За то, что ты посылал послов вопрошать Вельзевула, божество аккаронское, как будто в Израиле нет Бога, чтобы вопрошать о слове Его, с постели, на которую ты лёг, не сойдёшь с неё, но умрёшь. (4 Цар 1:16)
Наблюдать за падением Израиля странно. Гавриила пугает, что больше колен израилевых остаётся именно там, что Мама так легко предаёт стольких в руки врагов — изгоняет, точно демонов. И вместе с тем он понимает, что именно этого следовало ожидать. И он остаётся спокойным, вдруг думая о том, что если Её суд неверен, то Ей воздастся за это. Вельзевул усмехается этой мысли и искренне спрашивает, не тронулся ли он умом, ставя Богиню на одну ступень с человеком. Ведь кто в этом мире выше Неё? Но Гавриил лишь пожимает плечами. Сначала пророк Илия, потом Елисей, его преемник, затем царь Ииуй гнали каннибалов, били их и жгли на собственных жертвенниках, топили в воде, молясь Богине, а люди всё равно шли на высоты и предавались разврату в праздник плодородия, поражая своей упёртостью. Вельзевул довольна, но тщательно скрывает своё ошеломление происходящим. Может, эти беды и жестокости несправедливы, но люди сами создали их и сами же от них страдали. И как в Израиле не остаётся Богини, так на Небесах не остаётся ничего, за что Гавриил мог бы зацепиться. Теперь ничто здесь больше не кажется ему знакомым и терпимым, даже его комната с лесом. Он мог бы проводить там много времени раньше, теперь же это не имеет никакой важности, когда здесь его действительно больше ничего не держит. Ни притупившиеся чувство долга, так мало зависевшее от Маминого слова, сказанного Метатроном, ни связь с сёстрами и тем более другими ангелами. Рафаил, проследив, чтобы Уриил полностью восстановилась, вернулся к людям на Землю, и это же было единственным местом, где Гавриил мог встретиться с Вельзевул. Для Михаил он точно в тень превратился, Уриил отвергла любые предложения о помощи. Он спрашивал её прямо, предлагая поддержку и разговоры, спокойную душу, на которую она могла рассчитывать независимо от того, что думала и что бы произошло. Ему самому хотелось бы, чтобы кто-то сказал эти слова, даже если бы он всё равно не захотел принять их, или произнесённые вслух, они помогли бы обрести спокойствие много раньше. Может, помня, как сомнения раздирали на части, не давая приткнуться ни к одной стороне — даже к самому себе, Гавриилу стоило промолчать. Но беспокойство о том, к чему Уриил может прийти сама, когда он окрасил свои крылья в чёрный, надежда, что сестра всё же доверится ему, будет мудрее его, закрывавшегося и сбежавшего, заставили говорить. Уриил смотрела на него тем взглядом, каким когда-то смотрел он на неё, на Вельзевул и Рафаила, боясь того, что скрывалось внутри. Он хотел обнять сестру, хоть так выразить своё участие, но она легко увернулась от его рук, поджав губы и выпрямив ноющую спину. Глаза её блестели белым золотом.* * *
Гавриил задерживается у кабинета Метатрона, чувствуя, как колет и ноет за рёбрами, как в тот раз, когда он впервые принёс отчёт Божьему Гласу после Потопа, впервые увидел его бесстрастное лицо и сложенные за спиной руки, увидел пустой свет в его глазах и полную надежды улыбку. Гавриил не знает, стоит ли предупредить о своём уходе или лучше сделать это тихо — словно тогда его не смогут найти. Но он повинуется тому, что осталось в нём рядом с Матерью, и заходит, чтобы мысленно сказать «прощай». У столан замечает Метатрона, едва улыбающегося и смотрящего прямо на него с невыразимой тоской, от которой стыдливый жар приливает к щекам. — Я ухожу на Землю, — говорит Гавриил, прочистив горло и стараясь держаться прямо, с гордо поднятой головой, но сам смотрит куда-то в пол. Метатрон кивает, чуть склонив голову к плечу. — Последнее, Гавриил. Я расскажу тебе о Мессии. Он говорит, что к концу тысячелетия на Землю придёт Божий сын. Мальчик Святого Духа, что родится на рубеже эпох и искупит грехи человечества. Бог, который отдаст свою жизнь за любовь и прощение, который поведёт за собой людей, рассудит и научит их, но не будет над ними царём. Душа, о которой расскажет Гавриил на Земле и которую вернёт на Небеса. Гавриил опускает голову, раздавленный ворохом смутных эмоций. Его сердце уже болит за того, кто ещё не родился, на примере Самсона зная, какая судьба уготована невинной душе. Его Суть трепещет в надежде на то, что мир станет светлым и добрым, что боль и жестокость перестанут болезнями сочиться из трещин в душах людей. Его обуревает гнев на то, что Мамы снова не будет рядом с ним. — А как же Армагеддон? — спрашивает он хрипло, не поднимая головы. — Всё случится согласно Плану, — снова кивает Метатрон, мягко улыбаясь.* * *
Вельзевул стоит молча в своём полуразрушенном храме в Угарите, и её крылья мелко подрагивают. Когда-то здесь полыхал Адский огонь, и жрецы пели гулко и рьяно, жертвенная кровь лилась с алтаря как плодородная река. Сейчас плющ вьётся по руинам, оплетая замшелые булыжники, птицы плетут гнёзда на останках карнизов и крысы роют в фундаменте норы. Здесь она получила самую драгоценную жертву, которую вряд ли когда-нибудь сможет оправдать, но именно это остаётся тем, что она никогда не потеряет. Её ещё знают как Молоха в Вавилоне, как Бэла в Ассирии, воцарившейся на месте Израиля, да и Баал не был её настоящим именем, но с ним она пришла к людям в своём истинном обличье и давала самое важное по своему мнению — пищу. И пусть её история ещё не закончена, пусть её дела как заведующей чином Ложных богов в самом расцвете на других землях, здесь она не может не чувствовать смятение. Будто бы стоя на распутье, Вельзевул могла бы подумать о целях и мотивах, могла рассуждать о поведении людей и том, как отвечала им Богиня, но она слушает шёпот ветра и ждёт Гавриила. Он обещал показать что-то особенное. И он подходит к ней тихо, молча обнимает её со спины, протягивая руки между крыльев. Склоняется, вдыхая горелый запах её волос, и шепчет проникновенно на ухо, поддавшись воспоминаниям и чуя её тоску. — Я всегда буду верить в тебя, моя Баал. Моя Вельзевул. Мой демон и божество. Она улыбается, откидываясь ему на грудь и пряча крылья, изворачивается, чтобы поцеловать. Ей невыносимо хочется что-то сказать, что-то такое же важное и значимое, но она не может подобрать ни слов, ни действий. Она доверяла ему свою жизнь без оглядки — и свои крылья, она посвящала ему свои подношения людям — честные и щедрые, она берегла для него свою нежность и любовь. — Я твоя, — тихо шепчет, прижимаясь крепче и подставляясь под ласкающие затылок и спину руки. Но Гавриилом ещё движет решимость, и он немного отстраняется, чтобы посмотреть Вельзевул в глаза. — Я кое-что сделал, — говорит, улыбаясь, но она напрягается, слишком хорошо помня, во что обходятся его поступки. — Тебе всё ещё, — он выделяет слова настойчивым тоном, — не стоит переживать. Думаю, это было неизбежным с самого начала, но теперь это будет иметь особый смысл. Я сделал это и для нас. Пойдём. Вельзевул берёт его за руку, веря его лучистой улыбке и чувствуя его волнение, от которого у неё самой внутри ворочается беспокойство. Гавриил приводит её в маленькое поселение. Весь неполный десяток домов виден на пологой местности, окружённой зелёными холмами. И Вельзевул чувствует в этом месте что-то странное, и ощущение это не поддаётся объяснению. На улице играют малыши, вдалеке слышится блеяние овец и коз, лёгкий ропот разговоров и журчание источника. Ничего необычного. Проходящие мимо мужчины с топорами в руках приветливо машут Гавриилу, называя его по имени, и он здоровается с ними, улыбаясь шире. Вельзевул смотрит на него вопросительно, не понимая ничего. — Гейб? — Пойдём, — говорит он только, не переставая излучать радость, и ведёт её к одному из домов. Он похож на все остальные: небольшой, но в два этажа, и с внутренним двориком, выстроенный из грубых камней и булыжников. За стенами Вельзевул слышит знакомый лай гончих и даже может представить, как высоко подпрыгивает Пакс и виляет хвостом Веритас. Гавриил ведёт её внутрь, и во всём ей чудится что-то знакомое, но здесь обычные для простых людей комнаты и вещи, очаг и окна. Гавриил останавливается посреди гостиной, залитой светом полуденного солнца. Вельзевул стоит в дверном проёме, оглядывая комнату, но всё ещё не находя в ней ответов, и только сейчас понимает: она ещё чувствует запах Гавриила. Здесь всё пахнет им и лишь немного пылью и теплом. — Это наш дом, — говорит он, и его голос прерывается от радости. — Местные люди помогли мне построить его и обжить, когда я пришёл сюда. Я ушёл с Небес. И я подумал, что мы могли бы иметь здесь свой дом, куда мы оба можем приходить и быть в покое и безопасности. Вельзевул закусывает внутреннюю сторону щеки, усилием воли заставляя себя не щуриться от переполняющих её эмоций. Она не знает, что сказать в ответ, придавленная ещё неизведанным огромным чувством, смущённая им и растроганная, но подходит к Гавриилу и обнимает его так крепко, как только может, кивая головой. Как здорово это звучит: их дом.