«Фотография уловила факт из жизни, и этот факт будет жить вечно»
— Рагу Рай
Сентябрь.
Никогда бы не поверил, что мне в этой жизни кто-то предначертан какой-то судьбой. Посмотрю на себя в зеркало и думаю: и какой человек сможет выстоять рядом со мной так долго, чтобы понять всю мою важность? Я же самый обычный, даже хуже: волосы постоянно грязные, одна и та же футболка почти каждый день, пухлое лицо. Я много раз пытался находить в себе что-то хорошее, но всегда находил что-то в других. Чаще всего — в моей сестре. Кристина немного лучше меня училась, помогала мне, имела самую красивую внешность на Земле. Я провожу с ней много времени: мы играем в прятки, дрессируем Ханда, (это наша собака, очень большой и ласковый сенбернар) просто гуляем. И очень часто мы гуляем вместе с моим фотоаппаратом. Я увековечиваю всё, что кажется мне красивым. Это совсем не какое-то увлечение, мимолетно промелькнувшее в жизни, а настоящее хобби, или даже то, что может перерасти в работу. На этой штуке есть всё и все: Кристина, сидящая в парке и поедающая мороженное, на фоне летних ёлок, мама, гладящая Ханда по голове, когда тот держал в пасти свой поводок, таинственная тропинка в лес, окутанная тенями и ветками… Там только не было меня. Я считаю, что не являюсь таким важным и красивым, чтобы оказаться внутри цифровой коробки. Я не хочу там быть, потому что буду выбиваться из гаммы настроений, находящейся там. И когда я бегу от автобусной остановки, я поднимаю объектив и фотографирую на ходу красивую женщину в красной куртке, стоящей возле мотоцикла и разговаривающую по телефону. Её лицо было немного злым, она отчётливо хмурилась. Плохое настроение навсегда сохранено несколькими кадрами внутри моего фотоаппарата. Мельком просматривал получившиеся фотографии. Тут же спотыкаюсь обо что-то и успеваю потянуть выше руки с самым важным, ударяясь локтями и подбородком об кирпичи, выложенные квадратом перед высоким зданием. Боль растеклась по нервам неприятным кипятком, ударяя в глаза и заставляя тех немного слезиться. Колени тоже заболели, но они точно не пострадали. Я предусмотрительно перевязал их бинтами сегодня утром. Огорчала лишь одежда, испорченная дорожной пылью, летящая ото всюду, где даже не было дорог. Я вздохнул и поднялся, мои волосы встрепал утренний холодный ветер, забиравшийся за шиворот, заставляя волну дрожи пробежать по рукам. Те ощутимо на взгляд тряслись от всё ещё пульсирующей боли, легко сновавшей от локтей к кистям и плечам. Фотоаппарат не пострадал, радовало. Я прибежал на этаж за минуту до звонка, по привычке подошёл к аудитории, вошёл и сел на второй ряд, край, прямо возле выхода. Ни на кого не смотрел, никто не смотрел на меня (я так думал и надеялся). Все были увлечены разговорами с давними друзьями. Ещё пару секунд и начнётся второй год моего обучения фотографии. Звонит звонок, и ничего особенного не происходит. Я понимаю, что снова опускаюсь в пучину обычного быта: неловкость от одиночества в толпах в коридорах и аудиториях; пока знакомый материал по прошлому году; напоминания о том, как нужно пользоваться фотоаппаратом, и ощущение, будто что-то всё равно должно измениться. Оно почти фантомное, еле заметное. И я решаю, всё же не обращать на него внимание. Я слишком часто полагаюсь на интуицию. За полтора месяца до начала учебного года, она мне говорила: всё изменится. Я предвкушал это, слишком часто думал, ждал и в итоге разочаровался. Сейчас, когда на улице уже темнеет, а я тоскливо иду через парк к остановке, интуиция молчит. «Предательница » — думаю я и сажусь на скамейку. Облокачиваюсь спиной о холодную спинку. Поднимаю взгляд к нему, засвеченному фонарями и затканному постоянным смогом. Как обычно, ничего не видно. Я достаю лист бумаги, где были короткие записи (одну из тетрадей я всё-таки умудрился забыть дома) и начинаю шкрябать карандашом, разрывая привычный тон отдалённых шумов шоссе и стройки. «Сентябрь — четверг — вечер — 22:16 Сегодняшний день не отличается от остальных учебных в прошлом году. Я надеялся, что что-то произойдёт, но я ошибся. Ничего не произойдёт, а я всё так и буду смотреть по сторонам и фотографировать всё, что попадается, в надежде, что я стану фотографом.» Я вздохнул. Писать умею лучше, чем говорить. Бумага опустилась в дупло дуба. Когда-то Кристина нашла там чьё-то стихотворение, и мы решили, что попытаемся вести переписку. Нам никто не ответил, конечно, но я до сих пор «отправляю письма» неизвестному получателю. Коим, скорее всего, является дворник. Он точно не мало таких писем пустил в чёрный мусорный пакет, с грустью думая о людях и природе. Sam Fischer — This City Мои старые кеды, потрёпанные не только жизнью, но и Хандом, беззвучно хлюпали по вчерашним лужам, выступившим как синяки на моих коленях. В них отражалась мутная гладь неба и свет ближайших магазинов, которые ещё не закрылись. Ветер дунул откуда-то слева, и я снова вздрогнул. Холодно. Куртку так и не думаю застегнуть, то ли лень взяла контроль, сковывая вообще всё, то ли мне просто это не нужно, ведь я редко болею. С такими-то воздухом и погодой, я должен был уже умереть от какой-нибудь болезни лёгких, но я держался. Сам город будто хотел меня уничтожить, потому что я вижу в нём счастливые огоньки и сохраняю их на всю жизнь внутри цифровой памяти своего фотоаппарата. Его объектив постоянно приходилось отмывать от пыли, приходящей с земли. Но упорства хватало именно на это. На противостояние городу. Смог с вечной стройки и завода кирпичей прилетал к окнам высоких домов и давил на всех одинаково, дожди и холода не отпускали летние ночи, когда я любил проводить время на чердаке гаража. Там было почти так же пыльно, как и на улице в городе или близких населённых пунктах. Но там были простые книги, о содержании которых можно не думать, старенький толстый телевизор, который я подключил к приёмнику кассет и дисков, воспоминания из детства о вечерах, проведённых там вместе с Крис за просмотром мультфильмов. Сейчас там почти никогда не зажигается свет, я смог тихо туда залезать через окно прямо под крышей и проводить время, как обычно, один. Ещё я там люблю просматривать фотографии за неделю. Считаю, насколько насыщенной для меня она была. Вспоминаю, что было до и после сделанных кадров. Занимался самоанализом. И всегда был не рад тому, что я такой же, как вчера, на прошлой неделе и, теперь, год назад. Дома не спит только Крис, она сидит за столом, держа в руках чашку с чаем, и смотрела в телевизор. Я тихонько закрываю скрипучую дверь, и пыльная дорога пригорода остаётся за высоким забором, выполненным старыми гниющими досками со слезающей бирюзовой краской. Кирпичный дом тенью приближался ко мне, и я неловко открыл дверь, снова цепляясь рукавом за какую-то щепку, выступающую из двери. Кристина обернулась, встряхивая свои коричневые волосы. Она ждала меня, это было видно по её взгляду: облегчение после долгого ожидания. — Что? — в недоумении спрашиваю я, испытывая долгий взгляд. Девушка разворачивается боком и кладёт голову на спинку стула. Ей явно не удобно. Я обращаю внимание под лестницу, ведущую на второй этаж. Там мирно посапывал Ханд. Я всегда был тихим, а он — немного глуховатым на одно ухо, которым был повёрнут сейчас в нашу сторону. — Рассказывай. — говорит чётко, почти строго. Заставляет волноваться, но зачем? — Что? — опять спрашиваю я и решаю занять взгляд и руки, чтобы отвести напряжение немного подальше. Тянусь к шнурками кед и медленно их развязываю. На полу я вижу ворсинки шерсти. В последнее время Ханд начал линять. — Произошло что-нибудь? — ехидство в голосе немного льётся на пол, будто сейчас я — самая желанная добыча, а Крис — самый голодный хищник. Она тоже верила в мою интуицию, начала верить ещё в детстве, когда я говорил о том, что прямо сейчас задует ветер или что завтра кто-то приедет. Сначала это было последствием подслушанных разговоров или обычным предшествующим холодом. Но потом интуиция действительно начала шептать в подсознание непредсказуемые вещи, которые вскоре сбывались. — Давид. — не терпеливо она встала со стула, босыми ногами подходя ко мне. — Нет. — честно ответил я. Видимо, слишком долго развязывал шнурки. Я поставил кеды на коврик рядом и, не до конца выпрямившись, посмотрел на сестру мимолётным взглядом. Своим, весьма внимательным, она читала меня, будто сама и писала все мои чувства и мысли. Стоять вот так, открыто и уязвимо, было чертовски неловко и стыдно. Хотелось отойти хотя бы на два шага, но позади был шкаф, а впереди — девушка, желающая что-то узнать. Она хмыкнула и покосилась на карандаш, торчащий из моего кармана. Я так его и не убрал в рюкзак. Кристина знала: я пишу, когда интуиция молчит или мне тяжело. Она начнёт расспрашивать и беспокоиться, пытаться узнать. А я и сам себе ничего ответить не могу, что уж говорить об изливании души кому-то. — Ладно, так и быть. — вдруг сказала она, складывая руки. Я поднял на неё взгляд. — Буду докапываться до тебя завтра. Я сегодня пробовала вафли сделать. Девчонка улыбнулась. С этой улыбкой она будто возвращалась в детство вместе со мной. Не знаю, что овладевало мной, но я чувствовал лёгкость, когда моя сестра улыбалась и тоже нырял в детское настроение. Мы двинулись на кухню. Там она включила свет, двигаясь в темноте, будто видела в ней всё. В нос ударил приятный запах, и я, не удержавшись, сделал глубокий и шумный вдох. Лёгкие обволокли запахи тех вафель, моющего средства для посуды и тёплый воздух шампуня, долетевший сюда из ванной. Я опускаю взгляд на стол. Там — графин с водой, тарелка с вафлями, явно ждущая меня, и старенький пожелтевший листочек. Я прищуриваюсь и разглядываю: «4 яйца 1 стк. сахара 1 стк. муки 150 г сливочного масла 1 ложк. сметаны ваниль» «Просто рецепт » — думаю я и мчусь в ванную, смыть с рук напоминание о письме.***
Пятница была обычным днём, таким же, как вчера тянулся четверг. Отличием, бросившимся мне в глаза, был лишь одинокий мотоцикл. Той женщины в красной куртке нигде не было; я не нашёл её взглядом, на ходу оборачиваясь по сторонам. Ещё пыль над головой была гуще, дышать становилось тяжелее. Когда я вышел из автобуса, я это ясно ощутил. Будто вдыхаешь духоту, а лёгкие становились каменными, не тянущимися, вдохнуть далее было нельзя. «Будет дождь » подумал я, с досадой понимая, что я вернусь домой весь мокрый. Меня, как обычно, никто не замечал, я, как обычно, не привлекал к себе внимание. Это было в порядке вещей: я ходил один, а вокруг меня — дружная толпа. Удивительно, но стараясь сидеть с краю, весьма взрослые мужчины и женщины никак не реагировали на это. Может, им было плевать, что кто-то мог списать или совсем не работал на уроке, а может привыкли ко мне. На выходные нам дали задание. Пейзажная фотография. Я мог бы выбрать что-нибудь, что не показал в прошлом году, но внизу предательски была дата. Никто не говорил по поводу того, когда фотография была сделана, но лишних ответов я старался избегать. Это было не так сложно. У меня был маршрут, по которому я гонялся за настроением. В последнее время я начал думать, что выбиваюсь из этого маршрута. Когда закончилась последняя лекция, на улице сгущался мрак и тоска. Я решил остаться в техническом кабинете, где можно было воспользоваться некоторыми программами для обработки фотографий. Дома у меня не было таких, я часто пропадал здесь. Этот кабинет находился под взором двух камер, за которыми сидел суровый дядя-охранник. Он то не даст спуску любителям испортить оборудование. Я всегда садился ближе к выходу. Там меня нормально видно, но я не занимаю «передний план» картинки, которую видно кому-то другому (однажды я сидел рядом с дядей-охранником и видел то, что пишут камеры). Решил обработать фотографию с женщиной и мотоциклом. Хотелось сделать её ярче, чтобы её заметили все. Из-за того, что я бежал, всё было немного смазанным, но это, как мне казалось, ничего не портило, даже наоборот. Эта незнакомка казалась сильной, той, кто идёт напролом. На руках я увидел тени-синяки после выкручивания насыщенности, значит проламывала она много кого. Может, защищала кого. Я любил представлять, почему у человека на фотографии всё так, а не наоборот. Сначала я проверяю есть ли на фотографии зесветлённые или затемнённые места. Декан говорил, что лучше избегать чисто-белого или -чёрного цвета, если это не чёрно-белая фотография. Хотя и там свои причуды. После я играюсь с глубиной. Город позади женщины я делаю более размытым, как и лишние предметы рядом с ней. Всё внимание должно быть на ней, эмоциях, которые должны быть ясны. Добавляю немного больше красного оттенка, выделяя яркость её одежды, что тоже привлечёт внимание в центр. Я провожу за этим занятием ещё много времени, пытаясь реанимировать убежавшие от меня образы за лето. Дома я не могу заниматься обработкой, так что пропадаю здесь в свободное время. У меня его относительно много. Я бы хотел иметь подобную программу у меня на чердаке, но я видел, сколько денег она стоит, что странно. Уверен, её можно найти в интернете для всех, но не искал. Когда я отключаю фотоаппарат от компьютера, за окном уже стемнело. Ночь не до конца опустилась на город, в домах на этажах, не скрытых полотном, ещё был включён свет. Я подошёл ближе к окну. И сделал фотографию.***
Дома меня не ждала Кристина. Я не видел её силуэта с террасы. Телевизор был выключен. Горела только одна лампа, для меня её оставляли. Когда я вошёл, меня по привычке окутала темнота и тепло дома. До носа дотронулся запах вафель, моющего средства для пола (похоже мама решила отчистить весь дом понемногу). В глаза мне тут же бросился пустой сложенный плед. Он был невероятно стар, но до сих пор мягок. Некоторые пятна не отстирывались. Ворс опал ещё до переезда. Ханд не был на своём месте, это и резало глаза. Тишина начала как-то странно давить на голову, руки мгновенно замёрзли и не смогли более сдвинуться, не донеся ветровку до крючка. Интуиция сильно зашевелилась в мозгу, там, где шея стыкуется с головой. Я хотел было вслух позвать пса, но опомнился: все спят. Я решил просто походить по дому. Прошёл по коридору, заглянул в мамин кабинет. Темнота окутала помещение, не оставляя и малейших очертаний. — Ханд? — позвал я. Моё горло тут же разгорелось от резкой сухости. Его здесь не было. Я развернулся, двинулся к кухне. Вафли были убраны в холодильник, но их запах ощутимо стоял и не собирался выветриваться. Я аккуратно двигался, расставив руки в стороны, чтобы ничего не задеть. Когда нащупываю стол правой рукой, достаю телефон и включаю фонарик. Внизу никого. Ханд и там любил прятаться иногда. Я аккуратно направляю белый луч в сторону маминой комнаты. Та закрыта, значит можно включить свет. Когда я снова оборачиваюсь и осматриваю помещение, замечаю на дверце холодильника листок. «Мы с Хандом у ветеринара. Ему очень плохо. Надеюсь, всё будет хорошо. Не забудь поесть.» Я не помнил, как поднялся на второй этаж и лёг в кровать. Всю ночь я не мог уснуть. Лежал, как дурачок, смотрел в потолок, в стены, в окно. Там была темень, отсветы фонаря и звёзд. Комната наполнялась напряжением и беспокойством. Я чувствовал их вес, своим плечом, когда лежал на кровати и смотрел в окно. Там уже виднелось изменение неба. Оно медленно светлело. Хоть мои глаза и были сосредоточены, они всё равно будто немного подсохли и заставили провалиться в сон.