Я спасу тебя от одиночества Но я не знаю, как мне сохранить себя.
* * *
Ноги медленно, но верно двигались. Пьяная Вилка уже доехала до нужного дома и сейчас пытается найти Лизу, которая по доброте душевной предложила встретить её у дороги, чтобы та не перепутала подъезд. — Малышенко! — голос, который она не слышала всего неделю, хотя ей казалось, что целую вечность, окликнул девушку. Он и вправду стал родным и очень желанным за столь короткий срок. — Ну твою ж мать, за что ты мне такая… — Лизонька-а-а, меня прости! Я это — язык заплетался из-за выпитого алкоголя, но способность более менее связно выражать мысли у Ви, на удивление Индиго, всё ещё присутствовала, — пьяная я. Вот! — Да, я вижу. Пойдём, — на её лице была гримаса некого то ли отвращения, то ли сочувствия. Андрющенко ненавидела алкоголь и не любила настолько близко контактировать с пьяными людьми. Она не понимала, что должно происходить, чтобы так мучительно убивать себя. «Лучше быстро и безболезненно» — это был её принцип по жизни. Но сегодня она сделала исключение. В первый и последний раз. Специально для неё. — Едут два клоуна в, как его блять? А, автобусе… — пьяная Виолетта травит свои анекдоты в два раза активнее, но при этом звучат они раз в пять несмешнее, чем обычно. Это начинает раздражать, но Лиза очень старательно терпит. И вот, опять звон ключей, старая металлическая дверь открывается с громким, оглушающим скрипом и опять тепло обдаёт тела девушек тёплым воздухом, который был очень кстати после холодной улицы. — У тебя так это, ну, пахнет вкусно! — Индиго уже подметила, что татуированная любит её обнюхивать. «Как щенок» — из раза в раз повторяла она просебя и улыбалась своим же мыслям. Лиза очень любит собак. Со стороны это не заметно, но даже милым пушистым котятам, которым было выделено отдельное место в её небольшом и холодном сердце, она предпочтёт грозную и хорошо надрессированную немецкую овчарку. Она любила их за верность и послушность. Собаки, в отличии от людей, её никогда не предавали. — Я знаю. Иди сюда, — одно лёгкое движение руки и Малышенко в объятиях Индиго, которая заботливо подготовила спальное место для подруги на ночь и поставила воду с таблетками на утро, на пол возле дивана. Второе движение, уже двух рук, и Вилка лежит на кровати, но запястье возлюбленной не отпускает, боится. Боится, что всё это — пьяный бред, просто обман сознания и что сейчас она держит не свою Лизоньку, а какую-нибудь Рони. — Ви, отпусти, — пытается говорить грозно, но не получается. Она не может обращаться так с этим солнцем. — Я хочу лечь спать, слышишь? — Ложись со мной, — надежда. Именно она слышится в её пьяном, но относительно поставленном голосе, — я не усну без тебя, кис, — к хорошо поставленному голосу, добавился щенячий взгляд, который было достаточно сложно разглядеть в темноте ночного Питера. Отказать ей в таком положении несложно для кого-то постороннего, но для Андрющенко невозможно. И опять это «кис», что вызывает мурашки. Теперь оно воспринимается по другому, более приятно. — Хорошо, я лягу с тобой, — сдалась, но не признает этого. «Она пьяная. Всего один раз» повторяет себе, успокаивая. Одно мгновение и рука, забитая татуировками, со всей силой, при этом достаточно аккуратно, нежно и трепетно тянет на себя. И вот, они лежат вместе на тесноватом диване-полторашке. Им тепло вместе, а дыхание одной обжигает затылок другой. — Я тебя люблю, — прошептала, буквально выдавила из себя устало вялая Вилка, перед тем как погрузиться в глубокий пьяный сон. Для Андрющенко это был удар по больному. Она не верила, что её можно полюбить и сразу отрицала это. Не верила, но глубоко в душе всё-таки была рада этому. — Спокойной ночи, — всё, что Андрющенко могла заставить себя сказать. В голове сейчас мешались отрицание, осознание и постоянное «Она пьяная. Это ничего не значит».* * *
Голова болела; очень сильно болела. — Нахуя я столько пила, сука, — сонно начала отчитывать себя татуированная за то, что очередной раз не смогла сдержаться и дала слабину, сорвавшись на алкоголь. Она догадывалась, что кареглазка против людей с вредными привычками и почему-то парилась из-за этого. Она хотела ей понравиться. — Блять, закройся, — отвернув голову, Лиза сонно и злостно заткнула подругу, а после продолжила спать уже ни о чём не думая. Она передала эту эстафету Малышенко и не могла нормально соображать. Уснула девушка под утро из-за своих же мыслей, которые мешались с переживаниями, и позволила не о чём не думать хотя бы пару часов, ну или минут. — Прости, Лиз, — осознание пришло резко и сразу отрезвляло рассудок. Сейчас и видимо всю ночь она спала в обнимку с Индиго. — Прости, прости, прости! — девушка сразу сменила положение и уже сидела на диване, выпустив ничего не понимающую Лизу из объятий. До неё ещё не дошло, что не так. Она успела принять, что свою ночь проведёт с ней. Виолетта выглядела растрёпанно, но всё равно была обворожительна. От неё пахло сигаретами, которые явно ночью мешались с каким-то алкоголем, и тем же едким парфюмом, который буквально за пару часов смог пропитать вещи Лизы при прошлой встрече. «Надо спросить фирму потом. Почему они так сильно пахнут вообще?» думала она после каждой их встречи в кафе. Этот, характерный для Вилки запах, девушка примерила ещё давно, месяц назад, после первого появления татуированной на её работе. — Я не хотела мешать тебе, правда! Я просто была бухая и я не понимаю как так вышло вообще, — осознание. Андрющенко опять вспомнила, что та была действительно пьяна и поэтому написала первому попавшемуся человеку, чтобы её забрали. Это было очевидно, но в то же время больно; совсем чуть-чуть, потому что всю боль Лиза не признает, потому что не хочет. Она будет убеждать себя в том, что всё хорошо и она на большее не рассчитывала, да и вовсе не хотела ничего большего. — Прости, прости, прости! — Всё в порядке, успокойся, — в порядке не было. Было обидно на столько, что это чувство пробирало до самых костей. — Есть хочешь? — в ответ последовало молчание. Малышенко было неловко от всей ситуации и уж тем более от этой, хоть и желанной, но заботы. Она не умела её принимать, — Ну, чего молчишь? Я знаю, что хочешь. Идём, растяпа, — такое странное и в казалось бы в какой-то степени обидное прозвище с её уст звучало, на удивление, очень приятно; чертовски приятно.Так по доброму, наверное, и вызывало тёплое чувство внутри. Возможно вся эта теплота — плод не до конца отрезвевшего мозга, но сейчас Виолетту это не волновало. Её слова грели сильнее заботы Вербицкой. Сейчас и всю прошедшую ночь она была рядом с ней. Осознание этого пугало и настораживало, но в то же время доставляло великое удовольствие.* * *
— У-у-у, учи философию, у-у-у. Ненавижу, блять. Ужасная женщина! — их совместный завтрак «немного» затянулся. Вот они уже три часа сидят и разговаривают обо всём на свете. — Она такая старая! Ощущение, что она с Пушкиным чай пила, блять, — Им была очень приятна компания друг друга. Теперь они знают любимые цвета и цветы друг друга, предпочтения в еде, музыке, фильмах, увлечения и многое другое. Сейчас они обсуждают учёбу, которая приятных воспоминаний не вызывала от слова совсем не у кого из них. Мятые и грязные вещи татуированной уже были отправлены в стирку, а сама девушка сидела на стуле, по детски болтая ногами, в вещах Андрющенко. Какие-то шорты, которые из-за разницы в росте были ей ниже колен и большая чёрная футболка. Всё это сидело мешковато и пахло уже запомнившимся кокосовым шампунем, который перемещался с какими-то духами с запахом какой-то хвои, прямо как любит Ви, — Прямо терпеть не могу! А пары её на столько душные, что сдохнуть хочется. — Ахах, у нас был такой же в Донецке. Вёл какую-то парашу бесполезную. Ужасный человек, фу, — для неё эта тема была плохим воспоминанием из прошлого, а для Вилки ужасным настоящим. Обе терпеть не могли свои университеты и года, потраченные на учёбу, по разным причинам. У одной не клеилось с «грызением гранита науки», а у второй взаимоотношения с одногруппниками. Даже тут они были разными. — Слава богу, я его больше никогда не увижу. А ты, мелкая, терпи; немного осталось, — разница в возрасте у них составляла всего четыре года и почти не ощущалась в жизни, но такое преимущество радовало Индиго. Теперь у неё есть повод для шуток над Вилкой. — Сама ты мелкая, блять, — обижено и так в своём стиле. Немного по-детски, но очень забавно и, возможно, даже мило. — Я же тебя не подъёбываю. — А ты попробуй. Интересно, что из этого выйдет, — в голосе очередной раз читается эта насмешка с долей вызова, которая постепенно начинает бесить Малышенко. Она понимала, что Лиза не нарцисс и это, скорее всего, просто её манера речи, но мириться с этим с каждым разом становилось всё сложнее. — Ну… — подумав секунд так тридцать до младшей дошло, что она не может пошутить над Индиго. Ей либо не за что зацепиться, либо она делала вид, что не за что. Она не хотела обижать Андрющенко даже ради шутки. Ей было неприятен факт того, что её Индиго кто-либо может испортить настроение, — Ладно, кис, не знаю, что сказать. Ты права, — это была небольшая «месть». Если пошутить ей не позволяла совесть и желания как такового нет, то увидеть реакцию кареглазки на милые прозвища хотелось всегда. Да, она видела смущение, которое от неё пытались скрыть; у Лизы явно это не получалось. Но влюблённые ничего не понимают, поэтому всё это оправдывало то, что ей просто непривычно и банально, по-человечески неловко от подобного. О каких-то других чувствах, по мнению Виолетты, речи идти и не могло. — Слушай, а давай тебе татуху набьём! — восторженно, будто восхищаясь собственной «гениальной» идеей Ви начала стучать по столу в ожидании ответа. На лице старшей мелькнул огромный спектр эмоций; от удивления до некой радости. — Ну-у-у, не молчи! Давай-давай! — И какую же? — с усмешкой, но уже скорее доброй, и возможно немного заинтересованно. — Я даже не знаю, что можно было бы набить. Тебе всё пойдёт, думаю, — Андрющенко казалось, что ей банально льстят в то время, когда Вилка была максимально искренна и делала эти своеобразные комплименты от всей души. — Придумаем. Просто скажи бьём или нет? — эта интрига, созданная Лизой не нравилась Малышенко. Она хотела поскорее узнать ответ и надеялась, что он будет положительным. — Я набью ещё одну татуху, только если меня кто-то полюбит, — выдержав небольшую паузу, чтобы немного подумать над тем, что она ляпнула, девушка продолжила. — Считай, что никогда. С моего тела хватит, думаю. — Почему никогда то? — странное, сдавливающие чувствоо то ли досады, то ли тоски мелькнуло вспышкой; быстро, резко и ярко. — Не думаю, что я создана для любви, — по лицу было видно, что она что-то вспоминает, а на губах появилась эта грустная улыбка из-за которой казалось, что Андрющенко вот-вот заплачет. Внутри Ви что-то сжалось; ей было больно видеть и понимать, что Лиза сейчас в любой момент может заплакать.