The Most Dangerous Star at the Dark Centre of the Universe

i. star light Суббота проникает через окно ранним утром, солнечный свет пробирается между бордовыми занавесками, демонстрируя цвета факультета. Тени от балок извиваются и растягиваются, образуя тонкие линии, танцующие по обуви и одежде, разбросанной по ковру. Храп Питера встречается с бормотанием Джеймса в центре комнаты и смешивается с шуршанием белья на кровати Сириуса. Раздается скрип кровати, стук ног о пол, и каждый этот звук эхом отдается в голове Ремуса. Он еще ниже наклоняется над своим сундуком, перебирая скудные пожитки внутри, и делает вид, что не замечает крадущуюся из комнаты Фиону Виндзор. Он считает до десяти после того, как за ней захлопывается дверь, а затем подходит к кровати Сириуса. Сквозь щель в портьерах он видит самого Сириуса – он обнажен, черные волосы разметались по его лицу, длинные конечности и бледная кожа раскинулись на одеяле цвета потерянной девственности и разбитых сердец. Ремус протягивает руку, его пальцы проскальзывают в просвет между портьерами. Бархат колышется, Сириус вздрагивает, и рука Ремуса падает на бок. Он думает о теплых руках на своем теле, о языке, пропитанном огневиски во рту, и грубой и сладкой щетине, царапающей его челюсть. Он вспоминает утренние извинения Сириуса, деревянные слова, обращенные к точке над его плечом, и то, как быстро после этого он скрылся с Джеймсом, и отворачивается. Любовь, по идее, представляет собой множество великолепных вещей, согревающих душу. Но, безответная, она горька и томительна, и Ремус мерзнет от нее. Сова, принесшая письмо, такая же мрачная и угрюмая, как и ее хозяин, она злобно щелкает клювом, явно недовольная тем, что ей приходится доставлять письмо не на тот стол. Она намеренно опускает конверт в завтрак Сириуса и макает хвост в его чай, прежде чем улететь. Серые глаза становятся ледяными, когда он прослеживает слова на пергаменте, и без того хмурый взгляд Сириуса становится еще жестче с каждой строчкой, и так сильно впечатывается в его черты, что, кажется, уже никогда не исчезнет, как и дыра в сердце Ремуса. Ремус не спрашивает, потому что знает, что семью Сириуса невозможно понять. Он не спрашивает, потому что знает, что ему не скажут. Сириус – публичный человек, он постоянно ищет внимания, постоянно стремится быть в его центре. Он все выставляет напоказ – от каждой заработанной отработки до каждой серой плиссированной юбки, под которую он засовывает руку. Питер называет это склонностью к драматизму, но Ремус считает, что это битва. Он считает, что каждая вспышка гриффиндорской гордости и каждая студентка хаффлпаффа, затаскиваемая в теплицу, – еще одна часть одиночной войны Сириуса, единственный доступный ему способ вывести из себя семью, от которой он отдалился. В тот день, когда Сириус покинул дом, он обменял свои секреты на гостевую комнату у Поттеров и наследство от дяди, точно так же, как он обменял секреты Ремуса на мелочность, месть и злобу. Ремус подозревает, что у Сириуса все еще есть секреты, спрятанные в его черном сердце, но их мало, и, если он ими и делится, то только с Джеймсом. Пергамент вспыхивает в руке Блэка, рассыпаясь в пепел в дрожащей ладони, но его палочка лежит нетронутая рядом с тарелкой черничных булочек. Ненависть во взгляде, который Сириус посылает через весь зал, так сильна, что Ремус чувствует ее так отчетливо, будто бы она направлена на него самого. По дороге на Чары, когда Сириус одаривает его притворной болезненной улыбкой, высеченной на его хмуром лице, Ремус видит, что в его глазах до сих пор отражается серебристо-зеленый цвет. ii. star bright Должность старосты не успокоила Джеймса, не сделала его взрослее, и его изменения в поведении после завоевания Эванс совершенно поверхностны. Его новое положение заставило его лишь ненадолго прекратить террор Слизеринцев, которым они с Сириусом руководили едва ли не с первого курса. За месяц он лишь стал более хитрым, его планы стали лишь более тщательно продуманными. Если он теперь и думает дважды, прежде чем совершить шалость, то не из-за того, что стал ответственным, а лишь из-за удвоившегося  страха быть пойманным – теперь он может потерять как титул, так и рыжеволосое сокровище, за которое он боролся семь лет. Теперь Джеймс – актер, и за его значком никто не может разглядеть, что он мошенник. Он играет респектабельного студента и заботливого бойфренда для всех и каждого, кто наблюдает за ним, но он убирает все это, когда никто не смотрит, упаковывая ответственность и романтику на дно своего сундука, когда они с Сириусом исчезают под плащом. Ремус знает это, и Ремус не хочет в этом участвовать. Когда во время Истории магии в поле его зрения мелькают секретные записки, он сосредотачивается на занудной речи Бинса и старается не смотреть в их сторону. Когда после урока он видит в коридоре две темные головы, склонившиеся за статуей Ивана Неисправимого, он, развернувшись на пятках, уходит, не обращая внимания на заговорщический шепот, жужжащий в его ушах. Он укрывается в библиотеке, используя книги и вечную тишину как оружие и крепость против собственных друзей. Это единственное место, куда Джеймс и Сириус редко осмеливаются ступать по собственной воле, единственное место, где они не станут уговаривать его помочь им. Если им понадобится отвлекающий маневр или приманка, то пусть это будет Питер, и, хотя Питер, возможно, не является их первым выбором, он всегда готов и обычно отлично справляется. Он боится не Джеймса с его упрашиваниями и уговорами, смешанными с легкими игривыми подзатыльниками и шутливыми словами, а Сириуса. Он знает, что не может противостоять Сириусу, знает, что не может сказать "нет" беспечной улыбке Сириуса и озорству, пляшущему в его серых глазах. Он теряется в стопках книг, прячется между полками среди кожи, пергамента и чернил. Он проводит кончиками пальцев по корешкам, прослеживая углубления от вырезанных букв, чувствуя названия кожей. Проходит почти час, когда он оказывается снова готов выйти в коридоры замка. Обычно часа более чем достаточно времени, чтобы Джеймс и Сириус успели, загнав намеченную цель в угол, заколдовать ее или взорвать бомбы, покрывая ее слизью. Он позволяет этому ощущению безопасности выманить его на открытое место в библиотеке, но быстро обнаруживает, что в этот раз он ошибся, потому что Сириус ждет его. Сириус изображает невинность, усердно склонив голову над своей работой, изображает, что у него есть законная причина находиться здесь, для убедительности даже разложив вокруг себя книги. Ремус знает, что это лишь уловка, знает, что это не более чем ловушка, но все равно идет к нему, потому что ему редко удается побыть с Сириусом наедине. Ремус кладет книги на стол, Сириус поднимает глаза, и наступает неловкая минута молчания, когда Ремус осознает свою ошибку. На языке у Ремуса вертится извинение, но мысли и слова извиваются, как змеи, не желая остановиться даже на пару секунд, чтобы он мог поймать их и выплюнуть. Вместо этого он смотрит, потрясенный и слегка запаниковавший, пытаясь примириться с тем, что на чужом лице так много знакомого. Он был так близко к Регулусу только один раз, но тогда он не смотрел на него, потому что это было не то время и не то место: Регулус тогда лежал на спине в коридоре четвертого этажа с кулаком Сириуса в животе, и Ремуса тогда волновал синяк на щеке Сириуса и струйка крови из уголка его рта, а не дуга брови Регулуса или линия его челюсти. — Прости, — наконец справляется Ремус, краска приливает к его щекам, и он дрожащими руками тянется к своим книгам. — Люпин, да? — медленно спрашивает Регулус. Его голос совсем другой, утонченный и контролируемый, в то время как голос Сириуса безрассуден и свободен. Ремус кивает, потому что слова снова покинули его. — Ты можешь остаться, — говорит Регулус, небрежным жестом указывая на стул сбоку от Ремуса. — Мне не стоит… — Нет, — бормочет Регулус, его серые глаза режут Ремуса, как нож. — Мой брат, вероятно, не одобрил бы. Ремус застывает, делая резкий вдох, который со свистом вырывается сквозь стиснутые зубы, а Регулус улыбается, его губы изгибаются так похоже на улыбку, которую Люпин видел уже много раз на таком похожем, но все же другом лице. — Тогда иди, — говорит Регулус, — но, когда у моего брата не будет времени поиграть с тобой, помни, что я предлагал. Ремус роняет книги на стол с грохотом, пронзающим тишину, и ножки стула бьются об пол, умоляя его передумать, когда он отодвигает его от стола. iii. first star I see tonight Смех проносится по Большому залу, как орда насекомых, кружась в воздухе и рассеиваясь среди толпы. Это натянутый смех, зажатый и вынужденный, это смех людей, которых артисты приучили так реагировать, даже если они уже видели этот трюк раньше и даже если и в самый первый раз он не показался им смешным. В зале бушует битва, Слизеринцы все покрыты кремом от взрывающихся пудингов, а танцующие в воздухе пастушьи пироги таранят их головы. Ремус смотрит лишь в свою тарелку, делая вид, что не замечает этого, делая вид, что не слышит крики и вопли, потому что не хочет видеть обвинение, которое без сомнения наполняет глаза Регулуса Блэка. Сириус подозрительно неподвижен рядом с ним, его восторг от страданий Слизерина и удовлетворение от хорошо выполненной работы чувствуется только в дрожании его бедра, прижатого к бедру Ремуса. По другую сторону от Сириуса Джеймс фыркает и надувается от гордости, сидя за своим учебником по трансфигурации, и Ремус ради Эванс надеется, что он поймет, что тот перевернут вверх ногами, прежде чем кто-то это заметит. Шотландский говор Макгонагалл наполняет воздух, прорезая столпотворение, как острие ножа. Обезвредив пудинги и успокоив пастушьи пироги с помощью палочки, танцующей в ее руке, она поворачивается и обводит взглядом гриффиндорский стол. Сириус спокойно намазывает маслом булочку, а Джеймс переворачивает страницу своего все еще перевернутого учебника по Трансфигурации. Питер краснеет в стакан тыквенного сока, а Ремус, не в силах сдержать себя, осмеливается взглянуть в сторону Слизеринцев, как только Макгонагалл проходит мимо. Регулус сидит на середине стола, и Ремус уверен –  это не совпадение, что именно там находится место, где был нанесен самый серьезный урон. Регулус с его суженными глазами и сжатыми губами – воплощение ледяного презрения, и держится он прямо, как будто заварной крем в его волосах и крошки на его мантии – не более чем неприятность, которую он пока не удосужился устранить. Его глаза сужаются еще больше, когда он замечает, что Люпин наблюдает за ним, и, хотя Ремус не может видеть этого с такого расстояния, он уверен, что они почти черные от гнева. Он откидывается на стуле, складывая руки, словно готовясь к новой атаке, и на его губах играет холодная усмешка, полная ненависти. Локоть Сириуса резко и неожиданно ударяет Ремуса с такой силой, что его вилка с шумом падает на стол. — Прекрати пялиться, — шипит Сириус. — Ты нас выдашь. Ремус бормочет что-то успокаивающее, и больше не смотрит на Регулуса. Вместо этого он поднимает вилку и переключает свое внимание на то, чтобы отчаянно ковыряться тарелке. Ему хочется кричать на Сириуса за то, что он украл его сердце и воспользовался им в одну пьяную ночь, за то, что он ведет нелепую войну против семьи, используя школу как поле боя, а своих друзей как авангард, но он не делает этого. Он знает, что Сириус его не услышит, что его слова заглушит смех хаффлпаффцев, злость пострадавших слизеринцев и одобрительная улыбка Джеймса Поттера. Гнев бурлит внутри него, грозясь закипеть, как опасное и смертельное зелье, как кислота, разъедающая разбитые осколки его сердца. Он успокаивает себя осознанием того, что теперь у него есть то, чего нет у Сириуса. Теперь у него есть секрет, свой собственный секрет, который Сириус не знает, и, если Ремус будет осторожен, то никогда и не узнает. В его учебнике по Чарам запрятано письмо – лист тонкого пергамента с гербом семьи Блэк и словами, начертанными тонким паучьим почерком. Содержание письма безобидное и доброжелательное – рассказ Регулуса о последних выходных в Хогсмиде, его переживания из-за оценки по Зельям, его ненависть к Истории Магии. Но содержание этого письма предназначено для Ремуса и только для Ремуса, и, если он добьется своего, Сириус никогда ничего не узнает. Сириус никогда не узнает, что Ремус собирается ответить, что полунаписанный ответ спрятан на несколько страниц глубже в том же учебнике. Он никогда не узнает, как упорно Ремус пытается найти, что сказать, потому что его повседневная жизнь вращается вокруг другой звезды, вокруг вещей, которые Регулус не поймет, и вокруг людей, которых Регулус ненавидит. Сириус снова пихает его локтем, на этот раз мягче. Он улыбается, когда Ремус поворачивается к нему, ленивой, почти кокетливой улыбкой, которая заставляет тепло распространяться по телу Ремуса, напоминая ему о том, чего не должно было быть. Но улыбка не касается его глаз, и Ремус знает, что он никогда не удостоится настоящей улыбки. — О чем думаешь, Лунатик? — Ни о чем, Бродяга, — говорит Ремус. — Совсем ни о чем. iv. wish I may, wish I might Карта с самого начала была совместной работой, способом для четырех мальчиков-подростков доказать свой ум и сообразительность, увековечив их на бумаге. Идея Сириуса воплотилась в жизнь благодаря чарам Джеймса – заклинанию, которое он разработал и придумал с нуля. Плоды скрытности и маленького роста Питера были запечатлены на бумаге твердой рукой Ремуса, он рисовал линии, пока остальные трое нетерпеливо наблюдали за ним через плечо. Сириус научил ее говорить в безумной манере, которую остальные не поощряли, исказив заклинания, предназначенные для выявления невидимых чернил и расшифровки скрытых кодов. Он никогда не признается в этом, но Ремус и так знает, что Сириус в итоге пожалел, что придал карте индивидуальность, когда она научилась огрызаться на него с той же наглостью, что и на всех остальных. Потеря карты тоже была совместной работой, неудачным результатом того, что Джеймс ждал не в том пустом классе, пока Питер был заперт в каморке с метлами, а Ремус оказался во власти переменчивых лестниц. По правде говоря, это Сириус уронил ее в коридоре, убегая от Филча, но он никогда бы не оказался там, один и брошенный на произвол судьбы, если бы их совместный розыгрыш не зашел так далеко. Сейчас Ремус жалеет об этом, потому что темнота абсолютна, она плотно прижимается к стенам и окутывает статуи и доспехи. Единственный свет – серебристая струйка от слабого лунного пятна, борющегося с облаками, чтобы заглянуть в окна. Проплутав по коридорам большую часть семи лет, он знает наизусть все их повороты и изгибы, знает вход в каждый тайный ход и куда они ведут. Ему нужно не расположение перемещающихся лестниц и движущихся дверей, потому что он знает и это, а уверенность. Он хочет знать, что за ним не следят, что Филч не поймает его посреди ночи в компании Регулуса Блэка. Регулус идет рядом с Ремусом, их плечи соприкасаются при каждом шаге, но, если он и нервничает или чувствует себя неловко, из-за того, что пробирается ночью по коридорам, то не показывает этого. Его лицо – невозмутимая маска, его осанка безупречна, чистокровная гордость окружает его, как щит. Он ничего не говорит, когда Ремус внезапно останавливается, и его глаза расширяются лишь на мгновение, когда перед ними материализуется Выручай-комната. Комната оказывается маленькой и уютной, со стульями, расставленными вокруг низкого столика, и чайным сервизом на двоих. Ремус хмурится, глядя на кровать, примостившуюся в углу под окном, но выбирает проигнорировать предположение Комнаты, чтобы не ходить в коридоре как приманка для Филча, ожидая, пока Комната перестроится. — Так вот чем вы с моим братом занимаетесь по ночам? — спрашивает Регулус, садясь на один из стульев. Наливая себе чашку чая, он хмурится на сколотый, несовпадающий сервиз. — Шныряете по коридорам? — Иногда мы прокрадываемся наружу, — отвечает Ремус. Регулус фыркает на это, но это деликатный звук воспитанного чистокровного наследника, и он потягивает чай, наблюдая через край своей чашки, как Ремус наполняет свою. — А что, по-твоему, мы делаем? — спрашивает Ремус, которому вдруг становится любопытно. Ему никогда не приходило в голову, что остальная школа думает о нем и его друзьях. — Я не знаю, — отвечает Регулус. — Я стараюсь не думать о привычках гриффиндорцев. — Тебя не беспокоит то, что Сириус не попал в Слизерин? Регулус некоторое время размышляет об этом, потягивая чай, затем качает головой, черные волосы слегка покачиваются. — Нет, кроме того, что мне приходится выслушивать на каждом празднике. Мы никогда не ладили, даже до того, как он стал предателем, и, если он на Гриффиндоре, то это проблема Поттера, а не моя, — Регулус замолкает на секунду. — Я слышал, что он трахается с Поттером, — продолжает он, отвращение мелькает в изгибе его губ. — Это не так, — отвечает Ремус, и, насколько он знает, это правда. — Ну, ты бы и так сказал. Ты бы хотел, чтобы он трахал тебя. Ремус напрягается, и прячет румянец на лице за чашкой чая, гнев и смущение борются на его щеках. Он знает, что Регулус, вероятно, просто тычет пальцем в небо, бросая колючие комментарии в надежде выведать секрет, но это не делает его слова менее болезненными. Он поднимает глаза и видит, что Регулус стоит перед ним, на его губах лукавая улыбка, которую Ремус уже много раз видел на лице Сириуса, улыбка, которая означает, что он что-то замыслил и что неприятности уже на подходе в большом количестве. Отблеск чистого тепла в глазах Регулуса заставляет их сиять как серебро, и это говорит о том, что кровать в углу могла быть не просто предположением Комнаты. Ремус говорит себе, что ничего хорошего из этого не выйдет, что это ужасно плохая идея. Он знает, что это не то, чего он хочет, что секс с Регулусом оставит его таким же пустым и холодным, каким он был утром после того, как Сириус трахнул его. Но Регулус теплый, когда он скользит на колени Ремуса, и Ремус дрожит, когда его руки обвиваются вокруг его шеи, кожа скользит по коже. Регулус снова улыбается улыбкой Сириуса, наклоняясь ближе, и Ремус не может заставить себя прекратить это, не может заставить себя оттолкнуть его. Язык Регулуса горячий и скользкий, когда он проникает в его рот, и у него вкус чая, а не огненного виски, и Ремус обнаруживает, что благодарен ему за это. Его руки гладят щеки Ремуса, а не путаются в его волосах, и когда он отстраняется, то молчит, а не шепчет ему на ухо грязные слова, уговаривая. — Не надо, — шепчет Ремус, когда здравомыслие на мгновение вырывается на поверхность. — Я тебе не нравлюсь. — Может, и нравился бы, — отвечает Регулус, его губы касаются челюсти Ремуса. — Но если бы это было так, мой брат бы этого не одобрил. Ремус рычит, снова целует его, и с каждым движением языка пытается убедить себя, что они просто два человека, наслаждающиеся друг другом, и что Сириус не имеет к этому никакого отношения, ни для одного из них. Он трахает Регулуса на полу, отчасти для того, чтобы насолить Комнате, а отчасти для того, чтобы насолить себе. Он трахает Регулуса на полу, потому что когда он делал это на кровати, он не получил от этого ничего, кроме разбитого сердца и оправданий на утро. Жар, проходящий через него, когда его член погружается в тело Регулуса, представляет собой странный контраст с горечью в его сознании и холодом в его сердце, и он радуется этому так же сильно, как и ненавидит, не в силах решить, что из этого хуже. Он прикусывает губу, пытаясь не прошептать имя Сириуса, и, когда губы Регулуса прижимаются к его шее и он проливается на пальцы Ремуса, придушенное, сломанное имя, которое он выстанывает, совсем не похоже на имя Ремуса. v. have the wish I wish tonight Свет палочки заливает кровать Ремуса золотистым сиянием, окрашивая красный бархат в странный рыжеватый оттенок. Длинная тень от руки Ремуса тянется по пергаменту, извиваясь и танцуя, пока он пишет. Скрежет его пера кажется громким, но вокруг нет никого, кто мог бы его услышать. Джеймс и Сириус где-то в Хижине, планируют что-то, о чем Ремус не хочет знать, а Питер спит, и его храп с ритмичной периодичностью прерывает тишину. Когда дверь со скрипом открывается, впуская Джеймса и Сириуса, Ремус замирает и задерживает дыхание, надеясь, что свет не виден через щель в портьерах. Он слушает, как они пробираются через комнату, спотыкаясь и ругаясь так, что становится ясно: в обсуждении их новой выходки принимало участие значительное количество алкоголя. Когда снова наступает тишина, Ремус прячет письмо под подушку, потому что не хочет быть пойманным, потому что знает, что у него нет объяснения, которое Сириус примет. Он задается вопросом, зачем они с Регулусом вообще пишут друг другу письма, ведь теперь они говорят все, что нужно, губами, ртом, руками и членами. Сириус приоткрывает балдахин, и Ремус поднимает голову и молча смотрит на него, опьянение Блэка заметно по легкому покачиванию его тела. — Ты снова пишешь моему брату, — говорит он. — Это не так, — отвечает Ремус и осознает, насколько неубедительно это звучит. — Не лги мне, Лунатик, — протягивает Сириус медленно и едва ли не по буквам, как будто специально старается не произносить слова невнятно. — Я… Сириус обрывает его, забираясь на кровать и задергивая за собой балдахин чуть яростнее, чем кажется необходимым в этой ситуации. — Ты трахал его, — говорит Сириус. Ремус начинает спорить, но Блэк взмахивает рукой, заставляя его замолчать. — Только не говори мне, что нет. Он мне сказал. — Зачем ему говорить тебе что-то подобное? — нахмуривается Ремус, его голос дрожит так же, как и его тело. — Он думал, что это выведет меня из себя. — И что вывело? — спрашивает Ремус.  Глаза Сириуса вспыхивают, серебро горит золотом в свете палочки, и Ремус тут же жалеет о своих словах. Сириус целует его, с языком со вкусом огненного виски и пальцами, запутавшимися в его волосах, и Ремус чувствует, что разрывается изнутри, трещины расходятся по его сердцу, и оно вот-вот разобьется на осколки. — Ты не хочешь этого, — говорит Ремус, потому что знает, что это правда. — Я не хочу, чтобы ты трахал моего брата, — отвечает Сириус.  Он толкает Ремуса обратно в подушки и целует его снова, целует его до тех пор, пока Ремус не становится твердым, дрожащим и задыхающимся. — Мой, — бормочет Сириус низким, хриплым голосом с примесью алкоголя. — Не его. Ремус притягивает Сириуса к себе для поцелуя, обхватив его шею рукой, и путается другой в складках покрывала, пока не находит свою палочку. Он гасит ее заклинанием, полушепотом произнесенным в рот Сириуса, прекрасно зная, что свет звезды Сириуса лишь снова обожжет его.