Из тени в свет

Лерой куда-то запропастился. Сегодня у него была дневная смена в лазарете, но гонец примчался поздно, уже в сумерках; пока Лелиана выслушала, пока все обдумала, пока решила, что надо бы пообщаться с Вестником теснее, смена успела закончиться, и никто не знал, куда Лерой делся. Его покои пустовали, Солас никого не видел, Варрик вместо Лероя нянчился с бумагами, жрицы и маги в лазарете развели руками. Лелиана удивилась; вдвойне от того, что ей казалось – удивляться если не давно, так после Бреши она точно разучилась. Мелкие неприятности и несостыковки в работе обычно оставляли ее равнодушной, иногда вызывали несильное раздражение, скрывать которое было не сложнее, чем подделывать закорючку подписи в бумагах; а тут вот… Когда много лет относишься к чужим чувствам как к картам козырей в рукаве – на каком из них сыграть сейчас, а чью тайную страсть оставить для финала партии, – собственные маски тоже становятся прозрачными и не затмевают больше взор. Надо же, подумала Лелиана; она так привыкла за два месяца к лероевской покорности, что сколько бы не убеждала других терпеть и ждать, где-то внутри не верила, что привычки Усмиренного из него однажды выветрятся. Мысль, что у Лероя вообще могут быть какие-то собственные потребности, даже не пришла ей в голову, пока она не проверила пустой зал Ставки и балкон Вивьен; только тогда Лелиана задала себе, наконец, правильный вопрос. Если его не вызвали помочь или посоветоваться, а он сам захотел куда-то деться на ночь глядя – что бы за место это могло быть? Лелиана улыбнулась темноте скайхолдских коридоров, плотнее запахнула накидку и вышла в сад. Погода к ночи испортилась: дул режущий, пахнувший скорой метелью ветер, срывавший с головы капюшон, даже если его придерживать. Быстрым шагом, почти что перебежками Лелиана пересекла галерею, хлопнула дверью часовни, глубоко отдышалась: здесь топили только с утра, но после ветра даже скудное тепло казалось почти обжигающим. Не снимая перчаток, Лелиана растерла пальцы; потом скинула капюшон и огляделась, улыбнулась мысленно, обнаружив, что догадка ее оказалась верна. Макушка Лероя серебрилась даже в густой полутьме. Караваны-первопроходцы добрались до Скайхолда еще вчера, разведав тропу от Герленова перевала, но привезли пока только самое необходимое – припасы и теплые шкуры; жрицы же обходились тем, что смогли сохранить с Убежища, и экономили на всем. Непривычно безвкусно – сквозняком и пылью вместо сандаловых благовоний, – пах воздух, на алтаре горело всего несколько оплывших свечей, еще одну, самую тонкую и слабую, Лерой прикрепил в лужице воска перед собой. Сидел он прямо на полу, съежившись под плащом и обняв колени; Лелиана оценила занозистые и скрипучие даже на вид трухлявые скамьи, притащенные со складов замка, решила, что тоже, пожалуй, предпочла бы холод пытке сидения на такой рухляди, и подошла ближе к алтарю. – Вечер добрый, – негромко поздоровался Лерой, ровно на секунду подняв взгляд, и снова уставился на свечу. – Добрый, – согласилась Лелиана. Ее и напрягло, и заинтриговало то, как Лерой даже не пошевелился от хлопка дверью и сквозняка. Настолько глубоко погрузился в размышления, что даже не обратил внимание – или разгадал ее присутствие по шагам и потому смог сохранить спокойствие? Многие маги, знала Лелиана по отчетам, в Кругах учатся почти что шпионским премудростям вроде этой: распознавать храмовников не то что по часам дозора – а по походке, характерному скрипу лат, силуэтам одинаково одоспешенных фигур. Однако с Лероем торопиться с выводами не стоило... И не только с выводами. С ним вообще лучше не торопиться. Лелиана уселась тоже на пол, подстелив край накидки вместо одеяла. Лерой туго, будто механический шарнир шеи забыли смазать, повернул голову, уставился на подол плаща – собирался предложить поделиться или, наоборот, думал, как бы потактичнее отодвинуться в сторону? – но так ничего и не сказал. Лицо у него застыло как маска хладнокровного, отупелого спокойствия, глаза не казались пустыми, но тоже будто заледенели, потеряв из-за скудного освещения чарующий сиреневый блеск. Кассандра беспокоилась, встреча с Корифеем подействовала на Якорь – и кто знает, может даже транс Усмирения, расступившись кратким мигом ясности, снова сгустил свои тучи над Лероем, – но Лелиана от опасений подруги только отмахивалась. Если бы они были внимательнее, то заметили бы, что перемены случились раньше, после Теринфаля. Но храмовники готовились закрывать Брешь, маги командовали, Кассандра контролировала – и даже у Лелианы с лихвой хватало дел, было совсем не до болтовни. Понадобилось перебраться в Скайхолд, чтобы у нее наконец появилось время на разговоры; звучало бы иронично, не будь так горько... – Вы пришли помолиться или искали меня? – первым нарушил тишину Лерой. Он-то не шевельнулся, пялясь все так же на свечу, а Лелиана не сдержалась от того, чтобы не поднять брови. – Второе, – помедлив, скупо ответила она, и решила пока не торопиться выкладывать, с чем пожаловала. – Это хорошо, – степенно кивнул Лерой; потом переложил голову виском на колени и уставился на Лелиану в ответ на ее изучающий прищур. – Что искали, в смысле. Я тоже хотел поговорить, просто никак времени... ну, в общем... Лелиана терпеливо ждала, пока Лерой справится с накатившим смятением и снова сможет выражаться внятно; он еще помедлил немного, жуя нижнюю губу и сминая в пальцах ткань плаща, потом вздохнул и почти без запинок сформулировал: – Я хотел извиниться. За тот разговор... э-э-э... срыв в Убежище. – Из-за Батлера? – Да, – Лерой медленно, тяжелыми от усталости веками моргнул, отведя взгляд на коленки. – Я бы сказал, что был не в себе, но я и сейчас, наверное, не до конца в себе, поэтому... просто простите, пожалуйста, если можете. Мне... нехорошо, – он нахмурился, будто слово ему не нравилось, но подходящее на ум так и не пришло, – от мысли, что мои какие-то дурацкие срывы могут влиять на решения кого-то из Совета. Так точно быть не должно, и я очень, правда очень сожалею, что попался вам под руку и помешал... Лелиана хмыкнула – это был не просто “какой-то дурацкий срыв”, а самая настоящая истерика. Вестник неудачно плелся мимо в церковь, когда прибежал гонец, и Лелиана даже разобраться толком не успела: вот, вроде, она занята была работой, а через минуту Лерой сидел на столе, размазывая по рукавам сопли, захлебывался словесным потоком, и до работы никому уже не было дела. Испуганного гонца отогнали, позвали Варрика – тот кучу времени что-то втолковывал Лерою, пока тот не успокоился, и даже так Вестник до конца вечера бродил по Убежищу дерганный и нервный. Лелиана попыталась подойти, обсудить, но Лерой смотрел взглядом затравленного нага в землю и отмалчивался на все вопросы, так что Лелиане казалось – он то ли забыл, то ли посчитал все делом давно решенным. – Мне так стыдно, – упавшим шепотом закончил Лерой, будто не заметивший промелька задумчивости, и уткнулся лбом в колени, глухо выдавил. – Простите. Я стараюсь, но недостаточно, видимо, и не могу обещать, что такое больше не повторится. Пожалуйста, если я еще раз так... сорвусь... что бы я там ни молол... не обращайте внимания, ладно? Я не должен отвлекать кого-то от дел, тем более, если это важно для Инквизиции. “Трудно не обращать внимание на мажонка, который вот-вот прорыдает себе обходной путь в Завесе”, – съязвила в мыслях Лелиана, но виду не подала, наоборот, задумалась еще крепче, глядя на взъерошенный лероевский загривок. Сказать – не сказать? Поймет и поблагодарит – или истерика повторится? – Видите ли, Вестник, – все же решилась Лелиана, и Лерой по-птичьи чутко среагировал, вытянул шею из опушки плаща, – я и тогда... как бы сказать... не очень-то прониклась. Я посчитала, обещание, данное вам в таких обстоятельствах, не совсем действительным. Мои приказ устранить Батлера остался неизменным, я просто передала его через другого гонца. Лерой часто-часто заморгал, будто в глаза попала соринка, и Лелиане снова пришлось набраться терпения. Примет – не примет; гадала она, обрывая лепестки воображаемого эмбриума; поймет – не поймет... – Оу, – наконец, выдавил из себя Лерой, моргнул в последний раз перед тем, как отвести взгляд на свечу, весь подобрался, плотнее к подбородку подтянув колени. – Вот как. Это... обнадеживает. Спасибо, что... что все вышло, как надо. – А вы уже не считаете, что все, что наговорили мне, было верным? – беззлобно хмыкнула Лелиана. Она ни на миг не забывала, с кем разговаривает, но Лерой с таким отсутствующим видом пялился на свечу – даже не моргал больше, хотя золотистый блик отражался на дне радужки, – что она не удержалась от маленькой поддевки. Но то ли тон подобрала неуверенный, то ли сказанное было все же не к месту; Лерой ни мускулом не шевельнулся, а голос его вдруг упал в шепот, едва ли способный поколебать свечное пламя: – А я не знаю, – тихо выдавил он и застыл – такой ломкий в огромном, не по росту плаще, с оттопыренным локтем и растерянным лицом, с морщинками на нахмуренном лбу, сходившимся к солнечному клейму, что Лелиана затаила дыхание. Такая тишина бывает или перед большой бурей, или перед большим откровением; она не думала, что заслужила право на второе всего лишь парой встреч в Убежище – но так и Лерой не был тем, чье поведение легко было предсказать даже ей, Левой Руке. – Я не знаю, – повторил Вестник, все больше меняясь в лице – из растерянной маски в мученически-напряженную, – и вздохнул. – Я даже не помню толком, что именно тогда нес... – Если коротко – что жертвы должны быть минимальны, – подсказала Лелиана. Лерой кивнул. И тут же шумно сглотнул комок спазма так, что дернулась на шее тень кадыка. – Ну, да, наверное... Наверное, – быстрый взгляд из-под ресниц коснулся фигурки Андрасте на алтаре и тут же уткнулся обратно в колени, – я не понимаю. Я так не думал раньше, кажется. Просто я услышал, что вы говорили тогда про агента, и как накатило, что, ну, нельзя так делать, и Она, наверное, не хотела бы лишних смертей. Но я очень сглупил, что все это вам наговорил. Я ничего в жизни толком не знаю, теперь, после Убежища, я понимаю чуть больше. Можно обойтись малой кровью, но нельзя совсем без нее… – Разумная мысль, – кивнула Лелиана, Лерой чутко вскинулся. – Вы правда так думаете? Или хотите меня успокоить? – Ты сейчас, кажется, и так достаточно спокоен, чтобы мы могли разговаривать. Все еще пожевывая губу, Лерой задумался, тусклым взглядом уставившись на такую же тусклую свечу; потом прошептал. – Может, тогда вы знаете, почему все так? Она не хотела бы, чтобы столько народа погибло. Но чтобы не погибло, надо было убивать храмовников. Но они Ее рыцари. Но в Теринфале они связались с демоном, и им надо было помешать, я ведь маг, магия должна служить людям, но если я служу людям, то почему теперь приходится убивать тех, кто Ей, может, все еще верен... Слушать было странно: Лерой говорил голосом бредящего, ломким, то и дело пересыхающим, словно губы у него уже спеклись коркой агонии, но мысль при этом формулировал четко, почти без запинок. Странно и пугающе, пожалуй, и еще немного – завораживающе: будто Лелиана, случайно бросив взгляд под ноги, вместо месива грязи увидела там речной лед и собственное отражение. А ведь похоже. Ее воля Андрасте вернула из Тени, да и в Лероя – в послушную клейменную куклу с его именем, – считай что заново вдохнули жизнь. – Ты говорил обо всем этом с кем-нибудь? – спросила Лелиана тоже почему-то шепотом, и Вестник не сразу мотнул головой. – Нет. Соласу не нравится, когда я сомневаюсь слишком сильно, я волнуюсь и начинаю делать ошибки еще больше, а Кассандра с Варриком... А они... – он закусил губы, нахмурился, мучительно тяжело обдумывая что-то – Лелиана видела, как вздуваются желваки, будто на зубах он разгрызает неподходящие слова. – Времени ведь не было почти. Говорить, – обрадованно вздохнул он, найдя, наконец, неправильное, но хотя бы подходящее оправдание. Потом он оглянулся – и Лелиана с трудом сдержалась от неуместной улыбки. Пропали масочная холодность, отрешенный взгляд – на нее растерянно и каплю удивленно смотрел обычный эльф, которого постигло запоздалое озарение. – Время, – с нажимом, будто это все объясняло, повторил он и вздохнул. – У вас же тоже его немного? Я, наверное, отвлекаю своими глупостями. Вы же не об этом пришли разговаривать. – Отнюдь нет. Если подумать... Я ведь Левая Рука, а когда-то даже была самой обычной послушницей в Церкви. В мою работу входят и разговоры. – Точно? – Точно, – все же не сдержалась от улыбки Лелиана – такой у Лероя был обнадеженный, распахнутый от радости взгляд. – Так что говори смело, что тебя тревожит. Наверняка предложить это было проще, чем исполнить. Улыбка Лероя потухла также быстро, как появилась; он вздохнул и уставился на свечу немигающим взглядом, зашевелил беззвучно губами. Лелиана могла считать почти каждое слово – но это были бессмысленные обрывки, черновик мысли перед тем, как Лерой совьет ее в одну целую нить. Снова пришлось ждать – и, за неимением других подсказок, наблюдать за каждым движением Вестника. Он посидел спокойно, потом порвался было встать, но то ли передумал, то ли запутался в полах плаща; потом вцепился в волосы, стискивая голову, будто та вот-вот собиралась перезреть и лопнуть; потом выдохнул, как испускают последний вздох, уткнулся носом в колени, пряча лицо, и взахлеб зашептал: – Я даже не знаю, о чем говорить. Мысли, мысли, сплошные мысли. Моя голова гудит, и Завеса гудит тоже. Демоны будут охотиться. Солас говорит, я смогу защититься Якорем, но я не верю, что получится. Слишком много мыслей, – не поднимая головы, он покрутил ладонью у виска, крепче, явно болезненно вцепился во взъерошенные патлы. – Она вернула мне их. Вернула магию и сны. Я что-то должен сделать, но я не знаю, что. Магия – проклятый дар. Я... когда в Теринфале... там один... Он не говорил – давился. Лелиана шевельнулась, думая коснуться плеча или загривка – может, легче станет? – но Лерой застыл испуганным нажонком, замолчав, и Лелиана поняла, что лучше бы ей вообще сделать вид, что в часовне ее нет. – Там один храмовник... я его убил. Сам не заметил, как. Он уже был раненый, я счаровал “хватку”, ему хватило. Переохлаждение страшнее, когда кровопотери. А я даже не заметил, там Завеса гудела так... так... будто сейчас – всё, – бледные пальцы, спустившись по виску и царапнув щеку, хваткой сомкнулись у горла, стянули в ком ткань плаща. – Я убил, магией. Даже не понял, как. Я думал только про Тень и чтобы до меня никто не дотянулся, пока я так близко к демону. И убил. Магией. Так нельзя, за убийство магией – Усмирение, но я ведь уже, даже непонятно, можно ли меня обратно... снова... и нельзя, наверное, если Она вернула мне все, это вроде как неуважительно будет к Ее решению... но тогда зачем? Чтобы я убивал? Чтобы я, наоборот, упросил тебя никого не убивать? Чтобы я не мешал никому и просто закрывал разрывы? Почему тогда я? Мое Усмирение было заслуженным, а искупление... я же должен что-то сделать, раз Она меня спасла, а я не могу буквально ничего... – Ты можешь исцелять, – сказала первое, что пришло на ум, Лелиана – один лишь десяток спасенных в лазарете жизней с лихвой покрывал убитого рыцаря, раз уж Лерою так это было важно, – но, кажется, не угадала. Вестник застыл, как будто его ударили – или, хуже, обещали ударить и уже занесли кулак, но всё медлили. Заострились под складками плаща лопатки, напрягся загривок, зачастили шумные резкие вздохи – будто он силой заталкивал в себя воздух. Где-то Лелиана ошиблась. И чтобы не ошибиться снова, теперь ждала. – Да нет же, – протянул тонким, на грани рыдания голосом Лерой, – какой из меня целитель... я же... Он прикрыл затылок скрещенными предплечьями, прячась будто бы все от того же воображаемого удара, и заговорил не то чтобы совсем иначе – куда бы ему деть волнение и дрожь от подступавших слез, – но по-другому, с взявшейся откуда-то решимостью исповедаться до конца. – Ты, наверное, думаешь, я благородный целитель и учился спасать людей, – обрубил он жестко, словно выносил приговор. – Только все не так. Я не хотел учиться у Луизы. Я к Орсино хотел, он мне нравился; он тоже эльф, а еще был добрый к ученикам, не ругался почти никогда, я мечтал, чтобы у меня такой наставник был. Но я стал считать результаты Истязаний. У Орсино усмиряли каждого третьего, у других чародеев каждого четвертого, у целителей – каждого шестого. Один к двум против одного к пяти. Мои шансы были выше, если учиться целительству и не отсвечивать, ну вот я и... и выбрал. Я все, кажется, выбрал бы, лишь бы была надежда, что меня не тронут. Так боялся Усмирения, ты не представляешь. А оказался... – он шумно сглотнул, дернувшись, – этим самым шестым и оказался. Сегодняшний гонец прибыл из Киркволла. Во всем Тедасе может одна Лелиана – да пара ее скаутов, – знали теперь, почему Лерой оказался “этим самым шестым”, и она как раз спешила найти Вестника, чтобы поделиться новостями о его бывших знакомых по Казематам. История стара, как мир: старшая чародейка Луиза по одному скормила своих учеников Мередит, начав с самого бесталанного Лероя и закончив любимицей – отводила подозрения. Почти получилось, кстати: в роковую ночь битвы в Казематах Луиза оказалась одной из трех чародеев, поддержавших жуткий ритуал Орсино с обращением в кровомажье отродье, а если бы не взрыв – кто знает, сколько бы она еще смогла скрываться. Немного обычных интриг Круга, немного сырости Каземат, немного безумия от Мередит, множившего вокруг себя еще больше хаоса – и посреди всего одинокий мальчишка семнадцати лет, считающий на пальцах шансы скинуть петлю на шее и не понимающий, что петля на нем со дня появления в Круге. Но что-то дернуло Лелиану промолчать. Может, подумала – не поверит, если услышит от нее сейчас, примет за ложь во утешение. А может – и снова стало невесомо легко от того, насколько она хорошо знает саму себя, раз на изнанке маски видит каждое темное пятнышко, – может, поняла другое: если рассказать сразу, на вопрос, который мучил ее последние пару месяцев, никто и никогда уже не ответит. – А как ты сам считаешь, за что тебя Усмирили? Если, конечно, ты готов поделиться. Он столько раз уже отмалчивался за сегодня; брал паузу; размышлял над тягучими, словно патока, мыслями – Лелиана снова приготовилась ждать. Но Лерой оторвал голову, ловя ее взгляд собственным, и ответил мягким от недоумения шепотом: – Разве не очевидно? Трус и недоучка вроде меня не прошел бы Истязания. Это просто разумная предосторожность. – Откуда ты знаешь, что не справился бы? Лерой шмыгнул носом. Глаза у него, заметила Лелиана, были сухие, но покрасневшие, с набрякшими веками, и уголок губ нервно подрагивал – так, что даже Лерой сам не замечал, наверное, разве что ее наметанный взгляд видел мелочи. – Знаешь, почему я тут сижу? – М? – с каждым новым неожиданным вопросом все проще было делать вид, что никогда Вестнику не удастся сбить ее с толку. – Я боюсь спать, – признался Лерой и неловко передернул лопатками, ежась от мурашек. – Сны странные. Отвык. Все время кажется, что следующим утром я не проснусь – или проснусь тварью. А тут спокойно. Он улыбнулся – рассеянной улыбкой идиота, собирающего милость на паперти церкви. В глазах плясал отсвет свечи, из-за которого взгляд превращался в сталь – или в зеркальное серебро, в котором Лелиана снова и снова замечала рыжину собственного отражения. Быть может, из этого еще вышла бы хорошая песня – не забудь она за много лет, как свивать слова в баллады, а не приказы на бумаге, пожирающей невидимые чернила... – В Казематах тоже была часовня. Мое любимое место, я там тоже от бессонницы прятался. Всем заправляла мать Розетта, она разрешала мне иногда свечи зажигать вместо послушниц. И уже потом, после Усмирения, иногда брала помогать на службе, если работы не было. Жалко, – он вздохнул едва слышно, опять спрятал взгляд в колени, – меня не выпустили к ней накануне ритуала. Я очень хотел помолиться с ней. – Храмовники Каземат отказали ученику в молитве? – Лелиана не успела себя одернуть – голос лязгнул сталью, но Лерой только плечами пожал, все еще блуждая где-то там, в воспоминаниях. – Не знаю. Они вечером пришли, сказали, что все, попался. Я разрыдался, умолял их отвести меня к Мередит. Думал, еще получится доказать, что не виновен. Они обещали, что утром придет рыцарь-капитан, он и решит, что делать. И я, знаешь... я поверил, – Лерой сглотнул, переложил подбородок на колени, глядя прямо перед собой отсутствующим взглядом. – Я так боялся Усмирения, что поверил даже им, хотя это была очевидная ложь. Всю ночь молился, чтобы Андрасте уберегла. Обещал, что буду еще больше стараться учиться, только бы не Усмирение. Ну а утром рыцарь-капитан отвел меня в зал и достал клеймо. И все. “И все”, и что-то у Лелианы оборвалось внутри, что-то, что она вымаливала уже в своих молитвах последние четыре года. “Если мы они знали раньше”, – вздыхала накануне Конклава Кассандра, но ведь они знали. Лелиана была там. Ее глаза, уши, нюх – она вся была в Киркволле, в каждом закоулке и даже в Казематах, хоть сведения доходили с недельными задержками. Цельная, настоящая Соловей стояла ночью в тронной зале во дворце наместника, и Хоук, наворачивая круги, орала на нее благим матом – вы хотите Священного похода? Новой войны? Раскола Церкви? Нет? Так сделайте, демоны дери, уже хоть что-нибудь! – и ее собственные глаза, и уши, и нюх знали об опасности, притаившейся за стенами Киркволла. Почему они тогда ничего не сделали сразу? Почему Джустиния ждала подходящего момента – а Лелиана, успокоенная ее лаской, не возражала, покорно исполняя свой долг, хотя знала, что сделанного и вполовину не достает, чтобы предотвратить беду? Может, они тем и заслужили такого Вестника, как Лерой: настолько боялись этой новой войны внутри Церкви, что поверили даже в очевидную ложь из писем Эльтины и бездействовали... Лелиана оборвала себя. Старые мысли, старые сомнения; последние годы ее молитвы и ночи никогда не были легкими, но она прожила достаточно, чтобы находить силы и ответы даже в малом. А вот Лерой… Она посмотрела на Вестника по-новому, будто на мозаику, к которой за один сегодняшний вечер добавилось кусочков больше, чем за все предыдущие недели. Его дрожавший голос, его кривые попытки облечь в слова то, что совсем не словесно болит внутри… Его сомнения, в конце концов. Разве в этом они не похожи? – Почему ты все еще веришь, если просил Ее, но все равно оказался Усмиренным? – спросила Лелиана. В других обстоятельствах и с другим человеком подобный вопрос можно было бы счесть крамолой, но Лерой, кажется, не испугался и не удивился вовсе. – А как же мне не верить, – с видом, будто все само собой разумелось, пожал он плечами. – Я видела магов, которые и за меньшие обиды отрекались от Церкви. Лерой сидел, как каменный, даже взгляд намертво прилип к свечному огоньку; как он мог так долго смотреть в пламя своими светлыми глазами и даже не моргать, все еще оставалось загадкой – но уж точно не больше, чем сам Лерой. – Ты можешь считать, как тебе угодно, но твое Усмирение по положению Круга все же едва ли можно считать законным. Да и все происходившее в Казематах последние годы тоже не назовешь приятной жизнью, – возможно, это было беспощадно. Но вряд ли бы у Лелианы выдался еще шанс спросить. – Ты прошел через все это – и не просто не отрекаешься от веры, но хорошо относишься ко всем, кто причастен к Церкви. К людям, которые далеко не так святы, как Андрасте. Я просто хочу знать – так проявляется твоя искренность? Дружелюбие? Или ты просто боишься попросить меня или Кассандру дать тебе передышку от всего этого? «Если боится – разве скажет тебе», – хмыкнула в мыслях Лелиана, но надежда – хотя бы на ответы, раз о помощи речи не шло, – ее не оставила. Лерой думал. Потом глубоко вдохнул, роняя голову на колени, зарылся обеими ладонями во встрепанные от постоянных прикосновений волосы и глухо выдавил – почти что провыл: – Ты не понимаешь. Никто не понимает, даже я сам. Просто… как не верить… после всего. Да, Ее законом меня усмирили, но Она же меня и спасла. Это же чудо – второй шанс! Я его ничем не заслужил, но Она все равно смилостивилась и подарила мне эту возможность. Если я перестану верить, меня совсем, кажется, уже не останется. А люди, – Лерой вдруг сменил тему, будто только сейчас вспомнил, о чем был вопрос, – люди-то что… Они не меньше напуганы, когда меня видят. Я же не должен быть таким… снова обычным. С клеймом. Им не легче. Кто я такой, чтобы о них что-то думать или судить, если я себя-то толком не знаю… Он еще о чем-то рассуждал – о храмовничьем долге, помощи жриц и сложностях мажьей жизни, – лихорадочным, стихавшим, словно прогоравшая свеча, шепотом; и Лелиана конечно же слушала, ни слова не упуская, но и только: думала она совсем о другом. «Если я перестану верить, меня совсем не останется». Даже Корифей, даже Мередит, даже ополоумевшие под ее руководством рыцари Каземат, даже, раздери демоны, Усмирение не помешали Лерою сохранить веру такой крепкой. Лелиана вдруг подумала, что это не только восхищает, но и пугает. Вера – не та материя, с которой она сможет играть в свои бардские игры. Избыток веры сделал из Мередит чудовище, а что надлом в душе сделает с Вестником – и с Тедасом его руками, – только Андрасте и ведомо. Может, действительно лишь Ее провидением творится сейчас история? И Лелиане надо лишь признать это и отступить в сторону; наблюдать, но не вмешиваться?.. Шепот Лероя стих сам собой. Он сидел также, как когда Лелиана только появилась – каменно и напряженно, словно заколдованный в момент, когда предчувствие движения превратилось в настоящий рывок. Лицо вскинуто к статуэтке Андрасте на алтаре, жилы на шее натянуты, во взгляде мечется отражение свечного огонька; в таком соседстве любой почувствовал бы беспокойство – но не Лелиана. Она сама недоумевала, почему ей так легко дается разговаривать с Вестником. Та же Кассандра нервничала, путалась и боялась ляпнуть что-то не то, а Лелиане… будто были безразличны его чувства? Звучит не очень-то хорошо, но для дела такой подход, как показало время, лучше всего; и снова оставалось только лишь горько иронизировать над тем, как их судьбой – и рукой Андрасте, – столкнуло в жизни. – Тебя ведь правда беспокоит, как поступить дальше, – подметила Лелиана, будто подводила итог долгому откровению, Лерой только кивнул. Потом, поерзав и передернув нервозно лопатками, пояснил: – Конечно. Я должен как-то… отплатить… нет, не отплатить… показать Ей… – он замялся, подбирая нужное слово, зашевелил губами беззвучно, прежде чем продолжил. – Должен сделать все, чтобы оправдать Ее доверие. Многие другие Усмиренные заслуживали спасения не меньше, чем я, но Она выбрала меня. Я не могу просто… просто жить дальше. Но я не знаю, что делать. Я не могу говорить так, чтобы вдохновлять или приказывать. Я слишком трус, чтобы помогать Ее делу в бою. Ни великих знаний, ни великого ума. Если так подумать, я и вовсе бесполезный… – Обычно люди, если не знают, как поступать, отталкиваются от того, чего они хотят. Лерой сначала вылупился на нее ошарашенно, потом поежился, смешно сморщив нос, будто ему предложили то ли что-то неприличное, то ли что-то откровенно пугающее. – Хотеть, – протянул Лерой задумчиво и вздохнул. – Ну, да, наверное… Только хотеть – это почти как видеть сны. Я еще не привык толком. И потом, – он вдруг смутился еще сильнее, уткнулся взглядом в колени, забормотал едва слышно, – можно ли доверять моим «хочу». У Усмиренных проще. Знаешь, я когда первый раз после пробуждения проголодался, думал, что умираю. Такое нестерпимое… желание… все мысли об одном. Сплошная путаница в голове. Бежать надо, делать что-то, а в голове одно-единственное, будто одержимость. Не как у усмиренного. Там подумал – сделал, все как-то… – Проще, – подсказала Лелиана, решив опустить негодующую часть «почему ты нам сразу не сказал». Теперь, недели спустя, ей все очевиднее становилось: то, что Лерой не сошел с ума, как Фарамонд – заслуга исключительно везения, может еще немного Варрика. Столько вещей, в которых они очевидно ошибались, понятны только сейчас – впору считать, что Андрасте совершила чудо дважды. Не просто спасла Вестника, но и уберегла, пока все привыкали к сложностям обращения с ним. – Да, проще, – согласился Лерой. – Тебе хочется… тебя тянет обратно? – переформулировала, сбившись, Лелиана. – Ты так говоришь, будто… прости, если ошибаюсь, но звучит, будто ты жалеешь о том, что усмирение оказалось обратимо. Лерой промолчал. Но даже в его нелепой дерганной мимике, которой верить было нельзя, ответ читался так явственно, что настаивать Лелиана не стала. Сама идея казалась ей жуткой – как можно желать вернуться обратно, в состояние инструмента в руках хозяина, а не человека, – но если для Лероя это такое же прошлое, как для нее – время юности с Маржолайн или холодный пол Храма, залитый ее же кровью… Ей нестерпимо, до жжения на кончике языка хотелось спросить: каково это, не чувствовать, не мечтать, просто жить одним днем, без тревог, сомнений, без страха ошибаться, без груза ответственности, без боли за неудачи – но вряд ли стоило бередить еще свежую лероевскую рану. Или, может, сама Лелиана испугалась ответа; но в этом себе не призналась бы даже она. – А знаешь, – пробормотала Лелиана, когда в затянувшемся молчании по свече скатилось еще несколько восковых капель, – Она ведь и меня спасла тоже великим чудом. До тебя я не думала, что увижу когда-либо другое чудо столь же явственно. Лерой вскинул голову, стоило ей заговорить, вывернул шею, ловя взгляд, но переспрашивать не осмелился – просто замер в ожидании. Лелиана быстро покосилась на него, взвешивая решение; из своего спасения она тайны никогда не делала, но и лично рассказывала мало кому. Зачем, если слухи и жадная до сказок людская молва за нее сделают всю работу? – Ты слышал, что Храм Священного Праха отыскал отряд Героини Ферелдена? – Да. Это известно. – И что я путешествовала какое-то время в ее компании? – Кассандра упоминала. – А как именно мы расстались, не задумывался? – Лелиана кисло улыбнулась тому, как вытянулось лицо Лероя, обнаружившего, как и многие, несостыковку в двух известных историях, но мучить долго разгадками не стала. – Броска никогда не испытывала… особого трепета перед святынями. Зла она не желала, но трусость и глупость повели ее именно что дорогой зла. Она готова была осквернить Урну Праха, чтобы спасти себя от схватки с драконопоклонниками, и я, не найдя слов, чтобы ее образумить, выступила против с оружием. За это она нашпиговала меня полудюжиной арбалетных болтов. Так, в общем-то, закончилось мое путешествие с Героиней Ферелдена и, по-хорошему, так должна была закончиться моя жизнь целиком. Но в ночи, много часов спустя, когда кровь уже остыла, я увидела серебристый свет алтаря, и болты истаяли, оставив лишь шрамы – едва заметные, будто им десятки лет. Рассказывать Лерою было одно удовольствие: он не перебивал, не отвлекался и даже не дышал, кажется, смотря таким взглядом, будто одно упущенное мгновение стоило бы ему жизни. – Вас исцелили… или воскресили? – осторожно, словно боясь потревожить воздух возле губ, спросил Лерой немного погодя. – До сих пор не знаю. Раны были очень серьезны, и мне казалось, я уже вижу свет у трона Создателя. Но, может, то все больной сон разума в израненном теле. В любом случае, если бы не чудо – я бы сейчас не была с Инквизицией. Лерой замолчал, погрузившись в хмурые размышления. Складка на лбу, слишком резкая, будто рисовали ее сразу жирным черным углем, то разглаживалась, то прорезалась снова; наконец, Лерой пошевелился, поднимая голову – и у Лелианы нехорошо екнуло в груди. – То, что вы рассказали мне это, – пробормотал Лерой, подавшись вперед с такой пылкой надеждой, какую не от каждого артиста ждешь. – Значит ли это… что вы знаете, почему Андрасте выбрала именно вас? И чего хочет взамен? У него взгляд горел. Впервые, по-настоящему, горел – не мажьим голубым свечением, а обычными человеческими надеждой и радостью. Или даже не обычными человеческими, а детскими; не зря говорят, Андрасте особо снисходительна к детям и влюбленным; может, потому из всех жертв взрыва выбрала спасти именно усмиренного мальчишку? – Увы, – покачала Лелиана головой, ответила резко, рубяще, будто так было менее болезненно. – Прошло уже больше десяти лет. Я каждый день задаю себе этот вопрос – чего ждет Она от меня, ради какой цели уберегла от смерти, – но ответа нет. И все же, – торопливо, прежде чем Лерой с потухшим взглядом вернется обратно под защиту свернутых над головой рук, в свой улиточный домик мнимой безопасности, добавила Лелиана, – я рассказала это затем, чтобы подчеркнуть: возможно, само наше стремление найти ответ и есть то, чего Она хочет. Десять лет – немалый срок. Я и занималась и великими делами Джустинии, и совершала великие ошибки; если бы Андрасте ждала чего-то конкретного, она могла и отнять свой дар. Однако вот я, здесь, не смотря на все ошибки и оплошности. Лерой долго смотрел на нее, не мигая. Потом отвернулся и еще дольше смотрел на алтарь – поверх свечей и даже, кажется, поверх головы Андрасте, в озаренную ее золотым блеском полутьму. Если бы у Лелианы еще оставалась частица менестрельего прошлого, она сказала бы, что в этом взгляде удивительно смешивались трепет, тревога и надежда; но она годами не брала в руки лютню, а взгляд Лероя мог прятать в себе что угодно – от гнева до нежданных, в мгновенье наворачивавшихся слез. Но он не заплакал, не разгневался и вообще никак не выдал своих чувств. Только вздохнул тяжело и медленно, будто каждое слово давалось через силу, выговорил: – Я бы должен разочароваться общим мыслям, но то, что говорите вы, звучит как-то… успокаивающе. Хотя мне надо будет много подумать над этим. – Думайте, – с легкой полуулыбкой согласилась Лелиана, оперлась о пол ладонью, отталкиваясь. – Я только рада слышать, что смогла предоставить пищу для размышлений. Если бы могла помочь чем-то еще… Мысль ее уже неслась вперед: могла, еще как. Мальчишка так упрямо ищет способ отдать себя делу Инквизиции, чтобы искупить мнимую вину перед Андрасте – а они так старательно ищут того, кто готов жертвовать многим ради целей Инквизиции… Гонец из Вал Руайо с церемониальным инквизиторским клинком прибудет со дня на день; и если Каллен и Кассандра все также тверды в своем намерении даже не прикасаться к этому мечу, то Лелиане вдруг подумалось – может ли быть так, что сама судьба подталкивает их к этому решению… – Да, – торопливо перебил Лерой. Лелиана дернулась – мыслями она уже была не здесь, но Лерой не заметил ни паузы, ни ее отрешенности. – Д-да, можете. Пожалуйста… Он замялся, смутился – в таком освещении непонятно, порозовел или нет, но опущенный вниз взгляд судорожно метался со свечи на плиты пола и обратно, пока Лелиана терпеливо выжидала. Наконец, смог выдавить: – Если вас не затруднит… пожалуйста, останьтесь еще на чуть-чуть. Я бы хотел помолиться не в одиночестве… если вам правда нетрудно… – Ни капли. Я же Левая Рука. Лелиана, так и не отойдя ни на шаг, опустилась обратно на нагретое место, свела ладони вместе цепким замком, повторив торопливый, будто он боялся, что выторговал действительно лишь пару минут, жест Лероя. Когда он склонился в молитве, длинная челка упала на лоб, пряча вместе с клеймом взгляд – и пряча заодно от этого взгляда все окружающее. Вестник лихорадочно бормотал что-то под нос, передергивая лопатками, будто страхи и обиды, от которых просил он защиты, дышали ему в затылок, и не замечал напрочь, как вдумчиво исследует его взглядом Лелиана. Потом, когда мысль ее прекратила метаться везде понемногу, она тоже склонила голову и беззвучно зашептала первые строки Трансфигураций. Прямого ответа Андрасте, конечно, не даст. Но Лелиана научилась обходиться в жизни малым; и теперь, когда ей было, о чем размышлять, было и о чем молиться.