Портвейн

Алёна на следующее утро смутно помнит, что было вчера. В таком неведении, но уже не похмельном, она проводит все следующие недели, иногда прерываясь на «потрещать» с Аней. — Кстати. — когда Аня ставит стакан с кофе без сахара в сторону, она пододвигается к Алёне чуть ближе. До тренировки в «Хрустальном» остаётся чуть меньше часа, а забегать в местную кофейню, до которой рукой подать, перед ней, чтобы пообщаться с подругой уже стало небольшой традицией. Аня рассказывала инсайды с тренировок и соревнований, а Алена делилась тем, как проходит ее жизнь, когда в нее пришло понятие «повседневность неспортсмена». — Вот скоро же эта, Финляндия Трофи… Тебе Ленка Радионова должна была написать. — Чё? — Алена отпивает глоток кофе. — Мне никто не писал. Аня сначала «стреляет» глазами, а потом загадочно прищуривается. — Она хочет предложить тебе, чтобы ты вела журналистскую колонку. Ездила с нами на соревнования, в качестве журналиста, записывала бы там в статьи свои впечатления от прокатов, а в СМИ тебе помогут с разглашением. Алена долго думает. Сначала внимательно смотрит на подругу. Немного отвлекаясь от темы, замечает, насколько Аня в этом сезоне повзрослела: может остальным этого не было видно, но Алена просто помнила ее совсем маленькой. Худенькой, практически прозрачной, пушинкой: она казалась изящной феей не только на льду, но и в жизни, с очаровательным, детским лицом и добродушной улыбкой. А сейчас «детскость» из черт лица куда-то ушла, оно ещё больше заострилось, взгляд стал осознаннее, да и даже в манере поведения, голосе, появилась какая-то каменная уверенность, которая все ещё сохраняла в себе нотки деликатности. У Алёны все ещё был триггер на лёд. Даже когда она просто сидела дома и смотрела эти несчастные соревнования, от мысли, что больше она никогда в жизни не выйдет на лёд, что больше не будет в ее жизни этих аплодисментов, восторженных лиц болельщиков на трибунах, и максимум, что ей останется — это с переломанными костями кататься в шоу, становилось дурно. И она пыталась бежать, бежать от фигурного катания, но все равно каждый раз к нему возвращалась: через посты в социальных сетях, через чтение форумов, оно не отпускало её. Так может, стоит перестать от него бежать? Может, станет чуть полегче, когда она просто будет сидеть на трибунах, в комфортной обстановке, и уже там принимать факт того, что пора уже это отпустить? Ведь если дыра в сердце становится все глубже, чем дальше Алёна от спорта, то может стоит просто этот «раздражитель» принять к себе ближе? Алена боялась. Что хотелось, даже после всего. Хотелось увидеть хотя бы одно соревнование своими глазами, да просто прочувствовать вновь на себе ту атмосферу, когда садишься либо в поезд, либо направляешься на самолёт через весь коридор с высоким потолком, зная, что завтра тебя ждёт новый день, новый город, и даже, возможно, новая страна. И все это будет подкреплено приятным волнением и незабываемыми воспоминаниями! Все это, как запретный плод, так и манило. Надкусить, хоть раз, чтобы перестать мучаться, и ещё долго жить со сладким послевкусием на языке. — Так что? — Аня тыкает в Алёну своим телефоном. — Опаздываю, опять, да бл… — Анна Станиславовна, Вы ж не ругаетесь матом! — Алёна иронизирует, несмотря на то, что давным-давно уже знает «другую» сторону Ани. Не такую правильную, как её видели болельщики, какую из нее настоятельно хотел лепить тренерский штаб. Аню порой грубо ругающуюся, не такую сдержанную и явно более храбрую. И такая, признаться, Алёне нравилась намного больше. И порой она даже гордилась тем, что именно она знает такую Щербакову, что это ее потаенный клад и только ее. — Ой, кто б говорил! — Аня закатывает глаза. — Ты согласна? Я Лене напомню тогда, чтоб тебе написала. Алена молчит секунду, поджимая губу. — Да. — Так значит, ты поедешь прямо сегодня вечером туда! — Аня говорит с восторгом, встая со стула и задвигая его. На нее падает свет из приоткрытого окна. — Расскажешь, чего как там. Аня убегает на тренировку, на прощание обнимая Алёну. Ещё долго бурчит о том, что ее будут ругать все, особенно Этери Георгиевна, а Алена только грустно усмехается в ответ. Было — проходили. Лена Радионова пишет за три часа до поезда. Высылает Алёне список необходимого, в него из необычного входит только ноутбук и павербанк, и Алёна, собирая чемодан, долго пилит взглядом коньки, повешенные на гвозде. То отводит от них глаза, то вглядывается так пристально, будто их сейчас сожжёт: нет, хватит, отпустили и забыли. — Да бля! — Алена, в конце концов, не выдерживает, подходит к конькам, и срывает их с гвоздя, с виноватым взглядом запихивая их в ещё свободное место в чемодане. — Просто проедусь… Дадут же, хоть раз, хотя бы ночью… Она долго красуется у зеркала, не зная, как накраситься. В итоге ее выбор останавливается на черном карандаше и холодно-красной помаде. От журналистов она будет прятаться сто процентов, даже маску наденет, и в купе какое-нибудь сядет, где точно никого не будет! Ибо нехрен. Задавать один и тот же вопрос по тысячу раз, как будто специально изводить Алёну. Она размазывает черный карандаш по векам, по верхнему и нижнему. Красную помаду добавляет кистью, прихорашивается возле зеркала, возясь с утюжком для волос, выпрямляет свое каре. Проводится рукой по шее, и понимает, что чего-то не хватает: в конце концов решается таки надеть черный чокер-ошейник с шипами на шее, да поплотнее его застегнуть. Карьера окончена, активная жизнь за пределами льда тоже. Можно, наконец-таки, поддаться тому стилю, который ее постоянно тянул к себе, но который вечно получал ограничения. То от Этери Георгиевны, то просто совесть мучала, настолько неформальной выглядеть ей не хотелось. Она накидывает на себя черную кожаную куртку, берет наушники, и захватывает пачку Мальборо, запихивая ее в карманы узких, черных кожаных джинс. Потемневшая Москва встречает Алёну туманом: от ее дома до вокзала было недалеко, все приближенные к нему улицы повязли в мутном дыму, освещением служили только еле-заметные светящиеся точки фонарей, выстроенных в прямой ряд. Алена слушает Рамштайн в наушниках на всю, по дороге пиная камни. Рассматривает светящиеся магазинчики, библиотеки, все, что только попадается ей в глаза. Поезд прибывает быстро. Видя возле первого вагона стоящих вместе Этери Георгиевну, Даниила Марковича и Сергея Викторовича, которые окружают Камилу, давая ей какие-то наставления, она отходит в противоположную сторону. С ними встречаться как-то не хочется, да и наверняка, там Камила — папараций и журналистов будет множество. Алена снимает с лица маску только когда она находит себе укромное место в самом конце купе, где из окружающих — только рандомные люди. Свет оранжевых ламп ослепляет, после он становится не таким ярким, даже чуть зеленоватым, а музыка в наушниках Алёны начинает греметь ещё сильнее, в такт движениям поезда. Она сидит, склонив голову. Белоснежное каре падает прямо на лоб, лицо расслаблено, дорожная сумка с остальным необходимым — на полу. Сон не приходит, но дремать получается. Как тут из колеи её выбивает резкий грохот, чья-то крепко схватишаяся за ее ногу холодная ладонь, и такой громкий возглас окружающих, что Рамштайн в наушниках затихает. Она испуганно распахивает глаза, и когда внизу, прямо на полу, видит лежащего перед собой Семененко, который коленом упирается в ее дорожную сумку, недовольно спрашивает: — Аккуратнее нельзя? Когда он наконец-таки поднимает лицо, Алена в него всматривается. Виноватый, потупленный взгляд. — Так упасть… — слышится шептание окружающих. Женя в жизни выглядит чуть меньше, чем на льду. В три раза больше Алёны, но комплектации худой, лицо идеально чистое, персикового, приятного цвета, который сейчас украшал яркий румянец: характерные родинки на щеке и под глазом, смешные, чуть топорщаяся покрасневшие уши, вздернутый нос и крепкий подбородок. Тень его ресниц падала на скулы, а волосы были небрежно взъерошены. И только сейчас Алена замечает, что на полу распластался огромный рюкзак синего цвета с брелком в виде тюленя, а с него выпали какие-то учебники по биологии и медицинской подготовке. — Пожалуйста, прости, прости… — шепчет Женя, хаотично собирая их и помещая в рюкзак. — Прямо как сцена из дорамы! — ржет Алена. Тот поднимает взгляд, застегивая рюкзак. — Что? — Ну в дорамах обычно баба падает перед крашем, и у нее все падает, все учебники и так далее, а она пытается овердохуя быстро это всё собрать и краснеют. Так они и знакомятся. Женя делает вид, что все понял. — Ааа. — он смущённо улыбается, стоя посреди всего купе, обнимая руками рюкзак. Алена видит, какие у Жени красивые руки. Тонкие, с длинными пальцами и виднеющимися на кистях при свете солнца венами, а запястье украшает тонкая, красная нить и цепь арго. — Чё стоишь? — спрашивает она, оглядываясь, достает из кармана пачку сигарет и розовую зажигалку. — Извини, я просто хотел спросить, потом постеснялся, можно се… — Да садись ты уже блять Господи. — не выдерживает Алена, и пытается не заржать, когда Женя садится рядом, разглядывая ее. Испуганным взглядом, в какой-то момент ей кажется, что у него даже кончик носа покраснел. — Просто все места оказались заняты, Алексей Николаевич не успел нам забронировать, чтобы всей группой… — Можно не оправдываться. — Алена нажимает на колёсико зажигалки, и в Жениных зелено-карих глазах отражается оранжевое пламя. — Мне просто казалось, что ты хотела посидеть одна. — наконец-таки более уверенно говорит он. — Да нет, мне похуй, на самом деле. Один «чирк» — и конец сигареты поджигается пламенем. Алёна курит в затяг, в сотый раз себя за это укоряя: когда их место наполняется дымом, Женя смешно морщит нос и смотрит как-то укоризненно. — Будешь? — Алена с равнодушным взглядом предлагает ему сигарету. — Не, я, ты чего… — Женя разговаривает тихо, и тембр голоса очень спокойный и нежный. Чем-то даже напоминает мурлыканье. — Медики не курят. — Заяц, — Женя краснеет ещё сильнее после этого обращения. Алена перегибается к нему, прямым взглядом рассматривает лицо: — Не курят только когда поступили. А потом знаешь анекдот? Если медик на втором, третьем и дальних курсах не пьет и не курит, то это уже не медик. Она вновь отодвигается к окну, стряхивая с сигареты пепел в маленькую, прямоугольную пепельницу на подоконнике. — Ну, не знаю. Я против вредных привычек. — Да я поняла уже. У тя Финка? — Да. — Женя улыбается. — На самом деле, вот такие прям ощущения хорошие, как подумаю, что первый старт Олимпийского сезона, так прям хочется на всю вложиться, хотя я волнуюсь очень-очень… А ты едешь почему…? — Колонка журналистская. Ленок предложила, еду выполнять. — как тут до Алёны доносится неприятный, скрипучий голос журналистов, она их узнает сразу же: — …и Евгений Семененко, восходящая звезда и Надежда Пекина, добывший сборной России третью квоту на Олимпийские игры, у него практически нет права на ошибку в этом сезоне. — Опять они. — у Жени резко «огонек» в глазах потухает, а у Алёны в сердце что-то ёкает. Она хватает его за запястье, и шипит прямо на ухо: — Пригнись. Женя слушается. Не понимает, зачем, в этот момент оказывается к Алёне очень близко: даже сам пропитывается запахом табака и каких-то цветочных духов, соприкасается с ней практически лбами. Журналисты проходят мимо, со своими камерами, микрофонами. Алена вновь садится в привычное положение. — Тебя они тоже заебали, да? Пидорасы блять, я от них уже прячусь, как могу. — откровенничает она. — Да вообще… Я, на самом деле, как подумаю, что я действительно на Олимпиаду надежда, то сразу такая паника к горлу подкатывает. — он расстёгивает рюкзак, пока Алена зажигает вторую сигарету. Женя достает из кармана батончик мюсли с клюквой, потом ещё один: — Будешь? У меня ещё тут шоколадки есть, бананы, яблоко… — Я не могу есть, пока курю, ты чё. — она смеётся с сигаретой во рту. — Не буду. Ешь сам. — Ну ладно. — Женя пожимает плечами, откусывая кусочек батончика. — И я вот ещё, когда комментарии читаю, на Спортсе, так нехорошо становится. Я не знаю, как с этим бороться, сейчас эти журналисты опять из колеи выбили, а у меня выступление завтра уже. — Так ты не читай. Спортс это залупа ебаная, там нахуй всех ненавидят, я тоже себя чуть до ручки не доводила, пока читала там их хуйню. Зачем себе насильно делать больно? — Не знаю… Мне кажется, если я прочитаю критику, то пойму, что делаю не так. — Женя открывает маленькую шоколадку «красная шапочка». — Это не критика, это ничем не обоснованный обсер. Ты справился на отлично в прошлом сезоне, главная задача есть, теперь отпусти эту ситуацию и катай в свое удовольствие, причем сам же показал тогда, что у тебя волевые качества характера есть. — Алена, докурив, откидывает голову прямо на пассажирское кресло, и ей становится даже, скажем, немного приятно, при ощущении того, как Женя на неё смотрит. Действительно слушает, внимательно, и вглядывается в лицо так, будто ищет там спасения. — Спасибо. — Да не за что. — Алёна усмехается, и довольно прикрывает глаза. Женя дёргает её ещё несколько раз, задает какие-то вопросы, и до того момента, как Алёна вырубается полностью, он начал рассказывать про учебу в медицинском, которая когда-то была мечтой Алёны. Рассказывает с таким детским энтузиазмом, от которого даже настроение поднимается: Алена как будто вспоминает себя до того переломного момента, когда началась другая жизнь. Когда каждый день был наполнен мечтаниями и желанием учиться чего-то новому, когда она готова была любить весь этот мир. А в конце концов… Видимо, научилась ненавидеть, и поэтому закрылась в какой-то ледяной, бесконечный кокон, из которого выбираться сейчас было по меньшей мере некомфортно. Когда наступила ночь, на полпути пошел снегопад. Такой самый настоящий, с оттенком лёгкого пред Новогоднего чуда, какой обычно описывают в книгах! Алёна проснулась от голоса Жени: — Алена, Алена, снег пошел! Первый! Она находится в затуманенном рассудке, сон был не очень крепкий, но увидящее там уже успело её напугать: Алёне снилось, что она всё-таки попала на Чемпионат Мира, и почему-то как только ее конек, с чуть позолоченным, аккуратным лезвием, ступил на гладкий лёд, вместо него образовалась дыра, внутри которой находилась лава. Алёна прилипает к окну, опираясь подушечками пальцев на запотевшее стекло: поезд двигался по какому-то маленькому приграничному городку, весь светящийся оранжевыми огоньками, он был наполнен всевозможными людьми. Вот они замечают вокзал, он совсем маленький и низкий, синяя крыша с голубым отливом выглядит так, словно она накрывает кукольный домик. Рядом булочная, горящая приятным, жёлтым светом внутри, а уже чуть подальше — молодые супруги на санках, по тонкому слою только что выпавшего снега уже везут своего ребенка, пока снежинки, с тёмно-синего неба, падают ему прямо на лоб. И вся эта картина завершается бесконечным белоснежным звездопадом — хлопья снега толстые, как будто даже тяжёлые, в хаотичном танце кружатся возле горящих фонарей, пока те этот «вальс» делают более заметным. Они прилипают к окнам, к столбам, ко всему… — Охуеть! — вырывается у Алены. Она вытягивает ладонь в чуть приоткрытое окно, наблюдая за удивлённым взглядом Жени. Большая снежинка холодным касанием ложится на ее ладонь, Алена успевает показать её Жене, но она тает через пару секунд. — Помню, последний раз, когда снег видел перед соревнованиями, прямо в дороге, это был Финал Кубка России… — Соревнование Вселенной, согласна. — Алёна усмехается. — Можешь расценивать это как хорошую примету. — Я очень надеюсь. — свет в вагонах постепенно выключается, и все их небольшое купе наполняется приятным, тусклым свечением. Чуть глухим, оно будто бы успокаивало и готовил ко сну. Алёна достает из своей дорожной сумки теплое одеяло, накрывается им практически до носа. — Ты уже спать? — Женя удивляется, хотя сам уже давно сидит с пледом и какой-то мангой, сгорбившись. — Да я спать хочу пиздец, вырубает. — Алёна зевает во весь рот. — А чо? — Хотел в Монополию предложить поиграть. — Женя смущённо убирает книгу в сторону, и накрывается пледом практически по уши. — А, ну это охуенно тогда, я больше спать не хочу! — Алена сразу же убирает с головы плед, забирается на кресло прямо с ногами, и Женя сразу веселеет: на щеках весело играют ямочки, пока он достает огромную коробку с настольной игрой из своего рюкзака. Аккуратно раскладывает её на небольшом столике, даёт Алёне необходимые карточки, валюты, Алёна хочет помочь «в оформлении захватывающей ночи за настолкой», но при первой же попытке случайно роняет все на пол. — Да блять, ну ебаный в рот! — Алёна помогает Жене все собрать, пока тот спокойно, как обычно, с лёгкой улыбкой, отвечает: — Всё хорошо, я соберу… Оставшаяся ночь проходит вся в игре, Алена и Женя останавливаются на «ничьей», ибо только на половине пути на часах уже было пол четвертого. Женя засыпает практически сразу же, Алёна ещё копошится, в итоге сдается и оставшуюся часть пути просто проводит в тик токе. Перед выходом на короткую программу, последний раз Алена видит Женю взъерошенного, в купе, под одеялом. Он практически не расчёсывается, они вместе пулей вылетают из поезда: Женя сразу же замечает команду Мишиных, которые его «заждались». Его сразу же обнимает и прижимает к себе Анастасия Гулякова, пока Алёна ещё в полудреме только из поезда спускается. Она смотрит на эту картину с издевкой, чуть выгнув бровь, Женя видит ее взгляд и смущённо отстраняется. Алёна стоит на расстоянии, не зная, стоит ли подходить. Ей кажется, что она больше не считается за спортсменку, которая может подходить к любому тренерскому штабу, стоять там, разговаривать… Теперь другая жизнь, и, вероятнее всего, для всех этих тренеров и спортсменов, она теперь просто обычная девочка, когда-то катавшаяся у Этери Тутберидзе, позорно завершивая карьеру, пошла в медиа-сферу. Когда Алена проходит мимо, Женя всё-таки останавливает ее за локоть: выглядит так, будто долго собирался, чтобы это сделать. С покрасневшими щеками и носом, он всё-таки смотрит ей в глаза, и говорит как-то ласково: — Ещё увидимся, надеюсь. Спасибо за приятную поездку. — Да иди уже, опоздаешь на заселение. — Алена придает этому маленькому диалогу чуть больше несерьёзности, жмурится от улыбки, а потом легонько хлопает Женю по лопатке: — Давай, встретимся ещё обязательно. Номер в высокой, хорошо сделанной и отремонтированной гостинице, которая, судя по историям, раньше была семейным общежитием, встречает Алёну белоснежно-бежевыми аппартаментами. Жить она здесь будет одна, ибо Лена Радионова уже заняла место со своим парнем, но Алёну это не расстроило. Есть бо́льший шанс творить, что хочешь. Хоть ей и не были по душе эти лакшерные белые софы, на которых видна малейшая пылинка, зеркала с замысловатым дизайном в виде золотистых цветков, их обрамляющих и занавесок в градиентный принт и оранжевыми кистями по бокам, она чувствовала здесь комфорт. Да и вообще, вид из окна красивый, Финляндия замечательная, а сам Эсспо напоминает Москву в лучших районах: безупречная чистота везде, многоэтажные дома, крыши которых устремались в самый вверх. Много рек, чистый, более свободный свежий воздух ощущался даже на балконе, Алена обустраивала его самым необходимым. Её немного смущала и возвращала в прошлое та мысль, что соревнования начинаются слишком поздно, из-за разности в часовых поясах. И хоть Алёна на своей Финляндии выступила отлично, она в глубине души до сих пор не забыла, как было сложно себя настраивать, когда тебе нужно переделать свой режим сна за день, когда глаза слипаются, а ты должен идти катать, а ещё и нервы, соревнования ведь сто́ящие, это же не просто водокачка какая-нибудь. Короткая программа у мужчин встречает её внезапно встретившимся Алиевым в коридоре и флэшбеками, когда Алёна наконец-таки садится на трибуны. Сидения синие, и соревнования с такого ракурса смотрятся по особенному: когда уже не тебя оценивают, а ты. Димка ещё, как назло, прямо посередине коридора стопанул и давай расспрашивать, означает ли приостановка карьеры окончательное ее завершение или нет, Алена посмеялась, сказав простое «поживем — увидим», хотя сердце внутри на куски рвало. Как и здесь. Алёне приходит очень много сообщений после селфи, опубликованным в инстаграме с трибун и кринжовой подписью: «Алёна Колонсторная», ноутбук практически съезжает с колен, когда она дёргается на каждом прыжке выступающего, и когда у нее болезненно замирает сердце, в моментах, когда зал распирает от оваций. И что-то ёкает у Алёны внутри, когда на разминку выходит Женя: до этого теплые чувства как к спортсменке, испытывающая только к Ане, она не привыкла к такому. Но почему-то взгляд с его взъерошенных волос, большой олимпийки и испуганных глаз Алёна свести не могла впредь до того, пока все фигуристы не покинули лёд. — Ален. Потом мне все на флешку перекинешь написанное, окей? — на завершающем вращении Кигана к Алёне подбегает Лена. — Да, без проблем. — Там скоро наши пойдут… Женя первым. — Лена взглядом «сверлит» лёд, судя по тому, как сжимаются ее бледные ладони в кулаки, она переживает не меньше. — Ну, ничего же не должно не так пройти. — Алёна пожимает плечами. — У него уже есть опыт международки, причем хороший. Лена кивает, и потом, когда дикторы объявляют имя Жени, её зовёт к себе Рукавицын. Та бросает короткое «Алена, я тебя покину», и копна белоснежных, волнистых волос скрывается за многочисленными сиденьями. Алёна старается смотреть равнодушно. Хотя видит, как чуть подрагивают Женины плечи, когда он встаёт в начальную позу. Она, отключив эмоции, хаотично бегает пальцами по клавиатуре, набирая в ворде: «И когда на лёд вышел наш Евгений Семененко…» Её рука застывает в миллиметре от пробела, когда Женя чуть пошатывается на тулупе, и потом делает из него свой коронный выезд: чуть не падает, а потом, каким-то чудом не соприкоснувшись лицом со льдом, всё-таки группируется. А у него ещё лицо, каменное, напряжённое. Прям видно как это «непонятно что» весь настрой ещё больше сбило. А Алена все ещё понять не может, чего это она так переживает. Вон перед ней столько фигуристов отпадало, да и дело не в том, что наш-не наш, это ж ее не первые соревнования в качестве зрителя, она и на неудачных проектах Миши так не ойкала, и на неудачных проектах Димы, Пети, всех, всех… А вот Женя заходит на сальхов. А вот Женя падает с сальхова. И предыханий на трибунах становится меньше. У Алёны руки заняты, да и она сама не понимает, в тему ли будет сказать что-то одобряющие сейчас. На вращениях Женя улетает. Ось теряется по всему периметру катка, и после финальной позы он опускает взгляд. Алёна хлопает негромко, находясь под странным впечатлением, эмоции которого скорее походили на грусть. Вот Женя, чуть не плача, опускает руки после финалки — а у Алёны в глазах его победный жест на Чемпионате Мира и счастливые, горящие глаза. Как всё-таки спорт мотает. Когда на таблице появляется 69,73 и промежуточное 11-е место у Алёны соревнования теряют какой-то вкус и значимость. Она на автомате досматривает остальных, всё-таки хлопает Диме потом и даже кричит на его лутце, но в голове все ещё одна картина: расстроенный, опустошенный Женя в зоне слёз и поцелуев и то, как его успокаивают Мишин и Прокофьева. Алёна тогда ещё проследила, как и куда они пошли: Женя практически сразу грубым жестом забрал у Алексея Николаевича из рук свою олимпийку, и, понурив голову окончательно, скрылся из виду. Соревнования Алёна заканчивает абзацем из серии: «вау, как необычно!». «Каждый спортсмен заслуживает похвалы и внимания. Сегодняшняя короткая программа принесла мне много эмоций, и я с нетерпением жду произвольной и развязки!» Алёна уходит в номер думая только о том, что сейчас обязательно накраситься, как не пойми кто, и выйдет купить себе чего-нибудь покрепче. Ещё и маску наденет, а то продавец местный наверняка будет знать, кто живёт целым населением в гостинице напротив его магазина. И будет очень неловко, если он Алёну узнает. Голос ещё нужно грубым-грубым сделать, применить все стереотипы о курильщике, ещё и прокашляться, чуть ли не прямо на витрину. Алёна в этих 69, 73 видит себя на Финале Кубка России, и только от мысли об этом соревнование лайнер в ее пальцах чуть ли не дёргается, оставляя за собой полосу впредь до подбородка: когда было ощущение, что все потеряно, и вспоминались моменты, когда она была на вершине. И всё это так до дрожи, настолько сильно затрагивает давние душевные переживания, которые не утихли даже сейчас, продолжая отзываться в Алёне тугой болью. Она выходит из номера, плотно закрывая дверь на ключ, предварительно скинув весь получившийся материал Лене. В коридоре она встречает целую толпу журналистов, и успевает во время стопануть, благо, гостиница большая и можно пройти в обход: ну не хочет она вот так пиариться. Но до Алениных ушей все ещё доходят слова с презрительной, чуть ироничной усмешкой: — Ну вообще, как сегодня практика показала, удачные дебюты на важных стартах ничего не значат… — Ну тут да уж. Олимпийский сезон, и так валять. Уже с самого начала! — Да погоди ты… Может ещё в форму придет. Но хотя уровень да, безусловно слабый, скатится ещё больше и станет обычным фигуристом NN, жаль только нашу страну на Олимпиаде. По блату пошлют же, очевидно. Алёна вздергивает брови, когда спускается по лестнице и открывает входные двери. Снег летит ей прямо в глаза, она ищет пешеходный переход, и в миг оказывается возле ларька. С гугл переводчиком, ярко накрашенным верхом лица и с бешено гудящим сердцем, она ещё успевает рассмотреть вечерний город. Грустные дома пониже, кие очень сильно отличались от типично-Финских, в которых одиноко горел свет, были ограждены сугробами уже успевшего навалившегося снега. Эта лёгкая меланхолия и грусть будто бы чувствовало Аленино состояние сейчас, ее тревогу и какую-то обиду. За Женю. И за то, что вот такие «говоруны» и ей как-то очень «помогли» психологически. Алёна успела перед отъездом прочитать все про Финляндское пиво, и когда ей всё-таки без подозрений продают синий LAPIN KULTA, её настроение чуть поднимается. Осталось найти хоть одно место, где его можно выпить, гостиница точно не вариант, там камеры повсюду, а Алена все ещё несовершеннолетней является, в случае чего перепадет Ленке, а её подставлять как-то не хочется. Помогла, место дала, хоть какое-то… В итоге под раскидистыми деревьями Алёна находит деревянную лавочку. Напротив нее одиноко светит высокий фонарь, пока Алена одним движением пальца открывает банку пива. И чуть не выливает его на себя, когда слышит знакомый голос: — Да, подвёл… Всех… А потом ещё более грустное: — Пока, мама. «Неизвестное» чуть двигается, и Алена видит, как фонарь теперь освещает не только автобусную остановку на противоположной улице, но и осунувшееся, поблекшее лицо Жени. — Ну привет. — здоровается он, но в глаза не смотрит. — Не надо этих тонов похоронных, ещё ничего не закончилось. — на Жене куртка со смешным воротником из искусственного меха, а из-под нее торчит ворот белой олимпийки. Штаны-найки, какие-то спортивные кроссовки… Обычная база. — Короткая программа вообще ничего не решает. Женя хочет что-то сказать, но просто стоит на расстоянии, засунув руки в карманы, поджав губы. — И садись. — Алена не понимает, зачем это делает, но когда Женя оказывается ее «соседом по лавке», понимает, что ничего против этого не имеет. У него голова вниз опущена, и он ее руками обхватывает. — Я справлюсь, только вот этой жалости не надо. — Я и не жалею. Я говорю по фактам, понимаешь? — Алена отпивает ещё один глоток. Пиво горьковатое, но своей пряностью согревает. — Все ещё хорошее будет. — Мне ещё и идти сейчас нужно, в номер, сегодня нужно доклад выслать ВУЗу моему, и несколько ответов на вопросы, которые они задавали. — чем дальше, тем прескорбнее звучит Женин голос. — Алё дядя ты чё ебанулся? — Алена не выдерживает, поворачивается к нему, и от такого напористого взгляда в свой затылок Женя даже поднимает голову: в ответ смотрит чуть испуганно, но на этот раз взгляд не отводит. — У тебя соревнования, часовой пояс пиздец, по себе знаю, стресс сейчас вдобавок, Олимпийский сезон, дай себе уже отдыха наконец, блять! Расслабься уже и посиди со мной просто. Может, живое общение тебя хоть немного поднимет с колен. — Нужно все успевать. — Женя прячет нос в ворот куртки. — Но да, ты права… И спасибо. — За что спасибо?.. — Мне ещё не предлагали. Так сидеть и вот обсуждать, что на душе накопилось. — у Женьки вновь характерно краснеют уши, Алена улыбается: — Ну чё, теперь у тебя новый этап в жизни. — А можно? — он указывает на баночку пива у нее в руках. Алена сначала думает, а потом отвечает: — Жень, нет. Вот тебе — не надо. — она убирает баночку подальше. Ну вот почему-то ему в эту яму скатываться давать не хочется, какой-то слишком светлый. — И ещё… У меня есть такая мысль, что на Олимпийские Игры я всё-таки не попаду.