Янтарь

Футболка чуть оттягивается наверх. Ладонь опускается на живот и осторожно массирует его. Кожа горячая, раздутый желудок бурлит, что-то словно взрывается, перекатываясь. Челюсти сжимаются. Джисон морщится, глубоко вдыхает и медленно выдыхает, продолжая поглаживать живот. Зажмуренные глаза открываются и он смотрит на пятно от комара на потолке. Два дня походов на дни рождения родственников дают о себе знать. Какие-то непонятные блюда то из лопухов, то из листьев винограда, щедро приправленные маслом, не прошли бесследно. Джисон плашмя лежит на кровати, ожидая, пока подействует таблетка, которую он откопал на дне аптечки. Если сказать маме, она сразу начнёт причитать и по сто раз заходить к нему, поэтому он не показывает вида и, якобы, просто отдыхает в комнате. Приготовленный на обед двэнджан ччиге он успел быстренько слить в кастрюлю, когда маме позвонила тётя, чтобы перемыть кости увиденным родственникам. Однако до этого пришлось засунуть в себя три ложки, о чём он сильно жалеет. В коридоре раздаются шаги. Джисон отработанным движением достаёт из-под подушки книгу, закладка падает на лицо и сползает на подушку. Страницы шелестят в момент, когда дверь комнаты открывается. - Солнышко, чем занимаешься? - Читаю. - Вкусно было? А то мы как-то заболтались, я смотрю, а ты и ушёл уже, - мама поправляет стоящую на комоде стопку книг и смахивает пыль со старых квадратных часов. - Да, очень вкусно, я наелся. - Точно? Там в кастрюльке много ещё осталось. - Да, прям вообще ни капли не влезет после вчерашнего. - Ох да, так налопались всего, - женщина похлопывает себя по животу. – Раз не занят, сходи укроп собери. Сушить сегодня буду на приправы, а то портится уже, надо в следующем году поменьше его сажать. - Прямо сейчас? – Джисон с трудом подавляет недовольный вздох. - Всё равно лежишь. Давай быстренько, я потом пойду бельё стирать, пока светло. Дверь закрывается. Джисон бубнит себе под нос, закладывает страницу и убирает книгу под подушку. Он сопротивляется ещё около минуты, после чего медленно садится. Желудок тут же протестующе ноет, его простреливает молнией. Чтобы он ещё раз так нажирался всего подряд на праздниках. Встав, он охает и, шаркая ногами, выходит из комнаты. Коридор до сих пор пахнет маслом, из-за чего горло сжимается в спазме. Отвратительно. Кажется, как будто он вообще больше никогда есть не сможет. Обувшись, Джисон идёт в огород, с кряхтением приседает и начинает рвать укроп, самые тонкие веточки которого уже начали желтеть. Передвигаясь на корточках, он замечает, что живот простреливает не так сильно, как было до этого. Закончив сбор через пять минут, он выпрямляется и понимает, что дышать стало чуть легче. Кажется, таблетка, наконец, подействовала. Приободрившись, Джисон относит укроп маме и идёт в спальню за рюкзаком. Раз боль отступает, значит можно увидеться с Минхо. В груди загорается плавно покачивающийся энтузиазм. Особенно ярко он горит на контрасте того, что тянулось прошедшие два дня. Оказавшись среди кучи родни, Джисон буквально физически почувствовал, как все клетки в нём напряглись, нервы натянулись. Слушая болтовню про женитьбы и детей, перерастающие в напоминания, что ему бы уже тоже пора повзрослеть, Джисон осознал, что прикладывает невероятное количество усилий, чтобы контролировать то, что говорит или делает. Потому что пару раз наружу вырывалось то, что вызывало у родни недоумённые взгляды, так что он напрягался всё сильнее, сдерживая себя и продумывая каждое слово. Это изматывало. Ведь рядом с Минхо такого нет. Рядом с Минхо он говорит обо всём, что приходит в голову, и не чувствует ни стеснения, ни стыда, ни страха. Потому что уже на каком-то инстинктивном уровне знает, что тот не засмеёт его, не осудит, не ткнёт носом в то, где он не прав. Минхо если и осуждает, то только, когда Джисон себя принижает, либо слишком переживает из-за окружения. Знахарь, кажется, принимает его так, как он сам себя не принимает. Рядом с ним легко. Поэтому выходя на общую улицу и здороваясь со стариком Чансу, Джисон понимает, что всё это время хотел к Минхо. Просто заглянуть в его чернильные глаза, послушать вкрадчивый голос, посидеть рядом, о чём-то поговорить, пусть и кратко. Дома у знахаря получается расслабиться, выдохнуть. Там нет осуждающих взглядов и грязных слов. Там пахнет хвоей, трещат поленья, шелестят под крышей букеты, барабанит по доске нож. Место, которого боится вся деревня, является для Джисона местом, где комфортнее всего. Кроссовки сминают дорожную траву. Вместо знакомой тропы у песчаного склона перед глазами маячит рынок. Похожая на жужжание болтовня доносится ещё с перекрёстка. Снова шипит чьё-то старенькое радио, бренчат монеты, мошки бьются о клеёнку наверху. За прилавком с одеждой руки Джисона щупают ткань чёрной футболки, проверяя растяжимость. - Тётя, дайте вот эту, пожалуйста. Пальцы лезут в кошелёк, пока женщина с морщинистым лицом и пигментными пятнами вокруг глаз упаковывает футболку в шелестящий прозрачный пакет, в котором обычно продают хлеб, либо конфеты на развес. Джисон убирает его в рюкзак, довольно улыбаясь. В прошлый раз он закончил вышивку и теперь собирается начать новую. Вот только вместо обычной ткани он решает расшить футболку. Не для себя. Он зачем-то хочет подарить её Минхо. Тогда он похвалил его вышивку и Джисон буквально зажегся этой идеей. Кому ещё такое дарить? Только Минхо его за это не осуждает. Шагая среди прилавков и лавируя между людьми, Джисон замедляется, проходя мимо фруктовой лавки. Он смотрит на лимоны, вспоминая, как их в прошлый раз покупал Минхо и как продавец косился на тот, что он потрогал. Что бы знахарь ни говорил про то, как ему плевать, хотя бы на долю, но подобное отношение должно его задевать. Наверняка, он старается появляться здесь как можно реже. Но, может, ему нравятся лимоны? В чае или для какой-нибудь закуски с сахаром. Немного подумав, Джисон покупает килограмм. Будет хотя бы небольшой платой за то, что тот постоянно его кормит. Взяв всё нужное, Джисон с нарастающим нетерпением заступает на свой стандартный маршрут. Не то чтобы он торопится, но внутри возникает непривычное предвкушение. Они не виделись всего два дня, вот только эти два дня тянулись вечность из-за того, что приходилось торчать среди дотошной консервативной родни, словно высасывавшей весь кислород из атмосферы. Лиственная роща шелестит, ядерно-зелёные кузнечики скачут в разные стороны, кусты гортензий приветственно покачиваются. Кроссовки стучат по каменной дорожке. Стоит только остановиться перед дверью, как та распахивается. - Привет. - Привет, - Минхо разворачивается, обдавая его хвойным дуновением. - Как я задолбался шататься по родне, ты себе представить не можешь, - Джисон с шумным вздохом разувается, заходя в дом. – Они такие душные. Кухонная стойка заставлена банками разных размеров, пластиковыми контейнерами и коробками. На полу рядами идут вазы, горшки и вёдра. Похоже, Минхо перебирает имеющуюся посуду. Скинув рюкзак у кровати, Джисон ощущает некое удовольствие от привычного действия. Он словно возвращается на своё законное место, забив за собой эту точку пространства. Взгляд переходит на янтарный затылок, скользит по покачивающейся ткани одежды. Знакомый вид, которого не хватало. От него становится спокойнее. - Я тут тебе кое-что принёс. Замок расстёгивается с переливчатым жужжанием. Джисон достаёт пакет с лимонами и торжественно вручает его недоумевающему Минхо. - Зачем? - Просто. Заскочил на рынок, увидел и взял. Ты любишь лимоны? - Лимоны как лимоны. - А что ты любишь? - Какая разница? - Я хочу знать. - Зачем? - Чего пристал? Хочу и всё, - Джисон отмахивается. – Я же сказал, что мне интересно узнавать о тебе. Расскажи, что ты любишь. Минхо какое-то время сверлит его сомнительным взглядом. Пакет хрустит под пальцами, щупающими лимоны. - Цитрусы. - Так я угадал, - Джисон радостно ударяет ладони друг о друга так, что под потолком проносится звонкое эхо. Знахарь ничего не отвечает. Он откладывает лимоны на холодильник и начинает складывать контейнеры. Джисон на это лишь посмеивается, качая головой, и плюхается на пол, доставая вышивку. Это его нормальная реакция, был бы недоволен – молчать не стал бы. Футболка с шелестом вынимается из пакета. Натягивать ткань на пяльце – это всегда самая унылая часть работы. Расшиваться будет подол, так что Джисон устанавливает деревянный обруч около бокового шва изнутри, накидывает с лицевой стороны обруч с креплением, вставляет его, фиксирует винт и начинает натягивать ткань. Процесс занимает около трёх минут, сопровождаемых пыхтением. Тем временем Минхо очищает кухонную стойку от посуды, сложив всё по размерам и распихав по ящикам. Он оставляет только пузатую банку и ставит рядом пакет лимонов. Достав из шкафчика разделочную доску, он берётся за нож и начинает счищать кожицу. Воздух тут же пропитывается пощипывающим запахом цитруса, щекочущим нос. - Что делать будешь? – Джисон, послюнявив кончик первой зелёной нитки, поднимает голову. - Джем. - О, круто. Дашь попробовать? - Если будешь хорошо себя вести. Ответ пробивает на смех. Тот факт, что Минхо начинает чаще шутить, радует до глупой улыбки во всё лицо. Джисон мурлычет себе под нос какую-то безымянную мелодию, протыкая футболку иглой для первого стежка. Он решил не отдаляться от своих любимых тем и обшить подол лесом, раз уж у знахаря такая невероятно сильная связь с природой. Тот, в свою очередь, ловко очищает лимоны от кожуры, выковыривает косточки и нарезает их на куски. Затем они отправляются в массивную каменную ступку. Из холодильника достаётся крупный корень имбиря. Очистив его, Минхо натирает его на тёрке и закидывает к лимонам. Вооружившись пестиком, он почти четверть часа толчет всё до состояния каши. Растапливается камин. Рогоз чернеет, скукоживаясь и опадая, начинают трещать поленья. Вылив получившуюся в ступке смесь в котел, знахарь вешает его на крючок и идёт прибирать кухню. Лимонная кожура собирается в пакет и отправляется в холодильник – цедру можно использовать в готовке. Когда содержимое прогревшегося котла начинает слегка булькать, Минхо добавляет туда мёд. - Тебе принести ещё? – Джисон смотрит на полностью опустевшую банку. - Хватит. - Завтра принесу. Знахарь поглядывает на него, но придерживает комментарии. Банка отправляется не в тазик с грязной посудой, а тоже в холодильник. В ней потом можно заварить чай, чтобы оставшиеся на стенках капли мёда не пропадали даром, как раз добавив лимонную цедру для вкуса. Помешав половником варящийся джем, Минхо пробует его языком, немного думает и добавляет пару ложек сахара, вновь тщательно всё перемешивая. Сладко-цитрусовый аромат словно обволакивает душу мягким тёплым пледом. Нить шустро скользит по ткани. Постепенно на чёрном фоне вырисовывается высокая пушистая ель. Время от времени Джисон поправляет натяжение, затягивая крепление и потягивая футболку в стороны. Через десять минут знахарь тушит огонь. Проверив консистенцию половником, он отряхивает руки и берёт с комода корзинку. - Пошли за шалфеем. - Пошли. Джисон выпрямляется и делает несколько наклонов в стороны, разминая хрустящую спину. Очередная прогулка в лес, против которой он не имеет абсолютно ничего. Подхватив сумку, от которой по-прежнему тянет можжевельником, он выходит следом за Минхо, чуть щурясь на солнце. С цветов подлетают потревоженные бабочки, мимо проносится громко жужжащий зелёный жук. - А шалфей зачем? От кашля? - Против воспаления. Можно отвары пить и дышать. - Меня в детстве мама заставляла над картошкой дышать, когда я кашлял и нос был забит. - Это тоже работает. - Получается это не только знахарские штучки? - Это народная мудрость. Люди тоже могут смешивать простые настои, которые не нужно энергией подпитывать, они от нас научились, - Минхо отводит ветку орешника рукой, когда они проходят в лес. - Получается каким-то основам можно научиться? – перешагнув через упавший ствол, Джисон стряхивает зацепившуюся за штанину сухую траву. - Ты учишься. - Да ну? Я вроде ничего не делал. - Ты мне смешал два правильных отвара. Это тоже практика. - Ну, если так подумать, то да, наверное. - Это меняет энергетически фон. - Серьёзно? – Джисон удивлённо вскидывает брови. – Типа… я сейчас какой-то другой? - Конечно. Каждое действие, каждая капля информации меняет человека. Чем больше ты практикуешься с травами, тем ближе ты к природе. Ты уже научился прислушиваться к ней. - То есть я могу стать кем-то вроде подмастерья знахаря? Если такое бывает. - Вроде того. - Охренеть, - смешок. - В тебе всегда была предрасположенность. Ты ведь меченый. - Чего? – Джисон резко застывает, хмурясь в полнейшем недоумении. – В смысле «меченый»? - Родинки на твоём лице, - Минхо указывает на него подбородком. – И на ключицах. Это метки прошлых жизней. Чем больше меток, тем больше у души энергетического опыта, тем больше она открыта ко вселенной. У меня всё тело в родинках. Ладони непроизвольно щупают собственные щёки. Джисон удивлённо смотрит на Минхо, переваривая услышанное. Такого он явно даже близко не ожидал. - Первый раз про такое слышу. - Не удивлён. Насмешливо фыркнув, Минхо продолжает путь, пробираясь сквозь кусты калины. Помедлив, Джисон собирает мысли в кучу и нагоняет его, осознавая информацию. Он смотрит на свои руки, как будто те могут что-то ему рассказать. Получается в нём тоже что-то есть? Какой-то росток, задаток, зачаток? Он тоже как-то связан с природой, пусть даже на крошечную долю? Мысль о том, что он хотя бы на сантиметровый шажок ближе к Минхо, чем к деревенским, греет изнутри. Он хочет быть похожим на него, хочет учиться у него. Быть таким же нормальным, как он, а не эти странные осуждающие люди, полные жестокости и желчи. За шалфеем тоже приходится лезть на гору, правда не так высоко и далеко, как за можжевельником. Свернув в другую сторону и перебравшись на равнину у второго порога, через несколько минут они выходят в поле, усеянное яркими фиолетовыми цветами, напоминающими дельфиниумы. Запах терпкий, оседает в носу намного более плотно, но всё равно чуть сладковатый и приятный, в какой-то степени успокаивающий и навевающий воспоминания о детстве, самые тёплые моменты, когда таких уж переживаний ещё не существовало. Парни разделяются и начинают сбор с двух краёв поляны, срезая стебли вместе с цветками и листами. Джисон кладёт сумку рядом с собой, решив, что так будет удобнее складывать, чем если она будет висеть на руке и придётся каждый раз выворачиваться. Передвигаясь на корточках, он постепенно продвигается по ряду, иногда скидывая с рук ползающих муравьёв. Те, слава Богу, обычные, не красные и хотя бы не кусаются. Бёдра начинают чуть ныть от такого положения, однако ещё через десять минут мирного сбора Джисон осознаёт, что болят у него не только ноги. В животе снова что-то скручивается. Недовольно вздохнув, он решает опуститься с корточек на колени, потому что, возможно, его желудок просто как-то не так сжался. Вот только смена положения не помогает. Пульсирующее завывание продолжается, нарастая, низ живота и бока давит, вскоре начинает казаться, что внутри ковыряются тупой проволокой. Джисон прикрывает глаза и пытается выровнять дыхание. Сладковатый аромат шалфея больше не успокаивает, по коже проносится противный озноб, вылезший буквально из ниоткуда. Волосы на руках встают, под носом собирается холодный пот, который он резко смахивает. Всё ведь было хорошо, почему опять начинается? На той стороне поля выпрямляется Минхо, стряхивающий с чёрной кофты налипшие листы и один колючий репейник. Джисон тут же пытается сделать спокойное лицо, сосредотачиваясь на растениях перед ним. Нечего ему на мозги этим капать, он, может, хочет ещё куда-то сходить, что-то набрать, а Джисон ему помешает. Можно и до дома потерпеть, вдруг опять пройдёт? Так, маленькая болезненная вспышка напоследок. Правда для вспышки она какая-то слишком тягучая и пронзительная, такая, что холодок по коже продолжает простреливать. - Хватит, пошли. Надо быстрее его засушить, чтобы не испортился. - Да, сейчас. Ты пока иди, я шнурки завяжу. Сделав максимально беспечный голос, Джисон старается сохранять спокойное лицо, когда желудок пробивает очередной молнией. Убрав складной ножик в карман, он задеревеневшими пальцами начинает ковыряться со шнурками, желая дождаться момента, когда его отпустит, чтобы встать. - Что не так? – голос Минхо оказывается внезапно близко. – Что у тебя болит? - Ничего, просто ноги затекли. Джисон подхватывает сумку и заставляет себя выпрямиться, делая безмятежное лицо. Устремлённые на него чернильные глаза поблескивают, пронизывая насквозь. Минхо чуть наклоняет голову вбок, на мгновение напоминая хищное животное, изучающее появившийся в поле зрения объект. - Ещё хоть раз попробуешь мне соврать – пожалеешь. Рука Минхо с чуть согнутыми пальцами поднимается на уровень лба Джисона. Затем она начинает медленно опускаться, пуская странное ощущение обдающей тело волны, после чего замирает напротив живота. - Чего молчал? Язык отсох? - Оно прошло и вот… опять началось. Пройдёт, - бубнит Джисон, стыдливо опуская взгляд. - Хочешь три дня до истощения извиваться с пищевым отравлением? Симптомы убрать – это не болезнь победить, у тебя лихорадка начинается. Пошли, бестолочь. Выхватив у него сумку с шалфеем и развернувшись на пятках, Минхо шагает в древесную арку. Янтарные пряди пылают в лесном сумраке, покачиваясь на ветру. Джисон уныло шагает следом. - Я не хотел надоедать. Подумаешь – живот болит. - Сказал бы сразу, до лихорадки бы не дошло. Ощущая себя ребёнком, которого отчитали за какой-то глупый проступок, Джисон перешагивает через переплетённые сорняки, понуро опустив голову. По позвоночнику и шее бегает максимально неприятный нервирующий озноб, заставляющий непроизвольно подтягивать низ живота и ёжиться, рвано втягивая воздух сквозь зубы. Желудок гудит, словно закручиваясь в ледяном, но жгучем вихре, в который постепенно затягиваются ещё и кишки. Грузно зарываясь кроссовками в землю и иногда скользя на мху, Джисон спускается по склону, держась за шершавые ветки. Горло схватывает спазмом, когда по животу словно проходятся кривыми граблями изнутри. Он успевает лишь с испугом выдохнуть и хватается за футболку, замирая на месте. Идущий впереди Минхо оборачивается. Он поправляет сумку на плече, а затем поднимается обратно и подхватывает Джисона за локоть. - Не торопись. Я держу. - Извини. - Шагай, а не извиняйся, от извинений никому лучше не станет. Подождав, пока приступ боли отпустит, Джисон продолжает спуск, ведомый крепким захватом среди кустарников и зарослей крапивы. По плоскости идти проще, но полыхающие скручивающие волны изнутри всё равно так и норовят запутать ноги, постепенно начинают туманить голову, заставляя часто сглатывать и дышать, приоткрыв рот. Температура скачет вверх-вниз, как пущенный по лестнице попрыгунчик. Джисону кажется, что дорога обратно занимает вечность. Когда впереди показывается обросший плющом домик у рощи, его несколько раз успевает согнуть от болевых спазмов. Лбу жарко, он словно находится прямо у костра, однако телу холодно, но только снаружи. Внутри горит самый настоящий пожар с тресками и валящимися колоннами. Наконец, заступив на участок, Джисон высвобождает руку и тащится к туалету. Минхо провожает его взглядом, после чего, поджав губы, входит в дом, скидывая вещи у комода. Ещё достаточно горячий котёл отставляется на деревянную подставку на полу. Наполнив чайник водой, Минхо вешает его на крючок, расшвыривает золу кочергой и разводит огонь. Открывается кухонный шкафчик. Достав большой стакан, он начинает собирать нужные растения. Вскоре на дно летит засушенный зверобой и репешок. Выйдя в сад, знахарь бегло собирает мяту, ромашку и подорожник, которые затем тоже отправляются в стакан. Остаётся дождаться кипятка. Минхо оборачивается и смотрит на кровать. Щека покусывается изнутри. Убрав вышивку в рюкзак и отодвинув его к стене, он отбрасывает одеяло, расстилая постель. В этот момент открывается дверь. Держась за косяк, явно побледневший Джисон стаскивает с себя кроссовки, наступая на них, и проходит в дом. Ко лбу липнут тонкие пряди. - Ложись. - Я не хочу мешать. - Ложись я сказал. Мутным взглядом посмотрев на не терпящего никаких возражений знахаря, Джисон сдаётся и шаркает по полу до кровати. Он садится, морщась от сверкнувшей в каменном желудке молнии, после чего осторожно опускается, отрывисто вдыхая. Намного легче после туалета не стало, результат был почти нулевой. Вода в чайнике начинает булькать. Минхо заливает травы кипятком и оставляет настаиваться. - Я точно тебе не мешаю? - Будешь мешать, если начнёшь бубнить. Знахарь достаёт из-за стола поднос, которых у него, кажется, было несколько десятков. Положив его на стол, он начинает перебирать и раскладывать собранный шалфей. Джисон с тихим стоном переворачивается набок, чтобы на желудок так сильно не давил вес собственного тела. Он кутается в одеяло при очередном приступе озноба и подтягивает ноги. Подушка пахнет хвоей. Пахнет Минхо. Несколько минут спустя ложка постукивает по стенкам стакана. Знахарь давит травы, выжимая из них сок, переливает часть отвара в кружку поменьше и приносит его Джисону, заставляя дуть и выпить до самого конца. От горькой жидкости вяжет язык. Кое-как залив всё в себя, Джисон падает обратно на подушку, морщась и утирая рот. Отнеся кружку на кухонную стойку, Минхо возвращается и начинает развязывать балдахин. - Да не надо. Я спать, что ли, пришёл к тебе? - Сон нужен, чтобы восстановиться. Спи. Напоследок пройдясь по нему властным чернильным взглядом, Минхо закрывает балдахин, напрочь перерезая солнечный свет зарождающегося за окном заката. Джисон оказывается в хвойной тьме, в которой слышен лишь шелест перебираемых трав. Поначалу кажется, что из-за скручивающей боли уснуть не получится, но глаза сами начинают слипаться, чуть подрагивающее тело размякает под весом одеяла. Засыпать не на своей постели непривычно. Тем не менее, сопротивляться засасывающей пучине не получается. Солнце скользит по тыквенному небу, тоже шаг за шагом отходя на боковую. Последние щупальца света шевелят листву, витиеватыми дорожками уползая за горизонт. На балках дома появляются подносы с шалфеем, составляющие компанию уже подсохшим ягодам можжевельника. Камин подтапливается, загораются свечи. Джисон спит, провалившись в какую-то хлюпающую бездну, по которой его кидает с одного покрытого илом камня на другой. Вода холодная, а удары горячие. Когда под рёбра впивается очередной склизкий валун, глаза открываются. Надувшийся живот заставляет всхлипнуть. В ту же секунду балдахин распахивается, завязываясь верёвкой за столбик. Глаза щурятся от полоснувшего охрового света, в котором вспыхивают янтарные волосы. Ладонь опускается на покрытый каплями лоб. - У тебя новая волна жара. - Мне надо выйти. Джисон с трудом поднимает потяжелевшее тело, к которому липнет сырая от пота одежда. Комната перед глазами делает круг и ему приходится взять паузу, чтобы собрать мозги в кучу и вернуть равновесие. Плечи дёргаются от пробежавшего по горящей коже холода. Поднявшись на ноги, он тяжело шагает к двери, держась за нарывающий живот. - Там темно, - Минхо идёт рядом, контролируя, чтобы он не упал. - Телефоном подсвечу. Когда Джисон собирается прицелиться и вставить ступни в кроссовки, знахарь шустро наклоняется и заменяет их шлёпками, надеть которые определённо будет в разы легче. Он следит за тем, как Джисон выходит из дома, и отворачивается, только когда за ним закрывается деревянная дверь туалета. Открывается шкафчик. Минхо достаёт полынь и тысячелистник, которые кидает в очередную большую кружку и, немного подумав, добавляет туда ромашку. Пар поднимается над льющимся кипятком, стенки запотевают. Новый отвар заваривается к тому моменту, когда Джисон под чутким взглядом через открытую входную дверь возвращается в дом. Набухший живот сдулся, но боль никуда не пропала, внутри словно защемили по кусочку каждого органа и тянули их в стороны. Сознание туманное, как зеркало в одной-единственной общей сауне на всю деревню. - У тебя не обычное пищевое отравление из-за кучи всякой жирной дряни. Ты пил? - Рюмки три только соджу, его все пили, - Джисон садится на кровать, не переставая хмурить брови, и слабо дует на стакан, который ему всучили. – Ничего не было. - Откуда-то это пошло. - Не знаю. Я даже таблетку выпил. - Какую? - Да хрен вспомнишь там. Была в аптечке, она точно от живота, мне мама в детстве давала всегда. Минхо сужает глаза, рассматривая его. - Ты срок годности проверил? - Чего ей в упаковке будет? - Всё, от чего тебя так вертит, - знахарь вздыхает, осуждающе качая головой. – Дитё, чтоб тебя, одного оставить нельзя. Отвару нужно время, чтобы нейтрализовать весь этот бедлам, который заварился у тебя в организме. И потом ещё восстановить всё, что похерилось, так что пей до конца и спи дальше. До дома ты не дойдёшь. Ладно, хоть не полощет. Хотя так бы всё вышло. - Нет, только не тошнить, пожалуйста. Джисон жалобно изламывает брови и прикладывается к кружке, через силу вливая в себя горячий отвар, от которого поначалу желудок начинает протестовать сильнее. Отдав чашку, он падает на подушку и изо всех сил зажмуривается от того, как всё внутри скрутилось и заполыхало. Кажется, словно и мочевой пузырь, и почки, и печень взорвались и начали растекаться. С трудом шумно выдохнув, Джисон ощущает, что его голова словно тоже надувается. Она заполняется бурлящим кипятком, однако поверхность тела всё равно покрывается противными мурашками. Кажется, что постель под ним начинает распадаться на атомы и он куда-то плывёт, но сознание всё равно не отключается и от этого становится страшно. В желудке вновь стреляет молния. Матрас рядом проседает. Джисон не сразу понимает, что на его живот опустилась чужая ладонь, от которой словно идёт тёплое гудение, чуть притупляющее летающие где-то в брюшной полости искры. Он с трудом разлепляет залитые холодным потом глаза, но зрение мутное. В поздней вечерней полутьме видны только смутные очертания чужого профиля, подсвеченного шатающимся пламенем свечей. Джисон пытается сморгнуть пелену, но мало того, что ничего не получается, так он ещё и как будто забывает, где он, теряя нить мыслей. Единственным всполохом оказывается какой-то звук, продирающийся сквозь бурлящую в голове воду. Очень приглушённый, доносящийся из-за десятка плотных дверей, но почему-то всё равно успокаивающий, отвлекающий от боли. Из последних усилий напрягая мыслительные процессы, которые все перепутались и завязались в плотные узелки, Джисон понимает, что это, кажется, пение. Слова не различить, он никогда не слышал эту мелодию, но почему-то она кажется знакомой, даже какой-то родной. Она приглушает пожар, заставляет кипяток в голове перестать пузыриться. Она подхватывает сознание и тянет его куда-то за пределы дома, прямо в чистое небо. Джисон последний раз приоткрывает глаза, выцепляя всё тот же размытый силуэт, ловит вспышку янтаря и отключается, позволяя унести себя далеко в густую неизвестность. Реальность вновь затаскивает в себя уже многими часами позже. Она пробивается сквозь толстый слой забытья чириканьем птиц и стрекотом цикад. В животе гудящая пустота. Пустота, впрочем, слегка тяжёлая, но уже без молний, полыхающего льда и сцепившихся в спазмах органов. Тело кажется пустым, как будто потратило все силы и теперь в нём можно даже услышать эхо. Разлепив покрывшиеся вязкой плёнкой губы, Джисон ведёт головой и медленно открывает глаза, пытаясь вспомнить, что он и где он. Янтарь разбросан по подушке. Тени от длинных ресниц скользят по щекам. От мерного дыхания грудь поднимается и опускается каждые несколько секунд. Чуть согнутые в кулак пальцы торчат из-под натянутого до подбородка одеяла. Джисон с удивлением рассматривает спящего Минхо, чувствуя, как у него спирает дыхание от неожиданности. Они лежат в одной постели, деля на двоих тепло. Прислушавшись к ощущениям, он понимает, что пальцы ноги Минхо упёрлись в его левую лодыжку. Глаза распахиваются, словно почувствовав долгий взгляд. Чернильные озёра, ещё покрытые тюлем сна, какое-то время изучают его, после чего закрываются на пару секунд. Ведя плечом, Минхо переворачивается на спину и шумно вдыхает через нос. На его щеке красной полосой расчерчена тонкая линия от подушки. - Доброе утро. - Доброе. - Прости, что кровать занял. - Опять начнёшь это – я тебя кастрюлей огрею. Знахарь садится в кровати, почёсывая предплечье и ёжась от утренней прохлады остывшего за ночь дома. Янтарные пряди слегка спутались на затылке. Футболка сзади задралась, оголяя чёткий позвонок, торчащий сквозь бледную кожу. Минхо потягивается и хрустит шеей, сгоняя сон, а Джисон не может отвести от него трепетного взгляда. Знахарь выглядит таким… человечным. Немного помятый после сна, медленный, несобранный, с хрипловатым голосом. Образ, который никому видеть нельзя. Но Джисон увидел. По какой-то причине ему до покалывания на кончиках пальцев нравится видеть Минхо в каких-то исконно человеческих проявлениях. Нравится видеть его неидеальным. Потому что сейчас, приходя в себя и поправляя волосы, он выглядит, кажется, в тысячу раз прекраснее, чем обычно. От него веет домом. Перешагнув через чужие ноги, Минхо сходит с кровати и накидывает тёплую кофту. Он опускается перед камином и бегло затапливает его. Проверив воду в чайнике, он хватает мешок с крупой, лежащий около холодильника, и идёт кормить куриц. С минуту Джисон лежит, всё ещё приходя в себя и потирая лицо ладонями. Живот действительно больше не болит, но слабость ощущается в каждой конечности. Тем не менее, снадобья Минхо и правда совершили какое-то чудо, раз отравление прошло за ночь. Раньше, когда что-то подобное случалось, он мог проваляться три-четыре дня, несколько раз бегая в туалет, либо склоняясь над ведром и выворачивая желудок через глотку. Легко отделался. Спохватившись, Джисон откидывает левую штору балдахина и хватает с тумбочки телефон. Два пропущенных от мамы и несколько недовольных сообщений с вопросами о том, где он, и просьбой отписываться, если он ночует у своей девушки, чтобы она не беспокоилась. Вздохнув, он быстро печатает извинения, говоря, что телефон разрядился и сегодня он придёт домой, но пока точно не знает, во сколько. Голова была слишком занята булькающей лихорадкой, чтобы он вообще вспомнил о существовании своей семьи. Через пять минут Минхо возвращается в дом. Тогда Джисон всё-таки встаёт и идёт умываться, опасно покачиваясь первые несколько шагов. Тело словно не весит практически ничего и так и норовит куда-то упорхнуть, но при этом поначалу слушается не очень хорошо. Голова слегка кружится. После туалета и умывания холодной водой в себя получается прийти получше. Сознание прочищается. Тёплые лучи нового дня ласкают кожу. - Садись. Когда Джисон входит в начинающий прогреваться дом, Минхо что-то мешает в котле половником. В середине комнаты уже установлен столик. - А не надо на сухарях сидеть и чёрном чае? Или вообще пока что ни на чём? - У тебя всё вышло и нужны силы, если не хочешь свалиться где-то в углу. Бульон поможет восстановиться быстрее. На столе появляется тарелка супа с кусками курицы. Похоже, Минхо приготовил его прошлым вечером, чтобы утром достаточно было просто согреть. Внутри что-то требовательно посасывает. Истощённый организм нуждается в топливе. - Спасибо. Джисон хватается за ложку и поначалу глотает немного неуверенно, боясь, что желудок отзовётся разъярённым спазмом. Однако вместо этого по телу начинает бежать тепло и проклёвываться аппетит, так что он начинает есть уже смелее. Когда тарелка пустеет, Минхо приносит ему очередной горький отвар и, требовательно сверля его чернильными глазами, заставляет выпить всё до последней капли. Приходится послушаться. - Ты не против, если я ещё тут побуду? - Сиди, мне-то что? Собрав грязную посуду в тазик, Минхо выходит во двор, чтобы помыть её. Почесав макушку, Джисон решает заправить постель. Он поправляет две подушки, встряхивает одеяло и с усердием распределяет его по матрасу, выравнивая края. Затем он полностью раздвигает шторы балдахина и крепко завязывает их. Удовлетворившись проделанной работой, Джисон ложится на кровать, честно признавая, что пока что не готов долго сидеть и корпеть над вышивкой. Похоже, как минимум пару часов ему ещё нужно будет ждать, пока еда с отваром подействуют и хотя бы частично восстановят его организм. Вернувшись в дом, знахарь расстилает на кухонной стойке полотенце и раскладывает на нём посуду для сушки. Затем он вытирает руки насухо, открывает шкафчики, достаёт оттуда какие-то травы и начинает что-то фасовать в маленькие тонкие мешочки из какого-то белого материала. - Что делаешь? - Отвары тебе собираю. - Мне? – Джисон вскидывает брови. – Зачем? - Ты своей таблеткой умудрился подорвать себе систему так, что её надо будет отстраивать заново дальше. Два дня попьёшь – не растаешь. - Блин, я же не специально. - В следующий раз будешь думать перед тем, как тащить что-то в рот. Вздохнув, Джисон поглаживает себя по животу. Не очень вышло, да. Он лежит, наблюдая за тем, как под потолком на балках покачиваются на сквозняке букеты. Минхо заканчивает с подготовкой отваров, закидывает их в его рюкзак, после чего достаёт поднос с засушенными тыквенными семечками и садится за стол, начиная их очищать. Какое-то время в доме слышно лишь шелест шелухи. - Слушай. Мне в бреду это привиделось или ты вчера пел? - Не привиделось. - Серьёзно? – Джисон поворачивает голову, закидывая за неё руки. – Она как будто знакомая была, но я точно её не слышал. Даже не знаю, как объяснить. И слов я не слышал, только напев. Голос твой. - Бабка пела её мне, когда у меня были кошмары. Ты не мог нормально заснуть, поэтому пришлось использовать немного магии. - Напой. - Иди к чёрту. - Ну вот, - смеясь, Джисон разочарованно вздыхает. – Там в аптечке вроде ещё таблетка оставалась, надо будет закинуться и прийти. Минхо смеряет его не впечатлённым взглядом, вызывая ещё один смешок. Пальцы счищают с семечек тонкую иссохшую плёнку, надавливают на края и заставляют шелуху с треском раскрываться. Зеленоватые семечки летят в глубокую белую тарелку. - Скажи, если лезу, куда уже нельзя. Но как вы с бабкой жили вообще? В плане, она же нормально к тебе относилась? - Да. Хорошая она была, добрая. Ей повитухи советовали в реку меня скинуть, чтобы избавиться от проблемы в зародыше, скажем так, но она не соглашалась ни в какую. Хоть и знала, что от неё все поотворачиваются, - Минхо потирает пальцы, когда те начинают болеть, и меняет руку. – Но сил боялась. Просила не колдовать при ней, всё крестилась и меня крестила. Боялась, что чертовщина какая начнётся. Я всё равно тайно её подлечивал, вливал чего, сыпал. Я-то знаю, что в этом ничего такого нет, природа обычная. А ей-то, старухе, не втолкуешь. Боится и боится. - А… - Джисон колеблется, пожёвывая губу и сдирая с неё кусочек кожи зубами. – Ты её лечил, но… она… - От старости померла. - Прости. - Ты ведь знаешь, что народ говорит. - Ну… - Знаешь, не притворяйся. - Я никогда в это особо и не верил. В то, что ты, типа, - Джисон неловко вдыхает сквозь зубы и сгибает ногу в колене. – Ради наследства её того. - Идиоты, - Минхо кисло усмехается, кривя губой. – Откуда у бабки наследство? Тридцать тысяч накопилось, разве это деньги, за которые единственную родню грохнуть можно? И то всё на похороны пошло. Всё на продукты уходит, все так живут и откуда-то взяли, что мы тут в деньгах купаемся. Да мне выгоднее было бы её тянуть до последнего и потом просто во дворе прикопать, а пенсию за неё получать. Змеёвник из сплетников, пусть радуются, что у них языки не отсохли. Минхо выплёвывает слова с такой обидой, пусть и прикрытой насмешками, что в груди что-то грустно подвывает. Такие сплетни и правда вертелись по деревне, их со вкусом обсасывали, но Джисон о них особо не задумывался. Он не верил, что кто-то может убить собственную бабушку ради пары купюр. Он смотрит на очищающего семечки Минхо, который выглядит безразлично, но интуитивно чувствует, что его это сильно задевало и задевает. Мало того, что его сторонились, так ещё и убийцей пытались выставить. - Как это вообще происходит? Я имею в виду, ты ведь знахарь, ты точно пытался ей помочь. Но, я так думаю, что это как тогда с птицей, да? Иногда уже помочь не получится никак. Есть как бы… ресурсы, которые не восполняются? - Да. Ты можешь заклеивать треснувший горшок, но когда-нибудь он всё равно не выдержит. Потому что трещины не могут исчезнуть. Они просто прикрываются на какое-то время. Можно отсрочить, но когда-нибудь конец всё равно придёт. В повисшей тишине помимо перебираемой шелухи слышно, как покачиваются деревья за окном. Даже доносится какое-то короткое кудахтанье куриц и хлопот крыльев. Возможно, сцепились из-за зерна. Минхо откидывает волосы с глаз, продолжая работать. - Я чувствовал, что она умирает. Чувствовал, что всё уже перестаёт помогать. Просто не знал, когда это случится. Этого никто не знает, - он делает паузу. – Но я был с ней. Я почувствовал, как её душа ушла. Это быстро. Один момент – и души в теле уже нет. Я проводил её на ту сторону. Больше я ничего не мог сделать. - Мне очень жаль. Это, наверное, было очень тяжело, - Джисон чувствует, как его диафрагма сжимается от боли за другого человека, ему искренне больно за него, потому что он даже представить не может, каково это – оказаться в подобной ситуации и не сломаться. - Не надо жалеть, всё уже прошло, - Минхо поднимается и высыпает шелуху с подноса в мусорный пакет, отворачиваясь. – Я сделал всё, что должен был, как её внук. Это должно было случиться в любом случае. - Но тебе ведь всё равно больно, - чуть погодя говорит Джисон. - И это нормально. Я не говорю, что ты тут плакать должен, просто мне кажется, что ты не разрешаешь себе как бы почувствовать это. Мне на похоронах-то своих стариков было тяжело, а тебе через всё это одному проходить… Ты очень сильный и мне реально грустно и обидно, что тебе пришлось проходить через это одному. Прости, если я лезу и как-то надоедаю. Но я правда считаю, что надо осознанно дать себе побыть слабым. Ты ведь говорил, что все чувства - это естественно. Поэтому, ну, не сторонись того, что тебе грустно про это вспоминать. - Говорил, да, - тянет Минхо, после чего разворачивается с по-прежнему спокойным лицом и берёт тарелку с семечками, перебирая их пальцами с задумчивым взглядом. - Ты и правда учишься. Запомнил мои слова. - Конечно, я всегда тебя слушаю. Джисон с заверением улыбается ему и водит ладонью по гладкому пододеяльнику. Пусть знахарь и не ответил на его неожиданную лекцию что-то конкретное, он явно о ней задумался. Если бы был не согласен или если бы она его разозлила, то он вряд ли бы играл в доброжелательность. Он не из тех, кто притворяется ради чьего-то комфорта. Джисону кажется, что он учится улавливать микро изменения во взгляде, жестах и голосе Минхо, которые помогают ориентироваться в его настроении. Он, кажется, постепенно рассказывает о себе всё больше, но не упоминает свои непосредственные ощущения. Это слишком высокая ступень доверия, на которую ещё никто не забирался. - Можно ещё вопрос? - Валяй, - убрав семечки в мешок, Минхо снова садится за стол, но теперь открывает тетрадь и вносит изменения в учёт трав. - Вон те свечи и монетки на комоде. Это какой-то алтарь? Ещё и камень там, кристаллы какие-то. - Эти монеты я закопал на севере, юге, востоке и западе поселения. Потом раскопал обратно, когда они напитались энергией почвы, и провёл обряд для хорошего урожая. Они лежат в окружении всех элементов, вечером я поливаю их водой, как огород. Без этого урожая бы не было так много, это поддерживает плодородие почвы моей энергией и энергией элементов. - Ого. Оказывается, бывает столько нюансов в природе, в этом доме существуют какие-то свои процессы и законы, о которых никто больше и не задумывается. Здесь - это норма, обычное течение жизни. Это же надо - монеты закапывать в разных частях поселения. Джисон чуть хмурится, задумываясь над этим глубже и покачивая свешенной с кровати ногой. Зачем окружать всё поселение, если ему нужен свой огород? Сквозняк щекочет лодыжку под приподнявшейся штаниной. Нога застывает. Или нет? Не только свой огород? - Подожди. То есть… ты всё равно делаешь это для всех? Я правильно понял? Это ритуал не на твой огород, а на всю деревню? Даже если люди так к тебе относятся? Слышно, как в саду чирикают воробьи. Ручка скользит по бумаге. - Я ведь знахарь. Это моя обязанность - помогать людям, я фактически для этого и родился. Мои способности не для меня. Я должен поддерживать урожайность, следить за здоровьем скота и лечить людей. Так что хоть они и считают меня прислужником Сатаны, я все равно выполняю свои обязанности, как могу. Если кто-то придёт ко мне за помощью - я не откажу. Мои чувства не должны влиять на мои обязанности, это мой природный долг, который я должен исполнять. Знахарь звучит искренне. С каким-то смирением, но при этом твёрдой верой в свои слова. Люди не хотят даже трогать лимон, к которому прикоснулась его рука, и не подозревая, что эти лимоны появились благодаря его усилиям. Деревня наотрез не принимает его и с удовольствием отсекла бы толстым высоким забором, а он продолжает молча помогать, следя за урожаем и контролируя удовлетворительные погодные условия. Не прося ничего взамен. Не цепляясь за обиду. Он выполняет свой долг, чувствуя ответственность за свои способности. - Ты такой невероятный, Минхо. Джисон выдыхает, даже не задумываясь о своих словах, которые сами вылетают наружу из сжавшейся в разных чувствах души. Он смотрит в удивлённые чернильные глаза, повернувшиеся к нему. Янтарные пряди разбросаны по лбу. Минхо поражённо смотрит на него, не мигая и, кажется, совершенно не понимая, как реагировать. - Ну, то есть… - Джисон спохватывается и неловко посмеивается, потирая шею и отводя взгляд. - Ты столько всего делаешь и умеешь, ты, как бы… Э… В общем, да. Сосредоточившись на потолке, Джисон пытается успокоить резко сорвавшееся с места сердце, покатившееся кубарём с обрыва. Зря он это сказал, это было так глупо. Он даже не сразу понял, что у него что-то вырвалось наружу. Минхо отворачивается обратно к тетради, никак это не комментируя. Правда уголок его губ ненадолго приподнимается, а взгляд смягчается. Всего на мгновение. Ручка продолжает писать не сразу.