Флирт с драконом

      Я пробежала глазами по строчкам почти дюжину раз, перелистывая страницы, чтобы ничего не пропустить. А потом этот гребаный свиток так изящно пристроился между переплетами, а внутри него было ожерелье. Мое ожерелье. Я не могла вынести, когда надела его на шею. Я едва могла держать его в руках, читая и перечитывая историю Эссоса.       Этого не могло быть. Этого просто не могло быть.       Ничего из этого… Ничего из этого не имело никакого смысла. Утверждать, что Эйрис был кем-то другим, кроме ребенка, было безумием само по себе. Я видела его. Я держала его на руках, и я, пекло, рассматривала его, как будто он был зверем, и ничего не нашла. Не было никакой возможности, чтобы то, о чем писал Эймонд, было правдой.       Но почерк на странице… то, как его буквы сплющивались и запинались между дрожанием… Страх и беспокойство, стоящие за его словами…       Я захлопнула переплет, засунула его за подпругу, сунула ожерелье в карман, поднялась с шезлонга и поспешила к двери.       — Ваша светлость? Вы… с вами все хорошо?       Я еще раз оглядела Рикарда, когда ко мне вернулось спокойствие, и прочистила горло.       — Да. Просто… мне нужно подышать свежим воздухом. Размять ноги после того, как весь день просидела на этом чертовом стуле, — я солгала, поблагодарив его и повернувшись к коридору, ведущему в детскую. — Одна, — резко крикнула я в ответ, услышав звон доспехов сира Торна, когда он попытался последовать за мной.       Я тихо прокралась внутрь, обнаружив, что становлюсь менее настороженной при слабом свете свечей. Я знала, что няня будет присматривать за ними, когда я войду, но у меня едва хватило времени познакомиться с новыми слугами. Она сидела на стуле между мальчиками, медленно раскачиваясь взад-вперед. Это была симпатичная девушка с темными волосами, элегантно собранными в пучок, несколько выбившихся прядей падали ей на лицо, когда она раскачивалась, сосредоточенная на своем рукоделии.       Кажется, ее звали Клэр.       — Похоже, волнения этого дня сказались на них обоих, — я улыбнулась, кладя руку на край колыбели Эймона.       Клэр тут же резко повернулась в мою сторону:       — Ваша светлость, — выдохнула она, пораженная моим присутствием, и присела в реверансе, пряча рукоделие за спину. — Чем я могу…       Я заставил ее замолчать легким движением руки, прижав указательный палец к губам и глядя на спящую пару.       — Оставь нас, — прошептала я с мягкой улыбкой, кивая на дверь. Я повернулась всем корпусом к двери, пристально следя за ней, пока свет из коридора полностью не погас, и я поняла, что наконец-то осталась одна.       — О, мой милый мальчик, — я вздохнула, проведя костяшками пальцев по его мягкой щеке, пока он тихо посапывал, погруженный в сон. Он был совершенен. Эймон всегда был совершенен, но… Эйрис. Эйрис был почти неземным в том, как сияла его кожа в лунном свете.       — Давай посмотрим на тебя… — произнесла я, когда его глаза распахнулись, и эти звездные очи посмотрели на меня с удивлением, а затем превратились в… знакомые. Он чувствовал себя в безопасности. Мое присутствие заставляло его чувствовать себя в безопасности. — Ты просто… чертовски идеальный ребенок, не так ли? — пробормотала я, не веря своим ушам, когда в моем кармане разлилось растущее тепло. Я обхватила металл пальцами, вытаскивая ожерелье, и от камня исходило нежное тепло, когда я держала его на ладони и смотрела на него с удивлением — в полном неверии.       Камень, казалось, приобрел внутри почти жидкую форму, цвет гипнотически переливался, и у меня перехватило дыхание. Даже в мягком свете детской он был прозрачен, как дневное небо. Но это было далеко не так ошеломляюще, как-то идентичное движение, которое промелькнуло в глазах Эйриса. Абсолютно… так душераздирающе прекрасен, что я чуть не уронила безделушку в его колыбельку от потрясения. Эйрис был необычным ребенком. Я была свидетелем этого собственными глазами, а это означало…       Все было правдой. Каждое чертово слово, которое он написал. И я… ох, это означало, что я…       Я обхватила себя рукой за талию, подавляя желание выругаться, когда чувство вины и ужаса наполнили меня… за то, что я сделала.       Я должна была поговорить с ним. После этого от него было бы невозможно спрятаться. Мне пришлось бы встретиться лицом к лицу со своими демонами в здравом уме и теле или позволить этому браку… чем бы он ни стал, отчасти из-за моей глупости.       В библиотеке было так же темно, как и во всем остальном замке, за исключением слабого света от камина, который разливался по мебели и исчезал у моих ног. Я боялась подойти к нему. Я боялась что-либо сказать. И как раз в тот момент, когда мои нервы взяли верх, Эймонд заговорил.       — Я так понимаю, ты прочитала? — он позвал меня, стоя перед камином. Языки пламени лизали его профиль, совсем как в ту ночь, когда я впервые пришла к нему… после королевского леса. Это было знакомо, но он был таким другим. Он закалился, я уверена, что эти прошедшие годы добавили нам обоим почти по десять лет.       Те же красивые тонкие черты лица были выточены временем и войной. Его рубашка с тех пор вернулась к своему обычному черному цвету, но он привык носить ее так же, как и раньше — с воланами. Расстегнутая и обнажающая то место, где я его порезала. Шрам, который когда-то был моей свободой, теперь стал еще одним изнурительным напоминанием о том, какие пытки ему пришлось пережить в этой жизни. Так получилось, что этот шрам был на моей руке… этот и тот, который, как я знала, был под рубашкой на левой стороне его торса. Затем мой взгляд упал на его руки, и мой желудок снова скрутило. Те, что были даны ведьмой и по его собственному желанию… они были и моими тоже. Искалечен во имя меня, ради меня. Истинное проявление его горя и тоски теперь у всех на виду.       Но я полагаю, что именно так он и предпочитал.       Эти прекрасные руки, которые могли изящно владеть мечом и от нежных прикосновений у меня перехватывало дыхание, теперь покрыты шрамами навсегда. Он был таким, каким хотел его видеть двор — монстром. Вот почему он никогда не устраивал шоу по возвращении. Эймонд был и всегда был человеком, который в высшей степени ценил верность и долг, и, несмотря на мои действия, несмотря на мой гнев и злонамеренные намерения по отношению к нему… он отказался признаться в этом перед двором. Перед этим замком и моими новыми людьми. Он отказался выставлять на посмешище их новую королеву, а я… я была той, кто предал его.       В то время как Эймонд был терпелив, несмотря на свою честь и желание бороться со мной, чтобы добиться правды, я была безрассудна. Я действовала из-за своей боли, я действовала в своем гневе, и… и я была той, кто, несомненно, обрек нас.       Его тон был резким и насмешливым:       — Должен ли я считать себя оправданным?       Я глубоко вздохнула и села на дальний край дивана, подальше от того места, где сидел он. Он не удостоил меня ни взглядом, ни каким-либо признанием, кроме своих слов, поскольку пристально смотрел в пламя камина. Я вытащила дневник из его захвата и положила себе на колени.       — Я… прочитала это от начала до конца… сотню или больше раз… — медленно произнесла я, сдерживая слезы от собственной глупости, которые навернулись мне на глаза. — Я тщательно просмотрела этот отчет Эссоса, и я видела то, о чем ты говоришь, своими собственными глазами, когда я смотрел на Эйриса… — выдавила я, содрогаясь при воспоминании о его глазах и камне, который держал в руках, — и я… Я прихожу к тебе, снедаемая чувством вины и гребаной глупостью, Эймонд, — призналась я, постепенно приближаясь к тому месту, где он сидел. — Но ты не можешь винить меня за то, что я не верила в высшую тайну, о которой у меня не было знаний, чтобы даже подумать, — добавила я, когда по моим щекам потекли слезы.       Его лицо было задумчивым и непоколебимым.       — Как ты могла? — он задал риторический вопрос: — Ты отказалась меня выслушать.       — Я была слепа к своему гневу. Я знаю это, — призналась я, прикусив нижнюю губу в попытке сдержать непрошеные слезы. — Но, конечно, ты видишь, как я могла предположить худшее…       — Я хотел бы успокоить тебя, Висенья. Но я не могу. Потому что даже в глубине моего горя и печалей, даже в руках богов, которые забирали боль, которую я испытывал, я ни разу не задумывался о том, на что, по твоему мнению, я был способен, — его глаза скользнули по мне с таким презрением, — на что я никогда не думал, что ты способна, но очевидно, что я ошибался в этом отношении.       Мой голос застрял в горле, и было почти невыносимо говорить, не захлебываясь словами:       — Ты не можешь винить меня за то, что я пытаюсь найти…       — Чтобы найти что? Обожание, которого ты желаешь? Внимание другого мужчины, который так охотно отдает его тебе, так хочет сделать тебя счастливой, как будто у меня не всегда было такое же намерение? — он не кричал. Он едва повысил голос. И я думаю, что именно это напугало меня больше всего из всего случившегося. — Ты говоришь о моей потребности доказать свою преданность и о том, что ты была моим непреклонным защитником, и все же все, что потребовалось, — это несколько красивых слов похвалы от кого-то, кроме твоего мужа, чтобы позволить себе оправдаться за то, что позволила другому мужчине засунуть в тебя свой член, — его слова задели так, словно он ударил меня, и во мне снова начала закипать та глубокая жгучая ярость. Я не хотела быть его спокойной принцессой. Я бы не уступила ему просто потому, что он придирался ко мне так же, как я к нему. Он не стал бы перекладывать всю вину на меня. — Интересно… — злобно протянул он, — он припал к тебе на колени, или ты опустилась перед ним на свои?       Моя спина выпрямилась, когда я судорожно вздохнула:       — Ты думаешь, он пришел ко мне? Ты думаешь, он такой повеса, что охотится на меня, как на девицу в ночи, как это сделал ты? — спросила я, пытаясь заставить его встретиться со мной взглядом, пытаясь заставить его уступить своему упрямству. — Я нашла утешение в компании Кригана, да. После того, как я нашла тебя с ней. После того, как увидела, что она носит то, что любой человек в здравом уме и твердой памяти принял бы за вашего ребенка, после того, как ты сказал мне пощадить этого ребенка вместо нее, вместо того чтобы желать им обоим смерти при виде своей жены.       Он слегка склонил голову набок, с его губ сорвался злобный ироничный смешок:       — Прошу прощения за вторжение в такое дело. Я уверен, что мое присутствие в замке было нелегким ни для кого из вас, — выплюнул он, его сарказм был ядовитым, крепко сжимая подлокотники кресла, пока я стояла в ярости.       — Ты говоришь так, как будто все, что я сделала, — это связалась с другим мужчиной и взяла его, чтобы покончить с тобой. Я тоже оплакивала тебя, Эймонд. В течение нескольких месяцев после падения Эйгона я ненавидела себя за то, что в ярости отправилась ночью к Кригану. Из-за обиды за то, что ты сделал, и я запретила ему входить в мои покои. Но ты можешь винить только себя за то, что я приползла к нему по твоему возвращению, когда ты обращался с Эйрисом как с равным Эймону, даже не объяснив, в чем дело, и не испытывая чувства вины, — печально пробормотала я, и он вскочил со стула.       — Ты смеешь обвинять меня в своей интрижке? — он бросил вызов, обхватив рукой мое запястье и прижимая его к своей груди, к своему шраму. — Ты обвиняешь мою преданность тебе, мою ненасытную потребность в том, чтобы тебя считали первой великой женщиной-правителем Вестероса — ты возлагаешь вину за то, что я сохраняю лицо и отказываюсь кричать о своих ложных проступках, как сумасшедший, на твои дела и поступки, как обычная шлюха?       Я подавила желание ударить его за такую дерзость:       — Ты будешь следить за тем, как разговариваешь со мной, — я закипела, пытаясь вернуть свое запястье, но он крепко держал его.       — Любовница Кригана Старка или нет, я буду говорить с тобой так, как сочту нужным. Ты моя жена.       Я прищурилась, глядя на него, когда он, наконец, посмотрел на меня с насмешкой:       — Я также твоя королева. И ни один мужчина не позволит говорить со мной свысока. Уж точно не мой муж.       — Королева ты или кто-то другой, Висенья, по правилам богов и людей, ты должна повиноваться мне так же, как я — тебе, — Эймонд ни на йоту не дрогнул, его сосредоточенная ярость была страшнее всего, с чем я когда-либо сталкивалась. Болезненная ухмылка тронула уголки его губ, когда его жестокие слова обрушились на меня: — Скажи мне, ты думала обо мне, когда спала со своим северянином? Или я был мертв для тебя в те моменты, когда он набрасывался на тебя, как животное?       — Ты не будешь разговаривать со мной, как с какой-нибудь шлюхой из дома удовольствий, — я чуть не заплакала от разочарования, поскольку каждое слово причиняло больше боли, чем предыдущее.       — Отлично, — выплюнул он, разворачивая меня спиной к себе, держа одно запястье у меня за спиной, в то время как он схватил другое, чтобы прижать. Я боролась, боги, как же я боролась, но то, что он снова прикоснулся ко мне, было удовольствием, в котором я так долго себе отказывала. Он увлек меня за собой, когда сел, зажав меня между своих ног и удерживая там. — Если моя жена настаивает на том, чтобы вести себя как шлюха, я буду обращаться с ней соответственно, — пробормотал он, крепко прижавшись губами к моему уху, когда я попыталась вывернуться от него и высвободить руки. Его угроза не была игривой или беззаботной по своей природе. Вместо этого это было скрыто под маской злобы — в виде того, как он одной рукой сжимал мои запястья, а другой задирал мою ночную сорочку, и агрессивных пальцев, раздвигавших бедра, которые почти не оказывали ему сопротивления.       — Эймонд, остановись, — моя мольба была почти неслышной — скорее писк, когда его пальцы скользнули по теплу между моих ног. Я снова безрезультатно прижалась к нему, глупо выгибаясь под его рукой на мимолетный болезненный миг.       — Ты хочешь, чтобы я остановился? — он насмехался, его хватка на моих руках неприятно усилилась. — Позови своего поклявшегося меча. Позови свою королевскую гвардию и заставь их спасти свою королеву, — он зарычал, пальцы скользнули между моих бедер с такой легкостью, что я покраснела от смущения. Нарастающий, невыносимый жар вспыхнул у меня в груди и растаял между ног, и Эймонд замурлыкал от мрачного веселья. Он знал. Он, пекло, знал, что делал, и, хоть убей, я не могла найти в себе сил попытаться сбежать. — Если только смущение не будет слишком сильным… — он играл со мной, обводя большим пальцем самую чувствительную часть меня в своей извращенной игре в пытку. — Я, конечно, могу это понять, — поддразнил он, прижимаясь губами к мочке моего уха, — чувствуя, как ты покрываешь мои пальцы, — он потянулся, проталкивая два пальца внутрь меня без малейшего протеста, — я бы сказал, что их королева такая же шлюха, как и я, как я и предсказывал, — я ахнула, когда он вошел в меня и вышел из меня, медленно, затем ускоряясь от своего гнева, заставляя меня корчиться по-другому. — Она определенно мурлычет как ребенок. Такая жадная маленькая щель, — заметил Эймонд сквозь стиснутые зубы, погружая пальцы глубже, быстрее, подводя меня к грани забытья, когда слезы навернулись на глаза, и я заставила себя не закричать — не доставить ему удовольствие. Но это было уже слишком, поскольку мое тело выдало мой гнев и встало на сторону моего дремлющего желания. Я обхватила рукой его запястье, крепко сжимая, выгибаясь навстречу его руке и…       Ничего.       Полное молчание, когда он убрал руку и накрыл мое обнаженное лоно, как будто он не делал того, что только что сделал. Жалобный стон сорвался с моих губ, когда он отстранился, и мое тело попыталось оправиться от мучительного ощущения.       — Эймонд, — выдохнула я, пытаясь предостеречь или показать свое унижение, но это прозвучало более требовательно… более порочно.       — Вы думали, что получите от меня удовольствие, Ваша светлость? — он разочарованно прищелкнул языком. — Как моя жена, моя собственность, вы имеете право на мой член, и я отдам его вам, но вы не узнаете удовольствие. Нет, пока я не решу отдать это вам, — презрительно пробормотал он, поднимая пальцы к свету. — Посмотри на это, — приказал он, отпуская мои запястья и беря меня за подбородок, чтобы я могла видеть, как его пальцы блестят в свете камина. — Смотри. На. Это, — он усмехнулся мне в ухо, голос был мрачным и навязчивым. — Никто не овладеет тобой так, как я, Висенья. Никто. Доказательство этого сияет на моей руке и пульсирует сейчас между твоих бедер. Запомни это. Запомни эту ноющую мучительную боль сейчас до конца. Ты моя. И я больше не потерплю предательства — ни сейчас, ни даже после смерти, ты меня слышишь?       Я молчала, когда все мое тело покалывало от неудовлетворенной боли, и слезы выступили на поверхность от разочарования и унижения из-за того, что он только что сделал со мной — из-за того, в чем он решил отказать мне. Из-за того, какой эффект он все еще оказывал на мое тело. Я могла бы закричать. Я могла бы закричать от ярости, и дюжина мужчин пришла бы мне на помощь. Пришли бы мне на помощь и остановили его. Но я этого не сделала.       Я бы не доставила ему удовольствия своими слезами. Они были не для него. Они были для меня. За то, что я сделала, чтобы довести нас до этого момента — за то, что была настолько под его контролем, когда я хотела противоположного.       Я оторвалась от его колен, прижав руку к груди, чтобы успокоить сердце, и привела в порядок свой растрепанный вид. У меня не осталось слов, чтобы поделиться с ним, мое молчание было громче любого крика, на который я была способна, когда я повернулась к двери.       — Я имел в виду то, что сказал, — в его голосе все та же низкая, душераздирающая интонация: — Я убью его, Висенья. И я заставлю тебя увидеть каждую частичку ужаса, который я собираюсь навлечь на него.       Я остановилась у ручки, вцепившись в нее, как в спасательный круг.       — Ao issi nykeā dyni, — фыркнула я, вытирая лицо тыльной стороной ладони, хотя мое оскорбление было резким.       Ты мерзкое чудовище.       — Ты воображаешь меня злодеем, Byka ābrazȳrys, — заметил Эймонд, слегка пожав плечами, — это твое право. Но не стоит недооценивать мою способность играть эту роль. Поскольку я играю в нее намного лучше тебя, — он повернулся ко мне с мрачной ухмылкой на губах. — Ты остаешься красавицей… я буду твоим монстром.