Янтарь

Топор впивается в сухой ствол, пуская в стороны щепки. Яблоня трясётся, с трудом выпуская из себя лезвие. Второй удар прорезается глубже, заставляя дерево трещать и клониться вбок. Очередной взмах – и оно летит вниз, цепляясь верхушкой за забор и подскакивая вверх от удара. Пара хилых листов слетает на траву. Джисон хватается за яблоню и срубает топором ветки, пока ствол не лысеет полностью. Торчащий кусок древесины цепляется за перчатку, когда он поднимает его и несёт к рабочему столу, рядом с которым стоит толстый дубовый пень с рублёными следами. За три взмаха дерево превращается в дрова и Джисон возвращается обратно, захватывая по пути лопату. Со всей силы всадив её в землю у оставшейся части ствола, он выкорчёвывает корневую часть, вдавливая лопату ногой в сапоге с толстой подошвой. Куски почвы поднимаются, распадаясь на комья, полные травы. Разрезанный пополам червь извивается и равнодушно отбрасывается в сторону, когда Джисон вскапывает землю глубже, чтобы достать всю корневую систему. Топор убирается на место. С собранных веток собирается листва, летящая в компост. Расчленённая яблоня отправляется в дровяной ящик. Она росла у них пять лет, но несмотря на тщательный уход так и не дала никаких плодов, так что от неё было решено избавиться, чтобы следующей весной дать шанс другому дереву. Сняв перчатки и утерев пот, Джисон идёт умываться, после чего приводит себя в порядок перед зеркалом и хватает рюкзак. С выполнением всех задач наступает лучшая часть дня. Пальцы пробегаются по виноградным лозам, оплетающим арку. Калитка скрипит, поворачиваясь на петлях. Джисон поправляет рюкзак на плечах и выходит на улицу. Старик Чансу сегодня одет в белую майку с желтоватыми полуовалами в районе подмышек. Серые носки натянуты поверх чёрных кальсон с катышками и растянутыми коленями. Ножик плавно срезает тонкие слои палки, устилая землю стружкой. - Здрасьте. - Привет. Старик кивает, не отрываясь от своего извечного занятия. Джисон уже шагает, было, по вытоптанной сотни раз дороге, как останавливается, оборачиваясь. Его всегда пожирал изнутри этот вопрос – чем же Пак Чансу занимается? Это началось около двух лет назад и с тех пор он не появляется на скамье только в морозные зимние дни. - Извините, а вы можете рассказать, зачем вам все эти палки? Хрипловатый смешок вырывается изо рта с сухими потрескавшимися губами. Сигарета, которую он жевал, но не поджигал, сплёвывается на землю. Водянистые глаза поднимаются, смотря осознанно, чётко, не как у большинства стариков, чей разум уже частично летал где-то за гранью привычного мира. - Любопытный малый, да? То-то к ведьмачку тебя потянуло. - Если не хотите говорить, то не надо, я просто спрашиваю, - поясняет Джисон, чуть неловко теребя ногтем мозоль от иглы на правом указательном пальце. - Любопытство – это не порок. Если дитятку интересно, значит дитятко смышлёное, мир изучает. Пойдём – покажу чего, коли не торопишься. Отложив инструменты, старик поднимается со скамьи и, чуть придерживая копчик, заходит на свой участок, открывая деревянную калитку, которая покачивается на пружинах. Промедлив секунду от неожиданности, Джисон идёт за ним. Правая сторона участка отведена под дом из серого камня. От крыши до земли тянутся верёвки, по которым вверх ползут растения. Сильно пахнет посаженным у самого забора укропом. Аккуратные грядки идут друг за другом, расположившись в левой части участка в форме квадратов и прямоугольников. Вполне обычное устройство, вот только все они отделены друг от друга не досками или пластмассовыми заборчиками, а вплотную идущими палочками. Ими также отёсаны бетонные дорожки и фундамент дома. - Вы используете их как ограждения? – Джисон идёт, вертя головой и осматриваясь. - И это тоже. Воздух и влагу хорошо пропускают, чинить легко, коли сломается чего, можно без хлопот грядки резать или расширять. Удобные штуки, - старик сворачивает у деревянного сарая с витражными окнами. – Но главная моя радость – это вот эта вот чепуха. Дорожка, идущая между сараем и углом дома, ведёт в задний двор. Однако вместо грядок там то, что сначала распознать не получается. Джисон проходит дальше и вскидывает брови. Палочки, воткнутые в землю, образуют витиеватое почти двухметровое солнце, от центра которого отходит около десяти треугольных лучей, которые плавно закручиваются к кончикам. Каждая линия состоит из трёх рядов, а внутри ядра палочки создают узор из завитков. Среди палочек высажены невысокие цветки, плотно заполняющие ограниченное пространство, и каждый сектор словно закрашен своим цветом: от оттенков красного до удивительно нежных оттенков голубого. - Ого. Вы, - поражённый Джисон водит пальцем над площадкой. – Это вы сами всё? - Так точно, товарищ. Каждую палочку сам, всё с душой, - старик гордо крякает, чуть выпрямляясь и похлопывая себя по груди. – Ничего так? - Это очень круто. Вы и там уже что-то начали? Справа от солнца имеется свободный участок земли, тянущийся на три метра к забору. Там полукругом воткнуто явно больше сотни палок. - Негоже солнышку одному куковать. Вот решил месяц состряпать, чтобы скучно не было. Жена моя, царство ей небесное, жуть как любила историю про солнце и луну. Которая это самое. «Луна любила Солнце так сильно, что умирала каждую ночь, чтобы дать ему дышать». Вот и подумалось мне, а чего бы не порадовать её? Да только померла она, когда цветы ещё зацвести не успели, ладно хоть солнышко посмотрела. - Мне очень жаль, соболезную. - Да чего уж там, отмучалась. Теперь с неба смотрит, там, наверное, вид получше-то сверху, картинку полную видно, - Чансу басовито посмеивается. – Дай бог доделать, а потом уж и самому помирать можно, внуки пусть любуются. - Ну вы чего, доделаете и потом ещё чего придумаете. Может на улице у забора, чтобы все красоту видели, - уверенно говорит Джисон. – А то здесь только вы, да ваши видят. - Таки мне достаточно. Счастье-то оно тишину любит. - Всё равно. Как здорово бы было, все бы попадали. У вас руки умелые такие. - Спасибо, малой, уважил старика, - Пак Чансу сжимает ему плечо. – Я поначалу с огорода-то начал, когда грядки чинил. Думаю: чего ветки зря лежат? Понатыкаю и пусть будут. А потом понравилось мне палки-то стругать, успокаивает и руки при деле, хоть не каменеют от артритов всяких. Просто складывал их, да и всё. Не у всего смысл должен быть, понимаешь? Покуда нравится чего, так и надо продолжать. Может, в этом и есть смысл, а? Смотрю, как ребятишек ругают, что они лягушек ловят или из камешков лабиринты строят, и не понимаю, чего народу неймётся. Ежели весело им, чего ругаться-то? Пусть своими делами занимаются, не трогают же никого. Главное, чтобы себя сильно не ранили. - Вы правы, да. Спасибо вам, дедушка, - немного подумав, Джисон оживлённо кивает и с признательностью хватает его за мозолистую руку, тряся её. - Да за что же? – удивляется старик. - Что показали. И что вещи такие хорошие говорите. Я вас очень уважаю, правда. - Ох, мальчишка, куда ж ты меня в краску вгоняешь-то, старого? – Чансу смеётся, после чего отвечает на рукопожатие и другой рукой поглаживает его по голове, смотря едва ли не с отцовским теплом. – Хороший ты парнишка, добрый, воспитанный. Побольше бы таких нам. Спасибо, что заглянул, старику-то оно приятно. Идя по заросшей тропе, Джисон прокручивает эти слова несколько раз. Неожиданные и очень значимые. Как будто его собственный дедушка похвалил его, хотя дед был больше похож на отца. Очень немногословный и никогда никого не хваливший. Чужой человек проявил больше заботы, чем вся его родня, если не брать в расчёт мать. Добро приходит оттуда, откуда не ждёшь. Было приятно почувствовать себя особенным. Ему доверили чей-то важный секрет, поделились чем-то личным. Да и мудрость старика отозвалась внутри. Лесная роща сонно шелестит. Поймав выскочившего из чистотела кузнечика, Джисон какое-то время держит его в кулаке, чувствуя, как тот бьётся шершавыми лапами о кожу. Затем он подбрасывает его вверх, отпуская на волю, и наблюдает, как ярко-салатовое пятно исчезает в лезвиях придорожной травы. Пальцы пробегаются по забору. Гортензии, кажется, чуть поредели с приближением осени. Голубые букеты частично опали, маленькие лепестки носятся по бетонной дорожке. Дверь беззвучно распахивается. - Привет. - Привет. По диафрагме разливается тепло, стоит только увидеть футболку, в которую одет Минхо. Прошла уже неделя, но Джисон всё равно радуется каждый раз, как видит его в ней. Кажется, что знахарь действительно носит кусочек его души с собой. Дверь закрывается. Рюкзак летит на пол. Джисон опускается рядом, с наслаждением вдыхая хвою, словно прочищающую лёгкие и голову. В руке привычно устраивается новая вышивка: лазурное море с куском незаконченного мандаринового заката. - Чем занимаешься? - Воск крошу. - Воск? Зачем? Глаза удивлённо наблюдают за тем, как сидящий за столом Минхо водит по тёрке огарком свечи. В ведёрке у его ног уже набралась горка таких ошурков. - Это догоревшие свечи. Они собрали весь негатив, так что теперь его надо уничтожить и развеять. - Это как… очиститель воздуха? Только типа энергетический? - Да. - Вау. Какие у тебя технологии. - Издеваешься? - Хоть раз было такое? - Чёрт тебя знает. - Ты меня знаешь. Минхо на это фыркает, продолжая с усердием стругать желтоватую свечу. Тонкая янтарная прядь покачивается у лба. Какое-то время Джисон смотрит на него, думая о том, что у него потрясающий профиль. Нижняя губа, чуть отведённая назад, совсем его не портит, а лишь придаёт больше очарования. Нить с шелестом скользит сквозь ткань. Игла протыкает её с обратной стороны и нить вьётся уже вверх, рука поднимается, перехватив острый кончик. Этот уклад вещей стал таким привычным, что сложно вспомнить, как всё было раньше. Джисон не понимает, чем занимался целыми днями до того, как в его жизни появился знахарь. Проживал день за днём, пытаясь заполнить пустоту внутри видео и книгами, но они пролетали в неизвестность, как в котёл без дна. Нитки могли заштопать хотя бы часть этой бездны, однако он отказывался от них, словно боясь встретиться с собой настоящим. Он пытался быть таким правильным, каким его хотят видеть другие, потому что слишком боялся, что останется в своей пустоте совсем один. Умирая от голода, будешь и землю есть. Так и он. Пытался цепляться за всё то ничтожное, что было, лишь бы выжить среди всех этих людей, которые даже не пытались его понять. Ему не нужно было, чтобы они его понимали. Он хотел, чтобы они хотя бы попытались. Чтобы они сами этого желали. Но никому этого нужно не было. Восковая стружка с шероховатым постукиванием летит в ведро. Минхо хлопает по тёрке, скидывая налипшие частицы, и соскабливает оставшееся ногтем. Пока он разбирался со свечами, Джисон успел три раза сменить нитку и заполнить чёрную ткань оранжевыми строчками. Язык слюнявит четвёртую и та ловко проскакивает в игольное ушко. Кончик иголки тыкается в ткань с обратной стороны, подбирая нужное место, после чего прорывается сквозь неё. - Я к реке, пойдёшь? – взяв ведро, Минхо подходит к двери. - Пойду, а зачем? Отложив вышивку, Джисон поднимается, опираясь ладонями о колени. Он придерживает для знахаря дверь, после чего обувается и выходит следом. Глаза тут же жмурятся на солнце. - Нужно пустить воск по реке. Вода нейтрализует негатив. - А это никак реку не портит? - Нет. Она не впитает это в себя, она это очистит. Над высокой травой пролетают белые бабочки-капустницы. Сухие стебли растений тыкаются в ноги на манер сена и хрустят. На некоторых кустарниках проскакивает первая желтизна. Откуда-то издали доносится блеяние козы. Петляя по едва различимой в поле тропе, они входят в пролесок, полный мошкары, а спустя пару минут оказываются на пологом берегу со свисающей до самой реки травой, покачивающейся на волнистых потоках. Пахнет тиной и ряской, прибитой к земляным склонам. Схватив ведро одной рукой за обод, а другой поддерживая за дно, Минхо начинает трясти его над бегущей водой. Вниз летят бело-жёлтые восковые ошурки, тут же уносясь дальше течением и расплываясь в стороны. - Тьмой родим, да огнём губим. Вода-мать, забирай обратно в лоно, да не пущай, покуда чист не будет. Поган людской язык, да не тронет. Рукой поскребя по стенкам и дну, чтобы выбросить всё до последней крошки, знахарь наклоняется и загребает ведром речную воду. Покрутив им, он выливает воду обратно и повторяет процесс ещё два раза. Джисон стоит рядом и наблюдает за всем с замиранием и детским восторгом, чуть приоткрыв рот. Сколько бы ритуалов перед ним ни проводил Минхо, он ощущает благоговейный трепет от каждого. Потому что перед ним творится настоящая магия, от которой в чернильных озёрах коротко вспыхивает древний зеленоватый огонь. Отставив ведро на берег, Минхо брызгает воду себе на руки, потирая их. Пальцы зачёсывают янтарное пламя назад. Он умывается, освежаясь. Капли блестят на бледной шее. - А ты воду можешь контролировать? - Нет, конечно. - Жалко. - Но я могу это. Присев на корточки, знахарь опускает руку в речные потоки, которые чуть спокойнее на мелководье ближе к берегу. Джисон выжидательно хмурится, не понимая, на что ему смотреть. Пальцы двигаются, практически касаясь высшей точки илистого дна. Буквально пару секунд спустя вода начинает мутнеть и переливаться, но не из-за потревоженной земли. К пальцам стекаются маленькие серебряные рыбки, которые едва ли достигают размера горохового стручка. - Да ладно, это ты их позвал? Офигеть, - Джисон опускается рядом, с удивлённой улыбкой смотря на то, как больше десятка мальков вьётся вокруг ладони Минхо. – А мне можно потрогать? - Можно. Джисон зачем-то сначала вытирает руку о свои штаны, после чего осторожно опускает её в воду, боясь спугнуть собравшуюся живность. Поначалу рыбки шарахаются в стороны, но затем подбираются к его ладони и он чувствует мягкие тычки в кожу. Холодные потоки окутывают запястье. Можно почувствовать направление течения. - Вау, так прикольно. Он довольно посмеивается, радуясь такой дурацкой мелочи, но такой необычной. Он в детстве с мальчишками пытался ловить рыбок, когда они купались, вот только почти всегда безуспешно. Те были слишком пугливые и юркие. А сейчас они с интересом изучают его руку, иногда касаясь гладкими боками. Как будто понимают, что он им не навредит. В свою очередь, Минхо рыбки совершенно не интересуют. Его ладонь по-прежнему в воде, чтобы те не уплыли, выскользнув из зоны влияния. Но взгляд сосредоточен на присевшем рядом Джисоне, который едва не светится от радости. Чернильные глаза внимательно рассматривают его округлившиеся от улыбки щёки, отчего собственные губы вздрагивают – уголки приподнимаются. Аура ярко полыхает, словно окутывая всё вокруг мягкой бахромой. Через пять минут парни встают и бредут обратно домой. С ведра летят холодные капли. По траве пробегает рябь от задувшего ветра, однако тот тёплый, летний, словно поглаживает по затылку. Солнце нежно ласкает кожу, уже не обжигая, как было в июле. Поле накрывается охровым тюлем приближающегося заката и блестит, отдавая золотом. Джисон подставляет лицо приятным потокам, прикрывая глаза и разводя руки в стороны. Он шагает по траве, наслаждаясь вечерним бризом, несущим с собой запах полевых цветов и нагревшейся за день земли. За каждым его шагом следит идущий чуть позади Минхо. Джисон напоминает ему раскрывшийся подсолнух, тянущийся к солнцу. Золото окрашивает его кожу, придаёт блеска ореховым волосам. Тёплая энергия простирается почти на всё поле, притягивая к себе, зачаровывая. Знахарь пытается подавить очередной приступ улыбки, но не может. Равно как и не может отвести от него взгляда. Когда Джисон ловит волну с природой, он словно расцветает, наполняясь силой, не позволяющей отвлечься от него. И сам даже не подозревает об этом. Как бабочка не подозревает о том, насколько прекрасны её крылья, потому как попросту не может видеть их. После возвращения домой начинается готовка ужина. Джисон прилежно нарезает овощи, напевая какую-то застрявшую в голове песню, пока Минхо варит рис для последующей обжарки в соевом соусе и имбирно-медовой пасте. Дом наполняется сладковатыми пряными запахами, паром витающими среди балок с покачивающимися букетами. Золото солнца медленно рассыпается по стенам. День кренится ко сну. Этот самый день хоть и не был заполнен чем-то выдающимся, Джисон всё равно думает о том, что он был отличным. Попрощавшись с Минхо и заступив на стандартный маршрут по заросшей тропе у песчаного склона, он бредёт к основной части посёлка, пожёвывая овсяницу, зажатую меж зубов. Усталость после утренней работы в огороде сменилась наполненностью от приятной компании и почти законченной вышивки. Руки набирают сноровку и двигаются уже намного быстрее. В окнах дома старика Чансу горит тыквенный свет и чуть блестит в стекле телевизор. В пятничный вечер обычно крутят футбольные матчи, чуть развязный смех на улицах звучит чаще. Народ позволяет себе расслабиться после утомительной деревенской работы. Калитка скрипит, лозы винограда шелестят на ветру. Густые тени оплели углы, заполонив поселение сумраком. Дома немного пахнет жареным луком. Разувшись, Джисон шлёпает по холодным половицам. Он заглядывает в зал и коротко здоровается с родителями, после чего направляется в свою комнату. Хочется налить себе оставшийся лимонад, захватить пару печений и устроиться в кровати с книгой, которую он начал позавчера. - Джисон. Голос отца заставляет рефлекторно дёрнуться и застыть. - Да? - Подойди. Бесшумно вздохнув и прикрыв глаза, Джисон оставляет рюкзак в коридоре и возвращается обратно в зал, проклиная всё на свете и молясь о том, чтобы быстро отделаться. Кишки скручиваются в неприятном ожидании. Что не так на этот раз? Топор висит не на том месте? Кусок яблоневого корня торчит из земли? Ветки не так лежат в ящике? Зубная щётка стоит не с той стороны стакана? - Да, пап? – Джисон останавливается у дивана, смиренно ожидая своей участи. - Завтра остаёшься дома. - Что? Почему? - Куриц забивать пора. Сегодня место в морозилке освободили. Завтра с утра встанем и отберём тех, которые уже нестись нормально перестали, мать общипает как раз. К свернувшимся кишкам прибавляется перекрутившийся несколько раз желудок. Пальцы с треском холодеют, горло каменеет. - Нет, я… давай я лучше картошку всю вскопаю, ладно? Всю-всю сам. Как раньше. - Сколько можно уже? – острый взгляд отца, сосредоточенный на экране телевизора, грозно зыркает на него. – Хватит кормить меня отговорками, завтра возьмёшь топор в руки и будешь работать. - Я не смогу. Не буду я их убивать, я их цыплятами ещё растил, как я их убью? – рёбра начинают жалобно подрагивать. - Ты растил их, чтобы в жопы целовать и сопли пускать? Другие пацаны сами уже с малых лет куриц забивают, коров забивают, а ты всё мямлишь и яйца жмёшь. Мужик ты или кто? - Пап, я правда не могу. - Пусть он просто посмотрит в этот раз, а? – мягко предлагает мама. – Жалко же курочек, он их любит, пусть со стороны пока привыкает. - Да сколько можно трястись над ним, ебёна кочерыга? – мужчина указывает мясистым крепким пальцем на сжавшегося Джисона. – Мясо жрёшь? Вот и иди добывай. Как ты семью собрался заводить, когда даже сраную башку курице отрубить не можешь? Пойдёшь и сделаешь, ничего не знаю, и получишь у меня, если ещё будешь так бубнить. Хватит уже жопу тебе подтирать, избаловали. - Я… я не буду. Я не буду убивать, - Джисон с трудом сглатывает, чувствуя, как глаза начинает жечь. – Пожалуйста. Я всё сделаю, только не это. - Ну что за ссыкло, а? – отец подрывается на ноги и в один увесистый шаг подлетает к нему, буквально нависая сверху. – Сколько раз говорил не мямлить? Стоишь лебезишь как баба, некоторые бабы и похлеще тебя будут. Я сказал: завтра встаёшь и берёшь топор в руки. Только попробуй зассать – пеняй на себя, ты понял меня? Ком застревает в глотке, мешая дышать. От каждого повышения тона внутри пробегает дрожь, оставляющая после себя ядовитую слизь, разъедающую каждый уголок души. Джисон не понимает, как держится на ногах, когда его так безбожно трясёт изнутри. Один раз он уже наблюдал за тем, как отец отрубает голову курице, которую он любил. Он не мог успокоиться несколько часов и решил, что сам никогда такого не сделает, он никогда не отнимет жизнь, просто не сможет. Он не хочет крови на своих руках и этот страх причинения вреда живому существу на каплю сильнее страха перед родителем. Ком сглатывается. Глаза поднимаются, заглядывая в ледяную бесконечную бездну. - Нет. - Чего? - Я не пойду. Какое-то время в зале стоит тишина, не считая работающего телевизора, по которому крутят футбол, который давно никто не смотрит. Температура одновременно падает до формирования ледяных кубиков в венах и поднимается до бурления в висках. - Щенок, совсем оборзел! – рука отца впивается в предплечье Джисона, встряхивая его как тряпичную куклу. - Джумин! – мать испуганно вскакивает с кресла. - Не лезь! – грозно рявкает мужчина, не сводя испепеляющего взгляда со своего поджавшего задрожавшую губу сына. – Как упрямиться, так ты первый, а как мужиком нормальным быть, так ты сразу заднюю даёшь и ноешь, бестолковая сопля. В кого ты такой бесхребетный вырос, а? Трясёшься, как шавка, ничего нормально сделать не можешь и всё только со своими сраными нитками возишься, как педик какой-то! Истеричный ураган в Джисоне выдавливает слёзы к уголкам глаз. От страха конечности парализовало, участок кожи, за который его схватил отец, горит. Однако от его слов огонь вдруг переходит в грудь и словно сжигает какую-то тонкую нить, державшую тяжелейшую дверь, за которой пряталась вся изнуряющая усталость и обида, которые копились в нём всю жизнь. - Да. - А? Чего ты там опять мямлишь? - Я и есть педик. Слышишь? – Джисон заглядывает ему в глаза с отчаянной яростью. – И что? Изобьёшь меня? Голову оторвёшь? За то, что я не такой, как ты? - Господи, побойся бога, солнышко, ты чего говоришь-то? – мать подбегает к нему, цепляясь за плечо. – У тебя и девочка есть, не надо так ругаться, ты ведь… - Да нет у меня никакой девочки! – Джисон пронзительно смотрит на мать, дёргаясь и заставляя её отшатнуться. – Не интересны мне никакие девушки, я плевать на них хотел. Специально придумал, чтобы на мозги мне капать перестали со своей свадьбой. Я не собираюсь ни на ком жениться. В тишине, кажется, слышно, как что-то трескается. Нити, связывающие их семью по швам. Лопаются одна за другой. Вместе с самообладанием отца, лицо которого побагровело, а вены на шее вздулись. - Я твой поганый рот сейчас хлоркой отмою, паскуда неблагодарная! – мужчина хватает его сильнее и приподнимает вверх, сверля выпученными от ярости глазами. – Позорить меня собрался, щенок, да ты у меня на поводке сидеть будешь, пока мозги на место не встанут! Педиком он захотел стать, бестолочь сопливая, да я тебя… Кулак впечатывается в отцовскую щеку, проходясь по губам и отбрасывая того на диван. Раскрывшаяся рука роняет Джисона на пол. Костяшки полыхают, перехватывая огонь, разгоревшийся внутри. Мама вскрикивает. Тяжело дыша, Джисон подскакивает обратно на ноги, с искрящей ненавистью смотря на оторопевшего от такого отца, из разбитой губы которого потекла кровь. - Пошёл ты, урод! Развернувшись на пятках, Джисон стремительно вылетает из зала, игнорируя крики перепуганной матери. Он впрыгивает в кроссовки, спотыкается на пороге, едва не падая лицом на бетонную дорожку, и захлопывает дверь, а затем и калитку. Вдавив ступни в обувь до конца, он срывается с места, несясь по потемневшим улицам, заполненным лишь светящимися дымками лампочек из чужих окон. Ветер хлещет по лбу. По щекам текут горячие слёзы. Только уже не испуганные. Злые. Переполненные обидой. Все мысли в голове спутались, слиплись друг с другом, как расплавленный металл. В груди горят обломки, лёгкие буквально дымятся от угля. Джисон добегает до перекрёстка, когда силы, вызванные яростью, покидают его. Он всхлипывает в голос и сгибается пополам, держась за колени. Рот отчаянно втягивает в себя воздух. Ядовитые слова отца словно отпечатываются на каждой мозговой извилине. Родной отец считает его ничтожеством. Да и мать тоже смотрела на него, как смотрят на убийцу. Для них он позор и от этого всё полыхает. Не потому что это было неожиданно. А потому, что он увидел это в их глазах. Неважно, кто из них прав, а кто виноват. Это всё равно режет. - Чё, парень бросил? Развязный голос, за которым следуют едкие смешки, заставляет повернуться. Сморгнув пелену слёз, Джисон видит трёх знакомых парней из школы, стоящих у забора закрывшегося магазина с выцветшей мишурой в окне. Чунмён и его друзья: крайне невысокий, но значительно широкий Сонун и длиннорукий Донбин с носом-картошкой. Они курят горькие сигареты, через вонь которых всё равно пробивается колючая линия алкоголя. Сжав челюсти, Джисон выпрямляется и идёт дальше по дороге. Ему хватило на сегодня. Пусть говорят что угодно, ему больше проблемы не нужны. Хочется просто укрыться в каком-нибудь безопасном месте и забыться, отвлечься, чтобы перестало так пронзительно тянуть в груди. - Охренел старших игнорить, слышь? – Сонун зычно присвистывает. – Манеры где? - И не говори. Вроде педик, а манер нет, - усмехается Донбин. Джисон застывает. Рёбра начинают звенеть, как сирена во время пожара. Того самого, который по-прежнему бушует внутри. Вот только ярость, давшая сил противостоять отцу, уже угасает. Тишина и темнота пятничной ночи, царившие на пустынном участке перехода к дальней части деревни, заставляют холодок пройтись по позвоночнику. Отец был один. А их трое. - Извините. Я тороплюсь. Прочистив горло, Джисон оборачивается, кланяется и собирается торопливо направиться туда, куда обычно никто не ходит. Туда, где он точно будет в безопасности. В колени возвращается дрожь. - Сюда иди, есть маза потереть, - Чунмён окликает его, бросая сигарету на землю. – Шинми привет передавала, помнишь такую? - Давайте в другой раз. Он не хочет связываться с пьяными людьми. Эта компания и в трезвом состоянии не вызывала никакого доверия, что уж говорить о состоянии, в котором они находятся сейчас. Только этого ему не хватало. Вечер не может стать хуже. Не должен. - Берега попутал? Старшие сказали к ноге – идёшь к ноге, - голос Сонуна становится ближе и Джисон оборачивается, подбираясь на месте от того, что к нему уже направлялись все трое. – Вопрос есть важный, ты оглох? - Какой вопрос? – он пытается сохранять спокойствие. - Поговаривают про тебя всякое. Что ты к мужикам клеишься. - Ни к кому я не клеюсь. - Да ну? – Донбин кривит губой и проводит языком по тёмно-желтым зубам, вальяжно шагая к нему с руками в карманах широких потёртых джинсов. – А друганы мои другое слышали. - Это неправда. - Хочешь сказать, что они заливают? - Возникло недопонимание. - Ишь как красиво языком вертишь, - Чунмён, всё-таки державшийся чуть поодаль, вдруг шмыгает носом и заглядывает ему в глаза. – Шинми говорила, что у тебя хороший язык. - У нас всё в прошлом, - часть Джисона продолжает с треском гореть, в то время как другая часть буквально трещит от накатывающего холода тревоги. - Она была настолько плоха, что ты после нее поворот сделал? - Она хорошая девушка, просто… По левой скуле прилетает кулак, заставляющий отшатнуться. С ног не сбивает, но кость вибрирует и в ушах начинает звенеть. Джисон хватается за щёку и пятится назад. - Про мою бабу ртом своим лить не смей, понял? Чунмён презрительно смотрит на него сверху вниз, после чего с чувством харкает на траву. Слышно, как на одном из участков гулко лает собака, однако на жилой улице никого нет. Все отдыхают дома, либо в пивнушке на площади. - У тебя, педик, на роже всё написано, - Сонун расправляет грудь, футболка на которой натягивается и едва не трещит по швам, делая шаг вперёд. – С девками не получилось, по пацанве пошёл? Глазеешь на всех своими грязными зыркалками. Представляешь, как присовываешь всем, да? - Я ничего не представляю и ни на кого не глазею, - твердит Джисон, нерешительно выпрямляясь и чуть морщась от жжения в скуле. - Опять языком чешешь. Любишь ты языком работать, да? – грязный долгий смешок. – Ну давай. Любишь на пацанов глазеть, люби и платить. Отрабатывай. - Что? - Будешь так же хорошо языком работать, как базаришь сейчас, то домой пойдёшь слюни дальше пускать, - Донбин ведёт тазом вперёд, усмехаясь с довольным хрюканьем. – А будешь халявить, так придётся учиться, пока не научишься. - Я… я не… Удар в живот заставляет согнуться с рваным выдохом. В глазах с жаром мелькает. От молнией поразившей боли пальцы скрючиваются, а тело на несколько секунд теряет контроль. Джисона толкают на землю, заставляя приземлиться на колени. Голова дёргается наверх, когда в волосы впивается рука. - Всё, как ты и мечтал, петушила, - Донбин встряхивает его, другой рукой хватаясь за бляшку своего ремня. – Видишь, какие мы добрые? Сейчас покажешь, какой у тебя хороший язык. - Нет, хватит, пожалуйста, - Джисон пытается вырваться, за что получает пощёчину. - Будешь много болтать – будем по-плохому, усёк? – вставший справа от него Сонун пинает его по бедру. – Только пискни. - Не надо, пожалуйста, не надо! - Хочешь сразу два? Давай два. Стоящий слева Чунмён тоже берётся за свой ремень. Через секунду он вскрикивает, отшатнувшись. На землю падает камень, прилетевший откуда-то из полевой ночи прямо ему в лоб, за который он мгновенно хватается. Сонун едва успевает повернуться на шорох, как в его висок тоже прилетает булыжник, заставляющий его взреветь. - Какого… Расстёгивавший ширинку одной рукой Донбин собирается броситься вперёд, однако его отбрасывает назад ударом по круглому носу. Джисон, которого он держал, непроизвольно летит на землю и едва успевает выставить руки вперёд, чтобы не впечататься в дорожную гальку. Мимо него проскакивает тень. Отошедший от броска камнем Чунмён уже собирается атаковать в ответ, но не успевает это сделать до того, как его сносит с ног с хрустом прошедшийся по лицу кулак. Джисон поднимает голову и видит Минхо. Тот не медлит ни секунды и подлетает к поднявшемуся Донбину. В свете луны мелькает металл. Складной нож в руке знахаря прикладывается к тощей шее. Другая рука крепко держит его за волосы, обхватив сзади. Чернильные глаза словно полыхают, заполняясь мраком до самых уголков. - Дёрнетесь и я ему глотку перережу. Тихий, но звучный голос проникает в сознание всех присутствующих, отдаваясь шипящим эхом, пускающим мороз по венам. Сонун, который был готов к атаке неожиданного противника, застывает. Его глаза расширяются, когда он понимает, кого видит перед собой. Такое же осознание накрывает и Чунмёна, сидящего на траве и собиравшегося встать. Температура будто падает на десять градусов, по всем органам проходится ледяная волна. - Ч-чего тебе нужно? – выдавливает Донбин, чей кадык скользит под лезвием. - Мне? Кое-что. Нож двигается вправо, надавливая несильно, но достаточно, чтобы прорезать кожу и пустить тонкие алые струйки. Донбин шипит от жгучей боли, но боится пошевелиться. В этот момент нога Минхо впечатывается в его поясницу, заставляя плашмя упасть в землю рядом с Сонуном. Знахарь смотрит на лезвие, по которому течёт собранная кровь, а затем медленно слизывает её. Он чуть наклоняется, сужая чернильные глаза, его рот кривится в диком оскале. - Твоя кровь будет хлестать из каждой твоей щели, душить тебя, выворачивать. Не будет тебе покоя ни днём, ни ночью, и в каждом твоём сне ты будешь захлёбываться в крови, но жить, проживать каждую секунду этой агонии, пока не сдохнешь от своей руки, - худой бледный палец Минхо показывает на Сонуна, а затем на затрясшегося Чунмёна. – Какую пищу вы в рот не возьмёте – всё назад полезет. Вы будете давиться своим желудочным соком, изрыгая лёгкие, выворачивая кишки наизнанку через ваши паршивые глотки. И не будет вам спасения, ни один лекарь ваши страдания не облегчит. А к Джисону хоть на шаг приблизитесь, хоть шёпотом его имя произнесете, так и все ваши семьи один за другим с хворью слягут, червями в постели извиваясь на ваших глазах, пока вы все вместе и не издохнете. Да будет так. Нож разрезает воздух и в ту же секунду ветер начинает свистеть среди деревьев и кустарников, срывая листву с ветвей и унося её в гудящую высь. Кабели на столбе плюются искрами, во всех дворах почти одновременно начинают выть собаки. Три парня сжимаются, начиная трястись и до смерти испуганными взглядами взирая на стоящего над ними Минхо с безумными глазами, горящими зелёным пламенем изнутри. Полы его чёрной кофты подлетают, на бедре качается белый камень, янтарные волосы полыхают в свете луны. - У вас секунда на то, чтобы исчезнуть. Подорвавшись с места, они бегут в посёлок, спотыкаясь и несколько раз падая, но ни за что не оборачиваясь. Ветер затихает. Листья летят вниз, кружась. - Всё нормально? Минхо опускается рядом с остолбеневшим от шока Джисоном. Он берёт его за плечи, внимательно изучая. Голос стал обычным, уже не пробирает до костей. Только чуть звенит от беспокойства. - Что… что ты сделал? - Ничего. Пошли домой. - Ты их проклял. - Вставай. - Они умрут. - Домой, Джисон. Тебя надо вылечить. Знахарь требовательно заглядывает ему в глаза. Пусть и без былой свирепости, но в них ярко горит непреклонная сила, не терпящая никаких возражений и диктующая волю. Помедлив, Джисон поднимается на ноги. Живот ноет, но в общем и целом он в порядке. Разве что погром внутри далёк от порядка. В ушах звенит. Кроссовки пробираются сквозь спутанную траву. Едва слышно бурлит тонкий ручей, вновь заросший рогозом. Сверчки с усердием тянут свои монотонные мотивы. Основная часть деревни остаётся позади. Перешёптывается лиственная роща. Вскоре ей подпевают покачивающиеся кусты гортензий. Дом Минхо встречает их подсвеченными охрой окнами. Внутри трещит камин. - Садись. Оказавшись внутри, знахарь показывает на кровать, а сам отправляется к кухонным ящикам. Стряхнув кроссовки, Джисон устало ковыляет к постели, продолжая держаться за живот. Он уже начинает опускаться, как что-то в его голове щёлкает. Как будто адекватность сознания откинула упавшую колонну, которой её придавило во время огромного бушующего пожара, и подала голос. Он начинает отряхивать штаны. - Забей, - коротко велит Минхо, обернувшись и увидев это. - Грязно, так нельзя. Почистив колени настолько, насколько было возможно, Джисон собирается, было, выйти во двор к умывальнику, как знахарь всучивает ему тряпку, смоченную в колодезной воде из ведра, и толкает за локоть обратно к кровати. Джисон садится, вытирая руки. Минхо забирает у него тряпку и безразлично швыряет её куда-то на кухонную стойку, садясь рядом и поворачиваясь. С маленькой банки откручивается крышка. Два пальца набирают мазь и затем наносят её на скулу, которая уже начала багроветь и немного опухать. Джисон слегка морщится, но не отстраняется. Он смотрит на чернильные глаза, сосредоточенные на ссадине. - Отмени. - Что? - Проклятье. Знахарь ничего не отвечает и зачерпывает ещё мазь. Пальцы скользят по щеке, по которой пришлась хлёсткая пощёчина. - Минхо. - Они заслужили. - Не смерть. Да, они обмудки, но они не заслужили смерть, ещё и такую страшную. - Не жалей тех, кто чуть не совершил с тобой то, за что их стоило бы на месте на фарш пустить. - Это всё равно неправильно, это же на твоём счету будет, не бери на себя чужую жизнь из-за меня, пожалуйста, просто… - Да не умрёт никто, успокойся, - гаркает Минхо, не выдержав. - В смысле? Знахарь молчит, поджимая губы. Джисон хватает его за запястье, останавливая. - Объясни. Минхо пристально смотрит ему в глаза, но поняв, что тот не боится и продолжает ждать так же настойчиво, тяжело вздыхает. - Я не могу наслать такое сильное проклятье без ритуала. - То есть… это всё враньё? Симуляция? - Не всё. Своё они всё равно получат. - Минхо. - Они получат то, что заслужили, ясно? – твёрдый взгляд знахаря показывает, что никаких исключений из его слов быть не может. – Это не от меня зависит в любом случае. Подними футболку. Озадаченно помедлив, Джисон слушается. Он рассматривает покачивающиеся янтарные пряди. В голове что-то не вяжется. Думать, в принципе, достаточно тяжело, однако из самой глубины сознание что-то настойчиво ему твердит, просто разобрать не получается. Пальцы Минхо осторожно мажут покрасневшую кожу над пупком. Чуть склонив голову, он осматривает человека перед собой, прощупывая его энергетическое поле. Пульсирующее пятно находится над локтем левой руки. Чернильные глаза вспыхивают. - Это было раньше, - он показывает пальцем на болевое место, где теперь видно чуть темноватые полосы. – Почему… это твой отец сделал. - Мы просто поссорились и… - Ублюдок. Вот что я почувствовал тогда. Минхо сжимает челюсти так, что слышно, как они скрипят и как что-то щёлкает. Из заволновавшегося каминного огня вырывается несколько искр. Из банки вновь достаётся мазь и наносится теперь уже на руку. Джисон хмурится, после чего смотрит на свой шрам. Вот почему Минхо был на улице и нашёл его. Он почувствовал. Он почувствовал, ещё когда они сцепились с отцом, поэтому успел так быстро дойти до посёлка. Джисон был слишком переполнен эмоциями, чтобы ощутить покалывание и зуд в ладони, но сейчас вспоминает, что были какие-то такие ощущения, которые он отбросил. Вместе с этим в голове встаёт на место что-то ещё. Какие-то логические цепочки и воспоминания сошлись вместе. - Подожди. Почему ты сказал, что их наказание не зависит от тебя, если… - Джисон замолкает на половине фразы, буквально физически слыша в голове один их разговор про знахарей, а затем встречается с твёрдым взглядом Минхо. – Ты… Я… - Они сами виноваты, что полезли не на того человека. Банка с мазью закрывается. Минхо встаёт и относит её обратно в кухонный ящик. Джисон сидит, замерев и осознавая до конца сформировавшуюся мысль. Минхо рассказывал, что люди получают наказание от природы, если причинили вред знахарю, даже если сам он ничего не насылает. А потом он рассказал, что то же самое происходит, если навредить тому, кто знахарю дорог. Сердце пропускает удар и начинает топтаться на месте быстрее, из-за чего по рёбрам бежит жар. Взгляд поднимается на Минхо, который садится обратно, но смотрит куда-то в камин. На нём по-прежнему его расшитая лесом футболка. Янтарь поблескивает в свете пламени и танцующих завитков свечей. - Получается, - спустя почти целую минуту тишины Джисон подаёт голос. – Стой. Стой-стой, а тогда и отцу тоже достанется? - Никто не заставлял его тебе вредить, - Минхо безразлично ведёт плечом. - Но… я не хочу, чтобы с ним что-то случилось. - Он сделал тебе больно. - Это не значит, что теперь надо его как-то калечить, - Джисон хватает его за руки. – Мне-то плевать, но мама расстроится, она ведь его любит, она будет переживать, если что-то с ним произойдёт, тем более что-то страшное, сделай что-нибудь. - Я не могу ничего с этим сделать, - Минхо, наконец, поворачивается к нему. – Я не могу это контролировать. Это закон природы. Ты… на тебя распространяется моя защита. Но он не ранил тебя сильно, так что ничего такого уж не будет. Поболеет несколько дней и всё. Жить будет. - Точно? - Точно. Поленья вновь трещат, ломаясь и падая в золу. Тень от огня, танцующая по половицам, колеблется. Охровые вуали свеч продолжают покачиваться, скользя по дому и расползаясь по стенам и полу. Джисон замечает, что Минхо смотрит вниз. Он опускает взгляд и понимает, что тот рассматривает их руки. Джисон продолжает держать его горячие ладони в своих. - Неприятно? - Нет. Непривычно. Точно. Минхо же почти незнаком с прикосновениями. Он трогал его, только когда Джисону было больно, и это были незначительные прикосновения, короткие, направленные на лечение. По-другому он к людям не прикасался, да и тех можно по пальцам пересчитать. У него никогда не было возможности почувствовать кого-то физически, поэтому даже такой банальный жест, как держание за руки, является для него необычным. Неизведанным. - Ты можешь меня потрогать. - Чего? – Минхо недоумённо вскидывает брови. - Можешь потрогать меня, если хочешь. Тебе не интересно? Попробовать прикосновения. - Это странно. - Это приятно. Если сам человек приятен хоть в каком-то смысле. Попробуй, - Джисон берёт его руку и кладёт себе на живот. – Я не против. Сначала Минхо выглядит растерянным. Редкое зрелище, тем более на его территории. Он не двигается и лишь смотрит на свою ладонь на чужом теле. Просто наносить мазь быстрыми движениями и вбирать кожей тепло – это совершенно разные ощущения. Он чувствует Джисона своей рукой. Не только на энергетическом уровне. Несколько секунд спустя рука движется вверх, проходит над диафрагмой и останавливается на мерно вздымающейся груди. Улавливает, как двигаются лёгкие. Как гулко и быстро стучит чужое сердце. Как в нём бьётся жизнь. Минхо склоняет голову с любопытством. Изучает это ощущение. Близость другого человека. Джисон наблюдает за ним с не меньшим интересом. Он забыл про всё, что случилось вечером. Выстроил забор и закрыл калитку. Огородился. Потому что если начать думать об этом, то можно запросто самого себя с ума свести. Поэтому он вырезает эту часть своей истории и с головой ныряет в происходящее. Сосредотачивается на лице Минхо, обрамлённом янтарными волнами. Ладонь знахаря поднимает по груди выше. Пальцы касаются ключицы, проходятся по родинке. Затем сжимают плечо. Медленно перебираясь обратно, переходят на шею. Касаются точки, где бьётся пульс. В этот момент рука Джисона опускается на талию Минхо, заставляя того поднять взгляд от неожиданности. Он ничего не говорит. Лишь ведёт рукой дальше по тому же маршруту. Трогает живот. Останавливается там, где бьётся сердце. Так же быстро, как собственное. Джисон тоже изучает его. И это оказывается для Минхо таким же новым. Не просто касаться кого-то, а также ощущать касания на себе. Позволять кому-то касаться себя. Доверять достаточно, чтобы позволять это делать. Чувствовать тепло другого человека на себе, давать некий контроль над собой. Знахарь водит пальцами по шее Джисона, поглаживая её, после чего касается его подбородка. Ведёт ими вдоль челюсти. Опускает ладонь на щёку. Чувствует, как запястье опаляет его дыхание. Ладонь Джисона вскоре тоже поднимается вверх. Щека у Минхо тёплая и мягкая. По их лицам плывут ленты каминного огня и всполохи свечей. Они смотрят друг на друга, изучая и это ощущение. Единение, не допускающее существования чего-то ещё, кроме этого момента, наполненного теплом кожи и треском догорающих поленьев. Затем в него вплетается тихий голос Минхо. - Поцелуй меня. Голос звучит везде одновременно, перекрывает все звуки. Сердце начинает колотиться так быстро, что словно исчезает, улетает птицей, оставляя вместо себя закручивающийся вихрь, от которого каждую клетку волнительно покалывает. Чернильные глаза не выпускают из своего захвата, в них горит пленительная решимость, желание, просьба. Джисон бы ни за что не смог отказать. Как он может отказать, когда Минхо так чарующе смотрит на него? Он спрыгнет ради него со склона сотню раз, если тот попросит. Подавшись вперёд, Джисон прижимается к его губам так мягко, как только может. Чтобы не спугнуть. Чтобы не доставить дискомфорт. Чтобы показать, как трепетно он к нему относится. От мгновенно окутавшего запаха хвои голова начинает кружиться. Несколько секунд спустя он немного отстраняется, чтобы посмотреть на реакцию Минхо и узнать, что дальше. Знахарь проводит языком по своим губам, затем касается губ Джисона пальцем. Он заглядывает в его глаза, после чего целует уже сам. Кончик носа утыкается в щёку. Янтарные волосы щекочут лоб. Джисону кажется, что он плывёт. Или летит. Вокруг него тепло. Внутри него тепло. Ладонь Минхо притягивает его ближе, пальцы задевают ухо. Знахарь двигает губами плавно, неторопливо, делает короткие вдохи, чтобы затем целовать подольше. Он поворачивает голову, пробуя другое положение, следует ведущему его чувству, позволяет себе поддаваться, когда Джисон меняет темп. Пальцы прорезают янтарное море, ладонь переходит на затылок. Шрам пульсирует, отзываясь восторженным резонансом, подцепляя волны, поднявшиеся в Минхо. От ощущения, что ему тоже нравится, что он тоже не хочет останавливаться, что он тоже пропадает в моменте, голова начинает кружиться сильнее, взрывается от разливающегося по венам счастья. Джисон не может думать ни о чём, кроме Минхо, он не знает никого и ничего, кроме Минхо. Он касается его кожи, вдыхает хвою и хочет раствориться в нём. Сказать, сколько прошло времени, невозможно. Когда Джисон всё-таки открывает глаза, комната с покачивающимися огнями, плывёт и растекается. Тело словно наполнилось воздухом и стало невесомым, перестало ощущаться в пространстве. Кажется, что энергетические лампочки в нём все взорвались от переизбытка чувств. Минхо, чей взгляд тоже слегка расплывчат, замечает это и касается его лба рукой. - Ложись. Тебе надо отдохнуть, чтобы лечение пошло быстрее. - А ты? – Джисон хватается за его запястье едва ли не испуганно, когда тот встаёт. - Свечи потушу. Куда я денусь, дурак? – знахарь подходит к комоду, достаёт оттуда спортивные штаны и кидает их Джисону. – Переоденься. Задув свечи, от которых поднимаются тонкие струйки дыма, распадающегося на лёгком сквозняке, Минхо прикрывает окно, оставляя тонкую щёлку. Он смотрит на своё отражение в стекле, отсвечивающем из-за догорающего в камине пламени. Даже в таком освещении заметно, что щёки чуть порозовели, волосы растрёпаны после чужих пальцев. Уголок губ дёргается в полуулыбке, он беззвучно выдыхает и промаргивается, собираясь с мыслями, которые все были перепутаны. В груди всё по-прежнему клокочет несмотря на видимое спокойствие снаружи. И от вспыхнувшей ярости, и от животного инстинкта защищать своё, и от трепещущего волнения. С непривычки непонятно, как оперировать всем этим оркестром. Повернувшись, знахарь видит, что переодевшийся Джисон лёг, продвинувшись на вторую половину кровати, и оставил одеяло приподнятым с его стороны. Как будто он может куда-то уйти. Минхо скидывает кофту, оставаясь в футболке, и ложится. Он выскочил на улицу в домашней одежде, когда всё его естество забило тревогу. Чувствуя на себе внимательный взгляд, он поворачивается набок лицом к Джисону, по чьей коже парит тонкий тюль засыпающего пламени. На щеке видно багровую ссадину, которая должна пропасть к утру. Но она всё равно есть, она появилась и рёбра пронзительно сжимаются от мысли о том, что ему причинили боль. Рука поднимается и невесомо поглаживает щеку, приглушая нытьё подавлением нарушенных энергетических каналов. Джисон чуть поворачивается, подставляясь под прикосновения. Он смотрит на разбросанные по подушке янтарные волосы. Смотрит на блеск в чернильных глазах. Позади Минхо мелькает шипящий камин. Слышно, как по крыше чуть скребут ветки, когда задувает ночной ветер. Аромат хвои словно обматывает воспалённые части сознания и души пледом, промоченным живительным отваром. Боль ушла. Она не имеет никакого значения, когда знахарь рядом. Главное, что с ним всё хорошо. Лишь бы его люди не трогали. Эти гадкие люди, которые не дадут им покоя. Которые будут ненавидеть их просто за то, что они есть друг у друга. - Давай уедем. - Куда мы уедем? - Не знаю. Мне всё равно куда, лишь бы с тобой. - Это так не работает. Я не могу наколдовать денег из воздуха, - грустно хмыкает Минхо. – И даже если уезжать, то что дальше? Я не знаю другой жизни, да и ты тоже. Мы не городские вообще ни разу. - Так и необязательно в город. Уедем в какую-нибудь другую деревню. Где никто нас не знает. Где нет этих тупых поверий. - Мне плевать на поверья. - Мне не плевать, - Джисон перехватывает его руку и крепко сжимает пальцы. – Я больше не хочу видеть, как к тебе относятся, как к чумной крысе. Я не хочу, чтобы ты ходил и чувствовал на себе все эти взгляды, чувствовал всё дерьмо, которое у них из каждой дырки льётся. - Можно просто это игнорировать. Тебя никто не тронет, я не дам, они теперь будут бояться. Тут же твои родители. - Для которых я позорище. Я уже не маленький и без них выживу. И я не хочу, чтобы нам приходилось что-то игнорировать, притворяться, что всё нормально. Я хочу, чтобы мы с тобой могли свободно пройтись вместе по улице, поговорить, зайти на рынок. Чтобы мы оба были нормальными людьми. - Вряд ли в каком-то поселении обрадуются парочке парней, это не только здесь так, ты же сам знаешь. Дело не только в том, что я знахарь. - Да и пошли они. Приехали два друга, живут вместе, потому что так дешевле, остальное их не касается. - Вопрос с деньгами всё ещё остаётся открытым, - Минхо поглаживает его большой палец, серьёзно смотря в глаза. - Мы можем и на завод пойти работать, на ферму. Ты в растениях разбираешься, что тебе стоит выращивать где-то всякие помидоры, яблоки, да что угодно. Тем более ты ещё можешь всякие чаи собирать и их по мелочёвке продавать или специи. Тоже как дополнительный заработок. Я могу что-то дополнительно расшивать, но это так, вторичное. Буду собирать какую-нибудь хрень на заводах, какая разница чем зарабатывать? - Допустим, а жить-то до первой зарплаты на что? Надо же где-то спать, что-то есть. - Ну… родители мне денег на свадьбу копили. Дом хотели строить, значит сумма уже нормальная набралась, миллиона два точно должно быть. Я знаю, где это лежит. - Ты красть собрался? – Минхо вскидывает брови. - А что? Это в любом случае мне собирали. Или для тебя это не по заветам? - Мне-то насрать вообще, деньги – это деньги, а откуда они – это уже неважно. Ты-то сам как? - Я устал врать, вот как, - после паузы вздыхает Джисон. – Да, это плохо. Кража. Но честно? Мне уже плевать. Я и так плохой сын, буду плохим до конца. Проберусь домой, когда их не будет, заберу деньги и немного вещей. И всё. Можем ехать. Если ты хочешь. Минхо молчит. Он смотрит на решительно отчаянное лицо Джисона. Каждую черту он знает наизусть. Он может почувствовать его с любого расстояния. Он не помнит свой дом без него. Без его энергетики рядом пусто. Знахарь касается шрама на его ладони, ведёт по нему пальцем. Часть души Джисона заключена в нём. Их жизни прочно связаны и теперь фактически зависят друг от друга, отзываются на малейшее изменение. Взгляд скользит по потолку, по балдахину. За окном шелестят кусты. В лесу ухает сова. Он здесь родился и вырос. Он знает здесь каждый уголок, каждую травинку. Стоит ли бросать это всё ради новой неизвестной жизни? Взгляд возвращается на молча ждущего Джисона. Из его глаз льётся чистое тепло. Всегда. Ещё когда они столкнулись в лесу, от него разило этой открытой для мира чистотой. Такой нет ни у кого. Эта чистота словно начала отмывать все заляпанные части души Минхо, закрывшегося от людей, которые приносили ему лишь грязную боль. С бесконечно сильной и яркой энергией Джисона мир словно вышел на новый уровень. Боится ли знахарь покидать дом? Он понимает, что нет. Потому что он сейчас смотрит своему дому в глаза. - Поехали.

ЭПИЛОГ

Дверь со скрипом закрывается, поворачивается щёлкающий замок. Сапоги с усилием стаскиваются и падают к стене, сползая по ней. Ступни горят, пальцы сгибаются. Дутая куртка вешается на крючок. Матрас проминается под весом тела. В каменной печи трещат дрова. По деревянным половицам скользят густые вечерние тени. Стекло изрисовано кривыми линиями мелкого ленивого дождя. Тот едва слышно постукивает по крыше, как падающий на тарелку горох. - Пей. Открыв глаза, Джисон видит перед собой Минхо. Тот протягивает ему дымящуюся чашку, от которой тянет ромашкой, перемешивающейся с ароматом хвои. - Как ты так быстро всё заварил? Я только пришёл. - У тебя ранний склероз? Я всегда чую, когда ты уставший как собака. Пей давай, ужин будет готов через десять минут. Джисон садится в кровати, забирает кружку, дует на коричневатый отвар и делает несколько осторожных глотков. Минхо стоит у плиты, помешивая что-то в кастрюле, после чего стучит ложкой по ободку, стряхивая лишнее, и откладывает её. Нож шинкует капусту. - Сегодня сортировали детали для новых пожарных машин. Там какие-то сроки сдвинулись, поэтому накинули объём за два дня. Думал руки отвалятся. - Заплатят-то за два дня? - Вроде да. Сказали, что сделают пятницу выходной, раз всё сдвинулось. - Тоже хорошо. - У вас там нормально всё? Ты вроде говорил, что привозят что-то. - Японские персики. Их легко сажать, быстро управились. Если вкусные вырастут, стащу росток. - О, круто, ты же хотел летом фруктами заняться. - Да, посмотрю, если приживутся. Нож скидывает нашинкованную капусту с доски в пластиковую миску. Встряхнув бутылку с майонезом, Минхо выдавливает его сверху, отставляет и перемешивает всё ложкой. Посыпав солью, перцем и сбором сухих трав, он снова мешает салат, пробует его и ставит миску на маленький обеденный стол посреди комнаты. - Подъём. - Иди сюда. - Зачем? - Ну иди. Вытерев руки кухонным полотенцем, Минхо подходит к кровати. Джисон тянет его за запястье, заставляя сесть, и по-медвежьи обхватывает руками, устраивая голову на плече. - Чего ты? - Устал. - Отвар скоро подействует. - Ты лучше отвара. Знахарь закатывает глаза. Однако через пару секунд всё равно опускает голову на его макушку. Горячая ладонь похлопывает по бедру. - Ужинать надо. - Давай ещё немного посидим. Суп булькает на плите. Окно чуть запотевает от растекающегося по комнате тепла. Предметов мебели мало, почти всё старое и покоцанное. Разве что куплен комод и в углу стоят пластиковые контейнеры для хранения. Гремит цепь соседской собаки, во дворе кудахчут куры, испугавшиеся, когда та подбежала близко к смежному забору. - В субботу за грибами пойдём, дождь закончится. Я соус сделаю. - Хорошо, - Джисон кивает, приоткрывая глаза и сбрасывая дрёму. – Купим со следующей зарплаты новые шкафчики на кухню. А то эти уже разваливаются. - Держатся пока, нормально. - Да в смысле нормально? Всё кривое и скрипит, тебе склянки твои ставить некуда. Начнём с кухни ремонт потихоньку. - Ты вроде пяльцы хотел с тканями нормальными взять, - Минхо шлёпает его по бедру. - Не горит. Через одну возьму. Там как раз за дом рассчитаемся, должно хватить. - Хоть от этого отделаемся. - Не говори. Надоело отсчитывать каждый раз, - Джисон вздыхает и ёрзает, подсаживаясь ближе и утыкаясь лбом в его шею. – Сейчас хоть полегче стало. Весь год то одно, то другое. - А ты как думал? Если бы я над старостой не поворожил, вообще бы участок не отбили, - усмехается Минхо. - Поворожи нам на новый забор. - У коллеги муж плотник. Спрошу, может, подгонит доски подешевле, я им отваров насобираю. - Вообще супер было бы. До зимы бы поставили, потом уже занялись бы домом изнутри. Весной обшивкой. - Не беги впереди паровоза. - Что, помечтать уже нельзя? - Живи настоящим, а не будущим. - Твоя подружка природа тебе нашептала? - Иди ты. Фыркнув, Минхо встаёт, но Джисон снова тянет его вниз со смешками. Тот пытается вырваться, однако после целого года работы на заводе с постоянным тасканием самых разных грузов сил у Джисона заметно прибавилось. Он вновь обхватывает его, довольно смотрит в прищуренные чернильные глаза и с чувством целует в щёку. - Я любя. - Ты Джисон. Комната заполняется хохотом. Джисон смеётся, закидывая голову, и Минхо, которого он продолжает сжимать, непроизвольно трясётся вместе с ним. - От меня нахватался? - К сожалению, - знахарь кривит уголком губ, скрывая то, как был доволен реакцией на идиотскую шутку. – Отпусти, жрать надо, суп уже весь выкипит, пока ты тут лобызаешься. - Ладно-ладно, не ворчи. Джисон позволяет ему встать, продолжая тихо посмеиваться. Он наблюдает за тем, как янтарь поблескивает в свете включившейся под потолком лампы. Расшитая лесом футболка покачивается, пока Минхо носит тарелки на стол. Воздух наполняется запахом мяты и мелиссы, когда в чашки льётся свежий горячий чай. Усталость после рабочего дня отходит на задний план. Приятно, когда дома ждут. Начинать новую жизнь в незнакомом месте было сложно, утомительно как физически, так и морально. Но они справились. Умение Минхо находить в лесу, окружающем их деревню, съедобные ягоды и растения на пару с его способностью убеждать людей, гипнотизируя взглядом чернильных глаз, помогли им не голодать, когда все деньги уходили на оплату жилья. Домик маленький, старый, участок огорожен покосившимся забором, но зато свой. На двоих хватит, пока не появится возможность сделать пристройку. Население отнеслось к новым жителям вполне дружелюбно, люди задавали вопросы, на которые они заранее придумали убедительные ответы. На рыжие волосы почти не обращали внимание, сходясь на том, что молодой парень по навеянной городом моде решил краситься, среди молодежи такие попадались, так как деревня находилась не так далеко от Ульсана. Постепенно получилось наладить связи на рынке, закупить несколько кур, обменять травы, которые Минхо находил в участках, неизвестных даже местным, на крупу. Шаг за шагом, не торопясь, они осваивали новый быт, попутно притираясь друг к другу. Джисон привык жить с другим человеком. Он в какой-то степени привык к этому ещё до бегства из родного посёлка. Привык засыпать и просыпаться не один. Однако он не привык к тому, что самый близкий ему человек не совсем простой. Он всё ещё смотрит на знахаря с тем же трепетным восторгом, с каким наблюдал при ритуале на вызов дождя, у края водопада, на холму под луной. Минхо остаётся для него особенным. С древним огоньком на дне чернильных озёр. С очаровывающей силой, отдающейся в собственной ладони. С летящим на ветру янтарём. С самым лучшим смехом, причиной которого является он сам. Минхо, который понимает и принимает его любым, всегда останется для него волшебным. Ведь его красота никогда не пугала Джисона.