Система сдержек и противовесов

Миша весь вечер ерзал, охал и вздыхал, не в силах найти комфортное положение: то на спинку дивана откинется, то голову Саше на плечо положит, то ему на колени лечь попытается. Через полчаса после начала фильма там вообще сполз на пол Саше в ноги, повернувшись к нему затылком, и лег щекой на бедро. На Сашин закономерный вопрос ответил, что ему так удобней – бедра Романова удобно поддерживали шею, как U-образная аэропортная подушка. Порядочный Саша тогда едва отговорил себя от пошлой шутки, но, Миша, вроде бы, наконец устроился. Пока спустя пару минут в очередной раз не впечатался Романову лбом в острую коленку, тяжело вздохнув. – Ну чего тебе неймется, м? – спрашивает Саша, зарываясь пальцами в волосы Москвы. Раздражения у Романова в голосе чуть больше, чем эмпатии. Он вот в этот вечер планировал у Миши в объятиях расслабиться и отдохнуть, как это обычно бывает за совместным просмотром вялосюжетной романтической комедии, а не вот это вот все. – Не знаю, Саш. – ответил Миша несчастно, обняв руками голень любовника. – Шея болит ужасно. Саша бы предположил, что у Миши от температуры ломит кости, но горячим к прикосновению лоб Москвы не был, да и чтобы бессмертному подхватить простуду – это надо постараться. – Где болит? – деловито интересуется Романов, разведя бедра шире и подтягивая Мишу за плечи чуть выше к себе. Таким образом голова Москвы оказывается на уровне его груди. – Вот тут. – показывает Миша, отклоняя шею чуть в сторону и пальцами сжимая трапециевидную мышцу с левой стороны до остающихся на коже белых следов. "Вестимо", – ворчливо думает Саша про себя, но вслух ничего не говорит. – "Посиди еще пару лет в перманентно скрюченном положении перед монитором пять дней в неделю, там и не только спина заболит". – Не сжимай так сильно. – советует Саша, накрывая ладонью пальцы Москвы. – Мышцы трапеции тебе за это спасибо не скажут, они и так напряженные. Миша послушно разжимает пальцы. Романов залипает на это пару секунд, но быстро собирается с мыслями. – Поставь ладонь ребром, – говорит Саша, самостоятельно манипулируя руку Москвы в нужное положение. – А теперь разминай сверху вниз, будто пытаешься выгнать из мышц кровь. Миша повинуется, и его тихий удовлетворенный выдох-стон действует на сознание весьма необычным образом: по груди разливается тепло, так как Саша искренне рад возлюбленному помочь, но дыхание странно сбивается. И вот это уже совсем не от альтруистических намерений. Романов наблюдает за тем, как утомленные плечи Москвы расслабленно опускаются; представляет, как с губ повернутого к нему спиной Миши слетает истомный выдох, и интенция в собственной голове оформляется так быстро, что Саша едва успевает себя за нее похвалить. Так, а вот сейчас аккуратно. Важно Мишеньку не спугнуть. – Хорошо. – хвалит Романов, склоняясь чуть ближе к Мишиному уху. Положив ладони на крепкие плечи, слегка их поглаживает. – Теперь тоже самое с другой стороны. Миша делает, как сказали: сначала это немного больно (натруженные мышцы подчиняться не хотят), а потом так хорошо становится, что Москва едва не упускает логичную мысль – в их нынешнем положении Романову было бы банально проще сделать это самому, а не Мишу направлять. Саша мягко целует в висок, отвлекает – "не думай об этом сейчас". – Не хочешь снять футболку? – спрашивает едва слышнее шепота. – Так будет удобнее. Миша неуверенно мнет в пальцах край ткани, пытается понять, что Романов задумал, но в итоге приходит к выводу, что плохо ему его северная столица не сделает. Саша думает, что это опрометчивое решение. Как только Москва повинуется, руки Саши чуть сильнее сжимают его плечи, увлекая облокотиться ему на грудь, и Миша позволяет этому случится. Сашины ладони, в последний раз огладив спину, переходят Москве на грудь, с нажимом проходясь по широким мышцам вниз от ключиц, греют солнечное сплетение, а потом ползут дальше – на живот. Романов повторяет пальцами линии напряженного пресса, будто заново их вычерчивая, короткими ногтями слегка царапает бока, отчего у Миши дыхание спирает, а потом смещает ладони ниже, дразняще подцепляя шов домашних штанов – Москва, прикрывая глаза, прогибается в пояснице, стараясь помочь. Инициатива оказывается наказуемой – Саша возвращает руки ему на грудь, тепло обнимая поперек торса. – Я хочу, чтобы тебе сейчас было хорошо. – делится Романов, кончиком тонкого носа щекотно касаясь пространства за Мишиным ухом. Легкие заполняет сладость: терпкий одеколон Москвы пополам с предвкушением. – Только мне потребуется помощь. А то, видишь ли, руки заняты. В подтверждение его слов, Сашины ладони вновь перемещаются – обманчиво неспешно пробегаются вниз по граням ребер, а потом быстро, чтобы Миша не успел спохватиться, ползут вверх. Москва вздрагивает, напрягаясь всем телом – прохладные подушечки Сашиных пальцев мягко оглаживают ореолы сосков. – Продолжи то, что я начал. – дает Романов любовнику первое за вечер целенаправленное указание. – Приспусти резинку белья и обхвати себя ладонью. Просьба откровенная – Миша чувствует, как теплом заливает скулы, и чуть учащается сердцебиение. Становится за себя даже несколько стыдно – Москва, не краснея, умеет лгать; флиртовать, если ему это нужно; но с Сашей все иначе. Только у него получается опытного 900-летнего Москву вгонять в краску, как благопристойную девицу. Романов дает карт-бланш, и Миша повинуется. Сашиному взору открывается красивая, глубокая линия пояса Аполлона у Москвы внизу живота – северная столица делает в сознании пометку чуть позже изучить ее языком от края до края. Миша выдыхает сквозь зубы, касаясь себя – член постепенно наливается кровью. – Задавай ладонью комфортный для тебя ритм. Не спеши. Эта фраза весьма формальна, вне контекста – даже целомудренна, но звучат слова так, будто у Саши за плечами годы тренировок по озвучиванию эротических новелл. Интонация ровная, но голос до того мягок, что такому хочется повиноваться. Даже Москве, который... имеет некоторые проблемы с тем, чтобы быть ведомым. Миша, прислушавшись к совету, не спешит – обхватит себя сухой ладонью у основания, движется вверх по стволу, чуть проворачивает кулак у головки и спускается обратно, чтобы вновь повторить эту закономерность. Нежную уздечку от усиленного без влаги трения саднит, но Миша себя ведет по грани легкой боли, только недавно научившись ее ценить. Саша, надо признаться, не помогает. Зная Мишину слабость в виде чувствительной груди, массирует крепкие пластины, гладит по контуру разделяющую их линию, а потом слегка начинает пощипывать кончиками пальцев Мишины соски – тот, вытягивая шею, отвечает стоном. Удовольствия много, неспешный темп сохранять сложно, и Москва запоздало понимает, что наращивает амплитуду, стараясь приблизить разрядку. У Романова совершенно волшебная манера говорить: несколько строгий питерский диалект в его речи смешивается с контрастной привычкой четко произносить гласные и странно смягчать согласные. – Остановисссь. – приказывает Саша, на конце слога по-змеиному шипяще растягивая звук, а у Миши от удовольствия глаза под веки закатываются. Москва послушно замирает ладонью у головки, чуть сильнее сжимая ее пальцами, как этого очень хочется, а Романов, к несчастью, это замечает. – Я не разрешал этого делать, Миша. Разожми ладонь. Москва пару секунд медлит, будто пытается понять, правильно ли возлюбленного услышал, а потом, чуть не хныча, повинуется. Ладонь от выступившего предэякулята оказывается липкой. Саша не дает никаких указаний, тем самым не давая Мише двигаться, и будто чего-то ждет. Москва сначала откровенно не понимает, к чему это пауза, но спустя время чувствует, как по спине и бедрам пробегают мурашки – контраст между теплой ладонью и холодным воздухом очень ощутим. Мстительный Саша ухмыляется, когда под руками замечает дрожь в теле любовника. В назидание коротко целует в светлую макушку – "слушайся, Мишенька, и все будет хорошо". Следующее указание себя долго ждать не заставляет: – Одним пальцем погладь себя от основания до головки, а потом обратно вниз. Кровь приливает к члену, розовеет на щеках и, видимо, так сильно грохочет в ушах, что у Миши и правда начинаются слуховые галлюцинации. – Одни–? – Одним, Миша, все верно. Москва про себя ругается, думая, что Романов ему за что-то мстит, намеренно решив помучать. Но Саша-то знает, что после долго эджинга оргазмы самые крышесносные. Миша, выполняя приказ, прослеживает подушечкой пальца вздувшуюся на стволе вену, шипит, задевая уздечку, размазывает выступившую на уретре каплю и слышит собственный неудовлетворенный стон. После продолжительных движений сухой ладонью стимуляции безбожно мало – расслабится и дать себе отдохнуть она не дает, но даже отдалено к оргазму не приближает. Саша же думает, что она отлично восстанавливает чувствительность. Рука Романова, которой он до этого оглаживал Мишино плечо и грудь, обманчиво бережно вплетается в мягкие волосы, а потом, крепко сжав пряди, с оттягом отклоняет голову Москвы назад и в сторону. В движении ни капли грубости – тянет Саша медленно, держа волосы у корней, чтобы не причинять Мише боли – но этот жест такой отчетливо повелительный, что у Москвы спирает дыхание. Появляется выбор: повиноваться, чего так не хочет гордость, либо сопротивляться и терпеть боль, которая непременно последует, когда натяжение станет слишком сильным. Прикрыв глаза, Миша покоряется, откидывая голову Романову на плечо. Саша хвалит, дорожкой трепетных коротких поцелуев спускаясь вниз по Мишиной открытой шее. Москва расслабляется, Москва теряет бдительность, а потом дергается, беззвучно распахивая рот, когда Сашины губы с силой впиваются в основание шеи. В поцелуе больше зубов, нежели языка, а интенции сделать больно больше, чем приласкать – когда Саша отстраняется, оставив на Мише бордовое клеймо, Москва буквально чувствует жаркую кровь, близко подобравшуюся к барьеру кожи. Несколько крупных капель предэякулята, обогнув уздечку, текут вниз по Мишиным пальцам, выдавая его с головой. У Саши есть соблазн позволить тяжелой, вязкой истоме заполнить голову – от Мишиной покорности кроет лучше, чем от дури по воспоминаниям, – но он упорно приказывает себе дышать ровно и спокойно. Москве в его нынешнем состоянии нужен ориентир – надежный, но не слишком настойчивый – и им сейчас является Сашин бархатистый голос и присутствие. Романов закусывает губу, напоминая себе о цели, ради которой эту “игру” и затеял: нужно, чтобы Миша перестал бояться быть ведомым и научился себя даже вне позиции силы отпускать. Значит, необходимо проявить внимание и чуткость – Саша ласково целует Москву в теплую щеку. – Возвращайся на головку. Обхвати ее сверху кончиками пальцев. – мурлыкает ему на ухо, сжимая рукой сильные мышцы правого плеча. – Двигай ладонью так, будто пытаешься захватить песок. У Миши даже мыслей нет противиться – он и вспомнить-то не может, зачем пытался. Сверхчувствительный после долгой стимуляции член в руке подрагивает, Миша делает, как приказали, и давится выдохом – кажется, что пальцы задевают на головке каждое нервное окончание. – Скажи, когда будешь близко. Длины пальцев в таком положении хватает только для трети ствола – при каждом движении Миша центром ладони касается истекающей смазкой уретры, – но так удовольствие концентрируется в одной, самой сладкой точке. Мише и плохо, и хорошо – под закрытыми веками алое марево. С момента начала "игры" прошло не больше 10 минут, а тело его уже предает – то тут, то там появляется мелкая дрожь нетерпения, которую очень сложно контролировать. Спустя еще минуту борьбы с собой и несколько рваных движений ладонью, Миша сдаётся. – Саш. – зовет Москва надломанно. – Близко. – Зажми себя у основания. Мише кажется, что он ослышался. Он машинально продолжает двигать рукой – оргазм так близко, буквально за еще одним шумных выдохом и парой движений горячей ладони, и отпускать это ощущение сейчас сродни пытке. – Миша, еще не время. – Романов впивается аккуратными ногтями в мышцы Мишиного предплечья. Повторяет, твердо и четко разделяет слова: – Зажми. Себя. У основания. Миша повинуется, по ощущениям, буквально за секунду для разрядки – ладонь плотным кольцом оборачивается у корня. Головка из-за переизбытка прилившей крови воспалено красная, отсутствие обещанного оргазма на данном этапе – это больно и откровенно жестоко с Сашиной стороны. Москва сжимает до скрежета зубы и наклоняет голову, неосознанно стараясь спрятать от Романова лицо. Это ему, предсказуемо, не нравится – ладонь мягко ложится Мише на шею, не сжимая. Контраст между его прохладной кожей и собственной раскаленной такой заметный, что кажется, будто холеные пальцы Романова выточены из льда. Саша большим и указательный пальцем упирается в уголки Мишиной челюсти, вынуждая поднять голову – Миша закусил до крови губы, сомкнув пушистые рестницы на странно подрагивающих веках. Москву жалко, и Саша целомудренно гладит его по ключицам на неровно вздымающейся груди: рассыпает мягкие поцелуи по правой стороне лица – от покрытого испариной лба до гордого подбородка; и в объятиях чуть-чуть покачивает. Переломный момент находится здесь. Мишенька сейчас либо попытается отвернуться – а это значит, что Романов где-то не дожал, или же наоборот, был слишком мягок, – либо ласку Романова примет, наконец осознав, что опасность исходит не от него, а от застарелых блоков в собственной голове. Саша ждет. Миша, спустя пару мгновений, поворачивает к возлюбленному голову и доверчиво притирается виском к его щеке. Романов выдыхает спокойно – маленькое испытание на пути к большой цели они с Мишей прошли. – Продолжай. – наконец-то позволяет, погладив Москву костяшками пальцев по левой щеке. – Двигай ладонью так, как тебе хочется. Миша слушается, и с первого движения после длительной паузы замечает, что все это время зависал на грани. Ему хватает пары движений вниз по стволу, покрепче сжимая у головки, чтобы понять – оргазм на кончиках пальцев искрит. – Мож–, – голос сначала не слушается, и Миша сглатывает, прежде чем продолжить. – Можно, Саш? Вопрос даже для собранного Романова становится неожиданностью – Москва просит разрешения, а Саша ведь этого даже не требовал. В груди от нежности сквозит мгновенно: Миша звучит хрипло, доверчиво, наивно, и так на обычного себя не похоже, что у северной столицы нет никакого морального права ему отказывать. – Можно. – разрешает Саша, любовно беря в свою ладонь свободную ладонь Москвы. – Тебе можно все. Кажется, это называют измененным состоянием сознания, к которому подсознательно стремятся все существа со сложной нервной системой, как ему однажды Романов и рассказал. Миша вроде ощущает себя живым, а вроде летит с грани, на которой его Романов удерживал, так быстро, что точно в конце пути разобьется. Москва, сжав до боли Сашины пальцы, гортанно стонет, изливаясь в свою ладонь – оргазм окончательно запутывает в уставшем сознании все мысли, кроме бесконечного “хорошо”, – а потом застывает у Саши в объятиях, тяжело дыша. Романов очень жалеет, что, подобно янтарю, не обладает волшебной способностью сохранять вне времени мгновения. Москва приходит в себя только спустя минуту где-то, когда Саша на диване ерзает – шов домашних брюк очень неудобно давит на надолго оставленную без внимания эрекцию. Кое-как разворачивается к Саше лицом и целует без предупреждения пылко, чистой ладонью зарываясь в темные волосы. – Миша–, – пытается позвать Саша, пока его бесцеремонно не прерывают поцелуем. – Миша, мы–, – опять. – Мы на этот вечер еще не закончили? Москва глядит своими лукавыми аквамариновыми глазами в Сашины и ухмыляется чуть кривовато, вновь сминая Сашины губы и укладывая того спиной на спинку дивана. – Ну что ты, зорюшка. – говорит, нависая над любовником, а в интонации искренняя ласка и латентная угроза звучат в унисон. – Это только начало. *** Сашенька звал Москву по имени, когда он ласкал его языком, задушено хныкал, когда тот брал его пальцами, а потом, почувствовав Мишу в себе – заплакал.