Die ganze Welt geht zur Hölle

Лунная зимняя ночь. Метель вьюжит за окном, гулко завывает ветер, а снег всё кружит и кружит, плавно оседая на землю. Красота, да и только. Особенно красиво наблюдать за этим буйством природы через расписанное зимними узорами окно, лёжа в тёплой постели. А ещё лучше, с красивой и, в каком-то смысле «милой сердцу» спутницей под боком. Лично Юльхен Байльшмидт, совершенной не любящей такого рода погоду, нравилась данная трактовка этой ночи. Их с Анной ночи. Очевидно не первой, но и не последней, определённо. И почему после хорошего секса в голову лезет всякая муть? Вот и немка не знала ответ на данный философский вопрос, который не требовалось озвучивать вслух. Потому как Брагинская, скорее всего тоже хоть раз об этом задумывалась. И ладно бы хоть что-то дельное, для длительного самоанализа. Так нет, просто проёбы из прошлого и возможные варианты того, «как было бы лучше поступить». Однако такие думы совершенно не имеют смысла, особенно учитывая то, что даже если бы у воплощений была возможность менять что-то в своём прошлом, не факт, что подобное изменение пошло бы им на пользу. Гарантий вообще никаких, увы. Лучше уж терпеть то, что ты ничего не можешь изменить и уж тем более самостоятельно за себя решать, в политическом смысле, чем рискованно поменять всё, не зная последствий. «—Терпильная позиция, но рабочая, мы все так жили, живём и будем жить… Ксе, а я даже после такого всё ещё вписываюсь в эту концепцию, жутковато как-то…» — шальная мысль промелькнула в голове у Экс-Пруссии, прерывая общий поток сознания. А начался их с Анной вечер странно. Брагинская давненько так много не болтала попусту, будто стараясь уйти от каких-то слишком тревожных мыслей. И немка это видела, но из личного великодушия, как она считала, продолжала «подыгрывать» русской в её избегании какой-то важной проблемы, которую та, в свою очередь, ещё не была готова обсуждать. Уж точно не после двух-трёх бокалов «Крымской Массандры». Вот после бутылки уже можно, определённо. Но перед тем, как открываться и жаловаться на свою жизнь и работу, нужно было утолить жажду, даже потребность в нежных словах, страстных поцелуях и активных действиях, в итоге приводящих к самому пику из приятных смешанных ощущений. Тусклый свет ночной лампы слабо освещал комнату, но обеим девушкам, казалось, совершенно не было дела до такой приятной полутьмы. Обе пытались привести дыхание и мысли хоть в какой-то порядок. И если с первым справиться было не сложно, то вот второе уж больно тяжело давалось и Анне и Юльхен. Русская как-то слишком крепко прижимается к немке, будто думая, что та сейчас исчезнет из её поля зрения, словно мираж, призрачная дымка. А Байльшмидт смешит эта инфантильность её dumme russische, однако это не мешало немке не менее крепко обнимать Аню в ответ. Вдруг Брагинская начинает говорить, сонным еле слышным голосом: — Юль, если ты вдруг захочешь меня оставить, то сделай это как можно скорее. — девушка еле заметно усмехается и продолжает свою речь — Потому как в ближайшее время начнётся что-то ужасное, хотя и неизбежное. Что-то, что могло начаться куда раньше и ты уже, верно, угадала, что именно. «Это» заставит многих ненавидеть меня ещё больше. Не менее сонная Юльхен пытается думать, в её лице действительно, буквально минуты две, виднеются намёки на мыслительную деятельность. И вот, немка наконец отвечает своей «жене», как-то осторожно поглаживая её по волосам: — Ань, скажи честно, ты совсем дура? — тон голоса, хоть и сонного, звучит несколько возмущённо, а свойственна немке хрипотца делает его ещё более подходящим под ситуацию — Не отвечай, это риторический вопрос. Ты действительно дура, но моя. А Великие своих не бросают. — и смущается уже так обыденно, думая, будто Брагинская не заметит эту вольность в эмоциях Экс-Пруссии. Русская поднимает несколько озадаченный взор на свою немку и замечает это смущение, она не могла бы не заметить. А после, молвит ответ: — То есть, ты останешься со мной рядом, даже если весь мир, включая твою же сестру, отвернётся от меня? Неожиданный поцелуй, кроткий, но очень чувственный. Так ещё атмосферу некоторой интимности этого момента дополняет пристальный и ласковый взгляд алых глаз немки, устремленный прямо в аметистовые очи русской. И ведь ответ долго себя ждать не заставил, вырываясь из уст Юльхен, с новым глотком свежего воздуха, после такого «неожиданного соприкосновения»: — Аня, ты точно такая дура, временами. — очередной смешок — Мне кажется, очевидно, что я в рот ебала всё мировое сообщество на протяжении всей своей…жизни. А Моника взрослая девка уже, не может быть такого, чтобы мы с ней в любой ситуации имели одно мнение, да и та звёздно-полосатая профура слишком много на неё влияет. И не только на неё, как это не прискорбно. Да ведь тебе и самой это известно! И Анна действительно соглашается, утвердительно кивая словам немки. Вот что-что, а мнения, по поводу некоторых их общих «коллег», что у Брагинской, что у Байльшмидт были схожи, как не крути. Однако это ещё далеко не конец речи Великой, взяв небольшую паузу она вскоре продолжила: — Да и… — она смущается ещё больше и следующими своими словами смущает русскую — Я бы не стала отказываться от тебя из-за такой мелочи, как «локальная войнушка», боже. Да и из-за мировой не стала бы, meine Reich des bösen. Если ты помнишь, я тут главная «причина германского милитаризма». И заметь, я сейчас определённо не хвастаюсь. Просто говорю, что место главной «мировой сволочи» в нашей с тобой Familie занято. И Анна смеётся, довольно искренне, хоть и недолго. А после, делает что-то неожиданное — утягивает в очередной поцелуй самодовольно улыбавшуюся Юльхен. Определённо, именно это «соприкосновение» было более длительным и инициативным, с привкусом красного вина. — Я ценю твой ответ, Юленька. — А я терпеть не могу, когда ты так произносишь моё имя. — Тогда заставь меня замолчать. — отвечает русская, с какой-то ехидной ухмылкой, очевидно похожей на вызов. «—Звучит как приглашение. Ну-с, значит по второму кругу!» — как-то хищно ухмыльнувшись умозаключает Байльшмидт, не оставляя Брагинской даже малейшей попытки к отступлению. Хотя кто сказал, что русская намерена отступать?