутылки, по которой пришелся удар кистенем… …Всего лишь осколки. Окровавленные. Облегчение испарилось, как и не было вовсе. Если какой-нибудь крупный осколок от удара загнался в бок барда слишком сильно и глубоко, то… Словно отвечая на мысли краснолюда, лекарь негромко крякнул и отшвырнул на тряпицу внушительный треугольник сверкающего темного стекла, угрожающе ощетинившийся острыми неровными сломами. Темно-красная лужица начала резво разрастаться, лекарь стиснул зубы и бросил через плечо: - Тряпку, пояс, ремень, хоть что-нибудь, чем можно туго затянуть! Золтан, очнувшись, сорвал с топора ремешок и перебросил лекарю. Присел рядом с по-прежнему бледным менестрелем, удерживая тело в удобном для перевязки положении. Лекарь споро перебинтовал травмированный бок, резко выдохнул при виде того, как быстро покраснела ткань, затянул поверх повязки ремешок, огляделся. Краснолюд сам не понял, как догадался об искомом – только в следующую секунду он с необъяснимым мрачным удовольствием портил имущество «Пастуха и квочки», отламывая ножку близлежащего стула, которую лекарь ловко протолкнул в петлю на ремешке. - В лекарскую его надо. Мои запасы кровоостанавливающего вышли. - Он… Золтан не договорил. Странное ощущение без названия разрасталось где-то внутри, где-то на месте «чуйки», обжигая и одновременно вымораживая. Вцепилось в ребра, не отпускало, настойчиво и размеренно царапая по костям и заключенной за ними мышце острыми коготками… пока что царапая. Оно не было похоже на боль, злость или горечь, какие случаются, когда краснолюд теряет кого-то близкого, это не было безысходностью или страхом, потому что и вход, и выход нелюди, по размышлению самого Хивая, найдут почти всегда и почти в любой ситуации, а что до боязни – так страшиться-то некого и нечего, топор вот под рукой, коли что… И все-таки это безымянное ощущение чем-то было. Чем-то, от чего при взгляде на бледного неподвижного барда и красную лужу из вина и крови царапание внутри только усиливалось. Лекарь свернул бинт с осколками, устало вытер лоб рукавом, вздохнул: - Если в течение ближайших минут донесем, то нет. - Вот только не донесем, - трезво оценивал краснолюд их шансы. - Не успеем, - кивнул лекарь. – Но я заметил снаружи телегу с бочками. Если воспользоваться ей… - Еще чего! – подал голос осмелевший хозяин заезжего двора, вылезая из-под прилавка и упирая руки в бока. – Чтобы в моей уважаемой корчме… - …сдох от потери крови известный и почитаемый королями и дворянами бард?! – рявкнул, выпрямляясь, Золтан. О справедливости сказанного по отношению к Лютику он подумает позже, если подумает вообще. – По твоей, кстати, вине, хозяин! Видел же, что силы неравны, и не вмешался, да я об этом по всей Ривии раззвоню, ни один вменяемый горожанин к тебе и не заглянет после этого, а на свернутых умом долго ли продержишься? - Но… я… - растерявший весь пыл корчмарь закудахтал не хуже той квочки из названия заведения. - «Я, я…», да мне дох… дела до тебя нет, телегу давай! – повысил голос краснолюд. - Берите, черти с вами, - сплюнул хозяин, пугливо косясь на обмякшего в руках лекаря менестреля и насквозь пропитавшиеся красным бинты. – И нечего, нелюдь, бочку на меня катить, сам виноват! Не заслони этот идиот тебя от удара, получил бы ты кастетом в висок и сам валялся бы сейчас на задворках!.. …что за…? Золтана остановило только то, что времени было действительно мало. Напоследок зыркнув на корчмаря и едва ли не первый раз в жизни пожалев, что взгляды убивать или хотя бы воспламенять не умеют, краснолюд подхватил барда на руки, вынес на улицу и осторожно уложил на телегу. Лекарь с удивительной для своего телосложения ловкостью взобрался на облучок и перехватил поводья меланхолично пережевывающего что-то мула. Сказал, оглянувшись на барда: - Должны успеть. Золтан, стащив с телеги последнюю бочку, поднял голову и выпалил совершенно неожиданно для себя: - Я могу чем-то помочь? - Спасибо. Вы и так уже сделали все, что могли, - непонятно отозвался лекарь и хлестнул поводьями. Телега резво тронулась с места, оставляя Золтана посреди опустевшей улицы в компании того самого ощущения, у которого так и не было имени. Или же… уже было? «Не заслони этот идиот тебя от удара, получил бы ты кастетом в висок…» Да нет же. Лютик просто спьяну развернулся неловко, вот и получил не туда и не тем. С какой стати ему Золтана-то защищать? «Не заслони этот идиот тебя от удара…» …бочку Хивай все-таки покатил. Одну за другой, точнехонько к дверям заезжего двора. Пусть хозяин теперь попробует выйти… … - …ведьмак? Несильный, но ощутимый тычок в плечо выдернул Геральта в явь. Чему он, если честно, в какой-то степени обрадовался – невидимым свидетелем созерцать рассказанное Золтаном, пусть даже и во сне, было… …неприятно? С чего бы? Раненых и умирающих людей и нелюдей на своем веку ведьмак повстречал немало. Чье-то существование без раздумий оборвал сам, кому-то смог помочь, кому-то даже не пытался. Просто делал то, что мог, чему научили – защищался и защищал, в основном пытаясь не быть убитым, для чего иногда приходилось убивать самому. Без запинки, действуя порой автоматически, инстинктивно, рефлекторно, опираясь на знания, опыт, навыки. Однажды секунда замешательства уже стоила ему жизни. Так что нет. Видеть смерть, а порой и быть ее причиной для Геральта не ново. Да и потом, Лютик же не умер. Да, травмировался, но ведь лекарь был рядом, да и Золтан подсобил. Это же не так, как с Ангулемой – когда жизнь с каждой каплей утекает, вливаясь в кровавую реку на ступенях южной башни. Это же не то беспомощное и злое отчаяние, переполнявшее Цириллу, на чьих руках и испустила последний вздох юная разбойница. Это же не то горькое осознание собственной неспособности помочь той, что ринулась на спасение незнакомой, практический чужой ей девушки только потому, что та важна для Геральта… Совсем не то. И потом, Ангулема знала, на что шла. Хоть и отчаянно жаждала жить, понимала, что может и не избежать смерти. Лютик же… …просто сглупил тогда по пьяни. Вот и все. …«Не заслони этот идиот тебя от удара…» А даже если и так, поморщился Геральт, выпрямляясь в кровати и протирая глаза. Даже если и так, все равно глупость это. Золтан легко ушел бы от замаха, подставляться Лютику просто не было никакого смысла. Разве что менестрель сам… … «Как же хочется сжечь все мосты…» Едрить твою виверну накером за хвост, беззвучно выругался ведьмак, напрочь забыв о данном себе обещании больше не вытаскивать на свет свой мысленный бестиарий, который помимо основного содержания за последнее время пополнился несколькими новыми страницами, живописующими межмонстровые взаимоотношения в таких ярких красках, что представить сие было легко, но не хотелось вот никак. Даже несмотря на далеко не хрупкую ведьмачью психику. Лютик наверняка бы посмеялся над подобными измышлениями. Или наоборот, встревожился бы, посоветовав другу отойти уже от ведьмачьего ремесла, поскорее вернуться в Корво-Бьянко и осесть там окончательно и бесповоротно, наслаждаясь спокойной жизнью дворянина. Благо, монстров в Боклере стараниями Геральта сильно поубавилось – местных он вырезал и выжег под корень порой в буквальном смысле, а залетные-заезжие-заползшие долго не задерживались, стоило только до владельца винодельни дойти определенным слухам. А уж сам Лютик, если что, такую историю состряпает, что легенд о подвигах Белого Волка не на одно поколение Туссента хватит… Лютик. Геральт опустил руки, тряхнул головой, открывая глаза. На секунду пожалел об этом – язычок зажженной свечи плясал в подрагивающей руке прямо перед лицом и отчего-то казался невыносимо ярким. Ему бы тогда обратить на это внимание, размышлял ведьмак несколькими часами позже, ему бы уже в тот момент понять, что что-то не так. Зрачки замедленно реагировали на свет, пробуждение вышло урывчатым и резким в противовес привычному и мягкому, выверенному и точному, как после погружения в медитацию. Голова отчего-то гудела, а запахи и звуки доносились вроде и отчетливо, но приглушенно, словно сквозь невидимый иллюзорный купол… Понять бы сразу. Может быть, удалось бы принять нужный эликсир, выиграть время, минуты или секунды – в том, что случилось дальше, даже эти крохи могли иметь значение… Но – Геральт не понял. Он просто прищурился, поморгал и снова открыл глаза. - Долорес? Единственная и последняя наследница Дома Реардонов стояла возле кровати, ежась от прохлады и зябко кутаясь в потрепанную теплую шаль. Увидев, что ведьмак проснулся, старушка отставила свечу на столик – тусклый золотистый отсвет метнулся к ближайшей стене, стек на пол и с неслышным вздохом растворился в темноте, побороть которую полностью своим маленьким источником был просто не в силах. - Проснись, ведьмак, - повторила Долорес, затравленно оглядываясь по сторонам. – Знаю, это, наверное, не мое дело, но… - Что случилось? – Геральт потянулся к приютившемуся возле кровати стулу, сдернул со спинки рубашку, мысленно порадовавшись тому, что ниже пояса лег спать полностью одетым, за исключением, разумеется, сапог. Конечно, не то чтобы ведьмака как-то смущала мысль, что его кто-то будет лицезреть почти в первозданном виде, он о таковом не задумывался вовсе – просто выработанная за годы путешествия по дорогам Континента привычка разоблачаться ко сну по самому минимуму даже там, где есть крыша над головой, ванна и кровать. Даже в Корво-Бьянко Геральт пока еще не сумел приучить себя к относительной безопасности собственного существования, что уж говорить о возвращении на ведьмачью тропу… Хотя да, смущать старушку не хотелось тоже. - Что случилось? – повторил он, натягивая рубашку и сапоги. Медальон не дрожал, присутствия враждебно настроенных существ вне зависимости от принадлежности к людям, нелюдям или монстрам тоже в относительной близости не наблюдалось. Звуковое окружение вроде как понемногу прояснялось, неторопливо вплетаясь в ночную тишину далеким стрекотом сверчков, полусонным птичьим щебетанием и недовольным шелестом потревоженных ветром листьев и травы. Вроде никакой непосредственной угрозы для жизни старой хозяйки поместья не было… …и тем сильнее ощущался контраст между бархатистым ночным спокойствием – и уже знакомым острым ощущением холода под ребрами, решившим так не вовремя напомнить о себе колкой, почти болезненной вспышкой и нахлынувшим чувством пустоты где-то неподалеку. Еще не слыша подробностей, еще даже не взглянув на стоявшую у противоположной стены кровать, Геральт уже начал догадываться, с чем – или, точнее, с кем – это связано. - Долорес… - с мягким нажимом проговорил он, шагая к растерянной и встревоженной хозяйке, что радушно приютила под своей крышей двух путешественников… кажется, он все-таки чем-то напугал старушку, потому что та внезапно съежилась, обхватив себя руками. Геральт вздохнул… видят боги, последнее дело – прибегать к Знакам там, где можно все решить разговором. Да вот только чутье, запоздало очнувшись, подсказывало ведьмаку, что на расспросы уйдет время, терять которое никак нельзя. Поэтому, вновь сложив «Аксий», Геральт провел ладонью перед лицом Долорес… …минутой позже, так и не удосужившись толком застегнуть наспех наброшенную дорожную куртку, Геральт подгонял Плотву, кляня себя на чем свет стоит. За непредусмотрительность – не приготовил с вечера подходящий комплект доспехов, который вот сейчас не помешал бы. За невнимательность – не сообразил сразу, почему вдруг так знакомо решило вновь затормозить ведьмачье чутье. За то, что позволил себе вчера вечером чуть расслабиться за нехитрым сытным ужином, выпить вина (после Туссента есть с чем сравнивать, конечно, но тоже неплохого), ослабить наблюдение за Лютиком и Марой… Вот и где теперь этих двоих искать? Если верить Долорес (а под «Аксием» обычно не лгут), менестрель ускользнул из дома первым – потому что когда она, проснувшись среди ночи и заметив в окно убегающую Мару, спустилась вниз, чтобы разбудить ведьмака, вторая кровать уже была пустой и аккуратно застеленной. И если бы не заботливо прислоненная к изголовью лютня, создалось бы впечатление, что барда вообще здесь не было. Лютня… Геральт натянул поводья, останавливая Плотву. Музыкальный инструмент, постоянная спутница менестреля, которую отдельно от друга ведьмак видел лишь два раза – в сундуке дочери вызимского купца и двумя годами позже, когда в поисках Лютика оказался в «Хамелеоне», тогда еще «Шалфее и розмарине»… да, конечно, сейчас у барда лютня Присциллы, но все же то уважение и трепет, которые проявляет друг к этим созданиям человеческих или эльфийских рук, никогда не позволили бы ему бросить инструмент на произвол судьбы. В тот раз менестрель оставил лютню в бывшем борделе, дабы оградить ее от риска быть испорченной или невозвратно сломанной, так как шел на опасное деяние, из которого сам едва выбрался живым – благодаря Геральту и Золтану. Сейчас же… У ведьмака было только два варианта. И оба не нравились. Или Лютик снова вознамерился во что-то ввязаться. Или же решил, что лютня ему больше не понадобится. Первое второго не исключало. Геральт сдавил ремешки поводьев так, что на ладонях наверняка отпечатался рисунок незамысловатого плетения… думай, ведьмак, думай! Что увело друга посреди ночи из гостеприимного и безопасного дома, куда он направился, почему и зачем, и как связана с этим Черная Мара, если связана вообще? Ведь и она куда-то делась… хотя, если честно, вот сейчас судьба бывшей покровительницы Веленских земель Геральта не волновала. По крайней мере, не так, как тревожило поведение Лютика. Все же было вроде неплохо – менестрель понемногу начал прислушиваться и отвечать, и если не демонстрировал так явно готовность к диалогу, то хотя бы перестал отгораживаться непробиваемым молчанием… да, после Оксенфурта прошло чуть больше суток, однако ведь и до этого бард пусть и без желания, но вступал в разговоры, пару раз даже позволив им продлиться чуть дольше трех-четырех реплик… …что могло измениться? Может ли быть, что все это время Лютик просто притворялся, выжидая удобного момента? Под ребрами снова кольнуло, коротко и сильно. Все это время менестрель ему лгал, чтобы… …НЕТ. Нет, мысленно повторил Геральт, яростно мотнув головой и вновь направляя Плотву по едва различимой среди деревьев тропинке. Запоздало прислушавшись к чутью, которое, словно пытаясь искупить свою несвоевременную заторможенность, сейчас сработало неожиданно отчетливо, ведьмак чуть прищурился, вглядываясь в траву. Два следа. Один – человеческий, от сапог, и, судя по расстоянию между шагами и тому, что носки обуви примяли травинки сильнее, чем каблуки, их обладатель шел очень быстро, если не бежал… вряд ли от кого-то. Ни эндриаг, ни волков Геральт не слышал, запаха крови и ядовитых выделений не ощущал. Только лес – высокий, темный, неприветливый, напоенный тяжелой влагой близлежащих болот и причудливой смесью травяных ароматов, густым плотным покрывалом стелющейся среди темных древесных крон… След менестреля петлял между деревьев, обозначая себя примятой травой и сломанными тонкими ветками кустарников, то и дело сливаясь или отклоняясь от другого, проложенного рядом. И вот этот второй след был куда более четким. Выжженные полукругом отпечатки конских копыт. И хотя Геральт сомневался, что Мара самостоятельно наведалась к кузнецу, изгибы напоминали именно очертания подков. Словно жеребец оставлял… …подсказку? Только понимание того, что время может быть безнадежно упущено, заставило Геральта переключиться на размышления иного рода. Почему сбежал Лютик, почему Черная Мара последовала за менестрелем, как так вышло, что ведьмак совершенно проворонил эти события и вовремя не проснулся, чтобы их хотя бы заметить, если уж предотвратить не получилось, что намеревается делать бард, каковы цели друга и как с этим связана первая Хозяйка Леса… потом. Все это – потом. Сначала он найдет Лютика и Мару, спасет первого от второй или их обоих от кого-нибудь третьего (но только не того, чье имя пришло на ум), надерет одному уши, другую оттаскает за хвост и гриву или вовсе даст серебром в грудную клетку, а потом уже разбираться будет!.. - Шевелись, Плотва, - шепнул ведьмак, наклоняясь к шее лошади и выхватывая из чехла тускло блеснувший серебром дар Владычицы Озера. То, что Арондит лишним не будет, подтверждали задрожавший медальон и пробивающееся между ветвей и стволов деревьев холодное синеватое свечение – там, впереди, где исчезали в темноте две дорожки следов. Не узнавая толком местность, Геральт все же догадывался, что путь ведет в Штейгеры – недаром Лютик, по словам Долорес, подробно расспрашивал ее о местонахождении опустевшей деревеньки. Ведьмак такого не помнил, но не исключал – был момент во время ужина, когда потребовалось уединиться по естественным надобностям, менестрель вполне мог воспользоваться отсутствием ведьмака и выведать у хозяйки поместья интересующую его – неясно, правда, за каким баргестом – информацию. Итак, бард посреди ночи выскользнул из дома, прямиком через чащу рванул к Штейгерам, при этом наверняка догадываясь, что леса эти не самые приветливые, не на монстров, так на обычных волков нарваться можно запросто… но каким-то диким образом Лютику удалось не столкнуться с хищниками. Потом следом за ним сорвалась Мара, до этого мирно дремавшая в конюшне, и… …успела? …нет? Геральт не знал. Свечение приближалось, пронизывая темноту колкими вспышками, четкими и острыми, что рисовали резкие тени на высвеченных холодной синевой листьях. Свет не давал привычного отблеска, следа, рассеянного перелива, не вплетался, мягко растушевывая тьму, в картину застывшей ночи. Нет – казалось, будто чем-то разозленный невидимый художник просто обмакнул тонкую кисть в белую краску, в синюю, смешал их резкими нервными движениями и нанес на темный холст отчетливые колючие штрихи, прорезая уже нарисованную ранее ночь. Нанес, обозначив полукругом купол, растушевав внутри контура остатки белой краски – как матовое стекло или полупрозрачную завесу. А за этой завесой… Плотва, вылетев на небольшой заболоченный участок перед пригорком, остановилась как вкопанная. Ведьмак ее не винил. Спрыгнул с седла, успокоил лошадь, успел подумать о том, что новая Плотвичка впервые на самом деле сталкивается с необъяснимыми для разума лошадей явлениями и вполне ожидаемо тревожится, наверняка рассуждая в своей манере, не попросить ли об отставке… Геральт и пообщался бы с Плотвой на эту тему, пусть и односторонне, но как-нибудь потом. Сейчас же он, крепче стиснув рукоять меча, шагнул вперед – его внимание занимало другое. Другие. Две фигуры. Одна, белесо-бледная, распростерлась на влажной земле, раскинув руки и впившись распахнутыми стеклянно-светлыми глазами в черную равнодушную беззвездную бесконечность, тяжело осевшую на кронах деревьев. Вторая, черная и гибкая, стояла возле первой, низко склонив голову, почти касаясь носом растрепавшихся темно-медных волос. Два луча света, перерезающие ночную тьму. Один – яркий, кроваво-алый, густой и сверкающий, обвитый, словно старое дерево молодой порослью, тонким нитевидным черным отблеском – изливался двумя потоками из пылающих краснотой глаз Мары, сосредотачиваясь в одной точке на лбу неподвижно лежащего Лютика. Второй – тусклый, размытый, серебристо-белый – исходил из груди Мары, из странного расплывчато-серого пятна под яремным желобом. И это было не похоже на внезапно изменившие свой цвет волоски непроглядно-черной шкуры – казалось, источник свечения находился внутри самого жеребца. Неуверенный, неяркий, с то и дело перебивающимся мерцанием, он тянулся к подвеске-цветку, что поблескивала в вырезе рубашки менестреля. Острый блеск стеклянных граней возле разомкнутых пальцев. Склянка. Пустая. С едва различимой изумрудной каплей. В виски воспоминанием ударил негромкий голос рыжеволосой медички: «…Сильный концентрат седативных трав, в больших дозах принимать крайне не рекомендуется…»… …Лекарь смотрел на Золтана с хмурым удивлением – увидеть краснолюда в лекарской, конечно, для подобного не повод, тем более с учетом сопутствующих событий. Однако то, что этот самый краснолюд, удостоив сородичей лишь беглым взглядом да подбадривающим кивком, вдруг после тяжелой неуверенной паузы осведомился, как дела у травмированного менестреля… да лекарь скорее бы поверил, что Золтан Хивай пришел потребовать назад свой ремешок для топора, чем проведать в сущности постороннего ему человека. И все-таки да, краснолюд, немного помявшись (что уже было удивительно, так как смущением они обычно не страдают), спросил: - Ну… как он… этот… короче…? - Жив, - осторожно отозвался лекарь. – Успели. Повезло, рана чистая. Заживет, незаметно будет. - Куда его… потом? - Мне откуда знать? – пожал плечами лекарь, протирая руки полотенцем. – Мое дело завершено, травмы телесные устранены, а с иными разбираться – работа других. Золтан помотал головой: - Иными? Лекарь пристально глянул на краснолюда. Посерьезнел. Вздохнул: - Он вам кто? - Да так… - неопределенно отозвался Хивай, поглядывая на дверной проем, в котором виднелась часть маленькой комнатенки, кровать и знакомое лицо, практически сливающееся цветом с застиранной серой подушкой. – В общем-то, как бы и никто особо… - А раз никто, - лекарь внезапно помрачнел и прикрыл дверь, - так и шагайте отсюда, господин краснолюд. Спасибо за помощь, конечно, что оказали раненым в корчме, ногу ваш сородич не потеряет, остальные тоже около дела. Их навестить можете, если хотите. А от человека подальше тогда держитесь. Ему те, кто «никто», в последнюю очередь нужны. - Не понял… - нахмурился Золтан. Обычно это срабатывало, однако лекарь, похоже, был орешком крепким и на угрожающе-мрачное выражение бородатой физиономии не повелся. Двинулся в сторону, загораживая своим дородным телом дверной проем. - Шагайте отсюда, - повторил он негромко, но резко. – Мое дело – выпустить этого «никого» за порог, чтобы своими ногами вышел, а дальше меня не касается. Но пока он здесь, посещения разрешены только друзьям да родным. К последним вы явно не относитесь, к первым, по вашим же собственным словам, тоже. Так что… - лекарь тряхнул кистью в сторону выхода, зашел в комнатенку и захлопнул дверь. Золтан остался на месте, разозленный непонятно чем, озадаченный неясно из-за чего, не спешащий следовать совету лекаря (и своим первоначальным, так-то, намерениям) хрен знает по какой причине. Нет, ну на самом-то деле, на кой ему сдался этот гребанный менестрель, что язык за зубами держать не может да выпивку лакает, словно загнанный пес – воду? И с чего вдруг с краснолюдами пить за память по ведьмаку отказался, а в другой корчме передумал? И вообще… как появился там настолько быстро, что до прихода Золтана – который вышел от Вирсинга практически через считанные минуты после Лютика – успел наклюкаться в дрова?.. Рассердившись, Хивай вдарил для порядка кулаком по стене и решительно вышел из лекарской. Его. Это. Не касается. И плевать, что под ребрами до сих пор холодит что-то непонятное и безымянное, непривычное и незнакомое, а по затылку все еще стучат брошенные вслед слова корчмаря. «Не заслони этот идиот тебя от удара…» Выругавшись, Золтан сел на ступеньку возле крыльца. Прикрыл глаза, воспроизводя в памяти тот эпизод. Вот юнец, распахнув в недоумении рот, смотрит на ювелирно изрезанную в лохмотья курточку и выбитый из рук меч. Закрывает рот, поворачивает голову, впивается покрасневшими глазами в досадное препятствие в виде возникшего невесть откуда краснолюда. Мрачнеет, наклоняется, его лицо настолько близко, что Золтан может различить красные нити прожилок в воспаленных белках глаз, брезгливо подергивающиеся ноздри, мельчайшую россыпь белесых точек над верхней губой – словно кто-то испачкал палец мукой и провел им под носом… рука юнца тянется к бедру, пальцы проскальзывают в круглые отверстия, нанизывая кастет словно ряд тяжелых колец… короткий резкий замах, вспышка ужаса в расширившихся серо-синих глазах, шатнувшийся навстречу удару менестрель… - Держите. Это же ваше, верно? Золтан вздрогнул, повернул голову. Молоденькая краснолюдка – совсем еще юная, едва-едва пушок на подбородке формироваться начал – протягивала ему ремешок от топора. Немного помятый, тщательно вычищенный от следов чужой крови. - Держите, - повторила она. Золтан забрал ремешок, закрепил на топоре. Помедлив, проговорил: - Лекарь меня к нему не пропускает. Почему? Краснолюдка пожала плечами, в темных глазах мелькнуло что-то, похожее на сочувствие: - Ему сейчас спокойствие нужно. И помощь. Не медицинская уже, другая. Похоже, лекарь наш решил, что вы ее оказать не можете, а вот помешать выздоровлению физическому – очень даже способны. Так что пусть сосредотачивается на одном, раз уж другого не получит. - Какого рода помощь? – поинтересовался Хивай, пряча нарастающее раздражение. – Если его жизнь вне опасности, что еще надо? - Послушайте… - голос юной краснолюдки затвердел, зазвенел. – Залечить видимые травмы – одно дело. Скрытые же – совсем другое. Многие здесь лишились своих родных, друзей, сородичей… но у выживших так или иначе остается поддержка друг друга. Рука, чужая вчера, завтра для кого-то может стать новой опорой. У нас есть – мы. Может быть, ненадолго, может быть, только на время, необходимое кому-то, чтобы оправиться от потерь, восстановить дом, начать жизнь с чистого листа или хотя бы попытаться это сделать. А у этого… человека – ничего. Никого. Он – посторонний и чужой даже для тех, кто тоже зовет себя людьми. Здесь он никому не нужен, и сам это понимает. И не ушел, едва только открыв глаза, лишь потому, что ослаб сильно. Но как только сможет держаться на ногах, не шатаясь, только здесь его и видели… и я, если честно, думать даже не хочу, что с ним станет потом. Холод почему-то вцепился в ребра сильнее. Хивай поморщился, отгоняя непонятную вспышку: - А что с ним может статься? - Я в людях не разбираюсь, - помедлив, отозвалась собеседница, открывая двери лекарской. – Но что теоретически может случиться с человеком, который никому не нужен, и которому всё равно, что с ним происходит?... Дверь неслышно закрылась. Золтан еще долго сидел на ступеньке, обхватив руками голову и погрузившись в раздумья, никогда ранее ему не свойственные… …Вашу ж бруксу вихтом в пасть… Ничего другого в голову не пришло, а выругаться хотелось все сильнее, пусть Геральт и понимал, что толку от этого никакого. Однако молча и безучастно наблюдать за происходящим неизвестно чем было еще бестолковее и определенно опаснее – поэтому ведьмак рванулся к другу, намереваясь прервать это непонятно что, не имевшее определения, но точно небезопасное для Лютика. Который каким-то образом то ли выпросил у Шани, то ли под шумок стащил как минимум две склянки с седативным настоем. Почему две? Да потому что содержимое одной умудрился незаметно опрокинуть вечером в бокал Геральта за ужином – горьковатая терпкость вина замаскировала незнакомый вкус, заглушив и без того порой отключающееся в присутствии менестреля ведьмачье чутье… поэтому, понимал Геральт, приближаясь к другу, он так странно ощущал себя при пробуждении. Вторая же склянка… …а вот ее Лютик очевидно опустошил сам. С закономерным результатом. …Он боится, что все происходящее с ним сейчас – ненастоящее. Он боится, что застрял во сне, от которого не может проснуться… Ага, и поэтому решил увязнуть в этом, по его мнению, сне еще глубже. Если только… Геральт замер, в последний момент различив под ногами линию выжженной травы, что тянулась неровным кругом, опоясывая своеобразной границей участок земли, на котором находились Лютик и Мара. Сосредоточившись, разглядел слабые молочно-перламутровые проблески, мерцающими переливами вспыхивающие на поверхности неразличимого глазами купола… не привиделось, понял ведьмак. Медальон дрожал так бешено, что вибрация ощущалась даже сквозь одежду, пробираясь по телу прерывистыми волнами то пронизывающего жара, то обжигающего холода – в последний раз Геральт ощущал нечто подобное в старой лаборатории профессора Моро, когда, завершив формулу исследователя, прошел через процесс усиления мутаций. Вот только… …вот только здесь и сейчас была не лаборатория и записанные в мегаскопе воспоминания отчаявшегося профессора, а неумолимо разрастающееся внутри неприятное ощущение покидать ведьмака вот никак не собиралось. Наоборот – усиливалось еще больше, рывками, скачками, словно намереваясь проверить пределы возможностей Геральта в отношении интенсивности накативших эмоций… потом, стиснул зубы ведьмак, он разберется с этим потом. Сначала – Лютик… «Вжжжжух!» Вырвавшиеся из-под земли древесные корни гибко, хлестко и больно оплели ноги от щиколоток почти до колен, врезались в запястье занесенной для удара руки. Только въевшиеся в кровь заученные, выжженные в сознании, нервах и мышцах рефлексы не позволили ведьмаку выронить меч. Молочные переливы купола вспыхнули – загудели, зазвенели недовольно, заставляя вибрацию медальона ускориться в яростном резонансе… плохо, понял Геральт, крепче впиваясь пальцами в рукоятку Арондита. Очень плохо. Мара – осознанно или нет – защищала границы, напоминая Веленской земле об их прежней связи. Ночные птицы прянули с деревьев, раскалывая воздух встревоженными криками. Земля под ногами дрогнула, шевельнулась, вспухла и разорвалась, выпуская наружу еще один древесный отросток. Геральт уклонился, насколько позволяло скованное корнями положение, получил летящим ударом в лоб, чудом избежав риска остаться без глаза – из рассеченной раны резво побежали горячие струйки, и ведьмаку пришлось зажмуриться, пережидая, пока остановится кровь... молодец, Геральт. Встрял хрен знает во что, без подготовки, эликсиров, масел, отваров и бомб, вооруженный лишь Знаками, использовать которые не позволяет спеленутая тугими отростками рука… Сосредоточившись, Геральт выпустил с окровавленных пальцев искру – небольшую, на которую хватило сил. Древесные отростки рванулись к шее, сдавили горло, почти лишая воздуха… ослабли – непонятно, внезапно, резко, отпуская ведьмака. Задыхаясь, Геральт упал на колени, вцепившись в трепещущий медальон, словно ища в этом маленьком кусочке серебра какой-то поддержки, помощи… открыл глаза, повернул голову к куполу. Едва не задохнулся снова от сдавившего ребра холода. Лютик. Выгнутое изломом тело. Побелевшие пальцы, вцепившиеся в землю, загребают влажные рассыпчатые комья. Напряженные, распрямленные руки – рывком, резко, будто отталкивая неестественно прямую спину менестреля от травяного ковра. Раскрытый в безмолвном крике рот. Распахнутые, ничего не видящие глаза. Искаженное гримасой боли лицо… черный жеребец дернул головой, кроваво-алая нить света дрогнула, зазвенела, потянула за собой послушное тело барда, словно марионеточную куклу, вспыхнула – ярко, чернотой и багрянцем… Оборвалась. Лютик рухнул на землю. Все такой же изломанный и неподвижный. Пойманный, застывший в моменте ужаса, боли и молчаливого крика. На светлой рубашке медленно расплывалось багровое пятно. ...Дальнейшие свои действия Геральт то ли плохо помнил, то ли почти не контролировал – в памяти задержались лишь обрывки. Выданный на полную мощь «Игни». Спаленные в пепел корни по периметру купола. Изрубленные в мелкую щепу ветки… Веленская земля сопротивлялась противостоянию, выбрасывая из своих недр грязь, глину, болотную топь, выплевывая ядовитые испарения, от которых Геральт порой не успевал отбиться «Аардом» и, кашляя до темноты перед глазами, поджигал зловонное дыхание болот, опаляя растительную преграду и выигрывая короткие паузы до следующего выброса. Древесные корни упрямо ползли вверх по невидимому куполу, оплетая, отгораживая причудливыми извивами картину, от которой ощущение холода внутри росло, росло, росло, смешиваясь с яростью, гневом и отвратительным пониманием собственной беспомощности перед непобедимыми и вечными силами природы… Мара – Хозяйка Велена – в чьем бы теле ни была, как бы ни сдерживала свою дикую, необузданную, первобытную мощь, вернувшись к месту, где когда-то была заточена ее душа и во второй раз пролилась кровь, сознательно или нет, но напомнила о себе. И теперь все, что ранее было ей подвластно, устремилось на защиту своей прежней госпожи… …и черт бы с ней. Если бы не то, что рядом с Марой находился важный для Геральта человек. И находился, судя по неестественно выгнутому телу, распахнутым глазам, искаженному лицу и пятну крови на рубашке, в опасности… - Мара!... – выкрикнул ведьмак, разрубив и спалив очередное переплетение ветвей и корней. – Мара, леший тебя раздери… что ты творишь, МАРА!... Собственный возглас в пронизанной шелестом и треском ночи прозвучал чуждо, глухо и почти жалобно, растворившись в непрекращающихся птичьих криках где-то под тяжелой тьмой беззвездного неба. Молочно-перламутровое свечение зазвенело снова, как будто издевательски насмехаясь над бесплодными попытками Геральта пробиться под невидимые своды хотя бы голосом, если не получается мечом… черный жеребец продолжал неподвижно возвышаться над телом менестреля, никак не отреагировав. Серебристо-белый луч, тянущийся к цветку-подвеске, – странное подобие связи, природу, причину и цель которой ведьмак не знал, – слабел, прерывисто мерцая, растворяясь в ночном холоде рассеянными вспышками, и что-то страшное, неотвратимое, невозможное, но от этого не становившееся менее реальным, подсказывало Геральту, что чем тоньше нить света, тем хуже для Лютика… - Лютик… - выдохнул ведьмак, отмахнувшись мечом от нового препятствия. – Мара, да что… Жеребец не пошевелился. Но… Лютик. Вздрогнул. …услышал?.. - Лютик… - повторил Геральт, шагая вперед и упираясь ладонью в незримое препятствие. – Лютик, ты меня слышишь? Лютик? Менестрель снова дернулся. Судорожно стиснутые пальцы расслабились, губы сжались, ресницы дрогнули, сомкнулись – медленно, нехотя, по виску из уголка глаза скатилась темно-алая дорожка. Блики купола плясали, лихорадочно и зло, и в этом мерцающем отсвете все происходящее под невидимыми сводами казалось ненастоящим – чьей то искаженной фантазией, дикой выдумкой, безумным видением, чем угодно, только не реальностью… Вот только это происходило на самом деле. И он, Геральт, не мог ничего изменить. И даже то, что природа внезапно перестала ему препятствовать, видимо, решив, что ведьмак достаточно измотан и больше не опасен, уже ни на что не могло повлиять. Серебристо-белый луч неумолимо истончался, багровый цветок на рубашке расплывался по ткани, пропитывая ее волокно за волокном – и хотя ведьмак, цепляясь за последнюю нить чего-то осмысленного в окружающем безумии, понимал, что скорее всего на самом деле кровавое пятно было лишь отражением пленивших Лютика кошмаров, осознание полученных другом пусть даже и во сне травм отзывалось внутри тем самым холодом. Страхом. Чем дольше бард не в сознании… …Он боится, что застрял во сне, от которого не может проснуться… Геральт ударил кулаком по куполу. Раз, другой, третий, оставляя на молочно-перламутровой пустоте грязно-кровавые следы. Сколько ран прибавилось на нем самом, ведьмак даже не и думал, ощущая лишь одно – безжалостную, всепоглощающую, сбивающую с ног усталость. Лютик… Как теперь смотреть в глаза Золтану и Присцилле, что сказать им, вернувшись в Новиград – что не смог пробиться к другу, почему-то напугал еще больше, чем-то спровоцировал на такие действия и в результате потерял? Холод мешал дышать. Блики купола кололи, расплывались, заволакивая пространство дрожащей пеленой. Серебристо-белый луч был уже почти неразличим. Черный жеребец пошатнулся, припал на передние ноги – словно суставы подломились, резко, неловко и страшно. Арондит выскользнул из пальцев, тусклой серебряной молнией осел на землю, вмиг схваченный в плен тут же вылезших наружу очередных древесных извивов. - Лютик… - прошептал Геральт, закрывая глаза и уже ни на что не надеясь. Даже если менестрель и слышал его, сделать ведьмак ничего не мог. Таким беспомощным, растерянным, бесполезным он не ощущал себя с тех пор, как… …сокрытый магией остров. Одинокий домик на небольшом возвышении. Девушка с пепельной косой, неподвижная, холодная, погруженная в сон, что так похож на смерть… Зачем, Лютик? Зачем ты это сделал? О чем думал, выпивая сильнейший седатив? Хотел заснуть? Думал, что сможешь проснуться от реальности, которую считаешь сном? Или же... …«Как же хочется сжечь все мосты…»… …Если Лютик и был удивлен, увидев на крыльце лекарской краснолюда, то никак это не показал. Только кивнул: - Господин Хивай. - Как сам? – мрачно откликнулся Золтан, решив не обращать внимания на резанувшее слух отстраненно-вежливое обращение. Менестрель взъерошил пальцами спутанные волосы, отозвался – безразлично и ровно: - Сказали, жить буду. - Пить надо меньше, да языком молоть не по делу реже… - буркнул краснолюд, поднимаясь со ступенек и поудобнее перехватывая ремешок топора. – Зачем влез вообще? - Ну, как-то не особо люблю, когда в моем присутствии беспричинно оскорбляют тех, кто такого не заслужил, - обычно выразительный и ясный, голос барда снова прозвучал равнодушно и глухо. Хивай досадливо помотал головой: - Не о том я. Под удар зачем подставился? Меня, что ли, заслонить хотел? Не то чтобы Золтану хотелось услышать утвердительный ответ или возражение, но прояснить случившееся было все-таки надо. Ладно, коли нет – так-то подумать, и сам краснолюд для менестреля не особо «кто-то», ради кого шкурой своей рискнуть можно, так что версия с утратой координации по причине чрезмерного предварительного возлияния вполне себе прокатывает. А вот если да… Лютик коротко дернул плечом, поморщился, слабо фыркнул. Сбежал со ступенек, отвернулся, поправляя лютневый ремень: - Перепил просто, тоже мне премудрость. Вот и шатнуло случайно не туда. Не повезло. Не повезло, мысленно согласился Хивай, глядя на напряженную спину. Не повезло тебе, рифмоплет, что хоть и лопочешь складно, да врать так толком и не научился. Ну, или временно подзабыл, как это делается – неудивительно, при таких-то сопутствующих обстоятельствах. Шатнуло тебя не в ту сторону, это да – вот только много ли в этом случайности было? - В следующий раз смотри, куда шататься, - посоветовал краснолюд, решив пока придержать мысли и догадки при себе, тем более что никакого четкого оформления те еще не получили. – Не то зашибет кто ненароком. Лютик остановился. Не оборачивался. Золтан заметил, по движению лютни, как натянулся ремень – словно менестрель резко сжал его и дернул. - Может, я этого и… Лютик осекся прежде, чем сорвавшаяся выдохом-шепотом фраза получила продолжение. Покачал головой, расправил плечи, бросил, по-прежнему не оборачиваясь: - Спасибо, что лекарю помогли. - А ты бы не помог, что ли? – откликнулся Хивай, тщетно пытаясь отогнать прочь уже ставший знакомым холодок затаившейся под ребрами «чуйки». Менестрель то ли усмехнулся, то ли хмыкнул: - От меня в таких делах суеты ненужной больше, чем пользы. - От кого суета, а от кого и рубашка на бинты, - напомнил Золтан. – И содействие. Тот, с разодранной ногой… лекарь сказал, сохранит конечность. И другие раненые тоже – поправляются потихоньку. Успели – с твоей помощью тоже. - Ну, хоть где-то успел… - едва слышно откликнулся Лютик. – Бывайте, господин Хивай… В память ворвались слова юной краснолюдки о том, что может стать с человеком, который понимает, что никому не нужен, и которому все равно. Тот Лютик, которого видел сейчас перед собой Хивай, настолько отличался от веселого, искреннего, открытого и полного жизни барда, что когда-то без раздумий и сомнений выскочил навстречу краснолюдскому обозу, подхватив слова и мелодию распеваемых частушек, - что, не произойди недавние события непосредственно на глазах Золтана, краснолюд бы вполне справедливо усомнился в том, что перед ним один и тот же человек. Тот менестрель был ярким, смешливым, чрезмерно осторожным в действиях (трусливым, да) и несдержанным в словах, особенно после нескольких чарок самогона – нескучный, искренний, простой, легко вписавшийся в компанию, на которую сам же и вывел друзей. Этот же Лютик… Тень, понимал Хивай. Блеклая выцветшая тень тогдашнего себя. Да, после смерти Геральта прошло всего ничего, день-два от силы, а у людей, как говорил Ярпен, с дружескими привязанностями сложнее, да и с примирением от утраты не так просто, время нужно. Да вот только… - Далеко собрался? – окликнул Золтан прежде, чем подумать, а стоило ли. Лютик вздрогнул – вопроса он явно не ждал. Чуть повернул голову, словно намереваясь обернуться, но в последнюю секунду передумав. Отозвался – после небольшой паузы: - В Оксенфурт. - Это ж от Новиграда недалече, верно? - Ну… да, - с недоуменным сомнением протянул менестрель. Краснолюд кивнул: - Так мне туда в Новиград надо, собирался же. Значится, с тобой пойду, коли по пути. Лютик все-таки обернулся. Нахмурился, приоткрыл рот, явно намереваясь вполне резонно спросить нечто вроде «Что ж ждал-то тогда непонятно чего, а не ушел сразу, как намеревался изначально?»… но почему-то менестрель промолчал. Скривил губы в подобии натянутой усмешки, снова пожал плечами – мол, поступай как знаешь, мне-то что… Это Хивая вполне устраивало. Тем более что толкового ответа на не заданный вопрос он не знал пока и сам. Не валить же все на долбанную «чуйку», ну правда. Тем же вечером они покинули Ривию. А еще через несколько дней Золтан, возвращаясь из хижины травницы к полянке, где они с менестрелем устроили привал на ночь, услышал ту песню… …«Как же хочется сжечь все мосты…»… Геральт об этой песне не знал. Услышал лишь в изложении краснолюда, который и то не спел – просто воспроизвел по памяти срифмованные куплеты. Простые, бесхитростные, почти спокойные строчки, может быть, в чем-то приукрашивающие переживаемые бардом эмоции, но так ведь это же Лютик, с ним по-иному обычно не бывает. Вот только не все, похоже, было преувеличением. …«Потеря… Кого-то важного. Не предотвратил. Не смог. Не успел. И всё его веселье – не более чем притворство…» Спокойный голос Иоахима фон Гратца вклинился в воспоминания ведьмака вот совсем некстати. Не до него сейчас, тем более что по периметру купола снова выглянули угрожающе ощетинившиеся корни. Да, сила их атаки и наносимый урон, похоже, напрямую зависели от состояния Хозяйки Леса, а Мара, как мог судить Геральт, ослабла, и справиться с ее «защитниками» никакого труда не составило бы. Находись Геральт в своем обычном, даже не усиленном эликсирами состоянии. Вот только противостояние измотало и его тоже. «Ласточка» и «Неясыть» остались в седельной сумке, подзывать к себе Плотву небезопасно для лошади, самому идти к ней – вот именно сейчас не лучший вариант, медитация тоже не к месту и не ко времени, в поясной сумке только «Гром», «Лес» да «Белый мед», долго ли на них одних продержаться можно? То, что не знал, что его ждет – не оправдание, ведьмаки должны быть готовы всегда… Геральт вздохнул. До него медленно доходило осознание, что на силе Мары завязаны не только «охранники» купола, но и сам купол. Как только черный жеребец выдохнется, преграда исчезнет, и ведьмак беспрепятственно сможет подойти к Лютику. Вот только, скорее всего, будет поздно. Потому что серебристо-белый луч – странная связь барда и жеребца, единственная, похоже, ниточка, что удерживала Лютика на грани провала в сон, от которого не просыпаются, – едва-едва держался. Тонкий, обрывистый, почти уже незаметный. Ведьмак наклонился. Обхватил рукоятку Арондита. Выдернул его из цепких древесных «пальцев» - сил на это хватило. Достал «Гром» и «Мариборский лес», зубами содрал пробки, опрокинул зелья в горло одно за другим… надолго не хватит, понятное дело, время их действия ограничено, но попытаться все равно надо. Не оставлять же барда здесь… …сжечь мосты захотел, значит. А о друзьях своих подумал?.. Концентрация. …О том, что, может быть, даже мне на самом деле было не все равно, кто и каким словом вспомнит Белого Волка, когда того не станет… Выброс адреналина. …меня ты спросил, чертов менестрель?.. Удар. Купол зазвенел. Тонко, жалобно, высоко, пронизывающим криком-воем, оглушающим и острым, от которого успокоившийся было медальон задрожал так, что превратился в расплывчатое серебристо-белое пятно, цепочка сдавила шею, словно гаррота, а в ушах что-то зашумело, сдавило и с тихим хлопком лопнуло. По подбородку потекли теплые струйки. Все звуки исчезли. Ненадолго. Едва только барабанная перепонка восстановится, слух вернется, Геральт это понимал, но возникшей короткой передышке от раскалывающих пространство акустических волн был почти рад. По молочно-перламутровым бликам черной змеей скользнула трещина… еще одна, еще… паутинка нитей стремительно росла, разбегаясь по всей поверхности невидимого купола. Ведьмак ждал, стиснув зубы, заставляя себя не отворачиваться, опираясь на рукоять Арондита, словно на трость, регенерация добросовестно выполняла свою работу, и в тишину, словно сквозь плотное тяжелое одеяло, снова начали пробираться звуки… …Купол раскололся. Мерцающая россыпь переливчатых искр на несколько мгновений зависла в воздухе – и исчезла, растворившись в потоках ночного ветра. Геральт шатнулся вперед, опустился, почти упал на колени возле неподвижного менестреля, потянулся к слабо мерцающей подвеске… Цепкие пальцы перехватили запястье за мгновение до касания. - Стой. Ведьмак узнал – и ладонь, и голос. Отозвался – резко, зло, раздраженно: - Ты… Пальцы сжались чуть крепче, и Гюнтер О’Дим повторил: - Стой. Дотронешься – увидишь скрытое, но спутник твой больше никогда и ни в чем тебе не доверится. А прервется связь с Марой – он не проснется вовсе. - Много ты знаешь? - Достаточно, чтобы утверждать, что я тебя не обманываю. Ведьмак медленно убрал руку. Повернулся. Глаза Господина Зеркало, неожиданно серьезные, смотрели без привычного лукавого прищура и предупреждающе-тревожных вспышек, почти по-человечески, внимательно и настороженно. Да, торговец желаниями не обманывал, Геральт знал это по опыту прошлых взаимодействий, но ведь лгать вовсе не обязательно. Достаточно просто чего-то не договорить, а как поймет это услышавший – проблема его, а не сказавшего. - Что ты здесь забыл, О’Дим? - Забавно, что тебя только сейчас это заинтересовало. Вопреки сказанному, забавляющимся собеседник вовсе не выглядел. Геральт же, чуть успокоившись, обратил внимание, что время вокруг снова замерло. - Опять твои фокусы? Вместо ответа Гюнтер указал на подвеску на груди менестреля. Ведьмак проследил за движением, скользнул взглядом по золотистым лепесткам, наискосок и выше, заметил тонкий застывший лучик, расслаивающийся на мельчайшие световые волокна – так, истершись, рвется и крепкая нить, и самая прочная веревка… Геральт выдохнул, осознав происходящее. О’Дим наклонил голову: - Спасти менестреля от кошмаров она смогла, а вот вытащить сил уже не осталось. Запущу время – связь почти тут же оборвется. - Почему…? - Почему – что? Почему с трубадуром произошло то, что произошло? Почему он сознательно сделал шаг по тропе, с которой обычно не возвращаются? Почему Мара решила барда защитить и обратно вернуть? Или за каким чертом здесь я, и почему помогаю, хотя ты не просишь? Я знаю ответы на все эти «почему», но какой из них тебя интересует больше, Белый Волк? Геральт промолчал. Вновь оперся на рукоятку Арондита – острие прорезало болотистую землю, слабо звякнуло, неустойчиво натолкнувшись на скрытую травой и влагой каменистую россыпь. Поднялся на ноги – силы пусть медленно, но восстанавливались, пауза во времени, хоть и небольшая, пришлась кстати. Всплеск адреналина понемногу сходил на нет, но если схваток больше не предвидится, тогда терпимо. Два пузырька «Мариборского леса» еще остались, попробовать дать их Маре? Неизвестно, правда, как сработает – но если получится, пару-тройку минут выиграть можно. Он так или иначе ничего уже не теряет. Кроме разве что Лютика. Гюнтер О’Дим удовлетворенно кивнул: - Ищешь выход? Попытка засчитана. - Сделка? – обреченно поинтересовался Геральт, вспоминая похожую ситуацию с Эвереком. Тогда ведьмак вступился за постороннего. Сейчас на волоске жизнь друга. Что может взамен потребовать торговец желаниями, думать даже не хотелось… …однако собеседник его удивил: - Нет. Ведьмак вздрогнул. Не самое богатое воображение нарисовало перед мысленным взором вполне красочную картинку того, как отреагируют Присцилла и Золтан на одиночное возвращение Геральта и рассказ о том, как ему не удалось сдержать обещание, данное другу. Да… после такого Новиград придется обходить десятой дорогой. О’Дим негромко засмеялся: - Не придется, Геральт, - мысли он читал не хуже чародеек. – Со временем ты все узнаешь сам, раньше или позже. Сейчас же я не предлагаю помощи. Я просто ее оказываю. По собственной воле. Не тебе. И не Лютику. Вы оба просто под руку подвернулись, так уж вышло. А как ты воспользуешься предоставленным временем и возможностями, и что станет в результате с бардом – то меня уже не касается. Есть вопросы? - Один. - Догадываюсь, какой. Задашь потом, - Господин Зеркало выловил из воздуха две маленькие склянки и перебросил их ведьмаку. Пояснил: - Забрал из твоей седельной сумки. Используй, в ближайшие минуты пригодятся. Геральт сразу узнал янтарно-рассветные переливы «Ласточки» и глубокое пурпурно-фиолетовое мерцание «Неясыти». Откупорил, выпил – знакомые алкогольно-травянистые нотки защекотали нёбо, спустились по горлу причудливой и привычной смесью горечи, сладости и кислоты, пробрались в кровь мощным и коротким болевым ударом, пробуждая заложенные мутациями инстинкты, прокатились по телу волной жара, холода, звериной ярости, вскипающего адреналина. - Запускаешь? - Купола больше нет, так что держи круг самостоятельно, - О’Дим выпрямился, подошел к черному жеребцу, дотронулся рукой до холки. Из-под пальцев побежало слабое алое свечение, с каждой застывшей во времени секундой разгораясь все ярче. – Напутствие для барда будет? Геральт рывком вытащил Арондит из земли, счищая с лезвия болотную грязь и с удовлетворением отмечая, что силы и энергия восстановились до необходимого уровня, достаточного для вполне продолжительной схватки. Неизвестно пока, с кем именно, но ведьмак не сомневался, что очень скоро узнает все в подробностях. - Пусть только посмеет не проснуться. - Вдохновитель из тебя так себе, - хмыкнул Гюнтер, продолжая держать руку на холке Мары. – Хотя подожди, вроде трубадур услышал… Геральт не стал уточнять. Просто – заметил вспышку цветка-подвески, протянувшуюся вдоль почти истлевшего луча. Словно отклик со стороны менестреля. Время возобновило ход. Алое свечение, пронизанное серебряными и пламенными иглами, окутало жеребца. Мара вскочила на ноги, тряхнула головой, истонченный потускневший луч налился прозрачным золотым сиянием, пока что неярким, но четким и не прерывистым. Безвольное тело менестреля снова напряглось, вытянулось струной, ослабло… всего этого Геральт уже не видел. Держа наизготовку меч, ведьмак всматривался в простирающуюся перед ним темноту, лишь едва подсвеченную вспышками в границах выжженного круга. Веленская земля, опять почуяв Хозяйку, заволновалась снова, задрожала, взбугрилась… …леший… И не только он, осознал ведьмак. Привлеченная выплеском дармовой силы, теперь не скованной куполом, на Штейгерском холме вспыхнула россыпь знакомых мертвенно-зеленых огоньков. Призраки. И, похоже, все обитатели Веленских болот в довесок. Никак вы, ***ь, не научитесь, почти весело подумал Геральт, шагая навстречу лишенным инстинкта самосохранения утопцам, водяным бабам и призракам заброшенного поселения… …Как ни старался позже Золтан, более странного путешествия припомнить ему так и не удалось. Странного и… нет, не страшного. Какого-то… жуткого, что ли. Окутанного неопределенностью, неуверенностью, ничем не подтвержденными, но от этого не менее ощутимыми. Масла в огонь разгорающихся подозрений относительно адекватности непривычно молчаливого барда щедро добавляла вот та самая «чуйка», решившая обосноваться где-то в пределах левой анатомической мышцы. Золтан мысленно чертыхался, плохо представляя себе, как в общении с сородичами вдруг выдаст унылое и нелепое «сердцем чую», годящееся только для впечатлительных неженок, но поделать уже ничего не мог. Рассчитывал все же, что это лишь временное явление, и как только менестрель окажется за стенами Оксенфурта, все эти необъяснимые вспышки холода прекратятся. Впрочем, как таковых поводов Лютик не давал… ну, если не считать поводом полное несоответствие музыканта прошлому себе. Неулыбчивый, неразговорчивый, спокойный, менестрель, если дорога проходила неподалеку от мало-мальски похожей на деревеньку группки из нескольких пригодных к проживанию сооружений, безошибочно находил среди этой обветшалой пародии на дома подобие трактира или кабака – и играл, устраивая настоящие концерты, подбадривая, успокаивая, веселя немногочисленных собравшихся. От платы в основном отказывался, а если и брал, то не деньгами, а едой – хлебом, молоком и овощами, потому что мясо и рыбу они с Золтаном вполне успешно добывали самостоятельно. Иногда, правда, все-таки перепадали и монеты – но и то, менестрель быстро менял их на одежду, умудряясь находить недорогие, но крепкие и добротные вещи. Несколько раз Хивай, подгоняемый настырной «чуйкой», следил за бардом, когда ощущение неправильности происходящего начинало давить сильнее обычного… но нет, все проходило относительно спокойно. Лютик на этих концертах вел себя… как Лютик. Веселый, яркий, смешливый, звонкий, поверхностный и недалекий, любящий вино и красивых женщин… …хотя нет. Вот к вину менестрель больше не притрагивался. И с красивыми (по мнению Золтана, самой изысканной красотой отличались лишь краснолюдки, но Хивай понимал, что у людей могут быть свои представления и предпочтения) женщинами не заигрывал. Был вежлив и почтителен, но не более. И если отказ барда от алкоголя Золтан мог себе как-то объяснить (предварительно потратив пару-тройку секунд на недоумение по поводу того, что ему вообще за каким-то лешим сдалось над таким размышлять), то ограничение общения с мазельками – тем более учитывая богатую историю прежних похождений барда – понять было трудно. И еще кое-что… да, наверное, беспокоило краснолюда, другого определения этому ощущению Золтан пока не подобрал. Впервые это проявилось через несколько дней. Они уже перебрались через границу и оказались в маленьком поселении неподалеку от Розберга. Местные на краснолюда посматривали с беспокойством, но без открытой враждебности, Лютик же, как оказалось, не так уж и преувеличивал, называя себя знаменитым бардом – менестреля здесь узнавали. Самого Хивая приняли за охранника. Золтан не спорил, Лютик вроде как хотел объяснить ошибочность предположения, но не стал, оставив в результате после своего визита впечатление, будто знаменитый бард путешествует по Континенту инкогнито, а краснолюд обеспечивает его безопасность… да причина беспокойства и не в этом была. Задержавшись в поселении на день, менестрель устроил для жителей концерт… Золтан барда в очередной раз не узнал. Лютик сверкал глазами, смеялся, зубоскалил, шутил и танцевал, выделывая ловкие пируэты между столами и скамьями, не забывая при этом щедро дарить улыбки женской половине собравшихся и отвешивать почтительные полупоклоны в сторону мужской составляющей. Звонкие задорные песни сменялись лиричными и проникновенными, собравшиеся то хохотали в голос, то украдкой вытирали глаза, а к окнам снаружи прильнули те, кому не хватило места внутри… Хивай тогда подумал – ну вот вам и вся скорбь по погибшему ведьмаку, играется менестрель, как ни в чем не бывало… Вот только стоило им выйти за ворота, вся веселость с барда слетела подобно враз сорванной ураганом с дерева кроне. Улыбка исчезла, глаза погасли, губы сжались с очевидным намерением не выпустить больше ни единого слова – равнодушное прохладное спокойствие, ставшее третьим незримым спутником, вернулось, опустившись на дрогнувшие и ссутулившиеся плечи Лютика, словно тяжелый плащ… длилось это недолго. Несколько секунд, и бард выпрямился, быстро оглянулся на Золтана – не заметил, нет? – растянул потрескавшиеся губы в подобии усмешки-ухмылки. Хивай сделал вид, что пропустил метаморфозу – но едва ли не впервые за время знакомства с менестрелем задумался, так ли тот поверхностен и легкомыслен, как видится другим? Подобные представления повторялись не раз и не два, и Золтан за время совместного путешествия с бардом почти привык к тому, что менестрель постоянно надевает маску… вот только краснолюд не мог взять в толк, какое из двух внезапно открывшихся ему лиц истинное. Когда Лютик настоящий – когда смеется и пляшет, или же когда, сгорбившись и обхватив себя руками, сидит возле костра, даже не притрагиваясь к лютне? Логика свидетельствовала в пользу первого предположения, выстраивая вполне объяснимую цепочку «бард-музыка-лютня-песни-развлечения». Гребанная «чуйка» настойчиво постукивала в ребра о втором. Золтан не знал, чему верить. А еще в который уже раз задавал себе один и тот же вопрос. На кой. Ему. Вообще. Все это. Сдалось? Он что, серьезно дождался Лютика и вознамерился составить ему компанию по дороге в Оксенфурт? Он что, на самом деле беспокоился, что с менестрелем может что-то случиться? Он что… …прислушался к словам хозяина «Пастуха и квочки»? За каким-то лешим решил поверить сказанному? Убедил в этом себя сам?... Черт его знает. Почему-то же краснолюд до сих пор не свернул к Махакамской границе, не отправился навестить будущих родственников, почему-то… А менестрель продолжал снимать и надевать маску, заходя в поселение одним человеком и возвращаясь обратно на дорогу совсем иным. Ничего не менялось – разве что бард становился все отстраненнее и мрачнее по мере того, как продвигалось их странное путешествие. Ел очень мало. Не притрагивался к алкоголю. Не касался лютни. И молчал, молчал, молчал… Золтан ни о чем не спрашивал, хотя настырная «чуйка» требовала вмешаться. Краснолюд отмахивался. Не слушал. Пока однажды Лютик не пропал… …Лютик, если ты посмеешь сдохнуть, достану с того света, убью собственными руками и снова достану! И на замок навесной закрою, чтобы дальше «Хамелеона» носа не высовывал! Хотя… ты и там приключений отыщешь. Или они – тебя… Так что просто – постарайся не сдохнуть, пока Мара тебя вытаскивает, а я… …А я тоже, как бы, пытаюсь остаться в живых, вздохнул ведьмак, когда лезвие Арондита прошло сквозь очередное склизко-синее тело, располовинив его наискосок. Геральт даже не поморщился – привычно уже. Утопцы все лезли и лезли под руку – количество, слава богам, с качеством не соотносилось, хотя подрать эти твари могли знатно. Ведьмака беспокоило не это. Благодаря новым мутациям эликсиры расходовались организмом намного экономнее, чем раньше, но и их действие уже начинало ослабевать. «Ласточка» почти сошла на нет, «Неясыть» пока работала, а самые главные и опасные противники – леший и призраки Штейгеров – в бой так и не вступили. Лешему обитатели болот были до самого толстого сучка, но вот на ведьмака он явно наточил пару веток, достаточно было лишь расценить какое-либо действие Геральта как угрозу Хозяйке Велена. Сущности же в балахонах и с фонарями наперевес определенно выжидали исхода сражения. Чтобы либо подпитаться энергией Мары и держащимся буквально на ниточке духом Лютика (это если Геральт не выдюжит), либо напасть на ослабевшего ведьмака, когда завершатся танцы с болотными обитателями… Так что нет, уменьшающееся количество утопцев и иже с ними Геральта вовсе не радовало. Потому что уж лучше они, чем выжидающие более серьезные противники… Но, понятное дело, выбора у ведьмака не было. Ну, то есть, был. Бежать со всех ног к Плотве, и прочь отсюда. Леший так далеко не потянется, призраки в основном привязаны к месту… вот только… Ну да. Лютик. Поэтому Геральт просто нашинковал очередного водника и, воспользовавшись кратким перерывом, выпил оставшиеся два пузырька «Мариборского леса». Высокий адреналин даст время продержаться и заглушит боль от оставленных когтями ран. Располосованная куртка уже не защищала, рубашка намокла от крови и облепила тело, на спине отчетливо ныл остротой участок наискосок от плеча до бедра, а эти твари… «Не смей!..» - внезапно вспыхнуло в голове. Ведьмак обернулся. Один из лешачьих корней, разрезая темноту, стремительно полз прямо в его сторону. Но не к нему. К другому. К тому, кто сейчас, распахнув глаза и жадно хватая ртом холодный воздух, резко выпрямился, опираясь напряженными дрожащими руками на комковатую болотистую землю. …какого… В следующую долю мгновения Геральт понял. Цветок-подвеска, выглядевший странно чистым рядом с расползшимся по рубашке кровавым пятном, наливался глубоким золотым свечением, сильным и неожиданно теплым, напоминая ведьмаку уже знакомую, первобытную и мощную энергию Мары… и леший, расценив это как кражу силы у Хозяйки, решил наказать вора. Извилистый корень взметнулся от земли, подобно змее, рванулся к менестрелю, Геральт в каком-то холодном отстраненном отчаянии успел понять, что все его инстинкты и рефлексы, будь они тысячу раз ведьмачьими и сотню раз подвергнутыми мутациям, сейчас не сработают – мгновения и дюймы решали все, и выигрывал здесь точно не Геральт... - Лютик! Об О’Диме он даже не вспомнил. А если бы и вспомнил, тот все равно уже исчез. Ведьмак опоздал.

***