Луноворот. Дикая вишня

      Происходящее с ним не походило на сон. Он никогда такого не испытывал и не объяснил бы словами, но лучше всего подошло бы безвременье. То ли падение, то ли парение. И вокруг — бесконечные отражения самого себя, закручивающиеся во что-то немыслимое.       Калейдоскоп образов возник яркой вспышкой и пропал. Снова органы чувств отключились, а потом Шиначику со стоном проснулся.       За окном догорала луна. Почему-то пахло куревом. В висках стучало, голова казалась тяжёлой, а по онемевшей коже кололи мелкие иголочки, как бывает, когда отсидишь руку или ногу. А ещё совсем не осталось сил и отчаянно хотелось спать. И Шиначику зарылся носом в подушку, прижался крепко лбом, чтобы унять боль и чтобы голова в случае чего не раскололась, и провалился в долгий сон без сновидений, самый крепкий за последние два дня. Пару раз ему чудились чьи-то голоса и шаги, может, родители говорили, что уходят на работу, Шиначику пробормотал что-то вроде: «Счастливого пути!» — и снова отключился от действительности.       Проснулся он от ощущения горячих лучей, бьющих прямо в лицо. Потянулся всем телом, распластался звёздочкой, откидывая одеяло. Ловить кожей тепло солнца оказалось неожиданно приятно, кровь словно нагревалась и разносила жаркие волны по рукам и ногам, Шиначику даже что-то сладко просопел и вдруг замер. На груди возникло неспокойное ощущение тяжести, словно там уселось что-то мелкое и живое, а мама в последнее время жаловалась, что в подполе скребётся мышь. Шиначику разлепил веки и уставился в жёлтые немигающие глаза. Раздвоенный, хлещущий по воздуху язык. Беспрестанно двигающееся тело на его груди. Существо без рук и без ног, без одного лёгкого, без век, но с глазами, заросшими прозрачной плёнкой, с рёбрами по всей длине позвоночника, в момент опасности испражняющееся на врага. Шиначику ненавидел змей, они были ему омерзительны. С тех пор, как увидел рассечённую заспиртованную гадюку в колбе в аудиториях при госпитале. С тех пор, как мама положила перед ним дохлого ужа и стала объяснять, как медицинской чакрой заставить его мышцы сокращаться, а сердце — биться и качать кровь. И Шиначику с диким ором отшатнулся, больно ударяясь головой о тумбочку.       Змея пропала. Честное слово, была — и пропала. Это как? Она ему привиделась?       Он зажмурился, тряхнул головой, снова медленно открыл глаза. Зрение плыло. Одновременно казалось болезненно чётким, но от некоторых предметов исходило сияние. Год назад, когда зрение на правом глазу стало садиться, потому что Шиначику читал слишком много книг о динозаврах, его повели к офтальмологу, где закапали капли, расширяющие зрачки. После этих капель до самого вечера невозможно было смотреть на яркие объекты, белый цвет слепил, от зеркал и людей словно ореолы исходили. Сейчас сверкания неудобств не доставляли, но мешали. Шиначику пару раз сморгнул, потёр глаза руками. Ничего не изменилось. Что там в медицинских справочниках писали? Признак отслойки сетчатки — блики и сияния?       Солнечный прямоугольник на полу, раздроблённый жалюзи, будто дрожал в жарком мареве. Шиначику приложил к ламинату ладонь и ощутил тепло. Жалюзи… Какие жалюзи? У него нет никаких жалюзи!       Он подорвался на ноги, те подкосились, и Шиначику свалился на пол. Руки тоже были ватными. А самое ужасное — вокруг не его комната. Чужая. Всё чужое.       Что происходит? Где он? Что с ним?       Шиначику, наученный горьким опытом, поднялся медленно, на трясущихся ногах доковылял до окна, обнаружил балконную дверь и, держась за косяк, вывалился наружу.       За закрытыми дверями он ощущал некий шум, и запахи, и ощущение присутствия, но не кого-то конкретного, а размытое, какое бывает, когда идёшь сквозь толпу. На балконе всё это навалилось десятикратно. Щебет птиц. Звон мошкары. Лай собак. Топот. Лязг на ветках городского транспорта. Гудение проводов. Стук двери. Шуршание колёс коляски. Разговоры. Разговоры. Разговоры.       Запах нагретой мостовой. Выжженной травы. Свежей краски. Супа мисо. Булочек на пару. Дизельного топлива. Чьего-то пота. Пионов. Новой резины. Ржавчины. Цветочных духов. Птичьего помёта. Забродивших ягод.       На губах — вкус дыма. Побелки. Опять ваниль булочек. Травяная горечь. Пыль. Псина.              И всё это — в сложных завихрениях сияний, тугих потоков воздуха, невесомых прикосновений. Душное одеяло, наброшенное на всю Коноху, из-за которого нечем дышать. Оно лезло в уши, рот, нос, глаза.       К горлу подкатила тошнота.       Свет солнца слепил. От нагретого металлического ограждения балкона шёл пар. Шиначику вцепился в волосы и осел на пол, сжимаясь в клубок. Тонко завыл, срываясь в шипение. Шипеть было удобнее.       ЧТО ЭТО?       Выключите ЭТО всё, кто-нибудь, пожалуйста!       Он заполз обратно в дом, еле нашёл силы закрыть дверь. Стало легче, но отголосок ощущений всё равно преследовал. Глаза открывать боязно. Всё было слишком чётким, болезненным для восприятия, и потому казалось, что разожми он веки, и глаза начнёт резать и щипать, или вообще кровь пойдёт, как у Боруто бывало. Или он ослепнет, если эти блики — из-за отслойки сетчатки.       Голова уже ничего не соображала. Что происходит? Где он? Где его родные?       — Мама? — очень хрипло позвал он. Голосовые связки не слушались. — Мам! Отец? Ханами?       Тишина. Если не считать далёкую-далёкую ругань двух бабулек из-за чьей-то раскопавшей клумбу собаки. Нет, он этого ни слышать, ни знать не хотел!       Сидя на полу, огляделся из-под полуопущенных век. Окружающее смазывалось в тенях ресниц, но так было спокойнее. Пустая комната. Кровать, футон на полу, на котором Шиначику спал, тумбочка у изголовья, чуть дальше — низенькая этажерка в четыре полки, где кроме подсумка, протектора, пары коробок и стопки карт ничего и не лежало. Кажется, ещё какие-то лекарства. Госпиталь! Больничная палата! Шиначику аккуратно втянул воздух, сквозь уличные запахи и табак разбирая антисептик, йод, бинты, хлорку. Точно госпиталь.       Как он загремел сюда? На нём ещё и юката прямо больничное. Последнее, что помнил — как хотел бежать к старику, докладывать о своей находке. Может, тогда второй раз споткнулся и ударился головой? Отсюда и явные провалы в памяти: Шиначику понятия не имел, как его доставили в палату. Но хоть бы медсестра пришла, он же очнулся!       Позвонить или кому-нибудь написать? Ничего похожего на карафон не нашлось, да и чувствительность в онемевших пальцах никакая. Больница строгого режима.       Шиначику на всякий случай осмотрел пол, раз уж на нём сидел, но той странной штуки из брусков, якобы прихваченной из Узушио, не обнаружил. Зато увидел вязаную мышку. Конструкцию из столбушков, разноуровневых полочек, обтянутого плюшем домика. То ли что-то детское, то ли для домашнего животного. Кого-то из хищников, которые не оставляют запах… или нет, оставляют. Кошачий.       Шиначику на ощупь побрёл за шлейфом кошатины, по-прежнему не разлепляя век, лишь искоса глядя из-под ресниц себе под ноги. И за дверью обнаружил туалет, а на полу — кошачий лоток. Туалет пришёлся кстати, им Шиначику и воспользовался, не потрудившись даже запереть дверь или включить свет. Сегодня всё было по барабану. И почему-то он ощущал себя тоже иначе, словно само тело стало чужим, потерявшим чувствительность, но решил не зацикливаться, тем более в туалете не хотелось находиться долго. Трубы стояка там, что ли, неисправны, раз так тянуло канализационной дрянью вперемешку с освежителем, или у него обоняние обострённое?       В коридоре чуть не ударился головой о полки с книгами, нашёл глазами медицинскую энциклопедию. У мамы такая же была. Изменённое обоняние, неадекватная реакция на запахи… нет, ну он точно не беременный!       Шиначику обернулся направо. Кухня. Всё по минимуму. Чудна́я какая-то палата, прямо пять звёзд. Все удобства и условия. Старик его приучал быть как все, а сам, выходит, воспользовался положением, выбил сыну палату люкс?       Странно, но ни жажды, ни голода не ощущалось. Даже любимого кофе не хотелось. Тянуло поспать, желательно в лучах солнца на нагретом футоне. Стоять вертикально становилось всё легче, слабость улетучивалась, хотя некая разбалансированность осталась. На холодильнике обнаружилась прикрепленная одним-единственным магнитом записка. Сначала Шиначику уставился на магнит: явно курортный город, красивая набережная, шезлонги, кафе под открытым небом, справа, кажется, аквапарк, но надпись странная: «Киригакуре». Кровавый Туман? Он ж затонул! И вообще был дыра дырой.       Шиначику задумчиво потёр лоб и принялся читать записку на плотной бумаге сиреневого цвета: Солнце проснулось и светит ярко, Но ты дремлешь в фазе медленного сна. Так восстанавливай скорее

все психофизиологические функции,

Мы, путники, полюбуемся луной и за многие мили.       Поэзия, что ли, какая? Типа стихов, которыми вместо записок обмениваются при дворе даймё? Буквы ровные, красивые.       Или строки из анамнеза?       Или…       Внизу записки кривым почерком добавлялось: Спасибо от болезной женщины за наваристое набэ!              Стоп! Теперь всё происходящее стало смахивать на семейную переписку, чью-то квартиру, куда за каким-то демоном угодил Шиначику!       Он ещё раз прошёлся по территории, на этот раз не с закрытыми, а с полуоткрытыми глазами. Коридор, кухня, раздельный санузел, жилая комната. В комнату, кстати, выходила мойка, а всё потому, что водопроводные трубы находились в одном углу, и вести их на далёкую от ванной кухню никто не пожелал. Дурацкая планировка, характерная для новостроек, он наблюдал такую у Сумире, которая жила одна и однажды пригласила их с Шикадаем для написания совместного реферата.       На тумбочке и стене расположились фотографии. Лезть в чужую личную жизнь Шиначику не собирался, но любопытство пересилило. И вот тут он конкретно завис.       Ребята на фотографиях оказались возраста Шиначику. И, судя по протекторам с символами Листа, шиноби. Но многих он не знал, наверное, те были из предыдущего или следующего за его классом выпуска. Из взрослых присутствовали только незнакомый мужчина, замерший, будто его мешком муки огрели, с белыми, отливающими в синеву волосами и со шрамом. На той же фотографии обнаружился очень похожий кудрявый пацан, но младше. Брат? Сын? И вдали черноволосая красотка за компьютером.       Ещё нашёлся Конохамару Сарутоби. На многих фото. В основном портреты были неформальные, но один выглядел как официальный, какие делают для команд-троек. И Конохамару стоял там не с Ино-Шика-Чо, а с кудрявым парнем с предыдущей фотки, ещё одним блондином и девчонкой в очках. Эта троица присутствовала почти что везде. Может, генины, которых Конохамару вёл до Ино-Шика-Чо? Шиначику о них ничего не слышал.       Десятые, кстати, тоже часто мелькали. Чо-Чо, правда, неудачно получалась, белое кимоно её полнило, даже чересчур, не зря она не любила светлые оттенки. Шиначику ещё раз внимательно пробежался по фотографиям на тумбочке и перешёл к стене. Блондин в чёрном костюме не давал покоя, потому что казался смутно знакомым. А затем Шиначику уткнулся носом в фото, где была Боруто! Реально его Боруто-чан! Химе клана Хьюга, дочь непутёвого сенсея седьмых и наследной главы Ханаби. И по совместительству девушка Шиначику, хотя она об этом и не догадывалась.       На фотке её запечатлели совсем мелкой, кажется, ещё до Академии, хотя тогда Боруто-чан носила длинные иссиня-чёрные косы, постриглась только на втором году обучения. Но на этой фотографии красовалась почему-то уже со стрижкой. Улыбалась точь-в-точь своей улыбкой и держала под руки блондина в чёрном и второго, кудрявого, в сине-голубом кимоно, Шиначику только сейчас сообразил, что больничное юката на нём такого же цвета.       Что за дела? Боруто-чан его девушка! Чего это она позирует со всякими левыми пацанами? И больше того, кто-то сохранил у себя её фотографии!       Он отыскал в углу ещё одну Боруто. Специально же в угол повесили, чтобы никто не заметил, да? В жёлтой толстовке и пышной юбчонке (Боруто-чан в юбке??), а её самым натуральным образом со спины обнимал опять тот же блондин!       У Шиначику зачесались кулаки врезать по стене. Измена! Это что за хмырь? Судя по возрасту Боруто-чан, фотка сделана пару-тройку лет назад, значит, тогда этот хмырь был учеником Конохамару. Конохамару, который, кстати, тоже доверия не внушал. Сволочей к сволочам тянет, ну прррально!       Он отошёл от стены, глядя теперь издали, склонив голову набок. Что-то в Боруто-чан было не так. Глаза, что ли, слишком яркие? Или смотрела прямо в объектив? А ведь у неё, слабовидящей, так не получалось. И этот хмырь, что на ней висел… Довольная рожа, растрёпанные ярко-жёлтые волосы, как у отца, как у деда в семейном альбоме… Семейный альбом… старые фотографии… хмырь был похож на отца! Точно, как Шиначику раньше не догадался? Вылитый Менма Узумаки в бытность генином!       И этой ксерокопии Менмы Узумаки посвящалась отдельная фотография, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся вырезкой то ли из газеты, то ли из журнала. Неважно, главное, что морда лица была взята крупным планом, и на щеках предательски красовались две полоски.       Три полоски на щеках старика. Отпечаток чакры Лиса. У Шиначику полосок не наблюдалось. И всё бы ничего, он бы подумал, что это фишка джинчурики, не передающаяся по наследству, но по закону подлости сестре полоска досталась. Правда всего одна, но всё же! А Шиначику только и осталось завидовать и в детстве рисовать себе маркером аж четыре полоски, чтобы после мама долго пыталась их отмыть, что весьма трудно, когда маркер перманентный. Щёки потом были красные, опухшие и больнючие.       И вот прямо перед Шиначику стояло живое доказательство измены Седьмого Хокаге. Полосатость налицо и на лице, не отвертишься, не скроешь. И старик с хмырёнком дико похожи. Даже лохмы, у самого Шиначику волосы светлее, обычные русые, а тут кислотно-ядовитый цвет, сияет, как фонарь.       Значит, этот ублюдок старше года на два — на три, значит, его заделали ещё до свадьбы родителей. Но это не оправдание! Старик не имел никакого морального права! У него должна быть только мама! И только они с Ханами! И никого больше!       — Даттебаррро-о! — Шиначику долбанул кулаком по стене. Стена неожиданно устояла. Кулак неожиданно заболел. Не получилось сконцентрировать чакру, она пошла другими маршрутами.       И плевать!       Шиначику сейчас всё выяснит! Всех призовёт к ответу! Направится прямиком к Хокаге и чихать, что Госпожа с Луны приезжает на аудиенцию. Подождёт. Дело Шиначику — важнее.       Брать протектор и подсумок он побрезговал. Чужие пот, частички кожи, все дела. Но пришлось позаимствовать из шкафа кимоно, их обнаружилось несколько, и все одинаковых цветов. Никакой фантазии. Рукава оказались слишком длинными, это какой же хозяин одежды высокий? Пришлось их закатать.       Без карафона Шиначику ощущал себя как без рук, но делать нечего. Как повторял дед Минато, главное, чтобы добрый кунай был рядом, а остальное — блажь. Памятуя эти уроки, оружие из чужого подсумка пришлось захватить.       Шиначику уже догадался, что владелец квартиры, где он очутился — тот кудрявый пацан с фотографий. Тоже, кстати, тесно общавшийся с Боруто-чан. Ладно, это подождёт.       Он снова передвигался с закрытыми глазами, на этот раз из-за боли, потому что попытки привести в порядок чакру не увенчались успехом, лишь отозвались резью в висках от перенапряжения. Шиначику привык к мощным, трудно управляемым потокам своей чакры, но она сегодня явно взбесилась. Резервы в себе он ощущал, словно внутри колодец бурлил, причём вода была не затхлой, а проточной, постоянно обновлялась. Но по меридианам чакра текла так, будто вместо одного русла реки образовались рукава дельты.       Так, если он ударялся головой, возможно, и в тенкецу что-то разболталось. Придёт в норму, никуда не денется. И старик Хокаге никуда не денется!       Шиначику кое-как затянул кимоно, не жаловал он традиционные шмотки. Обулся в первое попавшееся под ноги, распахнул незапертую дверь и, закрываясь широким рукавом от яркого мира, проковылял наружу.