Янтарь

Предплечья накатывающими волнами полыхают от напряжения в мышцах. Согнутые локти ноют. Кончик торчащей щепки упирается прямо в кожу, вызывая точечное жжение. Кроссовки шаркают по бетонной дорожке, сходя затем на траву, полную трухи. Дрова летят в собравшуюся у навеса за домом кучу. Джисон издаёт протяжный усталый стон, хватаясь за поясницу и выгибаясь назад. Дрова в этом году привезли чуть раньше. Отец на работе, у мамы грыжа, значит, вся работа по переносу от ворот до навеса лежит на нём. Пот утирается со лба и из-под носа. Джисон трясёт футболку, проветривая насквозь мокрую спину. Он поднимает и опускает затекающие руки. Самые худшие ощущения скапливаются над локтями. Эти части хочется отрезать и закопать в лёд. Из четырёх кубов готова только половина. А ведь их потом ещё складывать. Тяжело вздохнув, Джисон откидывается назад, задницей облокачиваясь о стопку старых дров, чтобы немного передохнуть. С левой руки стаскивается некогда белая перчатка, из которой торчат крошечные огрызки древесины. Палец касается ровной тёмно-бордовой линии. Не болит. Минхо намазал её той самой мазью, которую дал для его ноги, кажется, целую вечность тому назад. Прошло два дня и от неё осталась всего-навсего полоса. Но он сказал, что она никуда не исчезнет. И, честно говоря, Джисон не хочет, чтобы она исчезала. Шрамы его не пугают. Тем более с таким значением. Джисон много размышлял над тем, что произошло в лесу. Он понимает, что Минхо его околдовал. Ему самому словно немного снесло крышу полнолунием. Силы лились через край и опьянили его. Если бы он не поймал Джисона, то тот бы спрыгнул. Ради чего? Ради него. Просто потому что он попросил. Приказал. Это должно пугать. У знахаря есть достаточно сил, чтобы подчинять себе чужой разум. Но сколько Джисон ни думает об этом, он не чувствует страха. Минхо подчинил его разум, но не сердце. Сердце сделало выбор само. Оно само захотело сделать что угодно, лишь бы порадовать знахаря. И, возможно, в самой глубине оно знало, что ему не дадут упасть. Восторг не отпускает до сих пор. То, каким свободным и безумным был Минхо в полнолуние, вызывает лишь восхищение и трепет. Джисону словно позволили заглянуть за ширму пропитанного магией мира. И этот мир был прекрасен. Там нет никаких ограничений. Там можно быть собой. Как и было задумано природой. Они оголили свои души перед друг другом. И Минхо, похоже, удивился, но обрадовался тому, что увидел. Словно он до последнего думал, что Джисон испугается. Убежит. Даст заднюю. Но он остался. Он не считает его чудовищем. Все чудовища живут в посёлке. Так что Минхо в каком-то смысле взял его к себе. Принял в свой мир. Палец ведёт вдоль шрама. Джисон готов поклясться, что чувствует тянущуюся от него нить. Тёплую и покачивающуюся. Она уходит за рощу. И это ощущение не покидает его, он чувствует постоянное присутствие чего-то нового. Рядом с ним всё время что-то порхает. Не даёт остаться одному, словно охраняя. Кажется, протяни он руку и та зароется в янтарь. Однако это ощущение также находится и внутри. Как будто в пустой стакан, который он постоянно таскал в груди, налили какой-то вязкий тёплый отвар. Пустота больше не звенит. С дровами получается разобраться только через час. Перетаскав всё с улицы во двор, Джисон аккуратно складывает их под навесом, после чего собирает отвалившуюся кору и щепки, которые отправляются в ведро с материалом для розжига. Отряхнув покрытую трухой и пылью одежду, он заваливается на кровать, разваливаясь там звездой и какое-то время просто неподвижно лежа и чувствуя, как гудит каждая часть его тела. Чёртовы дрова, он терпеть их не может, каждый год одно и то же. Ладно хоть в этот раз заноз не насобирал, они иногда умудрялись проскочить через перчатки. Отдохнув, Джисон с кряхтением встаёт, разминается и закидывает на плечо рюкзак. Пора на своё место, футболка сама себя не разошьёт. Засунув ногу в кроссовку, он ойкает и отпрыгивает. Ступню неприятно кольнуло. Присев, он запускает внутрь руку и вытаскивает щепку, которая с ненавистью летит куда-то к порогу. Палец придерживает задник на манер ложечки, помогая пятке быстрее проскользнуть. - Солнышко, вот возьми. Джисон оборачивается и недоумённо смотрит на пластиковый контейнер, протянутый мамой в заляпанном мукой фартуке. - Это что? - Хоттоки нажарила, угостишь девчушку свою. - Да ладно тебе, зачем? - Как зачем? Не с пустыми руками же вечно ходить, женщины заботу любят. Пусть знает, что у нас тут хорошо, всё как надо. И когда ты приведёшь её знакомиться? Я хочу посмотреть на личико своей невестки. - Мам… - Джисон вздыхает, чувствуя, как в груди болезненно жжётся. - Что? Пора уже, тебе двадцать три года, в это время уже вторых детей заводят, - женщина покачивает головой. - Мы и домик вам построим, специально вон деньги откладываем. Приводи её чай пить, а то даже имени не говоришь. - Мы… Ещё ничего непонятно, я не хочу спешить. - Чего там понимать-то? Нравится девчушка - берёшь за руку и под венец. - Короче ладно, спасибо. Приду вечером. Выхватив контейнер, Джисон торопливо закидывает его в рюкзак и едва ли не выбегает из дома. Этот разговор не просто его напрягает, от него ощутимо сводит желудок, крутит его. Мало того, что приходится гадко врать, так это ещё и каждый раз ядовито напоминает о том, что он попросту не может сказать правду. Он не может откровенно рассказывать о себе. Настоящего его не примут. Настоящий он будет для семьи позором. И с каждым днём на него будут давить сильнее. Потому что время идёт. Все вокруг женятся и заводят семьи, а он ошивается со знахарем, которого тоже приходится скрывать. Не сын, а одно сплошное разочарование. Ноги уныло продираются сквозь спутанные травинки на тропе. Как бы он ни пытался от этого отгораживаться, оно всё равно его задевает. Это бы не давило так сильно, если бы он занимался чем-то плохим, ведь тогда это было бы заслуженно, но ведь ему приходится врать насчёт невинных вещей. Ему приходится скрывать то, что он просто человек со своими чувствами и потребностями. Его правда никому бы не навредила. Никому, кроме него самого. Гортензии приветливо шелестят, скребясь об ограду. Подошвы стучат по каменной дорожке. Дверь распахивается, выпуская живительный запах свежей хвои. Янтарь чуть колышется на тёплом садовом ветру. - Привет. - Привет. Минхо как обычно скрывается на кухне, кажется, вообще не имея ни минуты, которую он бы потратил на то, чтобы просто посидеть и посмотреть в окно. Пахнет нарезанным луком и немного уксусом. Поднос ягод можжевельника пропал с балок, некоторые букеты поредели, уйдя в хранилище. Поставив рюкзак на пол у кровати, Джисон достаёт оттуда контейнер и подходит к Минхо, который поворачивается, вопросительно смотря на него. - Что это? - Хоттоки. Мама нажарила. - Мне? – брови недоумённо изламываются. - Ну… типа. - Что она тебе сказала? – Минхо откладывает нож и разворачивается к нему полностью. – Чем тебе опять изгадили настроение? - Да как обычно, - Джисон вздыхает, делает паузу и откидывается спиной к стене, скрещивая руки на груди. – Сказала, чтобы девушке своей хоттоки передал. Чтобы привёл знакомиться. Невестку хочет посмотреть. Чернильные глаза некоторое время изучают его. Знахарь ставит контейнер на кухонную стойку и открывает, окидывая взглядом лепёшки, часть которых чуть протекла, пустив сладкую медовую начинку по тесту. - Твоя ложь не со зла. Она никому не вредит. - Вот именно. Я просто так устал что-то придумывать, когда даже ничего такого не делаю. Мне приходится врать про какую-то там девушку, чтобы мне не задавали лишних вопросов о том, где я постоянно пропадаю, но теперь из-за этого появляются другие вопросы. И я не смогу врать об этом вечность, - Джисон приподнимает плечи. – Через какое-то время я скажу, что мы расстались, получу порцию дерьма за это, а потом что? Придумаю новую девушку? Пущу всё по накатанному сценарию, пока девушки в деревне не закончатся? Это так тупо, я… Меня это так бесит. Что я не могу просто быть собой. - Что будет, если ты скажешь всё, как есть? - Батя шкуру с меня спустит, что ещё? Мать разревётся, будет причитать о том, что её небеса наказали или что не досмотрела, я не знаю. Она сейчас такая довольная, что у меня «девушка появилась». Уже о свадьбе болтает. А я… как обычно. Неправильный. - Для них. - Для них. - Ты опять пускаешь людей, куда не надо. - Я не могу не пускать. Они мои родители. - И? Они дали тебе жизнь, но живёшь её ты. Если они не принимают своего сына таким, какой он есть, это их проблемы. Не зацикливайся на том, что они или кто-то ещё считает тебя неправильным. С тобой всё нормально. А насчёт всего этого вранья. Что более неприятно: врать или разбираться с последствиями правды? Джисон отвечает не сразу. Он тупит взгляд, смотря на овальные древесные узоры на половице. - Разбираться с последствиями. - Значит будет лучше врать во имя своего спокойствия, так? - Так. - Вот и всё. Это не решает ситуацию, это всё равно неприятно, но если у тебя есть только два выбора: быть укушенным комаром или слепнем, - то ты выберешь комара. - Было бы круто, если бы вообще никто не кусал. - Было бы. Но люди сами создали себе проблемы, когда решили, что могут решать за природу. - Ты прав, да. Покивав, Джисон бредёт на своё место у кровати, плюхается вниз и вытаскивает из рюкзака вышивку. Не то чтобы он отчаянно цепляется за навалившийся груз и свои тяжёлые мысли, они отошли после разговора, но внутри всё равно остаётся горьковатый осадок. Ведь это реальность, от которой никуда не деться. Ему действительно приходится выбирать среди болезненных вариантов вместо того, чтобы следовать тому, что не вызывал бы боли совсем. Его оптимальность ограничивается размахом катастрофы. Придётся врать до последнего. Пока враньё идёт, пока оно не прохудится настолько, что через него будет насквозь просвечивать правда. Игла протыкает ткань. Находящийся в кухонной зоне Минхо скидывает измельчённый лук в тарелку и тянется, было, к миске с другими овощами, как не выдерживает и оборачивается. Он смотрит на опущенные брови шьющего Джисона, на его чуть выпяченные от грусти губы. Энергетический фон серый и холодный. Не такой, как всегда. Не искрит и не греет. Пальцы Минхо задумчиво постукивают по столешнице. - Не поможешь мне морковь нарезать? - Я? - Пресвятой дух. Это выбивает из Джисона смешок. Серое море опаляется первым лучом солнца, пробежавшим, как световая лента маяка. Вышивка откладывается на кровать. Джисон поднимается и подходит к нему. - Как резать? - Колечками. Почистить не забудь. - Обижаешь, я вообще-то всегда на кухне помогаю. - Так и чего удивляешься так, как будто я тебя попросил роды у лошади принять? - Ты первый раз такое просишь, - Джисон глухо гогочет, забирая у него нож. - Будешь чаще работать. - Да без проблем. Освободив место, Минхо проходит в середину комнаты, тянется вверх и снимает с балки поднос, где сушились пионы. Он устраивает его на столе, берёт банку и начинает обдирать с бутонов хрустящие лепестки, иногда поглядывая на чужую спину. Лезвие скользит по заранее помытой моркови, тонким слоем срезая кожуру. Ярко-оранжевые ленты начинают устилать стойку, как органическое конфетти. Разобравшись с очисткой всех четырёх и протерев доску кухонным полотенцем, Джисон мерно дробит ножом. Движения, может, и не очень быстрые, но он старается соблюдать одинаковую толщину колечек. Проделав половину работы, он смотрит на оставшиеся две моркови и в голове вдруг проскакивает ужасно глупая идея. Глупая, но такая притягательная. - Эй, смотри. Взяв эти две моркови, Джисон разрезает их пополам, берёт кончики что поуже и прикладывает их к своей голове. В ореховых волосах прорезаются оранжевые рожки. Закидывающий сорванные лепестки в банку Минхо останавливается, поворачивается и после короткой паузы закатывает глаза. При этом уголок губ дёргается. - Тебе что, пять? - Смешно же. - Нет. Джисон на это высовывает язык и корчит рожу, издавая странные звуки. - Идиота кусок. Знахарь качает головой на этот детский сад, пытаясь при этом сдержать улыбку, часть которой всё равно мимолётно проскальзывает. Достаточно, чтобы Джисон довольно засмеялся и вернулся к работе. Ему нравится смешить Минхо. Он так редко улыбается, что это кажется настоящей наградой, оправдывающей все усилия. Его одобрение стоит всего. От него внутри разжигается уютный домашний камин с трещащими поленьями и танцующими по полу огоньками. Разобравшись с морковью, Джисон переходит к картошке и затем к разнообразной зелени, лежащей в отдельной корзинке. Тем временем, знахарь заканчивает с пионами и выходит на улицу. Через окно слышны всплески воды, бульканье и какое-то хлопанье. Звуки очень даже знакомые – Джисон понимает, что тот стирает, видимо, замочив всё до его прихода. Когда всё нарезано, он распахивает дверь и идёт мыть руки. Минхо стоит у забора и отжимает белую простынь. Пахнет жасминовым порошком. - Давай вместе. Отряхнув руки, Джисон идёт к нему и хватается за второй конец скрученной простыни. Они заворачивают её в разные стороны, выжимая холодную воду, стекающую на уличную траву тонкими ручейками. Кожа на ладонях натягивается и трётся о ткань, начиная жечься. Расслабив хватку на пару секунд и давая рукам отойти, парни вновь закручивают простынь, потягивая её на себя, чтобы вытянуть сильнее и добавить напряжения. Спрятавшаяся в складках вода нехотя выскальзывает наружу. - Хватит, надо протрясти. Минхо останавливается и начинает разворачивать простынь. Та раскручивается, распрямляясь в большой чуть помятый прямоугольник. Джисон делает пару шагов назад и, схватившись за уголки, разводит руки. Они встряхивают простынь, из которой вверх подлетают тысячи крошечных капель, сверкающих на тёплом солнце. Затем ещё раз. Вот только на третий раз знахарь дёргает руки не прямо, а под углом. Все выбитые капли летят на лицо Джисона, который зажмуривается от неожиданности и отплёвывается, пошатываясь. - Ты чего творишь? – он с возмущением смотрит на Минхо, который чуть криво ухмыляется, в чернильных озёрах плавает озорная насмешка. - Простынь встряхиваю. - Ага, ещё скажи, что это случайно. - Что? Ничего не было. Лукавость пропитывает каждую черту его аккуратного лица. Он смотрит на Джисона с максимальной непоколебимостью, чувствуя полную безнаказанность и наслаждаясь тем, что застал его врасплох. Сделать то же самое в ответ бы не получилось, он бы просто убрал натяжение со своей стороны. Пару секунд Джисон лишь испытующе смотрит на него. После чего он не встряхивает простыню, нет. Он швыряет её на Минхо, укрывая с ног до головы, и отскакивает на безопасное расстояние. - Пчела рядом пролетела и я испугался, представляешь? Знахарь хватается за простыню на макушке и медленно стягивает её с себя. Губы поджимаются, чернильные глаза хищно сужаются. Ветер треплет полы длинной кофты. Простыня резким движением летит на забор, кроссовки прорезают землю, когда он срывается с места. Джисон тут же разворачивается и мчится по полю, перепрыгивая через чертополох и муравейники. Губы расползаются в улыбке, он бежит из всех сил, пробираясь сквозь пахнущий клевером ветер. Футболка надувается, словно парус. В ушах свистит, но слух всё равно выхватывает шелест травы за спиной и приближающиеся шаги. Проскакивает всплеск адреналина от погони, лёгкие начинают гореть от сбившегося дыхания, вокруг мелькает сочная зелень, в щёки врезаются мошки. Поле берёт наклон вниз, который в нескольких метрах впереди перерастает в настоящий склон, ведущий к нижнему уровню. Если побежать по такому и споткнуться, либо набрать слишком большую скорость, то тело полетит кубарем вниз по инерции, а это страшновато. Джисон замедляется буквально на секунду, чтобы повернуться для смены курса и захода на петлю по равнине, как на него прыжком набрасывается Минхо, словно возникший из ниоткуда и как будто даже издавший угрожающий животный рык. Парни, сцепившись, летят вниз по склону, плотно заросшему травой и лопухами, как подушками. Небо и земля мелькают стремительным калейдоскопом, перепуганные кузнечики и ящерицы едва успевают в панике увернуться. Проходит целых десять секунд до того, как Джисон останавливается, оказываясь на спине и хватая ртом воздух. Голову словно встряхнули в миксере, взгляд фокусируется не сразу. - Я выиграл! Над ним нависает Минхо, вдавливающий его плечи в траву и не дающий даже дёрнуться. Чернильные глаза горят триумфом, на губах победоносная улыбка. Янтарные волосы растрёпаны, одежда чуть перекручена, футболка сползла вбок, оголяя чёткую ключицу. Поначалу Джисон даже не может выдавить из себя хоть что-то вразумительное, засмотревшись на него. - Так нечестно. Это какие-то твои колдовские приколы по супер-скорости, - наконец, выдаёт он со смешком. - Не придумывай отговорки, я просто быстрее и сильнее, признай. - А если не признаю? - Буду гонять тебя по полю, как овцу, пока не признаешь. Лицо Минхо буквально светится задором. Щёки чуть покраснели от беготни, обернувшись очаровательным румянцем. Грудь мощно вздымается, жадно втягивая в себя полевой воздух. Взгляд гордый и довольный, сверлит насквозь, не позволяя отвернуться. Он напоминает тигра, умело поймавшего желанную добычу. - Ладно. Ты выиграл. Улыбка Минхо слишком искренняя и счастливая, чтобы испытывать хотя бы каплю обиды от проигрыша. За ним искрится лазурное небо, вокруг шумят деревья подбирающегося леса, щебечут птицы. От впившихся в плечи пальцев идёт тепло. Янтарные волосы плавно порхают на ветру. Джисон замечает всполох зелени и тянет руку вверх, вытягивая из них запутавшийся лист. Минхо молчит, но не отстраняется, продолжая нависать над ним и с интересом наблюдая. - А ну отпусти его! Крик со стороны заставляет вздрогнуть. Джисон поворачивается и видит бегущего по полю, тянущемуся от другого конца деревни, Чанбина в рабочем комбинезоне на длинных лямках. Его брови напряжённо сведены, руки сжались в кулаки. - Не трогай его! - Стой-стой-стой! Подскочив на ноги, Джисон бросается вперёд, прикрывая собой Минхо, когда видит, что Чанбин нацелен на него. Он выглядит настороженным, но готовым биться. - Ты зачем на людей кидаешься? Что он тебе сделал?! - Подожди, всё не так, слышишь? Эй! – Джисон отталкивает Чанбина руками, заставляя посмотреть на себя. – Мы просто шутили, он мой друг. - Друг? – Чанбин останавливается, недоумённо сводя брови и с опаской поглядывая на замершего знахаря. – Он околдовал тебя, да? Мозги тебе пудрит. Перестань ворожить над ним, понял? Я ведь не побоюсь, у меня отец священник, отстань от моего друга. - Никто никого не ворожит, мы… - Чего ты хочешь от него? Не смей над ним колдовать, ведьмак хренов, а то… - Да послушай ты меня! Джисон, чувствуя вулканический взрыв внутри, хватает Чанбина за плечи и встряхивает его так, что голова болтается, несмотря на то, что тот был в два раза крупнее и сильнее. От негодования и отчаяния кровь в венах бурлит. Взгляд становится жёстким и буквально впивается в ошеломлённого такой реакцией друга. - Никто меня не привораживал, я сам к нему пришёл. Уже не первую неделю. Он такой же человек, как и все мы. Понял меня? Хватит верить этим бредням. Он никому зла не делает. И если ты ещё раз Минхо обзовёшь – я тебе врежу. У него имя есть. Чанбин поражённо молчит, переводя взгляд с Джисона на знахаря и обратно. Его брови сводятся сильнее, он не сразу находится, что сказать, и усиленно думает. Пальцы сжимаются и разжимаются. По шее стекает капля пота после бега. - Какого чёрта, Хан? Он ведь… - Мой друг, - с нажимом чеканит Джисон. – И я не позволю оскорблять его. Это всё байки, ты ведь должен понимать, ты ведь нормальный. Не как эти узколобые старики. Ты выезжал в город, там ведь такого нет. Он просто родился с такими волосами. Он хоть раз тебе что-то делал? Над шелестящим полем вновь воцаряется пауза. Мимо проносится толстый слепень, на мгновение задерживающийся среди напряжённых людей. Наконец, Чанбин тяжело вздыхает, продолжая держаться настороже. - С чего ты взял, что можешь ему верить? - Минхо постоянно мне помогает. И ни разу ничего плохого не сделал. Я верю ему, как себе. Ты можешь не верить. Но не трогай его. Хорошо? Чанбин протяжно выдыхает через нос, сжимая челюсти и играя желваками. Он смотрит на чуть опустившего голову знахаря, готового защищаться в случае чего, после чего вновь заглядывает в глаза прикрывающему его Джисону. - Если что-то случится, я тебя предупреждал. - Ничего не случится. И пообещай, что никому не скажешь. - Чего? - Ты знаешь, что будет, если об этом узнает кто-то из деревенских. Через десять минут будут знать все и отец мне все мозги выпотрошит. Не создавай мне лишних проблем. Ты ведь знаешь моего батю. Скрестив на груди руки, Чанбин какое-то время размышляет. Затем он ведёт челюстью и качает головой. - Ты как обычно во что-то влипаешь. Ладно. Обещаю, дело твоё. - Спасибо. - Смотри не пожалей об этом. - Не пожалею. Окинув их напоследок всё ещё крайне сомнительным взглядом, он уходит, возвращаясь в сторону поля, прилегающего к посёлку за лиственной рощей. Его фигура постепенно становится меньше, словно утопая в покачивающейся траве. Джисон издаёт долгий выдох, от которого опадают плечи. Он чуть неловко оборачивается. - Прости. Чанбин не со зла, правда, он хороший парень. - Мне-то что? Я привык, - Минхо поправляет перекосившуюся после скатывания со склона одежду, опуская взгляд. - Всё равно. Если уж мне неприятно, то тебе тем более. - Про меня и не такое думают, ничего нового. Но если он кому-то расскажет, то тебе покоя не дадут. - Да и плевать, знаешь? – Джисон взмахивает руками после короткой паузы. – Расскажет и расскажет, значит, так надо. Я уже устал постоянно что-то скрывать. То, что скрывать не надо, это всё равно не получится скрывать вечно. Да я бы вообще каждому встречному про тебя рассказывал, если бы мог. Рассказывал бы, что ты у меня… что у меня есть такой друг. Минхо смотрит на него чуть растерянно, после чего выдыхает с насмешливым хмыканьем. Пальцы зарываются в янтарь, зачёсывая его назад и вычищая несколько мелких запутавшихся травинок. - Пошли. Надо бельё вешать и суп готовить. Овсяница проходится по ладони при подъёме вверх по склону. С коленей смахивается налипшая грязь. Джисон смотрит на спину идущего впереди Минхо, после чего оборачивается в сторону, где исчез Чанбин. Рёбра словно загорелись изнутри и окаменели, когда тот двинулся к знахарю. Джисон сам не заметил, как подорвался встать между ними. Лишь бы Минхо не тронули. И какой же сильный был протест внутри, когда к нему обратились не по имени. Он стал слишком много значить для него, чтобы позволять кому-то отзываться о нём небрежно. Чанбин не станет болтать о том, что произошло, он не такой человек. Но даже если что-то вдруг всплывёт, Джисон понимает, что не так уж и опасается этого. Да, он боится реакции родителей. Непонятно, какие именно будут последствия, что они с ним сделают. Однако при этом какая-то его часть словно желает, чтобы всё всплыло. Чтобы не нужно было прятаться. Чтобы получить уже эту порцию ненависти и непонимания к себе, а потом начать привыкать к ним, адаптироваться к новым условиям. Его это всё равно не остановит от общения с Минхо. Он действительно не может скрывать это вечно, когда-нибудь об этом всё равно узнают. Окна домов зажигаются тыквенными прямоугольниками, когда вечером Джисон бредёт домой. Ноги расталкивают сплетённые растения на тропе у песчаного склона. Вдалеке каркает запоздалая ворона. Хлопают чьи-то ворота, слышно, как в хлеву топчутся загоняемые на своё место коровы, ставится железное ведро для сбора молока. Кто-то зычно погоняет хлопающих крыльями гусей, пересекающих дорогу. На перекрёстке в обнимку стоят какие-то парень с девушкой и о чём-то самозабвенно шепчутся, посмеиваясь. В груди завистливо колет. Не потому что они есть друг у друга. А потому что их за это никто не осудит. За них все будут рады. У него такого никогда не будет. Старик Чансу уже освободил скамейку. Со скрипом поворачивается родная калитка. Джисон проходит сквозь виноградный тоннель, открывает дверь и разувается. Предбанник освещён полукругом света, льющегося из кухни. Оттуда выходит уже переодевшаяся в длинную сиреневую ночнушку мама. Она всегда переодевается после ужина, чтобы чувствовать себя более комфортно и точно не взяться за какую-нибудь работу. - Вернулся, солнышко? - Да, мам, привет. - Как твоя девчушка? Понравились хоттоки? - Э… да, просила передать, что очень вкусные, - Джисон лезет в рюкзак и достаёт оттуда контейнер. – Вот, возвращаю. - Ой, она ещё и помыла его, какая молодец, - мама довольно проводит пальцем по пластиковой стенке. – Когда ж ты приведёшь её знакомиться? - Я… - Джисон, - жёсткий голос отца, донёсшийся из зала, заставляет автоматически выпрямить спину и втянуть в себя все органы. - Да? – пальцы нервно вцепляются в лямку рюкзака. - Подойди сюда. Получив от матери обеспокоенный взгляд и похлопывание по плечу, Джисон торопливо семенит в зал, зная, что если ковыряться долго, то будет плюс один выговор за медленность. Отец сидит на диване в одних домашних штанах и смотрит вечерний выпуск новостей, где сейчас рассказывают про вспышку гриппа на птицефабрике в Чолла-Намдо. Поледеневшие ступни нерешительно останавливаются у столика с открытой банкой пива. - Звал, пап? - Ты первый раз в жизни дрова складывал? - Нет. - Тогда почему сложил всё хрен знает как? – мужчина дёргает подбородком в сторону окна, ведущего в сад. – В самый притык еле влезло. Надо было старые достать и в короб сложить, чтобы место не занимали, башкой совсем не думаешь? - Но… влезло же. Ничего не осталось. - Я тебе говорю, что всё кое-как впихнулось под потолок. Сам будешь стоять потом выковыривать всё, удобно будет? - Я переложу завтра, - обещает Джисон, виновато склонив голову. - Я сам уже всё сделал, тебя пока дождёшься, - отец хмыкает и шкрябает ногтем сухую кожу на пятке. – Весь день батрачил, а тут на тебе. Здоровый мужик, а дрова сложить нормально не может. - Извини. Джисон поджимает нижнюю губу, смотря в пол. Страх внутри разбавляется раздражением, которое приходится сдерживать. Он всё сделал правильно, просто опять не так, как хотел отец, ничего не сказавший заранее и не давший конкретных инструкций. Раньше в такие моменты на глаза наворачивались слёзы. Сейчас есть лишь рождённое обидой желание высказать всё, а лучше вылить банку пива прямо ему на голову. Однако он этого позволить не может, иначе это было бы прямым билетом на тот свет. - Чего встал над душой, не видишь я телик смотрю? Гарканье заставляет мгновенно развернуться на пятках и ретироваться в свою комнату мимо слушавшей матери. Она всё равно будет опять твердить, что отец просто устал после работы и говорит так, чтобы научить его быть хорошим главой хозяйства. Единственное, чему он его учит, так это нежеланию быть похожим на своего родителя. Джисон хочет быть кем угодно, лишь бы не таким же обмудком, которому постоянно что-то не нравится и от которого слова доброго не дождёшься. Переодевшись в домашнюю одежду и упав на кровать, Джисон продолжительно вздыхает. Если бы у него была возможность съехать отсюда в какой-нибудь сарай с крысами, он бы это сделал. Лишь бы больше на мозги не капали, лишь бы больше не орали, лишь бы больше не упрекали. Как будто он здесь прислуга, а не член семьи. Он только пришёл, но уже хочет уйти. Обратно к знахарю. Там хорошо и спокойно, там тихо и пахнет хвоей. Там нечего бояться. Там можно быть собой. Левая рука поднимается. Палец гладит полосу на ладони. Джисон вспоминает, как Минхо навис над ним, устроившись на его бёдрах. Как горели его бесконечно глубокие чернильные глаза. Как ярко он улыбался, радуясь своей победе. Как тепло его тела расползалось по собственному. Он был просто до безумия очаровательным. Он каждый раз удивляет его тем, каким поразительным может быть. К этому невозможно привыкнуть. Каждый раз, как в первый. Полоса вдруг начинает гудеть. Кожу изнутри покалывает и это покалывание заполняет всю грудную клетку так, что дыхание Джисона спотыкается от неожиданности. Минхо почувствовал его и ответил. Он точно это знает, он сам это чувствует. Как будто знахарь тоже в комнате и их энергетические поля соприкасаются, чувствуется тепло. Джисон улыбается, поглаживая шрам. Странное ощущение. Но бесконечно приятное. Помои, оставленные отцом в душе, выливаются в какой-то овраг и закапываются. Остаётся лишь невесомое чужое присутствие. Мысли переходят на ожидание следующего дня. Пальцы требуют взяться за иголку и продолжить вышивку. Больше половины уже было готово. Ещё немного и можно будет увидеть реакцию Минхо. Он, конечно, видит, чем Джисон занимается, но он не знает, что это для него. Тем более, обычно он не всматривается в сам узор, будучи занятым своими делами и скорее ожидающим уже готовый результат, чтобы посмотреть сразу на цельную картину, какой она должна быть. На то, чтобы довести вышивку до совершенства, уходит ещё три дня. В последний день Джисон не успевает закончить в доме знахаря и потому работает над оставшимися деталями уже в своей комнате, подождав, пока родители уснут, и устроившись под прикроватной лампой. Он с упрямым усердием сидит до двух часов ночи, выравнивая линии и добавляя разные оттенки, чтобы придать изображению объёма. В стандартный лесной-полевой пейзаж он добавил кусты можжевельника и заросли ярко-фиолетового шалфея. Возможно, это глупо, но он хочет, чтобы в подарке сохранились их общие воспоминания. Банальный сбор растений, вот только лично для него эти моменты были невероятно ценными. Как и все моменты, проведённые вместе. Кое-как продрав утром глаза, Джисон не жалеет, что так сильно засиделся. В нём горит предвкушение, у него есть цель, к которой хочется бежать. Подождав, пока мама выйдет копаться в своих цветах, которые нужно готовить к будущей зиме, он включает утюг и гладит футболку, выравнивая швы и приплющивая нити в единые блоки. Он проверяет всё ли держится на местах и, только убедившись, что его самого всё устраивает и лучше уже не получится, убирает футболку в рюкзак. Разобравшись со всеми делами и поручениями, Джисон стрелой выскакивает из дома и, выйдя через калитку, едва ли не до земли кланяется старику Чансу, сидящему там же, где и всегда. Словно если он не появится на «посту», на деревню упадёт метеорит, ведь тогда нарушится железный закон природы. Единственная рутина, которую не хочется ни на что менять. Проходя мимо дома Чанбина, перед воротами которого неизменно лежат шины, Джисон старается проскочить как можно быстрее. Вдруг тот окажется не на работе и, увидев его, захочет ещё раз поговорить уже с глазу на глаз? Не то чтобы это так уж неприятно, они, в конце концов, друзья, но, во-первых, разговор может уйти в русло, которое это нарушит. Во-вторых, сейчас было не самое подходящее время для задушевных бесед, потому как фокус Джисона целиком и полностью был посвящён совершенно другому человеку. Кроссовки расшвыривают кузнечиков. Рука проходится по забору, несильно дёргает куст гортензий. Дверь распахивается, позволяя вдохнуть освежающий аромат хвои. Музыка ветра звенит у окна. - Привет. - Привет. Минхо возвращается к кухонной стойке. Слышно постукивание, в воздухе мелькает что-то ненавязчиво пряное. - Что делаешь? - Кориандр толчу. - Мне работа есть? - Пока нет. - Ну ладно. Рюкзак летит на своё стандартное место у кровати. Через пару секунд звук пестика, мотающегося по ступке, прекращается. Минхо оборачивается, чуть склоняя голову и проницательно сужая глаза. - Ты чего такой пружинистый? - Почуял? - От тебя прёт так, что сейчас стены снесёт. Чего ты там задумал? - Ничего от тебя не скроешь. Издав смешок, Джисон склоняется над рюкзаком. Он и не собирался держать это в тайне, выжидая какого-то момента, ему просто было интересно, сколько времени уйдёт на то, чтобы Минхо выхватил отклонения в стандартном настроении. - Я тут тебе подарок маленький приготовил. - Подарок? – брови знахаря вопросительно подскакивают. - Ага. Не то чтобы что-то шикарное, но я очень старался, правда. Даже если она тебе не нужна, я просто хочу, чтобы она у тебя была. Достав футболку, Джисон поднимается и расправляет её, протягивая Минхо. Тот какое-то время смотрит на неё потерянно, словно не понимая, что это и как ему нужно реагировать. Пальцы неуверенно приподнимают подол, щупая нити, формирующие идущий по зоне живота лес, то опускающийся до уровня поляны, то снова поднимающийся. Разнообразные оттенки зелёного иногда мешаются с жёлтым, коричневым, разбавляются синим и фиолетовым для ягод можжевельника и цветов шалфея. Поверхность гладкая, без узлов и комочков. - Это мне? - Да. Хотел, чтобы у тебя осталось что-то на память. Я всегда хотел расшить что-то для кого-нибудь, но ты сам знаешь, что про это другие думают. Не шедевр, конечно, но лучше я уже не смогу. Так что пусть будет. Небольшой подарок за всё, что ты для меня делаешь. Минхо продолжает рассматривать узоры, щупая ткань и поглаживая расшитую часть ладонью. Янтарная прядь падает на лоб. Чернильные озёра чуть поблескивают в лучах обеденного солнца, вливающегося в дом через окно. - Это лучший подарок. Тихий голос заставляет и без того взволнованное сердце забиться быстрее. Диафрагму покалывает, лёгкие словно сжимаются, не давая нормально дышать. - А? Да просто нитки, чего уж, - Джисон неловко потирает шею. - Нет, не просто. Здесь каждый миллиметр пропитан твоей энергией, - палец Минхо мягко скользит по шалфею. – Чем больше времени проводишь, чем больше сосредотачиваешься, тем больше души вкладывается. Она остаётся, я могу её почувствовать так же отчётливо, как жар от огня. Это очень много значит – подарить свою душу. Это очень важный подарок. Спасибо. Забрав футболку, Минхо, наконец, поднимает на него взгляд. Чернильные озёра полны тепла и благодарности. Он плавно улыбается, даже как-то невесомо и нежно, отчего Джисон на мгновение забывает своё имя. Он посмеивается и широко улыбается в ответ, переступая с ноги на ногу и то сплетая, то расплетая свои пальцы. - Не за что. Я… я очень рад, что тебе нравится. Да я хоть весь дом тебе разошью, если захочешь. Если тебе нравится, если попросишь, то хоть подушки, хоть полотенца – да что угодно. Всё сделаю. - Не разбрасывайся трудом за просто так. - Да какой труд? Мне только в радость. Минхо проходит мимо него к кровати и скидывает туда свою длинную кофту, оставаясь в тёмно-серой футболке. Затем он снимает и её, встряхивает и аккуратно складывает. Джисон замирает. По бледной безупречно гладкой спине Минхо с чётко очерченными позвонками разбросаны родинки. На лопатках, на боках, вдоль позвоночника. Тонкая талия словно обвита ими по периметру. Десятки созвездий и узоров, покрывающих аккуратное тело. Хочется коснуться каждой родинки, соединить их. Джисон качает головой, отворачиваясь к окну и заставляя себя собраться. Что если Минхо почувствует, как в нём всё поджалось и загорелось от восторга? - С размером угадал. - Да у нас один вроде. Сглотнув, Джисон поворачивается обратно. Минхо надел новую футболку, накинув кофту сверху. Теперь чернота ткани разбавилась свежей зеленью. - Будешь носить? - Футболки нужны, чтобы их носить. Пестик вновь стучит по каменной ступке, в порошок измельчая хрустящие сферы кориандра. Янтарные волосы на затылке покачиваются. Джисон садится на пол, доставая найденную в коробке ткань для новой вышивки. Он смотрит на спину знахаря, одетого в его подарок, и улыбается. Значит, он отдал ему кусочек своей души и тот принял её. Получилось даже лучше. Надёжнее места для его души нет.