Янтарь

Плотный пластиковый пакет громко шелестит. Круглое плоское печенье катится по горке, врезаясь в стенки. По дну скользят коричневые крошки. Шелестит ещё один пакет. Светло-жёлтое песочное печенье, покрытое застывшими кристаллами сахара, разъезжается по сторонам. Два пакета подносятся друг к другу и сравниваются, вертятся в разные стороны. Джисон пожёвывает нижнюю губу, пытаясь решить, какое из них хочет больше. Он бы вообще взял печенье-сэндвич с шоколадной прослойкой, но сегодня на рынке его нет. - Дайте это, пожалуйста. В конце концов, он останавливает выбор на первом, овсяном. Песочное опять всё рассыплется по столу, одежде, лицу, каким-то образом заберётся в волосы. Если грызть его на постели, то сон вообще превратится в полный хрустящий ад. Расплатившись и закинув его в общий пакет, Джисон двигается дальше, смотря по сторонам и думая, что ещё нужно. По списку мамы он уже прошёлся, значит, теперь можно выбрать что-то на сдачу. Внимание привлекает клюква в сахарной пудре. Самое то, чтобы на ночь глядя жевать под книги. Направившись к прилавку, Джисон предвкушает кисло-сладкий сбалансированный вкус, как его голова почти автоматически поворачивается, зацепившись за янтарный всполох. В груди начинает покалывать. Минхо расплачивается за упаковку сливочного масла. Он на секунду замирает и оборачивается, чётко заглядывая ему в глаза. Точно почуял. Джисон приветливо улыбается и уже собирается пройти через промежуток среди прилавков, как знахарь коротко качает головой, останавливая его выразительным взглядом чёрных озёр. Джисон стопорится, чуть хмурясь. Затем он вспоминает. Он перебросится хоть словом с Минхо на рынке перед столькими парами глаз – через десять минут об этом будет знать весь посёлок. Знать и осуждать. Под рёбрами неприятно колет, тянет. Он, конечно, может забить на чужое мнение и всё равно заговорить с Минхо, на своём примере показать, что ничего в этом страшного нет. Вот только тогда проблемы начнутся не только с обществом, но и дома. От отца влетит так, что мало не покажется, а он очень страшный, когда злится. Джисон ощущает мерзкую вязкую грязь в горле, собственное бессилие вызывает отвращение. Всю жизнь приходится что-то скрывать. То одно, то другое. В их деревне нельзя быть самим собой. Ни в чём. Отвернувшийся Минхо продолжает свой тихий шоппинг, гасящий жизнь везде, куда он ни пойдёт. Место вокруг него как обычно пустеет, словно волной расходясь в разные стороны. Глаза людей вперены либо в пол, либо в его спину, да и то настороженно. Он шагает от одного прилавка к другому и каждый его шаг гасит разговоры в одной части и зажигает в другой – той, от которой он отдаляется. Сам Джисон уже не хочет ничего покупать. Он ловит себя на ядовитом презрении к людям, среди которых родился и вырос. Глупые и жестокие. Мерзкие. Так гадко обращаются с человеком, который лучше и драгоценнее их всех вместе взятых. Камешки шуршат под кроссовками. Джисон выходит наружу, покидая покрытую клеёнкой площадь, и опирается спиной о столб, скрещивая руки на груди. Пакет с продуктами ударяется о бедро. Мимо пробегают две маленькие девочки, которые затем дёргают уставшую мать в длинном жёлтом платье за подол и просят купить зефир. По дороге пробегают два черепаховых кота, которые громко перекрикиваются и исчезают за облупившимся гаражом напротив. Наконец, улица освещается янтарём. Коротко посмотрев на него, Минхо направляется к улице, ведущей к его тропе. Джисон следует за ним по другой стороне, вынужденный соблюдать принятое расстояние. Как же глупо. Он даже не может просто поговорить с человеком, который стал ему довольно близок. Не может показать, что они вообще знакомы. Не может похвастаться, что у него есть такой потрясающий друг. Они находятся в безопасности и свободе, только когда оказываются отрезанными ото всех. Погружённый в тяжёлые мысли, Джисон дёргается, когда боковым зрением выцепляет резкое движение. Минхо стремительно наклоняется, подаваясь вперёд, чтобы поймать посыпавшиеся из порвавшегося пакета продукты. Уголок от пачки сахара прорезал тонкий винил. Хуже всего то, что полетевшая на землю пластиковая бутылка лимонада приземлилась на торчащий из земли камень. Сладкая жидкость с брызгами льётся прямо в его кроссовки, дёргаясь на месте и пенясь. - Ловлю-ловлю! Джисон тут же бросается к нему и подхватывает бутылку, припечатывая дырку ладонью, чтобы остановить поток. Из пакета вываливается не всё, знахарь успевает перехватить его и зажать, однако треклятая пачка сахара, ветка бананов и кусок упакованного в плёнку сыра покрываются пылью, валяясь среди припечатанной дорожной травы. - Ну хоть яиц нет, это было бы обидно, - Джисон издаёт смешок. - Всё равно деньги на ветер, - Минхо с раздражением вздыхает, кивая на полупустую бутылку лимонада. – Носки ещё все мокрые. Говна кусок. - Да ладно, бывает. Лимонад можно в банку перелить, чего пропадать? - Я тебе, думаешь, банку наколдовать из воздуха могу? - У меня возьмём. И пакет заодно нормальный. Пошли. - Дурак? Мне нельзя к тебе. В этот момент Джисон осматривается, вспоминая, где они. Как ни странно, на улице никого не оказалось, только на перекрёстке видно спину местной швеи, направляющейся куда-то в сторону рынка. Он постукивает пальцем по дну бутылки. - Да мы быстро. Отец на работе, мама вроде как пошла к подруге за ребёнком приглядывать. У тебя руки отвалятся всё это так тащить. - Мне-то плевать, а вот если кто-то тебя со мной увидит, - хмурится знахарь. - Не увидит. Да и насрать, чего там, получу один раз по шеям, не развалюсь. Говна, что ли, о себе не слышал? Отмахнувшись, Джисон разворачивается и шагает в сторону своего дома. Немного постояв, Минхо всё же идёт за ним, продолжая держать расстояние на случай, если кто-то всё-таки появится или выглянет в окно. Один раз мимо проносится парень на велосипеде. Солнце чуть слепит глаза, иногда в шею врезаются мухи и мошки. Джисон немного двигает рукой, чувствуя, как о ладонь ударяется булькающий лимонад с лопающимися пузырьками. Свернув на повороте к нужной улице, он вспоминает один факт, от которого глаза распахиваются, несмотря на яркие горячие лучи. Старик Чансу. Он, конечно же, сидит на своём месте. Появляется пульсирующее беспокойство, он ведь точно их увидит. Однако из другого угла начинает выползать какая-то отчаянная решительность, рожденная усталостью от постоянного скрывания и убегания от проблем. Джисон не хочет давать заднюю. Он ведь ничего плохого не делает. Возможно, у него получится потом поговорить со стариком и убедить его хотя бы не говорить родителям, пусть и словить выговор от него? А даже если и нет – говорить сейчас Минхо, чтобы шёл лесом, слишком подло по отношению к нему. Он не заслужил такого обращения. - Там дед, - тихо цедит знахарь, с нажимом предупреждая его. – Слышишь? - Плевать. Пошли, нормально всё будет. Делая уверенное лицо, Джисон поднимает подбородок повыше и не сбавляет скорость. Какая-то его часть всё равно надеется, что Пак Чансу не заметит их, увлёкшись процессом, это был бы идеальный вариант. Однако тот всё же поднимает голову и озадаченно сводит густые брови. - Здрасьте, - Джисон бодро здоровается, хотя и уже сделал это, когда уходил. - Здоро́во. Мужчина пристально рассматривает их, однако ничего больше не говорит. Руки с ножом и палкой замерли. Минхо чуть поворачивает голову в его сторону, не поднимая при этом взгляда, и следит за его энергетическим фоном. В это время Джисон распахивает скрипнувшую калитку, пропускает его внутрь и тут же закрывает её. Они оказываются в тени тоннеля из виноградных лоз. Поднявшись по двум ступенькам крыльца, он толкает дверь, которую никогда не закрывают, и оборачивается. - Ты чего стоишь? Или тебе приглашение нужно, как вампирам? Минхо застыл на дорожке. Его голова склонена вбок, он всматривается куда-то под крышу дома. - Проверил, чтобы никого не было. Знахарь сдвигается с места и проходит за ним. Он кладёт порванный пакет и выпавшие продукты на пол в коридоре, после чего снимает кроссовки и стягивает мокрые от лимонада носки, чтобы не оставлять влажные пятна после себя. Выпрямившись, он осматривается даже как-то настороженно. Глубоко вдыхает, втягивая в себя воздух, где ещё витает запах луковых лепёшек, которые пекли на обед. Медленно ступает по холодным половицам. Ладонь скользит по гладкой стене. - Проходи, - Джисон подбородком просит следовать за собой, входя в кухню. – Вон там можешь в шкафчике банку поискать? Или, может, бутылку найдёшь, так даже лучше будет. А то я боюсь, что отпущу и всё польётся. Пройдя в кухню, Минхо начинает изучать содержимое шкафчика, доставая наружу сложенные друг в друга контейнеры. Через какое-то время он достаёт бутылку с потёртой этикеткой от Спрайта. Поставив её на столешницу, он откупоривает лимонад, который удерживал Джисон, и соединяет горлышки, помогая переливать содержимое внутрь. Пенка поднимается, громко шипя, но не переливается через край. Вскоре лимонад полностью переезжает и крышка закрывается. - Фух, чуть руки не отвалились. Джисон ведёт кистями, после чего выкидывает повреждённую бутылку в коробку для пластика и вытирает липкие ладони о кухонное полотенце. Он поворачивает голову и видит, что Минхо изучает прозрачные пластиковые коробочки с травами для готовки, которые мама хранит в открытом деревянном ящике у плиты. - Нормальные? - Обычные. - Нам хватает. Давай я тебе как раз мёд перелью. Достав банку из шкафчика, Джисон открывает бочку мёда, берёт половник и начинает переливать сладко пахнущий тягучий мёд. Он поглядывает на знахаря, который тихо шагает по кухне, рассматривая предметы и касаясь рамки висящей на стене картины с грушами, которую им пару лет назад подарила какая-то родственница. В этот момент в черепной коробке маяком загорается осознание. - Ты первый раз в гостях? - Да. Минхо никогда не был дома у другого человека. Люди боятся даже смотреть ему в лицо, что уж говорить про то, чтобы пускать его на порог. Банка наполняется доверху. Джисон протирает горлышко салфеткой и плотно закручивает крышку, проверяя, не выливается ли. Затем он достает прочный тканевый пакет, кладёт туда мёд и бутылку лимонада, после чего выходит в предбанник, чтобы сложить туда продукты. Знахарь идёт следом за ним, похоже, не зная, можно ли ему одному оставаться в комнате. Поставив пакет у двери, Джисон выпрямляется и, развернувшись, сталкивается взглядом с Минхо, который ждал указаний. Ситуация максимально непривычная. Обычно всё было наоборот. - Идём я тебе носки дам. Пройдя мимо него, Джисон направляется в свою спальню, широко распахивая дверь и радуясь, что не поленился утром заправить постель. Открыв шкаф, он приседает и копается в выдвижном ящике, через пару секунд находя новые чёрные носки, которые ему на одном из прошлых застолий подарила тётя. Поднявшись и закрыв дверцу, он отдирает связывающую нитку и протягивает их Минхо. - Спасибо. - Без проблем. Тонкая янтарная прядь падает на глаза, цепляясь за длинные ресницы, когда знахарь стоит на одной ноге, натягивая носки. Какая же странная картина. Джисону кажется, что его внутренняя матрица выдаёт небольшой сбой. Видеть Минхо в своей комнате настолько удивительно, как будто это какой-то сон. Знакомая до последнего миллиметра обстановка, в которой прошла вся его унылая жизнь. А посреди неё совершенно новый, свежий, яркий всполох, ставший её вторым этапом, кардинально отличающимся от того, что было раньше. Он и не думал, что здесь когда-нибудь появится такой гость. - Смотри, две недели делал. Выдвинув ящик из-под кровати, Джисон достаёт вышивку, которой гордился больше всего. У него порвалась тёмно-зелёная простынь, когда он неудачно уронил канцелярский нож, впившийся в матрас, и вместо того, чтобы её выкинуть, он решил превратить её в травяное поле. Он вышил толстых шмелей и цветных бабочек, выделил салатовые травинки и заполонил всё по кругу разными цветами. Прячась в комнате и прислушиваясь к шагам, он занимался этим полотном до того, как всё же получил очередной выговор за «бабские нитки», когда работавший в саду отец заглянул в окно. - Красиво. У тебя талант. Знахарь касается плотно лежащих друг к другу нитей, рассматривая вышивку. Довольный похвалой Джисон улыбается, переминаясь с носков на пятки. Ему всегда хотелось это кому-нибудь показать, но он не мог, потому что явно не услышал бы ничего хорошего. Поэтому сейчас внутри всё приятно порхает и греет. Больше ему ничьё одобрение и не нужно. Отдав ему вышивку, Минхо изучает стеллаж с книгами, вчитываясь в названия на корешках. Затем подходит к окну и выглядывает в сад, проверяя, какие там были посажены растения. Белый камешек покачивается у его бедра. Тонкий аромат хвои парит по комнате вслед за его беззвучными шагами. Джисон с интересом наблюдает за ним, думая о том, что его любопытство в отношении незнакомой обстановки и какая-то несвойственная нерешительная осторожность из-за нахождения в среде, которую он не может контролировать, очень милые. Конечно, и грустные тоже, учитывая, что они возникают из-за того, что его никто никогда не приглашал к себе, но при этом и вызывающие какой-то щемящий восторг. Увлекательно видеть его с новых сторон. - Я пойду, - через пару минут Минхо направляется к двери. – Надо посадить поздний редис. - Я сегодня не смогу прийти, - Джисон вздыхает. – Мама сказала, что когда придёт, мы будем перебирать погреб. Выйдя в предбанник, Минхо достаёт из кроссовок мокрые носки и убирает их в пакет. Он щупает пальцами внутренность. Всё мокрое и липкое от лимонада. - Точно, в них же тоже попало, - Джисон хлопает себя по голове, только сейчас об этом вспомнив. – На вот шлёпки. - Не надо. И так носки уже дал. - И что? Толку от них, если опять намокнут? Надень, заберу в следующий раз, у нас этих шлёпок – хоть соли. Распахнув шкафчик с обувью, Джисон выуживает оттуда обычные чёрные шлёпанцы и кладёт перед Минхо. Тот чуть колеблется, поджимая нижнюю губу, но всё-таки надевает их. - Сюда положи. Выудив пакет из промежутка между шкафом и стенкой, Джисон распахивает его. Знахарь вкладывает кроссовки внутрь, сворачивает и убирает в общий мешок. Он отряхивает руки, поправляет чуть скрутившийся рукав кофты и замечает на этажерке полупустой блистер с овальными таблетками. - Вы их по приколу едите? – пальцы вертят упаковку. - Это мамины. У неё последние дня два голова болит. - Это из-за полнолуния. - В смысле? – Джисон вскидывает брови. - Завтра полнолуние. Поэтому у многих болит голова и ноют кости. Смена сезона и энергий. - О… ясно. А ты… ты что-то особое делаешь в полнолуние? - Бегаю по полю голый, обмазываюсь коровьей кровью и поклоняюсь Сатане. - Не осуждаю, - Джисон смеётся, хватаясь за дверной косяк. – А серьёзно? В плане, ну, это же всё равно что-то особенное, да? - Да. Полнолуние несёт обновление и большой прилив энергетических потоков, - на пару секунд Минхо замолкает, словно размышляя. – Я хожу подзаряжаться в лес. Силы достигают своего пика и влияют на знахарей. Пробуждают то, что обычно спит. - В каком плане? – Джисон с любопытством хлопает глазами. – Не в оборотня же ты превращаешься. - Нет. Просто немного даю себе волю, - уголок губ дёргается в ухмылке, чернильные глаза поблескивают. – Хочешь со мной сходить? - А мне можно? - Почему нет? Боишься? - Кого угодно, но не тебя, - Джисон отвечает, не тушуясь ни капли. – Просто я не помешаю? - Я сам тебя позвал. - Тогда я только за. Посмотрю, чего у тебя там за шабаш. - Подумай и решай сам. Я предупредил, что в полнолуние наши барьеры опускаются, и даю тебе выбор. Хочешь ты в этом участвовать или нет. Хочешь ты узнать меня другим или нет. - Ответ – да. Хочу. Я вообще… - в этот момент в кармане начинает вибрировать телефон и Джисон достаёт его. – Блин, мама звонит. - Ответь. Я пошёл. - Ладно, до завтра. Помахав ему, Джисон проводит по экрану пальцем, наблюдая за тем, как знахарь берёт пакет и выходит из дома. По предбаннику наматываются круги, пока мама спрашивает, всё ли он купил, и дотошно проходится по списку, переспрашивая про каждый пункт. Сто раз ответив, что два килограмма муки уже ждут её на кухне, Джисон закатывает глаза и угукает на всё, что она говорит дальше. Когда спустя пять минут звонок, наконец, завершается, он вздыхает и ерошит волосы, топая раскладывать продукты. Слова Минхо интригуют. Что же происходит с ним в полнолуние, что он выносит ему предупреждение? Но ведь при этом он сам позвал его с собой. Значит, он хочет показать эту свою сторону? Хочет узнать его реакцию? Или просто поделиться? Окунуть его в другое озеро мира, который он постепенно для него открывает? Хочет проверить, не испугается ли он? А может просто хочет разделить этот, кажется, важный для него момент? Сотни вопросов крутятся в голове, подогревая интерес всё сильнее. Поток мыслей встревоженно нарушается, только когда мама возвращается домой. Получив от неё приказ чистить картошку, Джисон поставил перед собой тазик, схватился за нож и замер. Он поворачивает голову в сторону матери, которая открывает упаковки муки и высыпает их в отдельную железную тару. Старик Чансу ничего ей не сказал? Или он ждёт отца? Желудок нервно поджимается. Хоть он и решил привести к себе Минхо несмотря на явного свидетеля, ему всё равно тревожно. Он не знает, что именно за этим последует. Насколько сильно ему влетит. От затянувшегося ожидания пальцы леденеют, а внутренности висят в узле весь день и весь вечер, пока калитка не скрипит, впуская отца. В этот момент Джисон сидит в комнате, пытаясь сосредоточиться на книге, но постоянно поглядывая на часы. Он встаёт на негнущихся ногах, сглатывает и выглядывает из комнаты. - Привет, пап. - Привет. Отец даже не смотрит на него, сразу уходя в спальню переодеваться. Джисон бесшумно выдыхает, закрывая дверь и прижимаясь к ней лбом. Вроде пронесло. Обычно, если тот был чем-то недоволен, то начинал орать уже с порога. А Джисон всегда встречал его, потому как если отец вернётся, а он не выйдет поздороваться и, по его словам, выразить уважение, то получит смачный нагоняй. Такое уже было и стало хорошим уроком. Губа покусывается, пальцы барабанят по древесине. Значит, старик ничего не рассказал? Или он ушёл ужинать и упустил отца? Нервоз никуда не делся, неопределённость пугает, кажется, больше последствий. Проверив кухню и увидев, что мама только начала готовить кимпабы, а значит до ужина остаётся как минимум четверть часа, Джисон надевает калоши и выскальзывает из дома. Всё-таки надо решить вопрос до того, как тот успеет ему аукнуться. Лучше сразу разобраться вместо того, чтобы гадать и накручивать сильнее. Калитка поскрипывает, поворачиваясь на петлях. Тыквенное небо горит над крышами посёлка. Старик Чансу сидит на своём месте, всё так же стругая палки. Сегодня на нём серая майка с растянутыми лямками, свисающими у груди. Джисон решительно втягивает в себя воздух и опускается рядом с ним на шаткую скамью, ловя сосредоточенный взгляд водянистых от возраста глаз. - Можно с вами поговорить? - Да на здоровье, - басистый голос словно чуть гудит в горле. - Вы не сказали родителям про Минхо. Ножик срезает полосу, заостряя кончик палки с одной стороны. Зубочистка в тёмно-жёлтых от табака зубах перемещается из левого уголка рта в правый. От него пахнет сигаретами, но при этом крепким чёрным чаем. - Подружились, значит, а? - Ну… да. Вы не расскажете? Старик издаёт булькающий смешок от того, что он вновь перешёл к тому, с чего начал. Как ребёнок, просящий не рассказывать родителям о том, что его застукали с сигаретой. Мозолистый палец трогает треугольный кончик, проверяя остроту. - Не плохой он мальчишка. - А? – Джисон едва не давится и мотает головой, думая, что ослышался. – Не плохой? Вы сказали, что он не плохой? - А ты, что ли, с плохими дружбы водить любишь? - Нет, просто… его же тут все ненавидят. Но он хороший, да, я вам клянусь, что он хороший. Это люди просто из-за волос его так боятся, но он ничего плохого не делал, он помогать хочет, он… - Ишь распелся, соловей, - гаркает мужчина, посмеиваясь, отчего растянутые лямки его майки неравномерно трясутся. – Ты мне тут не продавай, чай я не вчера родился, я лучше твоего знаю, чего про него говорят тута и думают. Ведьмачка этого тут каждая собака знает. - Но вы его не боитесь? - Дитё чего бояться? Дитё само боится. Святым прикидываться не буду, я мальчишку тоже сторонился, как юродивого, а то чёрт его знает ведь, такие разговоры про него ходили, страх божий. Космы, как огонь, это где же дитятки виданы такие? А годика два назад, что ли, понял старый дурак, что народ-то он как куры да гуси. Боится, а чего боится? Сами не ведают, - кашлянув и прочистив горло, Пак Чансу кидает готовую палку к куче и берёт новую, поскребя рукоятью ножа подбородок. – Водил я внучку свою на речку со мной. Порыбачить с дедом, да в грязи поковыряться, чего ещё надо дитю? Играла на берегу, а у меня клюет, да как удочку из рук вырвет. Я, значит, полез доставать, а то удочка хорошая, жалко. Возвращаюсь, а берег пустой. У меня сердце в пятки, кричу, смотрю – а головка-то её в воде мелькает уже за самым углом реки. Это река Змеёвка-то, у западного леска, ты сам знаешь, чего там с течением. Унесло внучку и моргнуть не успел. Я за ней по берегу скачу, да там же кусты, куда я угонюсь? Я, малой, на войне был, знаешь? Да только даже под пулями мне так страшно не было, как тогда. Весь в холодном поту, глаза на мокром месте, думаю, потерял внучку, ирод, топиться самому надо идти, не заслужил дышать. Выхожу, значит, на опушку бережную и вижу – Кахи наша, золотце, в воде барахтается. А её ведьмачок держит, пока его самого по камням швыряет. Как хребет ему не переломало – до сих пор не пойму. Я им кричу, он мне ребёнка даёт, да сам кое-как на берег лезет, ни слова не сказал, ничего не попросил, за рукой не потянулся. Посмотрел её, травкой какой-то царапинки потёр, да к себе поковылял. Ох и огрело меня тогда. Мужчина с усилием качает головой, чуть морщась и предаваясь воспоминаниям. Истончившиеся графитовые волосы, чуть топорщащиеся сзади, покачиваются. Лезвие, подцепившее кору, какое-то время не двигается, после чего одним резким движением срезает пласт. - Гнилой человек бы не стал собой рисковать ради чужого ребёнка – я так считаю. Он весь щупленький такой, молчаливый, мокрый до костей пошёл к себе и не просил ничего, не хвастался никому. Я всё думал над ним, зенки его чёрные вспоминал, какие дикие они были, перепуганные. Негоже это, что весь народ против ребятёнка так взъелся, который просто родился таким, каким уж Бог велел. Да и, сдаётся мне, плохого-то он ничего не делает, никто толком-то и сказать не может, откуда байки-то идут. Живёт себе, никого не трогает. Да только народ мы пуганый, уже привыкший, кто ж про него хорошее слушать будет, когда в голове высечено, что ведьмачок чернотой занимается? Меня, старика, не послушают, скажут маразм ударил. Жаль мальчонку, да ничего не поделать. Такая уж судьба. Джисон, напрягшийся, как натянутый канат, пытающийся удержать пришвартованный корабль, сносимый течением, слушает каждое слово, пытаясь осознать, что ему не снится сон. Кто-то в их селе не презирает его. Кто-то понимает, что с ним обращаются несправедливо. Да и сама история пробрала его до последней клетки. Минхо ни словом об этом не обмолвился. Как он спас чью-то жизнь, подставив под угрозу свою, потому что не смог пройти мимо. И даже несмотря на это его всё равно обходят стороной. Не хотят принимать то, что он кому-то помог, не верят чужим словам, потому что зубами вцепились в страх и злобу, к которым привыкли. - Он и мне помогает. Он очень добрый на самом деле. И мне так обидно, что люди не хотят это видеть, он ведь не враг им. И меня никто не послушает, меня самого все сумасшедшим посчитают, если я про это хотя бы заикнусь. Это несправедливо. - Хороший ты мальчонка, а? – старик снисходительно вздыхает и хлопает его по спине большой тяжёлой ладонью. – Да никто и не говорил, что жизнь справедливая. Хоть плачь, хоть кричи, но это так, уж поверь стреляному воробью. Нет у нас справедливости. Против народа не попрёшь, но когда есть рядом товарищ, то это не так страшно, правда же? Поступай, как знаешь. Главное, чтобы тебя потом совесть не мучала. А кто прав, кто виноват – это уже Бог решает. Нам откуда знать? Мысли вертятся в голове весь вечер вплоть до поздней ночи. Джисон размышляет над услышанным, рассматривает ситуацию со всех сторон. Его не отпускает обида за Минхо. Обида на народ. Она, кажется, с каждым днём лишь становится больше, разбухает, наполняется, как шарик, тяжелеет. Однако появилась какая-то тёплая искра благодарности. Хотя бы ещё один человек не желает Минхо плохого. Хотя бы ещё один человек не провожает его ледяным взглядом, не убегает от него, не считает его каким-то отродьем за то, чего он не совершал. Помогает ли это как-то знахарю? Нет. Но, по крайней мере, возвращает каплю веры в окружение. Один лучше, чем ноль. Устав от размышлений, которые всё равно ни к чему не приведут, Джисон засыпает и просыпается, полный искрящегося любопытства. Полнолуние. Что же такого может произойти в эту ночь? Минхо просто пугает его ради шутки или же что-то действительно будет? Откроется какая-то новая дверь в мир чего-то за пределами их тусклых реалий? Волнение наполняет конечности, делает тело более прыгучим. Джисон старается закончить со всеми делами побыстрее и носится по саду, выполняет мамины поручения, считает минуты. Время, проведённое в доме, вообще перестаёт восприниматься. Поручения как будто не кончаются. Планы свалить до обеда рушатся на кусочки. Приходится заниматься выкапыванием картошки, отжимом постиранного белья, тасканием воды из колодца. Джисон освобождается только под вечер, снова придумывая историю про несуществующую девушку, и, затолкав дискомфорт от того, что приходится врать, едва ли не вылетает из дома, радостно шагая по выученной тропе и на ходу ловя рукой кузнечиков. Он сам словно подзаряжается какой-то непонятной энергией, с которой раньше никогда не сталкивался. Запах гортензий приятно щекочет нос, кроссовки шлёпают по каменной дорожке. Как и всегда, дверь распахивается, стоит только к ней подойти. Это вызывает тёплый трепет. Как будто его ждут. Как будто его хотят видеть. Чернильные озёра, сквозившие когда-то острым холодом, напоминают сигнальный маяк, провожающий к надёжному укрытию. - Привет. Пустишь на лунную вечеринку? - Раз уж пришёл. Длинные полы расстёгнутой чёрной кофты Минхо описывают круг, когда он разворачивается и исчезает на кухне. Дом пахнет лавандой, от которой чуть кружится голова, летают тончайшие витки дыма. На комодах, полках и подоконнике расставлены серебряные подставки с подожжёнными благовониями. Помытые полы практически сверкают, в окно льётся вечерний ветер, стены залиты огнями апельсиново-гранатового заката. Знахарь закидывает какие-то травы в котёл и помешивает варево. - У тебя тут уже какие-то ритуалы? – Джисон проходит на своё место, скидывая рюкзак и с интересом осматриваясь. - Просто чищу дом для нового сезона. - Чего варишь? - Отвар курицам. Чтобы здоровые были. - В принципе или сегодня он какой-то особенный? - Сегодня он поможет обновить им организм, - Минхо подходит к кухонной стойке с рассыпанной землёй и берёт поднос, заставленный саженцами в коробках. – Осенние растения тоже надо садить на полную луну. - Помочь? - Не надо, я сам. Толкнув дверь ногой, знахарь выходит в сад и вскоре слышно, как почва вскапывается лопатой. Он выглядит занятым, но при этом каким-то нехарактерно энергичным. Кажется, у него много дел. Расстегнув рюкзак, Джисон достаёт вышивку и тоже принимается за работу. Вчера весь день руки чесались, хотелось уже скорее взяться за иглу и продолжить. Ведь чем быстрее он закончит, тем быстрее получится увидеть чужую реакцию на подарок и предвкушение заставляет диафрагму волнительно сжиматься. Нитки с привычным шелестящим звуком ныряют в ткань, складываясь в пышные кустарники. Пока он шьёт, Минхо продолжает то входить, то выходить, иногда помешивая котёл и что-то захватывая из ящиков. Дверь остаётся открытой и один раз на пороге появляется тёмно-коричневый пыльный воробей, который, заметив поднявшуюся голову Джисона, тут же улетает. На улице постепенно темнеет. Ползущие по полу тени становятся толще, расплываются в одно сплошное озеро, заливающее округу. Музыка ветра у окна бренчит на сквозняке, издавая переливчатый звон. Благовония догорают, оставляя после себя лёгкий аромат. Закончив с огородом и умывшись, Минхо моет кухонную стойку, убирая рассыпанную землю, после чего снова начинает там с чем-то копаться, не отвлекаясь на перерывы. Он смешивает в воде какие-то кристаллы и растения, а затем начинает пальцами разбрызгивать получившийся концентрат по дому. Проходя мимо Джисона, возящегося с закреплением закончившейся нити, он встряхивает пальцы, орошая и его холодными каплями, пахнущими полынью. - Эй, - Джисон прикрывает рукой лицо. - Не растаешь. Издав смешок, знахарь двигается дальше. Его провожает удивлённый взгляд. Джисон понимает, что слышит в его голосе необычайное веселье и расслабленность, которых там обычно не наблюдается. В груди на это что-то словно отзывается, как прищепки, скачущие на задетой леске. Хорошее настроение Минхо как будто растекается по окружению, ощущаясь на физическом уровне. Его, кажется, можно даже потрогать, уловить руками. Джисон обычно не до конца понимает его разговоры про энергию и энергетические фоны, но сейчас будто сам может уловить этот тонкий слой чего-то незнакомого в воздухе. Он касается его, резонирует с его собственным. Ощущение очень странное. Но не плохое. Загораются свечи, охровые ореолы колышутся, пляшут по комнате. Джисон меняет положение, придвинувшись поближе к свету и не выпуская иглу из рук, а Минхо продолжает что-то делать по дому, заталкивая связки трав в углы и бросая некоторые из них в камин. Он останавливается, только когда за окном царит густая ночь и горизонт полностью гаснет. Сверчки усердно тянут свои бесконечные песни. - Пойдём. - Гулять? - Гулять. Огонь в доме тушится, закрывается дверь. Однако вместо тьмы на улице порхает серебристый сумрак. Фиолетовое небо словно выгнулось куполом, посреди которого чинно восседает величественная луна. Идеально круглая, выпуклая, почти что гудящая от льющегося из неё холодного света. Но холод не колючий. Скорее успокаивающий, обволакивающий воспалённые участки сознания, дарящий приятное онемение в тех местах, которые обычно тянут и ноют. Над садом летают маленькие белые бабочки, мимо грядки с морковью топает крупный ёж. Неожиданно тепло, но при этом свежо. - Мы себе ноги в лесу не переломаем? - Можешь ждать дома. - Ну уж нет. Сминая кроссовками дорожный клевер, Джисон следует за Минхо, который уверенно шагает впереди, направляясь в лес. Плотные кроны, слившиеся друг с другом в сплошное волнующееся полотно, почти не пропускают тонкие серебряные лучи, из-за чего среди стволов видно лишь шелестящий мрак. Бродить ночью по чаще – это явно не самое безопасное занятие, однако Джисона это всё равно не останавливает. Знахарь не первый раз этим занимается, значит, всё будет в порядке. Он здесь как дома. Если кто-то и сможет провести его через лес в целости и сохранности, то это он. В свою очередь, Минхо словно летит сквозь кустарники и ветви, как будто передвигаясь даже свободнее, чем при дневном свете. Вокруг них шепчутся листья, посвистывает ветер, колышется заснувший шиповник. Почва продавливается при подъёме по склону, хрустят шишки и жёлуди. Маршрут отличается от тех, что были раньше, слегка закручивается, выводя на совершенно новый порог горы. Через четверть часа деревья расступаются, открывая доступ к вытянутой поляне с травой, покачивающейся в районе их колен. Луна кажется ближе, воздух пронзительнее и слаще. Доносится запах мокрой листвы. - Мы где? - Под небом. Ветер подхватывает полы чёрной кофты, поднимая их и пуская плавной волной. Янтарные пряди подлетают, загораясь в лучах серебра. Минхо шагает по полю, разводя руки в стороны и медленно поднимая их. Шум травы словно становится громче, по изумрудному морю проносится стремительная рябь. Несколько листов взмывает в воздух, закручиваясь и паря над лесом. Шёпот деревьев пробегает от кроны к кроне. На фоне фиолетового неба загораются десятки крошечных огоньков. Присмотревшись, Джисон понимает, что это светлячки. Он удивлённо вытягивает ладонь, позволяя одному опуститься на неё. Взгляд вновь поднимается на знахаря, освещённого луной. Рёбра начинают вибрировать. Тот продолжает идти по полю, окружённый светлячками и тянущимися к нему травинками. Его лицо подставлено луне и, когда в один момент он поворачивается на месте, Джисон понимает, что он улыбается. Его глаза закрыты, скулы оттеняются ночью, янтарные волосы похожи на языки огня. В груди что-то загорается. Джисон понимает, что не может отвести от него взгляда. Он смотрит на бледную кожу, на подрагивающие длинные ресницы, на изогнутые губы. И не хочет отворачиваться. Ни за что. Минхо выглядит таким довольным и раскованным, подставляясь лесному ветру и лунному свету, улыбается так мягко, кружится, шагая по траве, так плавно, словно он пьян. Он дышит полной грудью, впитывая в себя сочащуюся из мира энергию, и воздух вокруг него как будто подрагивает. Кажется, что окружающие луну звёзды сверкают специально для него. Глаза распахиваются. Чернильный взгляд переходит на застывшего Джисона, который потерялся во времени и пространстве, и мог лишь заворожено смотреть на него. Стук крови в висках мешается с шелестящим созвучием загоревшихся жизнью растений. Рука, оплетённая чёрной тканью, легко соскальзывающей до локтя, поднимается. Тонкий палец манит к себе. Уголок губ выгибается в лукавой ухмылке, которой пропитываются и глубокие чернильные озёра. Ноги сдвигаются с места. Джисон послушно идёт к нему, не имея ни сил, ни желания сопротивляться. Он уже не помнит ни про дом, ни про свои проблемы, ни про деревню. Взгляд сосредоточен на страшно красивом лице Минхо, которое зовёт к себе. Запах хвои почти заставляет закашляться, с таким наслаждением Джисон его втягивает. Вблизи глаза знахаря блестят ярче. Не позволяют отвлечься на что-то ещё. Сознание словно оплетают гладкие ленты. Янтарная прядь скользит по лбу, после чего вновь подхватывается ветром. Какое-то время Минхо продолжает молчать, изучая его всё с тем же лукавством и, кажется, интересом. Джисон чувствует аккуратные движения в груди. Как будто страницы его души перелистывают, вчитываясь в каждый абзац. И он не ощущает никакого сопротивления. А Минхо чует это. - Ты сделаешь всё, о чём я попрошу? Плавный тихий голос отзывается покалыванием в каждой клетке. Спирает дыхание. Берёт в прочный захват, подчиняя себе. Джисон бы не смог отказать, даже если бы захотел. Минхо перед ним такой пленительно прекрасный, что он не может сказать ему «нет». Он хочет сделать для него всё. Что угодно, лишь бы тот продолжал смотреть на него. Что угодно, лишь бы запах хвои никуда не исчез. - Всё. Минхо улыбается шире на этот ответ, в глубине чернил загорается тот самый зеленоватый огонь чего-то древнего и несокрушимого, который был во время ритуала на дождь. На него можно смотреть вечно. Весь мир может сгореть дотла, главное, чтобы он был доволен, главное, чтобы все его желания исполнялись. Есть только он, благословлённый серебром луны. - Спрыгнешь ради меня вниз? Хвойный голос звучит в голове, в ушах, в каждом миллиметре его тела. Рука в чёрных одеждах показывает в сторону. Джисон непроизвольно поворачивает голову. Только сейчас он осознаёт, что поляна идёт по скалистому склону, у подножья которого бурлит и пенится река. Высота такая же, что была у водопада. Внизу лишь вода и многовековые камни, отполированные до блеска. Прыжок может закончиться только одним исходом. Они на самой вершине, а там – бесконечность. - Спрыгну. Взгляд возвращается на знахаря. Джисон не может отказать. Он ни за что ему не откажет, всё его естество против этого. Он слишком околдован чернильными глазами, чтобы ослушаться. Если это то, чего хочет Минхо, он это сделает. - Прыгай. Обольстительно улыбающийся знахарь пронизывает его властным взглядом. Зелёное пламя отдаёт требовательностью. Он ловит мельчайшее изменение в чужом энергетическом поле, гипнотизирует, подчиняет. Джисон может думать лишь о том, какой он красивый. Повернувшись, он шагает по траве. Носки кроссовок останавливаются у обрыва. Речные потоки врезаются в торчащие камни, смешиваются друг с другом, подлетают, омывают берег. Пустота впереди завывает, зовёт к себе. Ветер надувает футболку. Проскакивает слабая мысль о том, что это сумасшествие. Однако Джисон хочет сделать так, как Минхо просит. Это ради него. Минхо хочет, чтобы он прыгнул ради него. Тогда он будет счастлив. Лесной воздух подталкивает в спину. Тело поддаётся ему и летит вперёд, стремясь к манящей воде. Струны ветра прорезают волосы. Резко обвившиеся вокруг талии руки тянут назад. Джисона выпрямляет, буквально выхватывая из лап гудящей цепкой бездны. - Дурак, - правое ухо обжигает горячее дыхание. – Никогда не ставь чью-то жизнь выше своей. Сопротивляйся. - Я не хочу тебе сопротивляться, - Джисон поворачивается, ощущая, как околдовывающая завеса медленно рассеивается, однако его решительность никуда не испаряется и он заглядывает в чернильные глаза. – Раз ты говоришь, значит так надо. Я сделаю так, как ты скажешь. Я тебе верю. Какое-то время Минхо смотрит на него удивлённо. Янтарь плавно покачивается. Затем он со смешком выдыхает. - Бестолочь. Не поддавайся моей магии. - Мне нравится твоя магия. Слова вырываются сами, не вытягиваются под напором древнего огня. Джисон смотрит на него уже намного более осознанно, но так же завороженно. Не желая отворачиваться или хоть как-то отдаляться. Купаясь в хвое. Шумящая потоками речная бездна за спиной не пугает ни капли. Один раз его уже поймали. Минхо всматривается в него, прощупывает душу, оценивает. В чернильных озёрах вновь зажигается лукавость. Он берёт его за левое запястье и вытягивает руку к себе. Из кармана появляется нож. Лезвие заносится над раскрытой ладонью. - Дашь себя порезать? - Да. - Ничему не учишься, идиот. - Может быть. Минхо смотрит на него ещё пару секунд, после чего делает резкий взмах ножом. Лезвие рассекает кожу. Джисон шипит, но руку не отдергивает. Он послушно ждёт, что будет дальше. Расчертившая ладонь ровно посередине полоса жжётся и темнеет, наполняясь кровью. Однако та не успевает расползтись. Наклонившись, Минхо слизывает её, проходясь по коже горячим языком. Джисон замирает, широко распахивая глаза. И без того колотящееся сердце мечется сильнее. - Теперь я всегда буду чувствовать тебя. Куда бы ты ни пошёл. Что бы ты ни делал. Я тебя найду, - полыхающие глаза Минхо вновь устремлены на него, сводя весь мир в одну-единственную точку. – Позовёшь меня и я услышу. Тронешь этот шрам и подумаешь обо мне – я почувствую. Связь крови не сломать. - А я смогу? - Что? - Чувствовать тебя. Джисон не выглядит напуганным. Не выглядит обременённым. Он задаёт искренний вопрос, интересующий его, совершенно не обращая внимания на пылающую боль в своей руке. Его чайные глаза отражают серебристые блики расцветшей на небе луны. Минхо какое-то время завороженно смотрит на такое необычное сочетание, а затем издаёт смешок, но уже без околдовывающего лукавства. Мягкий. Но не менее притягательный. - Ты уже меня чувствуешь. Ножик убирается в карман. Знахарь достаёт бинт и начинает аккуратно заматывать ладонь. За его спиной летают светлячки. Трава колышется у их ног, оплетая. Внизу шумит неспящая река. Ночная прохлада щекочет шеи. Джисон наблюдает за тем, как ветер играется с янтарём. - Пошли домой. Уже поздно, на сегодня хватит. - Пошли. Кроссовки расталкивают овсяницу. На ветке дуба ухает сова. Серебро луны рассыпается, стоит лишь оказаться в древесном лабиринте. Джисон шагает за знахарем, касаясь забинтованной руки. С губ не сходит улыбка. Покалывание свежей раны выходит за пределы тела. Порхает в лесной тишине. И находит продолжение в янтаре. Околдованность спала. Зато магия так и осталась. Поселилась под самой кожей. Проскользнула в кровь. Захватила сердце.