only you have shown me how to love being alive

      Джейсон болтал весь вечер, даже чуть больше, чем обычно — нервничал, наверное. Свидание все-таки.       Но сейчас он непривычно молчалив, лежит, весь такой открытый, очаровательно обнажённый, вздрагивающий от каждого прикосновения.       Это не первый раз, они уже спали друг с другом, но тогда это было быстро, жадно, без особых нежностей — сразу после пещер и не могло быть иначе. Теперь же у них есть всё время мира, и Салим собирается потратить как минимум половину этого времени на то, чтобы изучить Джейсона. Узнать каждую точку на его теле; понять, что ему нравится и как ему нравится.       Джейсон, кажется, сам этого еще не знает.       — Салим? — просит почти жалобно. Кто бы мог подумать, что сам Джейсон Колчек будет так смущаться своей наготы.       — Не торопись, любовь моя. Ты великолепный.       Салим кладет ладонь на широкую грудь, чувствуя, как колотится сердце, неторопливо пробегается пальцами по ключицам, невесомо касается шрама от вампирских когтей на плече. Джейсон смотрит доверчиво, позволяет Салиму себя трогать. Никому бы больше не позволил, руки бы оторвал, даже не поморщившись. Салиму он разрешит вытащить сердце из своей груди и дыхание задержит, чтобы не мешать.              Салим скользит ладонью ниже, и Джейсон рефлекторно втягивает живот. Улыбается чуть смущённо — щекотно.       — Ты такой красивый, — Салим отвечает улыбкой на улыбку, пока опускается чуть ниже: ему мало чувствовать Джейсона подушечками пальцев, даже ладонью мало. Он припадает к рельефному животу губами, позволяет себе осторожно прикусить кожу чуть выше пупка и наслаждается тихим рассерженным шипением. Какой же все-таки очаровательный.       Всё это время Колчек почти не шевелится, только дышит часто-часто, но, стоит Салиму коснуться его бёдер — вздрагивает, и с его губ срывается самый восхитительный в мире звук. Вот оно.       — Здесь? — мурлычет Салим, поглаживая снова. И всё тот же самый восхитительный в мире звук говорит сам за себя.       Не коснуться такого чувствительного места губами было бы преступлением: Салим устраивается между разведённых ног и оставляет на бёдрах Джейсона поцелуи до тех пор, пока тот не зарывается пальцами в его волосы.       — Салим, — уже почти умоляюще, — я больше не могу.       Осману даже просить не нужно: Джейсон сам послушно переворачивается на живот и выгибается в пояснице. Вцепляется, комкая ее, в темно-синюю простыню и почти всхлипывает, чувствуя в себе пальцы Салима.       Они знакомы недавно, но уже понимают друг друга без слов — именно в тот момент, когда возбуждение Джейсона едва не становится болезненным, Салим наконец мягко толкается в него и, черт возьми, Колчек никогда в жизни не подумал бы, что ему может быть так хорошо.                    Прошлый раз, поспешный, почти агрессивный, он помнит плохо, но этот точно запомнит надолго.       Салим двигается мучительно медленно, толкается глубоко, придерживая за бёдра — Джейсон с ума сходит, но не позволяет себе податься назад, чтобы ускориться. Сейчас всё не так как раньше, совсем не так, как во время зависимости, когда секс под кайфом был только способом забыться, но никогда — любовью.       Колчека от нежности кроет, от удовольствия полностью крышу сносит: Салим даже не сразу понимает, что Джейсон дрожит и всхлипывает и через минуту после оргазма, и через две — куда дольше, чем в прошлый раз.       — Джейсон? Ох…       Салим прижимает к себе Джейсона всю оставшуюся ночь, такого отвратительно разбитого и пережившего слишком много, чтобы уметь принимать нежность.       Но теперь у них есть всё время мира, и Салим собирается потратить его всё, чтобы показать Джейсону, что его тоже можно любить.