Сученька

      Ханма глубоко затягивается дешёвой сигаретой и в открытое окно выдыхает табачный дым. Горло и лёгкие саднит, однако никотин дарит умиротворение, такое нужное в данный момент. Мысли не могут толком собраться хоть в какую-то понятную форму и бьются о стенки черепушки, перебивая одна другую. Он одновременно нервничает и чувствует спокойствие. Скучающий взгляд с почти полной пепельницы перескакивает на вечернего гостя и замирает на нём на продолжительное время, изучая каждую незначительную деталь. Кисаки с закрытыми глазами полулежит на старом потрёпанном годами диване, сцепив пальцы на животе в замок, и о чём-то думает. Ну, или так только выглядит. Шуджи в подробности не вдаётся. Он склоняет голову к плечу и слегка вздрагивает, когда Тетта поворачивается, украдкой смотрит на него через плечо, будто бы проверяет хозяина квартиры на наличие, и возвращается в исходное положение. Губы трогает лёгкая улыбка, которая скрывается за татуированной ладонью с зажатой меж пальцев сигаретой.       — Эй, Тетта. — Ханма любит обращаться к нему по имени. И последний год, как он это делает, Кисаки хмурится, скалится и просит больше не пользоваться столь фамильярным к нему отношением. Однако сейчас блондин не говорит ничего. Он лишь тяжело вздыхает, не желая ни поднимать голову, ни открывать глаза. Шуджи удивлённо выгибает бровь, а затем ухмыляется столь нетипичной реакции. Становится интересно. Он тушит сигарету в пепельнице, с кошачьей грацией приближается к дивану с задней стороны и руками упирается по бокам от головы Кисаки, непозволительно близко наклоняясь к его лицу.       — Отъебись. Я устал для того, чтобы развлекать тебя сегодня, — чувствуя нависшее над собой тело, произносит блондин, морщится от табачного запаха, резко ударившего по носу, и потирает переносицу. Ханма вновь наклоняет голову к плечу и не прекращает смотреть на своего личного дьявола-кукловода, уже в который раз изучая его лицо и в который раз подмечая, что он до охуения красивый. Почти девчонка. Со светлыми чуть отросшими обесцвеченными волосами, закрывающими кончики ушей, тонкими тёмными бровями, худыми щеками, аккуратным носом и тонкими обветренными губами. Вид портит лишь ссадина на скуле, полученная в какой-то потасовке и ещё не зажившая.       «Видимо, стоит охранять его лучше», — думает Ханма, продолжая разглядывать Кисаки и удивляться причинам, по которым тот до сих пор тащит свой аппетитный зад в столь ненавистную квартиру.       Тетта постоянно ебёт мозг с тем, что Ханма живёт на помойке. Шуджи не любит убираться и делает это лишь по необходимости. И так уж вышло, что этой самой необходимостью становится визит Кисаки. Если тот предупреждает, конечно. В ином случае приходится убираться при нём, слушая кучу упрёков и подъёбов в свою сторону.       Тетта постоянно ебёт мозг с тем, что у Ханмы нечего пожрать и нечего делать. Шуджи с удивлением замечает, как Кисаки открывает вкладку в интернете и по рецепту готовит что-то простое, но вкусное. А затем они вместе едят и смотрят телевизор, купленный с подначивания блондина когда-то давно на нелегально заработанные деньги.       Тетта постоянно ебёт мозг с тем, что Ханма бесполезный во всём, что не касается выполнения приказов и драк. Шуджи закатывает глаза и широко усмехается, читая в этих словах совершенно другой смысл.       — Хочешь массаж? — интересуется Ханма, касаясь чужих висков и начиная делать круговые движения. Кисаки всё-таки открывает голубые глаза, недовольно хмурясь от того, что его личное пространство бессовестно нарушают, игнорируя невысказанное желание остаться в покое.       — Нет, — отвечает парень спустя минуту раздумий, разрывает прикосновение и принимает сидячее положение. Ханма недовольно хмыкает, а затем кладёт руку на шею Кисаки и грубо дёргает назад, возвращая голову обратно. Тетта безболезненно бьётся затылком об обивку дивана, закашливается от сдавленного горла, а затем шипит, словно змея: — Что ты, к-ха, делаешь, придурок…       — Всего лишь настаиваю на массаже, — Ханма улыбается очень широко, стараясь вложить в эту улыбку всё добродушие, которое в нём ещё есть. Однако он пальцами чувствует дёрнувшийся кадык и понимает, что энтузиазм не ценят в должной мере. Впрочем, его это мало волнует.       — Если тебе некому уделять внимание, найди девчонку, — хмуро предлагает Кисаки, удручённо осознавая, что массажа ему всё же не избежать. Хотя, стоит признать, что шея и плечи у него действительно ужасно затекли и требовали внимания.       — Меня такое не интересует, — Ханма отрицательно машет татуированной кистью и принимается настойчиво разминать задубевшие мышцы. Тетта практически подавляет стон удовольствия, выпуская лишь шумный выдох, только вот напряжение от прикосновений напарника уходить не хочет. У него совершенно не получается расслабиться, и Шуджи чувствует это, однако заканчивать миниатюрную игру «кто кого заебёт быстрее» желания не возникает.       — Ну да, я забыл, что хуй в задницу тебе вставлять нравится больше, — Кисаки усмехается и наклоняет голову чуть вбок, а Ханма будто бы в отместку давит на плечи сильнее, чем положено, вызывая очередное шипение. — Блять, успокойся.       — Ты прав, — Шуджи смеётся. Он обходит диван и встаёт напротив напарника, коленом упираясь в мягкие подушки меж чужих ног и вновь располагая руки по обе стороны от светловолосой головы. — Вставлять хуй в твою задницу мне нравится больше.       Ханме исполняется восемнадцать, когда он с удивлением осознает, что без ума от Кисаки. Его грандиозные идеи, гениальный мозг, полудевчачья нескладная угловатая фигура, острый на слова язык — абсолютно всё возбуждает. Руки всегда потряхивает после очередной масштабной стычки, устроенной Теттой, а сам парнишка поправляет на носу очки и тянет губы в самодовольной улыбке, потому что так и должно быть. Он ведь всё планирует. Всё всегда идёт по плану.       «Бог Смерти» смеет переступить черту пешки, друга, лишь в девятнадцать, когда осенним вечером Кисаки в очередной раз заваливается к нему в квартиру, психуя на мать и не желая возвращаться домой. Ханма отпускает колкий комментарий, но гостя не выгоняет, а затем Тетта готовит ужин на двоих, всё ворча про недееспособность своей шестёрки. Шуджи старается не удивляться слишком сильно. А ещё он старается не пялиться на столь домашнего уютного Кисаки. Но чёртов взгляд то и дело падает на недовольного Тетту, который ноет про духоту и оттягивает ворот футболки, а по шее так соблазнительно текут капли пота. Когда Кисаки пьёт, Ханма курит рядом в открытое окно и не может удержаться от неуместного и шуточного «вот бы трахнуть тебя на этой тумбе». Блондин обливается водой и с яростным возмущением и кучей матов стягивает с себя футболку. Он хочет развернуться к Шуджи и высказать ему очень много «ласковых и приятных» слов, но оказывается прижат к злосчастной тумбе, с которой на пол падает пластмассовый стакан. Ханма впервые не тянет улыбку и не усмехается, когда держит зрительный контакт с Теттой. Он смотрит в недовольные голубые глаза и не видит в них неприязни. А когда Кисаки отводит взгляд и краснеет, у него срывают последние тормоза. Ханма наклоняется очень низко и едва ощутимо касается тонких шершавых губ, кладя одну руку на поясницу и пальцами гладя влажную от воды и пота кожу. Тетта вздрагивает, широко распахивая голубые глаза, но не отстраняется. И это воспринимается как согласие.       — Я не хочу сегодня, — Кисаки напрягается всем телом, понимая недвусмысленный намёк, и пытается отпихнуть от себя Ханму, но тот словно прибитый к полу столб — не двигается с места совершенно.       — Не веди себя так, сученька, — парень широко улыбается и подозрительно ласково касается пальцами уха, а затем и повреждённой скулы Тетты, большим пальцем проводя по тонкой линии приоткрытых губ. — Я слышал, что секс помогает избавиться от головной боли и нервяка.       — Хуйня это, — Кисаки вызывающе кусает большой палец, языком лижет подушечку, а затем сжимает ворот белой футболки. Шуджи замирает и чувствует мурашки, которые проходят по спине снизу-вверх и собираются в районе шеи. С ним заигрывают.       — Просто признай, что тебе нравится, как я ебу тебя, — лицо Ханмы озаряет широкая ухмылка, будто бы он уже предвкушает, как будет долбиться в это худое тело. За четыре года их знакомства Кисаки практически не набрал ни в весе, ни в массе. Лишь подрос. Он всё ещё остаётся таким же хрупким, маленьким, нескладным подростком, как в свои тринадцать. И Ханме хочется свернуть шеи всем и каждому, кто готов покусится на столь гениальный мозг и столь сексуальное тело. — В ином случае ты не тусовался бы в квартире, которая тебе так не нравится.       Тетта молчит пару минут, смотрит исподлобья и скалится, а затем притягивает Шуджи ближе и клацает около его носа зубами, будто бы балуется.       — Тебе стоит очень сильно постараться, чтобы я сказал такое.       Ханма не уверен в собственной адекватности, когда видит Кисаки через призму ванильно-розовых соплей. Идеальная внешность, идеальное по его меркам поведение, идеальный запах — идеальный партнёр. Он не считает нужным признаваться в чувствах, но когда Тетта предпочитает его кому-то другому, меняя собственные планы, в груди становится чертовски приятно. Во время решения важных вопросов Кисаки всегда вопросительно смотрит на Шуджи, ожидая от него положительного ответа. И Ханма не в состоянии отказать немой просьбе согласиться, которая плещется где-то в глубине голубых глаз. С этим маленьким дьяволом всегда весело, даже если дело заканчивается откровенно хуёво. Но оба понимают, что не будь они друг у друга, будет не так. Будет опаснее и скучнее.       — Без проблем, — Ханма отстраняется, вынуждая Кисаки расцепить пальцы на вороте, а затем садится рядом и притягивает парня на колени, попутно руками залезая под футболку и задирая её почти до подбородка. Тетта с недовольством корчится от такого своеволия, а затем кулаком долбит Шуджи по спине.       — Заебал метить меня, — блондин хмурится и поджимает губы, чувствуя, как Ханма с усмешкой кусает его шею и грудь, оставляя яркие следы. Когда губы накрывают сосок и слабо прикусывают, Кисаки шумно выдыхает, ногтями царапая плечи, а от ощущения широких ладоней на ягодицах скулы обдаёт неприятным жаром.       — Я всего лишь показываю, как сильно люблю тебя, — Ханма широко улыбается, стягивая футболку и с себя, и с Кисаки. Тетта лишь закатывает глаза, разводит ноги шире и почти садится на колени любовника. Он чувствует, как напрягаются мышцы нижних конечностей из-за отстойной позы, однако с цепкой хваткой сделать совершенно ничего не может, да и не хочет. Его не устраивает положение, однако желание сопротивляться пропадает, как только его начинают трогать во всех эрогенных зонах. К сожалению, за полгода интимных отношений Шуджи практически досконально изучает все ньюансы. И Кисаки невероятно бесится от того, что данной информацией распоряжаются так бессовестно и безвозмездно.       — Пиздабол.       — От пиздабола слышу, — мурлыкающе парирует Ханма и замечает, как по виску любовника катится капля пота. Тёмные брови сводятся к переносице. Кисаки всё ещё напряжён. Трахать нервного Тетту не хочется, потому что потом Ханме попросту в очередной раз выебут мозг. Обычно весь интим инициирует Шуджи, только вот Кисаки в итоге эту инициативу перенимает и становится главным. Он любит командовать и не потерпит неповиновения. И если тому что-то не нравится в сексе, то в итоге всё выливается в ограничение на целый месяц, во время которого Ханма чувствует себя отвергнутым, потому что запрещаются даже объятия. А ему ужас как нравится тискать недовольного Кисаки, любящего делать вид, что ему это не нравится. Обычно сам Тетта нарушает своё слово и зажимает брюнета на любой горизонтальной поверхности с просьбой выебать его до звона в ушах, но происходит это в последние дни установленного срока. Ходить неудовлетворённым не хочется. Уделять много времени растяжке тоже.       — Ты можешь рассказать мне о том, что у тебя случилось, либо спиздишь, что всё хорошо, успокоишься и расслабишься, — Ханма вздыхает от безысходности, хмурится и стягивает с Тетты штаны. Тот цокает и в очередной раз закатывает глаза.       — Давай мы поменяемся ролями и посмотрим, как ты будешь себя чувствовать, когда в твою задницу через пару минут засунут хуй, — огрызается Кисаки, позволяя снять с себя последний элемент одежды — трусы. Он чувствует себя уязвимо и некомфортно под пристальным взглядом Ханмы, однако вместе с этим невероятно возбуждается. На него смотрят хищно, как на жертву, поедая каждый миллиметр его тела, и облизывают юрким языком, вызывая желание впиться в чужой рот и покусать. Он ёрзает на коленях, ягодицами чувствует возбуждение самого Шуджи и самодовольно улыбается, когда замечает, что любовник хмурится и сдерживается от того, чтобы просто не взять и не втрахать его в этот самый диван, наплевав на все ограничения. Тетта знает, что такого не будет. И иногда его это расстраивает.       Их первый интимный момент случается полгода назад, когда парни напиваются на семнадцатилетие Кисаки. Блондин лезет первый, возмущается про бесполезность Ханмы и целует его страстно, жарко и головокружительно. Шуджи считает, что с ним в очередной раз играются. Тетта никогда не разрешает заходить дальше поцелуев и максимально ограничивает физический контакт. А затем Кисаки опускается на колени и спускает штаны. Ханма чувствует влажные губы на головке члена и не может поверить в происходящее. Кисаки не умеет сосать правильно, давится и закашливается, но всё равно пытается. А ещё он не терпит советчиков и кусает крайнюю плоть, из-за чего Ханма дёргается, матерится, но после этого молчит и не указывает. От неумелого долгожданного минета разрядка наступает быстро. Шуджи кончает на лицо, заливая стёкла очков, а затем вновь выслушивает кучу недовольств. Всё в духе Кисаки.       В первый раз войти не получается. Кисаки не в состоянии расслабиться, а Ханма не в состоянии войти в сжатое кольцо ануса. Оба психуют от недовольства, а потом дрочат и устало засыпают в обнимку. Во второй раз парни подготавливаются лучше, бегло просматривая информацию в интернете. Ханма растягивает, как по инструкции, но Кисаки всё равно злится, пинается и шипит, когда в него пытаются войти. Удовольствия не получает никто. В третий раз Шуджи устраивает получасовую подготовку с растяжкой, во время которой Тетта кончает несколько раз, скулит и просит выебать его. У Ханмы кончается терпение, поэтому он трахает жёстко, вдавливая Кисаки лицом в подушку и не слушая никаких просьб. Блондин пять дней не может ходить нормально, злится и запрещает прикасаться с нему. Бойкот длится четыре недели.       — Надо же, как мы заговорили, — Ханма прекращает насиловать шею Тетты, довольствуется результатом, прекрасно понимая, что потом его отпиздят за все яркие, почти багровые засосы, и отвлекается на тумбочку, из которой достаёт презервативы и смазку — обязательные элементы для секса с Кисаки. В ином случае его просто обломят и отправят одиноко дрочить в ванну.       — Я не против попробовать, — Кисаки сначала строит хмурое лицо, показывая всю серьёзность своих слов, а потом не выдерживает и разражается тихим смехом, считая своё желание сюрреалистичным. Ханма подбородком упирается в чужую грудь и сам не может сдержать смешка. Действительно, на самом деле поменяться позициями им ничего не мешает. Кроме гордости самого Шуджи, конечно же.       — Помечтаешь об этом в другой раз, — Ханма выдавливает смазку на ладонь, растирает её и вводит сначала один, а потом два пальца, с удивлением замечая, что ему было очень свободно. У Кисаки краснеют лицо, уши и шея, когда Шуджи широко и победно усмехается и смотрит в голубые глаза. — А ведь ты и правда пиздабол, сученька.       — Завались, ты всё равно меня через жопу готовишь, — блондин хмурится и отпихивает Ханму от себя за лицо, а после вздрагивает и сжимает тёмные отросшие волосы любовника на затылке, шумно выдыхая и прикусывая губы. — Блять.       — Заметь, это происходит в буквальном смысле, — Шуджи не может сдержать улыбки, когда Кисаки ёрзает, прижимается близко-близко и тихими стонами на ухо просит быть побыстрее. Он стимулирует простату, сжимает ягодицу до красных следов, прекрасно понимая, что завтра останутся синяки на загорелой коже, и добавляет ещё два пальца, удовлетворяясь растяжкой. Теперь мозг трахать не должны.       Предположив, что плохое настроение Тетты действительно может всё испортить, Ханма ради удобства предпринимает попытку поменять позу. Однако Кисаки противится, одной рукой за плечо вжимая любовника в спинку дивана, а другой залезая в домашние штаны и доставая возбуждённый член. Блондин несколько раз проводит рукой по всей длине, размазывая выступившую на головке смазку, и начинает тереться о самого Шуджи, вынуждая того плотно сжать губы и шумно выдохнуть. Кисаки будто бы испытывает его терпение. И у самого Ханмы оно уже в минусовом положении.       — Давай так, — тихо просит Тетта, и Ханма не может отказать. Он натягивает презерватив и входит резко и почти до упора, срывая с тонких покусанных губ полувскрик-полустон.       — Какой же ты ёбаный мудак, — рычит Кисаки, пока зад саднит от резкой боли. Он откидывается назад, упираясь ладонями в колени Ханмы, и не может двинуться. А когда чувствует движение под собой, злобно зыркает на любовника, будто он самое худшее зло в его жизни.       — Всё для тебя, сученька, — Шуджи усмехается и облизывает губы, чувствуя, как на лбу выступает испарина. Он хочет начать делать хоть что-то, но не может, потому что его член сжимают так сильно, будто вот-вот оторвут. К тому же взгляд цепляется за отсутствующее возбуждение у самого блондина, и где-то внутри начинает грызть маленький червь совести. — Блять, извини. Расслабься, нам обоим больно. Я подожду.       — Какого хуя ты входишь на всю длину сразу? — спрашивает Кисаки, прекрасно понимая, что выдержка у Ханмы отсутствует совершенно. Тот нервно дёргает уголком рта и притягивает Тетту ближе, слыша в ответ скулёж. Он видит, как в уголках голубых глаз собираются непроизвольные слёзы, и винит себя за это, однако вместе с этим чувствует удовлетворение. Кисаки манипулирует всегда и всеми, но в постели принимает нижнюю позицию без вопросов и угроз, что первоначально не укладывается в голове «Бога Смерти». Впрочем, удивление проходит быстро, оставляя после себя лишь неподдельное сексуальное влечение.       — Какого хуя ты трёшься об меня, будто у тебя течка? — усмехается Ханма в ответ и кусает ключицы, на которых не остаётся живого места, а потом зализывает укусы и проводит языком влажную дорожку до подбородка, попутно собирая капли пота. Кисаки выгибается от давления ладони на копчик и чуть привстаёт на коленях, чтобы потом вновь опуститься и шумно выдохнуть. Чувство заполненности не приносит совершенно никакого удовольствия. Его распирает изнутри, а мышцы ануса непроизвольно сжимаются вокруг основания члена. Тетта честно пытается дышать глубоко и переключиться на другие ощущения, но у Ханмы большой размер. И они трахаются не так часто, чтобы задница могла привыкнуть к такому органу. Блондин опускает обиженный взгляд на любовника и читает в его глазах вину и вместе с тем желание. Желание обладать, любить и трахать до посинения. Он шумно выдыхает, прикрывая глаза, вновь прикусывает нижнюю губу, привстаёт и опускается вниз, и головка проходится по простате. По телу проходит волна возбуждения, и Тетта поджимает пальцы на ногах от удовольствия.       Шуджи замирает от нетерпения, когда понимает, что Кисаки даёт добро на активные действия. Он обеими руками сжимает ягодицы и разводит их в стороны, а после — приподнимает Тетту и моментально опускает. Тот выгибается, ногтями впиваясь в плечи брюнета, а затем прижимается к нему, в очередной раз запуская руки в чёрные волосы. Ханма чувствует, как ухо обдаёт горячим дыханием из-за стона, а затем такой же горячий язык проходится по мочке.       — Мне так не очень удобно, — Шуджи усмехается и целует Кисаки в висок, вызывая недовольство из-за такой нежности.       — А мне прям заебись… хн… — Тетта проглатывает возмущение в тихом стоне. Ноги дрожат из-за неудобства, руки потеют, голова не соображает совершенно, а член трётся между их телами, размазывая смазку по животам. Кисаки хочет кончить и потому помогает себе самостоятельно, пальцами обхватывая орган и двигая ими в ритм движений любовника. Изливается он бурно, а потом чувствует, как Ханма ускоряет темп и тоже мелко вздрагивает, рвано выдыхая ему в плечо.       — Всё ещё не хочешь трахаться? — с усмешкой интересуется Шуджи, слабо хлопая любовника по красной ягодице и не предпринимая попыток выйти из него. Из презерватива вытекает сперма, промокая штаны, а Кисаки ёрзает, занимая удобную позу.       — Ты недостаточно постарался для того, чтобы я кланялся в ноги за такой секс, — Тетта ухмыляется и пожимает плечами, предпринимая попытку встать. А затем его скидывают на диван, лицом в подушку, и вновь входят на всю длину, вызывая шипение и глухой стон.       — Сученька, ты бы лучше следил за своими словами, — Ханма прижимает Кисаки к дивану за шею, а второй рукой вновь сжимает ягодицу. И у них начинается второй раунд. Без поцелуев и облизываний. Без всяких нежностей. Так грубо, как изначально хочет сам Тетта.

* * *

      Ханма глубоко затягивается и выдыхает облако дыма в открытое окно. Летний воздух лениво проникает в комнату и проходится по влажным после душа волосам, будто бы ласково гладит каждый слипшийся локон. Шуджи прикрывает глаза от лёгкого приятного ветерка и делает очередную затяжку, стараясь не думать о том, что его опять накажут на целый месяц. Кисаки не выглядит обиженным или злым после секса, но даже это не даёт совершенно никаких гарантий.       — Ты слишком много куришь в последнее время, — охрипшим голосом замечает Тетта, выходя из ванной комнаты и вытирая остатки воды с покусанной шеи. Ханма едва заметно вздрагивает от неожиданно нарушенной тишины и поворачивается к источнику шума — Кисаки выглядит очень нелепо в огромной футболке, которую ему выдали в качестве сменной одежды. Шуджи склоняет голову набок, надеясь на то, что сопливо-ванильная призма исказится и сломается. Но этого не происходит. Кисаки всё ещё выглядит так, будто он его центр вселенной.       — Ничего не могу с собой поделать, когда рядом со мной такой соблазнительный ты, — он украдкой смеётся, растягивая губы в широкой усмешке, и вновь затягивается. Никотин успокаивает нервы и приводит голову в какую-никакую осознанность. Ему становится плевать на эту призму, на признание, на влюблённость. Им комфортно друг с другом, и Шуджи убеждается в этом каждый раз, как Тетта переступает порог его квартиры и начинает трахать мозг. Ему одному. Никому больше. Ханма чувствует себя особенным.       — Пиздабол, — Кисаки хмыкает, пьёт воду, потому что горло саднит после секса, отворачивается и держит курс на кровать. Домой тащиться посреди ночи не хочется.       — Как такой покорный слуга, как я, может пиздеть своему королю, — Ханма с усмешкой тушит недокуренную сигарету в пепельнице и следует за Теттой. Он хватает возмутившегося парня поперёк груди, валит на кровать и кутает в одеяло, по хозяйски закидывая одну ногу на образовавшийся кокон.       — Блять… — раздражённо выдыхает Кисаки, однако силы для сопротивления отсутствуют совершенно. — Когда-нибудь я вырву две ходули, которыми ты передвигаешься, чтобы больше не складывал их на меня…       — Да ладно тебе, Тетта, — Ханма прикрывает глаза и прижимает кокон к себе, носом утыкаясь в светлую макушку. Становится очень правильно и естественно, и ранее возникшая моментная нервозность пропадает, оставляя после себя умиротворение. Кисаки тут, рядом с ним, лежит и как обычно ебёт мозг всеми возможными и невозможными недовольствами.       — Не называй меня так, — устало просит блондин, практически заснув от усталости на подставленном плече.       — Хорошо, сученька, — Шуджи с улыбкой пожимает плечами и натыкается на обречённо-грубый взгляд голубых глаз. — Что случилось, сученька?       — Лучше по имени…       Ханма смеётся. В какой-то мере он тоже в состоянии манипулировать. Правда только в мелочах и только тогда, когда это позволяет делать сам Кисаки.