Лишняя капля в чаше терпения

«Чужая душа потёмки». Причина возникновения этих слов всегда ускользала от Кавеха. Ему и в голову не приходило, что кто-то вроде него вообще способен до конца постичь заложенный в них смысл, ведь для великого и бесконечно талантливого архитектора на первом месте всегда стоял он сам. Это ведь естественно, не так ли? Человек любит себя, это заложено в него природой. И Кавех себя любил. Он отлично себя понимал, даже если эти открытия были не из приятных, а чужие помыслы должны оставаться в чужих головах. Однако раскатившиеся по полу принадлежности для письма, падения которых он даже не заметил, сигнализировали о том, что понимание этой фразы куда ближе, чем Кавех всегда считал. Потому что то, что он сейчас видел, не укладывалось в его картину мира. Словно отказываясь обрабатывать и осознавать происходившее перед ним, мозг окатил Кавеха неуместными сейчас воспоминаниями. Сколько лет назад это происходило? Кажется, не меньше пяти. Будучи почётным студентом и отличником, Кавех с удовольствием вещал о своих достижениях и будущих целях однокурсникам, что группкой сбивались вокруг него, желая если не примоститься к чужой славе, то хотя бы оторвать себе кусочек от неё. В один из таких разов у самого уха послышалось ироничное фырканье: — Много болтаешь. Тогда он и познакомился с аль-Хайтамом. Где бы ни появлялся этот похожий на собранного безумным учёным робота студент, Кавех немедленно ощущал желание сердито зашипеть и выцарапать ему глаза. Все эмоции, которые он видел на этом неспособном меняться лице, сводились к приподнятой брови и равнодушной улыбке в моменты, когда аль-Хайтаму удавалось довести своего собеседника до белого каления. Этим собеседником, разумеется, практически всегда оказывался Кавех. Остальные старались держаться в стороне, когда эти двое начинали спорить, ведь стоило их языкам сцепиться — и вокруг сыпались искры, перерастая в пожар очередной словесной баталии. В то время Кавех ничего не знал об аль-Хайтаме, но был совершенно уверен всего в одной вещи — он до дрожи его ненавидит. Эти тусклые глаза, вечно растрёпанные волосы, небрежную манеру одеваться — абсолютно всё в нём приводило Кавеха в бешенство. Возможно, именно своей помешанности на том, чтобы делать всё назло аль-Хайтаму, Кавех должен быть благодарен за то, что оказался на улице. Если аль-Хайтам был синонимом слова «безразличие», то словом Кавеха была «импульсивность». Собственные несдержанность и порывистость привели к череде глупых решений, а всплывавшее в памяти равнодушное лицо на каждом этапе пути заставляло его спотыкаться ещё сильнее. Поэтому когда Кавех услышал: «Не хочешь пока пожить у меня?», он вначале решил, что больно ударился головой или окончательно спился. Но уже на следующий день аль-Хайтам в спокойной своей манере показывал ему, куда складывать вещи и где лежат общие хозяйственные принадлежности. И хотя свалившееся на Кавеха несчастье нисколько не укоротило его язык, на своего нового соседа он взглянул совершенно иначе. И неожиданно обнаружил, что перед ним вовсе не творение безумного учёного, а по-своему интересный, хотя и жутко раздражающий человек. Не способный сразу это признать, Кавех день за днём пытался отыскать недостатки и слабости аль-Хайтама, чтобы воспользоваться ими в случае непредвиденных обстоятельств. В быту, в учёбе, в работе — копать и копать так глубоко, как только это было возможно. Устроить экспедицию в самые отдалённые уголки разума аль-Хайтама, выгрести из закоулков спрятанные от людских взоров мысли и вынести на свет божий его постыдные тайны! Только вот обратная сторона этого решения стала видна Кавеху слишком поздно. Все слова архитектора разбивались о язвительные комментарии секретаря Академии, но слова самого аль-Хайтама оседали в голове Кавеха, наполняя её чужими мыслями, фразами, образами. И чем больше их скапливалось, тем меньше Кавех мог думать о ком-то, кроме аль-Хайтама. Места для работы в разуме оставалось всё меньше, даже самые интересные проекты надолго подвисали, пока за архитектором не начинали ходить по пятам, вынуждая взяться за дело. А Кавех всё никак не мог заставить себя думать о схемах и чертежах, ведь вместо них в памяти постоянно всплывали нежно-зелёные глаза, пушистый ореол волос и бесстыдно открытые плечи, с которых вечно сползал плащ. И, чёрт возьми, Кавех был согласен на то, чтобы этого плаща вообще не существовало! Поймав себя на таких мыслях, Кавех с ужасом осознал, что беда пришла оттуда, откуда он её совершенно не ждал. Его перестали волновать бесконечные колкости, язвительные увиливания от разговоров и насмешливые реплики о собственных моральных качествах. Куда хуже была закипавшая от неожиданной близости кровь, когда аль-Хайтам случайно касался своего соседа или же забывал накинуть халат после горячего душа и в таком виде зачитывался очередной книгой. Архитектор не мог толком понять, когда раздражение от этих вещей перешло в тягучее волнение, а затем и вовсе превратилось в непреодолимое желание жадно наслаждаться каждым мгновением рядом с непримиримым соперником. И водоворот этих чувств стал для Кавеха кошмаром наяву. Он больше не мог вести себя как ни в чём ни бывало, раз за разом скрывая смущение за раздражением, волнение — за усталостью, а возбуждение — за гневом. Ни в коем случае Кавех не мог допустить того, чтобы аль-Хайтам узнал. Но он, слава Архонтам, и не догадывался. «Естественно», — горько усмехался про себя Кавех, — «ведь, в отличие от меня, он нормальный. Разумеется, ему подобное и в голову не придёт. Никто бы о таком не подумал. Кроме, чёрт побери, меня». Аль-Хайтам — нормальный мужчина. Пускай его не слишком волнуют дела сердечные, встань перед ним такой выбор — он непременно выберет девушку. Красивую, нежную, стройную, с длинными вьющимися волосами и пышной грудью, с тонкими ножками и пухлыми губами. Такую, какой и сам Кавех представлял себе свой идеал. Такую, какой сам Кавех никогда не сможет стать. Поэтому то, что сейчас предстало перед его глазами, никак не укладывалось в привычную картину мира. Сегодня на Большом Базаре устраивали грандиозный праздник, на который аль-Хайтам был приглашён как один из почётных гостей. Он закончился поздно, так поздно, что Кавеху давно было положено спать. Видимо, на это и рассчитывал аль-Хайтам, вернувшись не один. Но архитектор, как назло, поймал свою музу и засиделся над чертежами, срок сдачи которых уже приближался. И то, свидетелем чему он стал, точно не предназначалось для его глаз. Светловолосый путешественник, которого Кавех видел мельком лишь раз, привстал на цыпочки и упёрся руками в грудь аль-Хайтама, чтобы не потерять равновесия. Секретарь Академии в ответ осторожно поддерживал его за талию и, наклонившись позволил ему приблизить лицо к своему. За тем, чтобы… П-прикоснуться губами?.. То есть, Кавех имел ввиду, совершить акт обмена теплом с помощь взаимного… Нет-нет, не так, совершенно не так, у этого же есть название, правильно говорить… Говорить… Появление Кавеха в проёме двери не осталось незамеченным. С неудовольствием оторвавшись от спутника, аль-Хайтам несколько сердито поинтересовался: — Не ты ли мне заявлял, что недосып плохо сказывается на состоянии кожи? По какой такой невероятно важной причине ты до сих пор не сопишь в обе дырочки, как послушный ребёнок? — А… Вы… Впервые за время общения со своим соседом Кавех просто не знал, что сказать. Ведь стоявший перед ним человек, оплот равнодушия и здравого смысла, никогда не должностный даже в мыслях допускать чего-то столь нелогичного, в единый миг предстал с совершенно незнакомой ему стороны. Но аль-Хайтам, не знавший о мечущихся в голове архитектора мыслях, сам пришёл на подмогу: — Мы — что? Неужели тебя так поражает тот факт, что два взрослых человека могут иметь отношения ближе, чем дружеские? — Н-нет, но ведь он… Он же… Парень? — Неужто светоч мудрости всея Академии не знал, что в мире существует куда больше одного варианта возможных связей между людьми? Или тебе никогда раньше не приходило в голову, что я живой человек и способен на чувства по отношению к другим людям? Слова аль-Хайтама задели Кавеха за живое. Это он-то не знает? Это он, каждую ночь изо всех сил старающийся выкинуть чужое лицо из головы, упивающийся вином, лишь бы отвлечься от назойливых мыслей, готовый волосы на себе рвать от беспочвенной и бессмысленной ревности, не знает? Обида подступила к горлу и выплеснулась очередной вспышкой злости: — Ах, извини, вечно забываю, что говорю не с роботом, а с имитацией человеческой жизни, которая самую малость разбирается в отношениях между людьми. Разумеется, даже в тех монотонных книженциях, которыми ты обычно забиваешь свободное время, встречаются упоминания об этом. Но странное дело, неужели тебе никто не сказал, что мужчинам положено влюбляться в девушек? «Остановись, Кавех, ты сам себе роешь могилу!» — в ужасе думал мужчина, но остановить очередную ссору уже просто не мог. — Хо? С каких это пор я обязан спрашивать твоего мнения, о том, с кем и в какие отношения вступать? Не помню, чтобы видел документы о собственном усыновлении тобой. — Разве существуй такой документ, ты бы прислушался хоть к единому моему слову? Ведь для непревзойдённого аль-Хайтама существует только два мнения — неверное и его! — И в каком же месте я сейчас не прав? Уж не ожидал ли ты, что я стану спрашивать твоего мнения насчёт того, кем мне интересоваться и кого любить? А, ну, конечно, средоточие вселенского знания разумеется должно лучше меня разбираться в этом, не так ли? Неужто ты и впрямь считаешь, что стоит тебе высказать своё очень важное мнение, как я брошу всё и стану себя перекраивать для того, чтобы удовлетворять твоим запросам? — Т-ты!.. Кавеха перекосило от гнева, и в эту короткую паузу попытался вклиниться путешественник: — Ссоры ни к чему не приведут. Давайте успокоимся и нормально поговорим? Но не на шутку разозлившийся аль-Хайтам только выплюнул в сторону Кавеха: — Бесполезно говорить со стеной. — Какое удивительное совпадение, я такого же мнения, — скрипнул зубами архитектор и, даже не собрав упавшие вещи, удалился, громко хлопнув дверью. Кавеха уже не волновало, о чём они там продолжали говорить. Оставшись один, он сполз по стене на пол и едва не взвыл, вцепившись пальцами в волосы. Его рвало на части от досады и разочарования, и в первую очередь ему хотелось врезать самому себе. Если бы он знал! Если бы он только знал о том, что аль-Хайтаму нравятся не девушки! Если бы он хоть раз допустил ошибку и дал ему повод подозревать о своих чувствах! Почему, ну, почему, чёрт побери, он узнал об этом только сейчас?! Почему о том, что у него с самого начала были шансы, он узнал только тогда, когда у аль-Хайтама уже появилась пара? Это было так несправедливо! А ведь если бы тогда он не попытался ответить колкостью… Или в тот раз чуть дольше не сбрасывал руку аль-Хайтама… Может, в один из тех разов что-то между ними могло измениться? «Ага, как же, разбежался», — мрачно усмехнулся Кавех. Горечь упущенной возможности почти ощутимо оседала на губах, которые он без конца кусал, стараясь не всхлипывать слишком громко. Вся злость, не находящая выхода, сама собой превращалась в обиду, болезненно коловшую сердце. Понимая, что с каждой секундой тихо стекающие слёзы превращаются в рыдания, Кавех нашёл в себе силы дойти до кровати и рухнуть в неё, утыкаясь лицом в одеяло. «Ненавижу тебя. Как же я ненавижу тебя…».